"Чеченский капкан" - читать интересную книгу автора (Савельев Андрей Николаевич)

Связь времен

Древность — огромное богатство. Этого не в состоянии понять приверженцы раскрепощенного самосознания, певцы либеральных свобод. Именно поэтому они не способны выигрывать войны, укреплять государство и обеспечивать ему и его гражданам стратегическую перспективу.

Если бы советские-российские генералы учились военному делу всерьез, они бы не упустили той мудрости, которая драгоценными россыпями заложена в древних манускриптах.

Мы остановимся лишь на знаменитом трактате о военном искусстве китайского стратега Сунь-цзы (IV–V вв. до н. э., псевдоним полководца Сунь Биня) и последующих комментариях к нему, почти столь же древних (цитирование ведется по изданию Н.И.Конрад, Сунь-цзы. Трактат о военном искусстве. Институт востоковедения АН СССР, Москва-Ленинград, 1950.).

Мудрость древних заключена в понимании связей перспектив большой стратегии с положением народа, состоянием духа.

Китайский полководец У-цзы (IV–V в до н. э.) писал: "Если государь, знающий Путь, хочет направить свой народ на войну, он прежде всего достигает согласия и только потом берется за большое предприятие".

Ему вторят комментаторы трактата Сунь-цзы.

Сань Лио: "Если у тебя и у масс будет одна любовь, никогда не будешь иметь неудачи. Если у тебя и у масс будет одна и та же ненависть, все склонится перед тобой. Правят государством, держат в мире свой дом только потому, что обретают людей; губят государство, разрушают свой дом только потому, что утрачивают людей.".

Вэй Ляо-цзы: "Войско побеждает своим спокойствием, государство побеждает своей целостностью; у кого силы разделены, те слабы". "В государстве «вана» (царя — законного правителя) богат весь народ; в государстве «ба» (гегемона-завоевателя, главы союза царей) богаты одни воины; в государстве, едва поддерживающем свое существование, богаты одни знатные; в государстве гибнущем богаты только сокровищницы государя. Про это и говорят: наверху полно, а внизу пусто; это — бедствие, от которого нет спасения."

Все эти стратегические условия начала войны были полностью проигнорированы руководством России накануне Чеченской войны. Именно поэтому в войну вступило разваливающееся государство, население которого не понимало ее задач, средства массовой информации настраивали граждан против властей и армии. Богатыми, действительно, оказывались "одни знатные" ("новые русские", чурающиеся всего русского).

Провалы большой стратегии были дополнены провалом в военной стратегии, связанной с ведением боевых действий.

На этот счет У-цзы писал: "Люди обычно находят себе смерть в том, в чем они неискусны, терпят поражение в том, что они не умеют с успехом применить."

Неискусность политического и военного руководства России привела к практически полному перебору всех возможных ошибок, которые могли привести только к поражению. Глупость и косность, насилие и жестокость стали следствием тупиковой стратегической линии, на что указывал Цзя Линь: "Если иметь только ум, станешь разбойником; если руководствоваться только гуманностью, получится косность; если придерживаться только правдивости, получится глупость; если опираться только на мужество и силу, получится насилие; если быть чрезмерно строгим, получится жестокость".

Не достижение победы стало для российских стратегов целью, а периодическое оправдание своих действий демонстрациями гуманизма. Там, где был враг, указывали на его принадлежность к российскому гражданству; там, где были союзники, их уравнивали в правах с врагом; где требовалось военное искусство — говорили о справедливости; где требовалась предельная правдивость — врали.

Ван Чжэ писал: "Обман — это средство добиться победы над противником, но в руководстве массами обязательно следует придерживаться правдивости". О том же упоминал Чжан Юй: "В основу войны полагают гуманность и справедливость, но для того, чтобы одержать победу, непременно нужны обман и ложь."

Российские власти делали все наоборот. По отношению к народу и армии применялась ложь, по отношению к противнику — гуманность и правдивость. Народ и армия как бы стали врагами правительства, чеченские бандиты — союзниками. Может быть именно поэтому войну предпочитали официально не считать войной, и на основании этого запрещали военным вести себя так, как подобает вести себя воинам и полководцам?

Беда была и в другом. Российские генералы во многом не столько были связаны вмешательством "кремлевских мечтателей", сколько затруднялись вести масштабные боевые действия с нужной эффективностью.

Сунь-цзы писал: "Когда полководец не умеет оценить противника, когда он свои малые силы сводит с большими силами противника, когда он, будучи слабым, нападает на сильного, когда у него в войске нет отборных частей, это значит, что войско обратится в бегство." У-цзы описывал обстановку развала в армии так: "Когда приказы и предписания неразумны, когда награды и наказания несправедливы, когда люди не останавливаются, хотя и ударяют в гонги (сигнал к отступлению), когда они не идут вперед, хотя и бьют барабаны, пусть будет и миллион таких людей, какой от них толк?" Наконец, Вэй Ляо-цзы так говорил о главном условии победы или поражения: "То, чем полководец сражается, есть народ; то, чем народ сражается, есть дух. Когда преисполнены этого духа, бьются; когда дух отнят, бегут."

Все это писано как будто прямо про ту армию, которой руководил министр обороны П.Грачев. В этой армии вместо военного строительство велась разборка того здания, которое осталось от прежнего режима. Здание было кособокое, но все-таки было. Чеченская война показала, что боеспособной армии у России просто нет.

Российская демократия конца ХХ века смешала принципиально различные типы самосознания — гражданское и воинское. Первое стало доминировать над вторым и боеспособность армии была разрушена.

Ли Цюань писал: "Ярость — это сила армии". Вэй Ляо-цзы говорил о том же: "Когда все оружия армии сделаны удобными, когда в армии воспитаны воинственность и храбрость, то все это обращается на противника так, как ударяет хищная птица, как устремляются воды с гор в тысячу саженей." В Чеченской войне у российской армии храбрость уступала страху смерти, ярость — презрению перед своими некомпетентными и чванливыми командирами, воинственность — пацифизму.

Цао-гун писал: "Если в армии не будет богатств, воины не пойдут в армию; если в армии не станут раздавать наград, воины не пойдут на бой."

В Чеченской войне у российской армии не было не только богатства, но и справедливого отношения с наградам, распределению постов. Известно, например, что боевой бригадой при штурме центра Грозного в январе 1995 г. в какой-то момент командовал начальник медсанчасти.

Поздний японский комментатор Сорай (XYIII в.) писал: "Строгость полководца — это когда правила и приказы в армии управляют тысячами и десятками тысяч людей как одним человеком; когда слышен только топот ног людей и коней и не слышно ни одного слова; когда построение, охранение, ряды, барабанный бой, движение знамен, разделение и соединение частей — все эволюции совершаются легко и без промедлений; когда войско боится своего полководца и не боится противника; когда оно выполняет распоряжения только своего полководца и не подчиняется распоряжению даже государя…" Другой комментатор, Лю Цюань видел иную сторону в поведении полководца: "Гуманность — это значит: любить людей, жалеть вещи, понимать труд и усердие".

Ничего этого не было в воюющей в Чечне армии. По крайней мере, такой порядок вещей не доминировал.

В России оказалось утерянным понимание того, что армия не может управляться гражданскими законами, что власть государя над полководцем должна кончаться за порогом его дворца.

Сунь-цзы писал: "Когда он (государь — А.К.), не зная что такое армия, распространяет на управление ею те же самые начала, которыми управляется государство; тогда командиры и армия приходят в растерянность. Когда он, не зная, что такое тактика армии, руководствуется при назначении полководца теми же началами, что и в государстве, тогда командиры приходят в армии в смятение."

Командиры российской армии оказались в смятении еще задолго до Чеченской войны. Они не понимали, в каком государстве живут, кто враги, где друзья и к кому следует отнести обитателей правительственных кабинетов.

Рассказывают такую притчу о Сунь-цзы.

Как-то император решил подшутить над прославленным полководцем и предложил его обучить военному искусству своих наложниц. Сунь-цзы распределил наложниц на два отряда, назначил старших и объяснил, куда надо повернуться после сигнала. Когда сигнал прозвучал, женщины вместо исполнения задания начали хохотать. Полководец сказал наблюдавшему с балкона императору, что это его вина, и снова объяснил женщинам, что нужно делать. Когда сцена повторилась во второй раз, полководец решил, что виноваты старшие отрядов, и приказал своим воинам казнить их. Несмотря на просьбу императора пощадить его любимых наложниц, им отрубили головы, и с этого момента все приказы полководца выполнялись точно и неукоснительно.

Разумеется, император сразу отучился шутить над полководцем, а полководец не переставал побеждать. В современной РФ полководцами принято помыкать как денщиками. Поэтому они быстро превращаются в денщиков или уходят на пенсию в расцвете сил, а всякие ничтожества получают большие звезды на погоны, не прекращая исполнять роль наложниц при сильных мира сего.

Хэ Янь-си писал: "Если у полководца нет ума, он не может оценивать противника и вырабатывать нужную тактику; если у него нет беспристрастия (справедливости), он не может приказывать другим и вести за собой своих подчиненных; если у него нет гуманности, он не может привлекать к себе массы и привязывать к себе своих воинов; если у него нет мужества, он не может решиться на какие-либо действия и вступить в бой; если он не строг, он не может подчинить себе сильного и управлять массой. Кто обладает этими пятью свойствами сполна, тот — воплощение полководца."

Разрушенное самосознание армии вело в Чеченской войне к тому, что ее полководцы потеряли и ум, и представление о справедливости, и мужество, и волю. В результате, российская армия, попав на "территорию смерти", не смогла встретить противника, как подобает, как требуют исторические традиции, слава русского оружия.

Ли Вэй-гун писал: "Может случиться так, что, выступив в поход и поведя войско, не прибегнешь к помощи местных проводников и попадешь в опасное положение, окажешься под ударами противника. Слева у тебя — горы. Тропа — непроходима ни для коней, ни для колесниц. Впереди она пропадает, сзади обрывается. Скалы, по которым ты проходишь, извиваются, как стая диких гусей; скалы, по которым ты карабкаешься прямо вверх, отвесной кручей, как посаженные на вертел рыбы, окружают тебя повсюду. Позиция еще не укреплена, а сильный противник вдруг появляется перед тобой. Продвинуться вперед — негде передохнуть, отступить назад — негде укрепиться. Захочешь вступить в бой — нельзя; захочешь защититься — нет надежного места. Остановиться здесь — значит задержаться на дни и месяцы. Двинуться вперед — принять на голову и хвост нападение противника. В поле нет ни воды, ни травы. В войске не хватает снаряжения и провианта. Лошади изнурены, люди устали. Ум перестал работать, силы доведены до последнего напряжения. Место такое, что один человек может оборонять эти твердыни, а 10 000 не могут идти против него. Такую естественную твердыню занял твой противник. Такие преимущества мной потеряны.

Пусть и будут мои воины отважны, оружие остро, что я могу здесь сделать? Если в таком месте смерти быстро бросишься в бой — уцелеешь: если не бросишься быстро в бой — погибнешь.

Надо, чтобы у командиров и солдат было одно и то же сердце, чтобы дух у всех был единым, силы сплочены. Надо выдавить из себя все свои внутренности, выжать из себя всю свою кровь, видеть перед собой одну только смерть."

У российской армии не оказалось важнейшего ресурса — возможности ведения войны без боевых действий, возможности смело броситься вперед, когда положение кажется безвыходным. Всюду царствовала бюрократия.

Сунь-цзы писал: "Кто умеет вести войну, покоряет чужую армию, не сражаясь; берет чужие крепости, не осаждая; сокрушает чужое государство, не держа своего войска долго." Его мысль повторяли комментаторы. Вэй Ляо-цзы: "Оружие — это орудие бедствия, борьба противна добродетели; полководец — это агент смерти. Поэтому к войне прибегают только тогда, когда это неизбежно". Ли Вэй-гун: "Покорять чужую армию не сражаясь — это наилучшее; сто раз сразиться и сто раз победить — это среднее; рыть глубокие рвы, возводить высокие редуты и обороняться за ними — это самое худшее." Чжан Юй: "Сначала побеждают планом войны и только после этого поднимают армию."

Сунь-цзы полагал, что можно "нападать планом", "разбить противника умом". Он считал, что без сражения можно победить либо картиной мудрого и просвещенного правления, благосостоянием государства, мирным преуспеянием своего народа; либо мудрой политикой по отношению к противнику, политикой, исполненной внимания и уважения к его желаниям и нуждам, широко идущей навстречу его интересам; либо мероприятиями военно-стратегического характера, ставящими противника в положение полной бесполезности сопротивления.

Сунь-цзы писал: "…войско, долженствующее победить, сначала побеждает, а затем ищет сражения; войско, осужденное на поражение, сначала сражается, а потом ищет победы."

Уроки древних, к сожалению, не были восприняты военно-политической верхушкой российского руководства, не только в плане глобальной стратегии, но и в чисто военной стратегии.

Сунь-цзы говорил о различных стратегических подходах при разной степени перевеса над противником. При десятикратном перевесе, полагал Сунь-цзы, достаточно окружить противника и принудить к сдаче ввиду полной безнадежности положения. При пятикратном перевесе необходимо применять тактику прямого нападения. При двойном превосходстве прямой удар неэффективен и нужно прибегнуть к маневру — частью сил ударить в тыл. "Если же противник слаб, а я силе, десятикратного превосходства не требуется."

Имея возможность создать перевес, Россия не создала его. Именно этим обусловлены, например, громадные потери при штурме Грозного зимой 1994/1995 гг. Последующие операции по захвату населенных пунктов оказывались наименее кровопролитными. Основные потери федеральные силы несли на брошенных на произвол судьбы блок-постах или на марше.

Практически весь образ действий российских военных в Чечне противоречил установкам Сунь-цзы:

— “побеждают, если знают, когда можно сразиться, когда нельзя”;

— “побеждают, когда умеют пользоваться большими и малыми силами” (Ду Ю: “Бывает такая обстановка на войне, что нельзя с большими силами нападать на малые силы; бывает и так, что со слабыми силами можно справиться с сильным противником”.);

— “побеждают, когда там, где высшие и низшие имеют одни и те же желания”;

— “побеждают тогда, когда сами осторожны и выжидают неосторожности противника”;

— “побеждают те, у кого полководец талантлив, а государь не руководит им”.

Наконец, как говорит Сунь-цзы, "война подобна пламени: если не задуешь его вовремя, сам в нем сгоришь."

В Чеченской войне у режима, который связан с именем Бориса Ельцина и его соратников, полностью сгорели все перспективы. На смену этому режиму должен прийти режим, умеющий побеждать врагов России и умеющий брать уроки у прошлого.

Кавказская война, в которой участвовала Россия в прошлом веке, а вслед за ней и Чеченская война, — глубоко мифологизированы нашей историографией и журналистикой.

Эти войны представляются в качестве национально-освободительных и справедливых со стороны горских народов, говорят, будто все горцы воевали против России, будто Россия покоряла их, обеспечивая чисто военный перевес. Со стороны горцев якобы велась "священная война за свободу", за восстановление роли ислама в "мусульманском народе", а потому Шамиль непобедим, Дудаев непобедим, чеченцы непобедимы…

Все это сугубо превратные представления, не имеющие ничего общего с реальными событиями, реальной историей. Эти представления основываются на единой методологии оценки, почерпнутой в основном из марксизма-ленинизма.

С нашей точки зрения, для анализа причин и последствий Чеченской войны также может быть использован метод исторических аналогий, но уроки реальной истории позволяют делать выводы, разрушающие навязанную современному российскому обществу мифологию (ниже фактура дается по изданию М.М.Блиев, В.В.Бегоев, “Кавказская война”, М.:”Росет”, 1994).

Прежде всего, остановимся на причинах той и другой войны.

Распад родо-племенного строя, происходивший на Северо-Восточном Кавказе в конце XVIII века, высвободил могучую энергию государственного строительства, разрывающую все прежние социальные связи, порождая варварскую стихию, стремящуюся прикрыть свое зверство достоинствами одной из мировых религий. В этот период, который в прошлом проходили многие народы, возникают беспрецедентные завоевания и военные катастрофы. В них и решается вопрос, превратится ли этническая общность в нацию, построит ли мировую империю (а в дальнейшем — национальное государство) или вернется к этническому безгосударственному бытию, покорившись тем государствам, которые смогли развернуть национальное строительство.

Нечто подобное произошло в Чечне в конце XX века. Замороженный силой исторических обстоятельств процесс был запущен вновь. Как и два столетия назад, идеологической основой войны стала извращенная и примитивизированная форма ислама — мюридизм, основанный на единственном лозунге борьбы против “неверных”. Как и во времена Шамиля, основой протогосударства Дудаев решил сделать систему террора, а консолидирующим символом — образ врага в виде России.

Экономической основой Кавказской войны стала гипертрофированная набеговая система, возмещающая внутреннюю нищету горских сообществ внешней экспансией и превратившаяся в своеобразный экономический уклад. Скудные плоды производительной деятельности горских сообществ породили "отхожий промысел", использовавший в качестве обоснования межплеменную рознь, а в качестве консолидирующей социальной технологии — примитивную "военную демократию".

Известно заявление горцев русскому генералу Румянцеву: "Набеги и грабеж — наши занятия, как ваши хлебопашество и торговля". Впрочем, набеги осуществлялись не только ради грабежа, но и ради охоты на людей, которых продавали в рабство или возвращали в обмен на выкуп.

Набеговая экспансия усиливала власть и увеличивала богатство горской знати, а также сглаживала внутренние противоречия в горских сообществах, удовлетворяя минимальные материальные запросы общин. Лишь постепенно набеги стали оправдываться не экономической необходимостью и традициями, а утверждением исламских догматов.

Набеговая система удовлетворяла запросам общества, переходящего от родо-племенных отношений к государственным. Это требовало дополнительных ресурсов развития. Изыскание таких ресурсов велось не за счет внутреннего прогресса, а за счет войны.

Один из современников Кавказской войны писал: "Пока чеченцы были бедны, пока народонаселение, разбросанное по редким хуторам на равнине, не составляло сплошных масс, они были покойны и не тревожны; но когда стали возникать богатые деревни, когда на тучных лугах стали ходить многочисленные стада, мирные дотоле соседи превратились в неукротимых хищников… народонаселение в Чечне быстро возрастало, благосостояние жителей увеличивалось ежедневно, дух воинственный достигал своего полного развития."

Характерно, что сам Шамиль был ограблен своими же соратниками как в одном из своих первых военных походов, так и в последнем своем отступлении к месту последующего пленения. Шамиль впоследствии писал: "Я управлял народом скверным, разбойниками, которые тогда только сделают что-нибудь доброе, когда увидят, что над их головами висит шашка, уже срубившая несколько голов".

Со второй половины XVIII века набеги чеченцев были переориентированы в большей степени на север, где на русской границе велась интенсивная экономическая жизнь. Чем быстрее увеличивалось население равнинной Чечни, тем интенсивнее становились набеги.

Низы кавказских общин принимали шариат и объявляли газават, поскольку постепенно осознавали материальные выгоды новой технологии разбоя. "Священная война" давала большую добычу, чем набеговая система. Кроме того, революционная замена окостеневшей ханско-бекской системы на имамско-наибскую давала возможность "выбиваться в люди".

Совершенно аналогичным образом были сформированы и экономические предпосылки Чеченской войны. "Отхожий промысел" в виде примитивного криминального бизнеса, распространившегося на всю Россию, достаточно быстро сменился организованным расхищением средств и проведением масштабных криминальных операций (теневая торговля нефтью, оружием, наркотиками, операции с фальшивыми авизо и вышедшими из употребления денежными купюрами…).

Если северокавказские имамы Кази-мулла, Гамзат-бек, Шамиль упорно стремились к захвату Аварского ханства со всей его социально-экономической инфраструктурой, то в преддверии Чеченской войны произошел криминальный захват госаппарата и имущества Чечни, позволивший развернуть крупномасштабные военные действия и выстроить репрессивные структуры. В этом смысле не только экономические причины двух войн, но и экономическая база для войны горцев с Россией, полностью совпадают.

В Кавказской и Чеченской войне идеологическое обеспечение оказалось полностью тождественным, основанным на некоторых постулатах ислама.

До XVIII века у вайнахских племен не сложилось какой-либо доминирующей религии. Значительным влиянием пользовались христианство, ислам, язычество. Основу культовой жизни составляли древние обычаи. С развитием набеговой системы демократические принципы язычества и христианское осуждение жестокости стали мешать горцам. Поэтому особую популярность получил Коран, позволявший действовать по принципу "око за око, зуб за зуб", а также объявить газават.

До принятия ислама чеченцы считались миролюбивее своих соседей. С усилением роли ислама, с появлением духовного рабства, выразившегося в идеологии мюридизма (мюршид — учитель, мюрид — ученик), агрессивные идеологические установки в отношении сопредельных народов и племен стали доминировать.

Ислам в Чечне и в наше время воспринимался не в качестве глубокой духовной традиции, а в качестве источника агрессивной идеологии. Все, что составляло собственно веру, уходило на второй план. Главное в исламе виделось в том, чтобы воровство и грабеж назвать войной за веру. Воспринимались в большей степени установки ислама, связанные с дележом добычи, и значительно реже — связанные с судопроизводством, управлением, бытовыми правилами.

На первом этапе Кавказской войны горские общества, не имея еще единой политико-идеологической установки, беспрестанно враждовали между собой и были не в состоянии выставить против карательных экспедиций Ермолова мобилизованного единым мировоззрением войска. Мужественно воюя между собой, горцы буквально разбегались при виде русских отрядов. Зачастую чеченцы участвовали в преследовании русскими войсками разбойников, совершавших набеги, а часть чеченских тейпов до такой степени противилась принятию норм шариата, что уходила к русским целыми селениями.

Тем не менее, российские власти не смогли выдержать паузу и дать «свариться» внутренней конфликтности в Чечне и Дагестане. Об этом говорит тот факт, что военные поражения, наносимые мюридам, долгое время не играли роли в стратегической перспективе, не пресекали процесса перерастания набегов в крупномасштабную войну. Подготовленная мощной идеологической обработкой социальная среда горских сообществ быстро консолидировалась вокруг лидера. Так, полностью разгромленный под Ахульго Шамиль смог создать новую армию, перебравшись в Урус-Мартан, где и состоялась "передача технологии" от дагестанских общин чеченским тейпам.

Политика блокады, введенная Ермоловым, резко ускорила формирование тех идеологических установок, которые необходимы были протекавшим в "свободных обществах" Кавказа социальным процессам. Столкновение с Россией обосновывало новый образ жизни. Борьба за свободу совершать набеги быстро заменялась идеологической установкой войны за веру (в том числе и против единоплеменников). Коран стал обоснованием превосходства над “неверными”.

В столкновении высших духовных установлений распространившегося на Северо-Восточном Кавказе тариката с земными злободневными установлениями шариата последний победил достаточно быстро. Впрочем и сам тарикат использовался подчас для распространения вируса агрессивности. Известный духовный авторитет Джемал-Сеид-эфенди, не пожелавший присоединиться к мюридам, писал: "Мой ученик Гамзат (имам Гамзат-бек — А.К.) разрушил мой дом, не оставив камня на камне. Ограбил всю библиотеку, состоявшую из 700 томов…, истребил все мои посевы и сады лишь на том основании, что он отстаивает шариат. Он обманывает простаков, приписывая мусульманам отшельничество, не являясь сам таковым."

Аналогичное явление культурной деградации и извращенной исламизации мы встречаем и накануне Чеченской войны. Все, что не связывалось с примитивными догмами, разрушалось предельно жестоко. Это касается православных храмов, музеев, библиотек, картинных галерей.

Обманываться в соответствии со своими экономическими интересами в Чечне захотело большинство. Россия, не имея собственной стратегии, по сути утратив свою государственную идентичность, ничего не смогла противопоставить примитивной политической технологии Дудаева. Последний же интуитивно наследовал традиционную форму мобилизации населения на тотальную войну.

Один из лидеров воинствующего исламизма периода Кавказской войны Магомет Ярагский писал: "Для мусульманина исполнение шариата без газавата не есть спасение. Кто исполняет шариат, тот должен вооружиться во что бы то ни стало, бросить семейство, дом, землю и не щадить самой жизни. Кто последует моему совету, того бог в будущей жизни с излишком вознаградит." Или: "Истребите русских, освободите мусульман, братьев наших. Если вы будете убиты в сражении, рай вам награда; если кто убьет русского, тому рай награда."

Подобного рода риторика и во время Чеченской войны воспринималась либо с сознанием ее выгоды, либо под страхом смерти. Выгода главным образом распространялась на криминальные кланы и новую генерацию лидеров, стремящуюся заместить во власти прежнюю партийно-хозяйственную номенклатуру.

Духовенство, почувствовав силу ислама в подогревании новых социальных процессов, быстро осваивало социально-религиозную демагогию. Фанатизм опирался на явно присутствовавший экономический интерес, который получал свое выражение в специально отобранных идеологических формулах ислама. Это общий признак Кавказской и Чеченской войн.

Поверхностное восприятие ислама не обязывало никакой духовной практикой, но наоборот — возбуждало страсти, мстительность и жестокость. Религия была лишь прикрытием, чтобы горский общинник превратился в зверя. В Чечне, не имевшей глубоких исламских традиций ни в современных условиях, ни два века назад, воспринимались в основном «прагматические» военные установки, а в остальном продолжало действовать адатное (обычное) право, включая кровную месть.

В своих воспоминаниях Шамиль, превратившийся из восточного тирана в историка, писал, что войны с европейцами многому научили приверженцев "священной войны". "Ознакомившись посредством горького опыта с действием усовершенствованного оружия, мусульмане поспешили припомнить правило Корана, воспрещающее войну против неверных в том случае, если они сильнее правоверных".

До той поры, пока урок не был преподан, утверждалась идеология мюридизма, в примитивной форме вычленившая из ислама бесхитростные формулы, которые легко усваивались доверчивым населением и давали возможность управлять им. Мюридизм в Кавказской и Чеченской войнах становился системой освобождения от личной ответственности, орденским уставом, основанным на слепой покорности.

Объявляя газават во имя "свободы, равенства и независимости", мюриды надевали на себя ярмо духовного рабства, одурманиваясь иллюзией освобождения от векового рабства. В этом плане различия между Кавказской и Чеченской войной состояли только в том, что во втором случае идеология войны с Россией была еще более примитивна, фальшива и лицемерна. Это объясняется давнишним и окончательным разрывом с исламской традицией, отсутствием сколько-нибудь обоснованного духовного лидерства.

Сколь бы не был очевиден самообман, он был необходим чеченцам, вынужденным политикой российского руководства найти хоть какие-то поводы для консолидации.

Затяжная конфликтная ситуация на Северном Кавказе в XVIII–XIX вв. связана со столкновением вызревшей русской государственности и проходящими стадию становления собственной государственности горскими сообществами. История, не терпящая пустоты, вынуждала Россию заполнить государственно неоформленное пространство и обеспечить политическое и экономическое смыкание с Закавказьем.

Еще в 1718 и 1722 гг. Петр I направлял в Чечню военные силы для защиты русских границ от набегов. Первая военная экспедиция в глубь Чечни состоялась в 1758 году. Но вплоть до начала XIX века Россия пыталась гибкими методами склонить чеченцев к мирному решению возникавших конфликтов.

Генерал Ермолов, став российским наместником, прекрасно понимал, что только военный контроль за северокавказскими территориями мог дать возможность свободно развивать взаимоотношения с Закавказьем, без которых Российская Империя к тому времени уже не могла себя мыслить. Именно этим обусловлены крутые меры Ермолова против набеговой системы. Но чисто военное решение проблемы набегов оказалось неэффективным.

Характерно, что в тот период официальная риторика соответствовала оценке социальной роли «героев» горских набегов. Горцы именовались в официальных донесениях «мерзавцами», а разорение бунтующих селений, замешанных в подготовке набегов, полагалось естественным и полезным. В Чеченскую войну не только журналистами, но и государственными деятелями использовался иной тип риторики, имевшей негативную направленность преимущественно по адресу российской армии. Политические верхи России в одностороннем порядке отказались от резких определений в адрес дудаевцев, а демократическая оппозиция и вовсе стремилась к признанию мятежников "борцами за свободу". Только после поражения в Чеченской войне, по отношению к боевикам утвердилось полунейтральное определение "сепаратисты".

Ермолов наказывал нищетой тех, кто стремился к обогащению за счет грабежа. Но практика карательных экспедиций результатов не давала. Поэтому жесткие меры все время сочетались с попытками умиротворения. Ермолов писал царю: "Надобно оставить намерение покорить их оружием, но отнять средства к набегам и хищничествам, соединив во власти своей все, что к тому им способствовало." Чеченцы же считали, что русские ищут мира именно вследствие могущества горцев.

Военная администрация пыталась сбить волну набегов и консолидацию "вольных обществ" в армию "священной войны" путем принуждения к присяге русскому царю. Обычно эти присяги соблюдались лишь до тех пор, пока в аулах стояли русские войска. Коран освобождал от ответственности за обман "неверных".

Попав в трудное положение после побед русской армии в 1837 г. Шамиль поклялся на Коране, что прекращает борьбу и выдал в залог аманатов (заложников). Но Шамиль не только пренебрег своей клятвой, но и сумел представить дело так, что согласие русских вести с ним переговоры означало признание его в качестве "горного царя", признание его силы. Когда в 1839 г. Шамиля прочно обложили в крепости Ахульго, он попытался снова затеять переговоры, заверяя генерала Граббе в своем чистосердечном раскаянии и готовности усердно служить интересам российского императора. На этот раз Шамилю не поверили, и он лишь чудом спасся из крепости, взятой штурмом.

Русским трудно было понять двуличие кавказцев и они доверяли заявлениям Шамиля, что он стремится лишь к утверждению шариата и готов жить с русскими в "дружбе и братстве". В конце концов, русское командование от наивности избавилось, чего не скажешь о российском руководстве периода Чеченской войны. Переговоры Ельцин-Яндарбиев, Михайлов-Масхадов, Лебедь-Масхадов, все многочисленные встречи и консультации, заключение соглашений о создании зон мира и согласия велись российской стороной так, как будто исторического урока не было.

Кавказская война показала, что набеги не могли прекратиться присягами, которые провинившиеся селения с охотой давали русским властям. С легкой руки горской родоплеменной знати, эти присяги так же просто нарушались, как и давались. Поэтому в 1818 г. военное командование на Кавказе приступило к установлению военно-экономической блокады. Блокада сопровождалась широкой практикой выдачи аманатов в качестве гарантов того, что выдавшее их общество не будет участвовать в набегах. Позднее систему аманатов применил и первый "герой священной войны" Кази-мулла, вынуждавший горские сообщества под угрозой уничтожения заложников к участию в движении мюридизма. Для сторонников Шамиля насильственное вовлечение в войну стало правилом.

Во время Чеченской войны система заложничества была восстановлена чеченцами в одностороннем порядке. Но речь шла уже не о выдаче заложников, а об их захвате и принуждении противника к уступкам под страхом их уничтожения.

Если в Кавказскую войну брать в заложники русских было бесполезно (в ответ разбойники получили бы не переговоры, а самое жестокое противодействие), то в Чеченскую войну бесполезно оказалось брать заложников из числа дудаевцев. Таким образом, стороны как бы поменялись местами. Причем, российское руководство, соглашаясь на переговоры с террористами, не только оказывало им огромную услугу, но и провоцировало ведение войны такими методами.

Официальная российская сторона в Чеченскую войну не смогла организовать не только экономической или военной, но и политической блокады режима Дудаева. При этом абсолютно неадекватными выглядели попытки чисто военной ликвидации этого режима. Также неадекватными стали и попытки использовать для проведения переговоров тактику перемирий, которая игнорировала как причины войны, так и правила ее ведения, диктуемые историческим опытом.

Уроки из истории Кавказской войны руководством России не воспринимались, зато повторялись практически все ошибки той поры.

Ошибка Кавказской войны, когда русская администрация пыталась пресечь воинственность горцев тем, что передавала власть в руки прежних туземных правителей — ханов и беков, принимая их на русскую службу, была повторена и во время Чеченской войны. Кремль позволил Завгаеву дважды подрубить сук, на котором он сидел, а заодно превратить русских в виновников всех социально-экономических катастроф.

Русская служба зачастую сочеталась с организацией набегов во время Кавказской войны и коррупцией — во время Чеченской войны. Так, чеченский «авторитет» Бейбулат Таймазов, получив звание поручика и должность начальника военной линии, продолжал захватывать добычу в разных районах Северного Кавказа, а в наши дни мэр Грозного продолжал криминальные операции с деньгами, выделяемыми на восстановительные работы.

Во время Кавказской войны в своем стремлении «наказать» участников набегов из Дагестана и Чечни русская администрация в определенный период предпочитала скоротечные карательные экспедиции разработке долговременной стратегии. Жестокое уничтожение Шали отрядом генерала Грекова стало завершающим звеном цепи подобных событий, консолидирующих чеченское общество против России. Тактика "решительного удара" показала свою полную несостоятельность. Карательные меры вместо военно-политической стратегии оказались непригодными в ситуации пробуждения государствостроительного инстинкта. Апофеозом неэффективных действий стал поход 10-тысячного корпуса Воронцова с целью разрушения резиденции Шамиля — аула Дарго (1845). Северокавказский наместник получил княжеский титул, а корпус спас от полного разгрома только удивительный героизм русских солдат.

Здесь можно проследить полную аналогию с попыткой российских войск зимой 1994–1995 гг. захватить Грозный и решительным ударом покончить с Дудаевым. Российские генералы и политики, как оказалось, просто не знали своего противника, не пытались провести аналогии с Кавказской войной и выработать эффективную стратегию борьбы за территориальную целостность России.

Плохое знание Кавказа как в той, так и в другой войне порождало множество ошибок в военной стратегии. Но нужно отметить, что полтора века назад военные экспедиции зачастую становились также и картографическими, Кавказ не был известен России по объективным причинам. Но как объяснить отсутствие новых карт при штурме Грозного? По всей видимости, Кавказ снова стал неизвестен, ибо «демократической» революцией был «счищен» целый пласт исторического опыта — не только советского периода.

Государственное строительство, проводимое Дудаевым с 1991 года, было полностью аналогичным попыткам Шамиля построить феодально-деспотическую монархию.

Квазигосударственные структуры администрации Шамиля (налоговая система, система наибств, административная иерархия с соответствующей символикой, совещательный Верховный совет) лишь обслуживала систему устрашения, ставшую главным механизмом строительства этой квазигосударственности.

"Жреческий" аппарат был настроен на выискивание прегрешений и воспитание комплекса вины. Социальные низы, поднятые на войну с прежней знатью призывами к уравниловке, оказались придавленными идеологией покорности, самоуничижения и постоянного приготовления к вечности.

Шамиль выходил к народу в сопровождении палача с секирой, «ординарные» казни проводились прилюдно путем расстрела или закалывания. Прорусские настроения карались нещадно. Насаждалась атмосфера аскетизма — запрещена музыка, танцы, украшения в одежде, употребление вина и табака; преследовались легенды и сказания, напоминавшие о старинных обычаях. Вместо бежавшего преступника наказывались его родственники, товарищи, односельчане, в то время как Коран гласил "никто не отвечает за вину другого" (вспомним сталинское "сын за отца не отвечает").

Известна "процедура пожатия рук", которую муртазеки (тайная полиция Шамиля) применяли для казни истинных и мнимых врагов имама. Жертве протягивали руки сразу два мюрида, а когда по обычаю приходилось подавать обе руки, их заламывали за спину, довершая дело кинжалами.

Мюридизм порождал еще большую жестокость даже по сравнению с нормами адатного права, не отличавшимися гуманизмом. Например, Гамзат-бек, завоевав Аварское ханство, истребил всех, кто имел прямое или косвенное отношение к престолонаследию. Потом он отправился в мечеть возблагодарить аллаха за помощь.

Поначалу подобная жестокость населением не была воспринята, Гамзат-бек попал в изоляцию, а потом убит. В дальнейшем такие действия никого не удивляли и стали "законом войны". Так, Шамилю удалось с максимальными политическими дивидендами казнить сначала организаторов убийства аварских ханов, а потом расправиться и с убийцами Гамзат-бека.

Репрессивный аппарат Шамиля строился на межплеменной розни. В Чечне порядок наводили лезгины, аварцы, тавлинцы; на усмирение в Дагестан Шамиль посылал чеченцев.

Милитаризация общества при Шамиле достигла невероятного размаха. Северо-восточный Кавказ содержал армию имама численностью до 5 тыс. конников и ополчение — до 50 тыс. В ополчение призывались мужчины от 16 до 60 лет, даже женщины обязаны были иметь пики с железными наконечниками.

Примерно такую же систему организации общества применял и Дудаев, создававший вооруженные отряды из уголовников, поставивший под ружье практически все мужское население Чечни, включая детей. Подобно шамилевским наибам, "полевые командиры" со своими отрядами составляли основу дудаевских бандформирований.

Создав деспотическое протогосударство, Шамиль попытался резко расширить его экономическую базу, совершив в 1846 г. масштабное вторжение в Осетию и Кабарду с целью соединиться с Черкесией, где успешно действовали его эмиссары. Стремясь к несбыточному, Шамиль пытался на практике совершить то, что в горячечном бреду замыслил его предшественник Кази-мулла: "Когда возьмем ее (Москву — А.К.), я пойду на Стамбул; если хункар свято соблюдает постановления шариата, мы его не тронем, — в противном случае, горе ему! Он будет в цепях, и царство его сделается достоянием истинных мусульман."

Тем не менее, война против России для северокавказских имамов всегда была делом второстепенным. Пугающие заявления Дудаева во время Чеченской войны о перенесении боевых действий на территорию России и даже о карательных акциях против Европы — тоже мало кто воспринимал всерьез. В обоих случаях имперский размах агитации скорее способствовал формированию образа врага. Реальным врагом были непокорные единородцы или родственные народы Северного Кавказа. Чеченская война, как и Кавказская, была преимущественно внутренней «разборкой», чего до сих пор не в состоянии понять в Кремле.

В Кавказской войне Россия смогла локализовать конфликт в горных районах Дагестана и Чечни, фактически сведя большую войну к ограниченной. В Чеченской войне недееспособное руководство по сути дела превратило локальный конфликт в большую войну, грозящую серьезными геополитическими последствиями.

Изоляция мятежных территорий во время Кавказской войны и предельная лояльность русских ко всем, кто отказывался от войны против них, позволили довести режим Шамиля до своего логического конца — до внутренних межфеодальных разборок и обращения надежд на умиротворение к России. Террор, идеологическое насилие и экономическая разруха победили Шамиля быстрее, чем экспедиции русской армии. Точно так же они должны были победить и Дудаева, но Россия не смогла довести Чеченскую войну до той стадии, до которой была доведена Кавказская война. В результате Россия получила не победу, а унизительное поражение.

Внутренний конфликт в стане Шамиля вызрел и доконал имамат. Система наибства выродилась в родовую клановость, репрессивный аппарат довел систему доносительства до полного абсурда, "война с неверными" приобрела открыто стяжательский характер, а ислам стал лишь формой освящения добычи.

Сплошное превращение мужского населения в воинов подорвало экономическую основу хозяйства. Для компенсации экономических утрат требовались все более масштабные набеги. Но народы, соседствующие с подвластными Шамилю территориями, без особого труда использовали тот же метод мобилизации сил, а Россия пользовалась еще более эффективными средствами ведения войны — строила крепости, вела успешную дипломатическую интригу, поощряла перебежчиков. Шамиль со своей стратегией государственного строительства опоздал на сотни лет и был обречен на поражение.

Точно так же на поражение был обречен и Дудаев, и его преемники. Помешала этому поражению только деятельность кремлевских политиков, чьи политические технологии оказались менее эффективными, чем самые архаичные и стратегически гибельные технологии, применяемые мятежниками.

В Кавказской войне переход к позиционным боям, не сулившим добычи, быстро свел на нет авторитет Шамиля. Он уже не мог обеспечивать рост благосостояния знати и усмирять растущее недовольство “низов”. Первые начали осознавать, что только Россия обеспечит им защиту собственности (да и самой жизни), вторые — что только Россия вернет им спокойствие. Так, в 1851 г. к русским возвращается Хаджи-Мурат вместе с подавляющим большинством аварцев. Потом бегство ближайших сподвижников к русским приобретает обвальных характер.

В Чеченской войне бежать от Дудаева было некуда, Россия отказывалась принимать у себя его врагов. Сначала Россия долго обманывала себя, почитая Дудаева в качестве легитимного правителя, потом отождествляла всех чеченцев с дудаевцами. Даже те, кто воевал на стороне России, всячески оплевывались и унижались.

Кавказская война не была бы выиграна, если бы русские не смогли не только перетянуть на свою сторону большинство северокавказских сообществ, но и начать «производство» нового управленческого слоя — кавказцев по происхождению, русских во всем остальном. Одним из таких людей стал сын Шамиля Джемалэддин, отданный русским в качестве аманата. Джемалэддин получил блестящее санкт-петербургское воспитание, а по возвращении к отцу умер от воспаления легких, не приняв его политики.

Во время Чеченской войны российское руководство ничего подобного сделать не могло, поскольку продолжало в области этнической политики основную стратегическую линию советского периода (освященную, ко всему прочему видными научными авторитетами).

В Кавказскую войну генерал Барятинский, добивая Шамиля, начал восстанавливать прежние основы народной жизни, ограничивая их лишь в жестокости. Это стало разительным контрастом по сравнению с тираническими порядками имамата. Милосердие стало оружием русских.

Даже после пленения Шамиля, с ним обращались не как с бунтовщиком, а как с плененным главой государства. Публика Москвы и Санкт-Петербурга встретила Шамиля с огромным любопытством. Пораженный таким приемом, Шамиль, проживавший в Калуге на содержании царской семьи, к концу жизни испросил разрешения на присягу царю. Он завещал своим детям "принести новому отечеству ту пользу, которую оно ожидает от верных и преданных сынов своих."

Что и говорить, в Чеченской войне нравственный стержень в российской политике отсутствовал. О милосердии, уважении к противнику, превосходстве в великодушии и доблести не могло быть и речи. Вместо сомнений в своей правоте, политика России рождала у чеченцев лютую ненависть, вместо духовного подъема в своей армии — растерянность и отвращение к власть имущим.

В крушении власти имама Шамиля сказалась и военная выучка русских. Малочисленные русские гарнизоны предпочитали погибать, но не сдаваться. В военных столкновениях с русскими Шамиль даже при значительном превосходстве всегда терпел поражение.

Биографы Шамиля приводят его слова: "Я отдал бы всех, сколько вас есть, за один из полков, которых так много у русского царя; с одним только отрядом русских солдат весь мир был бы у моих ног."

Сказать то же самое о российской армии, переживавшей в 1995–1996 гг. глубокое разложение по всей цепочке иерархии, Дудаев не мог. Солдатский героизм не мог компенсировать предательства политических верхов, распада армейского организма в целом.

За малым исключением, успешными для Шамиля были лишь операции, напоминающие масштабные стремительные набеги. В 1850–1854 гг. походы Шамиля были успешными лишь в сторону Восточного Закавказья. То же самое можно сказать и о ситуации Чеченской войны, когда открытые столкновения с российскими вооруженными силами, не отягощенные стратегической бездарностью военно-политических верхов, приносили бандформированиям катастрофические поражения. Профессионально подготовленные части в бою не только не уступали чеченцам, но и заметно превосходили их. Но стратегическому успеху мешало главное — отсутствие понимания смысла войны, отсутствие общественной поддержки миссии русского солдата.

В 1858 г. против Шамиля восстали чеченские сообщества, разгромив все, что напоминало им о власти имама. После массового избиения знати к русским были направлены депутации с изъявлением покорности. Такой же процесс мог начаться, но не начался и в Чеченской войне. Причина тому — согласие российской стороны на капитуляцию и стратегическая несостоятельность общего планирования военно-политических мероприятий.

В Кавказской войне русские смогли нащупать успешную стратегию и не дали Шамилю ни одного шанса на победу. Даже надежды Шамиля на изменение ситуации в связи с русско-турецкой войной (1853–1856 гг.) не оправдались, хотя и оттянули от кавказского театра военных действий значительные силы.

В этой ситуации Шамиль попытался искать поддержки на Западе (письмо французскому послу в 1857 г.): "Улемы, равно как и почетные лица страны просили меня обратиться к державам с ходатайством, чтобы во имя человечности они положили конец этим беспримерным в истории жестокостям, чтобы во имя справедливости они освободили нас от этой тирании. lt;…gt; У нас нет ни оружия, ни всего необходимого для продолжения войны против неприятеля, столь превосходящего нас численностью и снабжением и ведущим войну такими варварскими способами."

Риторика Шамиля поразительным образом напоминает риторику дудаевских посланий в адрес "мировой общественности", а также оценки действий России на Кавказе со стороны подавляющего большинства современных журналистов.

Здесь, правда, аналогии кончаются. Шамиль, несмотря на свою чудовищную (по европейским меркам XIX века) жестокость, был блестящим знатоком истории ислама, настоящим духовным лидером, тонким психологом, бесстрашным воином. У Дудаева таких качеств не было. Чеченскую войну со стороны мятежников вел малограмотный советский генерал (смотри тексты его посланий), не имеющий представления ни об исламе, ни о духовной жизни. Дудаев лишь сносно (лучше грачевских генералов) усвоил тактическую школу советского военного искусства.

Главный урок Чеченской войны состоит в том, что государственная и экономическая система современной России показала столь глубокую неэффективность, что даже предельно примитивная методика государственного строительства, использованная Дудаевым, оказалась куда более конкурентоспособной.

Отсюда, по всей видимости, и проистекает заявление президента РФ о необходимости поиска "национальной идеи". Ищут, разумеется, не то, чего нет, а то, что потеряли.

В Чеченской войне, как оказалось, потеряли опыт Кавказской войны.

Документы эпохи

Распоряжение Правительства Российской Федерации

от 18 августа 1997 г. № 1166-р г. Москва

1. Образовать организационный комитет по подготовке и проведению юбилейных мероприятий, посвященных 200-летию со дня рождения Имама Шамиля, в следующем составе:

Абдулатипов Р. Г. — Заместитель Председателя Правительства Российской Федерации (сопредседатель),

Михаилов В. А. Министр Российской Федерации по делам национальностей и федеративным отношениям (сопредседатель),

Магомедов М.-А. М. — Председатель Государственного Совета Республики Дагестан (сопредседатель),

Айдулхабиров М.А. - председатель московского общественного организационного комитета по празднованию 200-летия со дня рождения Имама Шамиля,

Артамонов А.Д. - вице-губернатор Калужской области,

Бакиров Э.А. - первый заместитель премьера правительства Москвы,

Коков В.М. — Президент Кабардино-Балкарской Республики,

Черногоров А. Л. - губернатор Ставропольского края,

Бауэр В.А. - заместитель Министра Российской Федерации по делам национальностей и федеративным отношениям,

Брыцало Б.А. - начальник Информационно-аналитического управления ФСТР России.

Гайнутдин Р. - председатель Духовного управления мусульман центральноевропейского региона России, председатель Совета муфтиев России,

Григоренко С.А. - статс- секретарь — заместитель председателя Госкоммолодежи России.

Бабурин С.И. - депутат Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации — заместитель Председателя Государственной Думы,

Гусаев М. -С. М. — Министр по делам национальностей и внешних связей Республики Дагестан,

Демин В.П. - заместитель Министра культуры Российской Федерации,

Игнатьев А. В. - заместитель директора Института российской истории Российской академии наук,

Молчанов И. П. - заместитель Министра финансов Российской Федерации,

Федоров В. И. - заместитель Министра — начальник Главного управления кадров МВД России.

Шайдаев Г.-К.Г. - постоянный представитель Республики Дагестан при Президенте Российской Федерации,

Щащаев О.И. - начальник Управления информации Миннаца России,

Яковлев В.П. - заместитель мэра Санкт-Петербурга.

2. Минкультуры России и Миннацу России утвердить по согласованию с Минфином России смету расходов на проведение юбилейных мероприятий, посвященных 200-летию со дня рождения Имама Шамиля. Финансирование расходов, связанных с подготовкой и проведением указанных мероприятий, осуществить в порядке долевого участия за счет средств, предусмотренных Миннацу России в федеральном бюджете на 1997 год, и средств Республики Дагестан.

Председатель Правительства Российской Федерации В.Черномырдин

Реклама в "Независимой газете" (22.08.97):

Чеченская Республика Ичкерия

"ПАТРИОТ"

Частная разыскная фирма

Учредители: Известные военные, политические и государственные деятели

Коллектив: Специалисты высокого класса, опытные командиры и бойцы народного ополчения.

Цель: Комплексное обеспечение безопасности как физических, так и юридических лиц на договорной основе

Представитель в Москве: Паскушев Хамит Атуевич

Представление о том, что историческое пространство и время делится между цивилизациями, уже достаточно устоялось в научной литературе и даже проникло в политическую публицистику. Менее очевидным для многих выглядит тезис о том, что цивилизационные пространства разделены “ничейными” территориями, пока только ищущими самоопределения.

После дискуссий вокруг известной статьи С.Хантингтона уже трудно сомневаться в том, что основные конфликты современности будут каким-то образом связаны с цивилизационными различиями. Причем, атлантическое самосознание представляет ситуацию так, что западная цивилизация будет вынуждена противостоять всему остальному миру. Отказавшись от надежд на триумфальное шествие либерализма, оно теперь полагает, что не несет ответственности за все понаделанные безобразия (в том числе, за российский марксизм конца прошлого века и российский же либеральный радикализм века нынешнего).

Более здравый и научно обоснованный подход говорит о том, что столкновение между цивилизациями — миф. Наоборот, большинство конфликтов происходит между цивилизацией и варварством. Последнее же порождено вовсе не восточной архаикой и остатками исторических империй, а тем самым Западом, который учит всех подряд как жить, но не несет ответственности за тех, кого приручил. В результате возникает бунт одичавшего самосознания, оторванного от одной цивилизации, но еще не прилепившегося к другой. И более всего вероятен такой бунт на кромках цивилизаций, в “проливах” между цивилизационными платформами.

Такого рода “проливы” в изобилии образовались после разрушения СССР, в результате которого был срезан мощный культурный пласт и обнажилась корневая структура архаического самосознания. “Бесхозные” территории начали искать причастности к истории. В Казахстане изобрели “казахскую нацию”, в Татарстане начали отдавать почести предкам, погибшим при взятии Казани русскими полками (забывая, что были среди штурмующих в изобилии и татарские полки), в Чечне вспомнили разбойный образ жизни и что-то смутно знакомое из шариата.

Бунт варварской архаики в Чечне приобрел наиболее яростный характер в связи с тем, что там не возникло серьезных культурных напластований. Сначала Кавказская война искорежила восприятие ислама, в котором видели только джихад против “неверных” и правила дележа добычи, потом большевистский переворот помог вспомнить вкус русской крови, наконец, чеченцы прошли через позор массового предательства в годы войны и возмездие депортации.

“Демократизация” России привела к освобождению Чечни от бремени культуры, которое так тяжело нести тем, кто еще недавно вышел из раннефеодального существования с его варварским изуверством и ложной героикой “военной демократии”.

В локальных войнах, к которым следует отнести Чеченскую войну, главной чертой является столкновение мобилизационных парадигм разной природы. Фактически сталкивается парадигма социально-психологической консолидации общества определенной цивилизационной принадлежности и архаика варварской, этнократической консолидации.

Любая цивилизация (а Россия — государство-цивилизация) имеет на своей периферии территории, не вполне приживленные к данному типу культуры или испытывающие влияние другого типа культур. Более того, распад традиционных империй и образование государств-наций означает, что культурные и государственные границы перестают совпадать. Именно поэтому конфликт между цивилизацией и варварством всегда возможен. В этом конфликте Россия, к сожалению, не использует свое историческое достояние — сохранившуюся еще имперскую форму государственности, в которой столица государства совпадает со столицей цивилизации.

Ослабление государственности, утрата цивилизационной идентичности всегда приводят к тому, что сквозь культурные напластования происходят вулканические выбросы этнической архаики.

Противодействие такого рода выбросам может происходить тремя способами:

— вмешательством извне (вроде миссии миротворческих сил, которая толком преодолеть конфликт не может),

— силовое предъявление ресурсов государства без учета причин конфликта и характера противостоящих государству сторон (в этом случае для подавления варварского мятежа требуется на порядок больше ресурсов, а при их отсутствии приходится объявлять о капитуляции и задабривать победителя),

— локализация конфликта, подготовка государства к предъявлению своего цивилизационного превосходства и выдерживание паузы для “сваривания” внутренней конфликтности, неизбежной в варварской среде.

Последний вариант позволяет развернуть энергетику конфликта внутрь, а заодно обнаружить слабости своей цивилизационной позиции и вовремя откорректировать ее. Если это не делается, то измена собственной цивилизационной природе делает государство неспособным к сопротивлению варварству.

Есть люди, которые считают, что война противоречит фундаментальным ценностям и, прежде всего, нарушает права человека — любая война в любых условиях. По их выходит, что воевать нельзя, потому что это бесчеловечно, негуманно. Но если альтернативой войне служит отказ от "противления злу силою", то абстракция "прав человека" превращается в сомнительное основание для предельно невыгодной позиции с точки зрения того же гуманизма. Невыгодной для страны, но очень выгодной для предателей, получающих либо мзду, либо садистское наслаждение от унижения Родины. Для России применение «демократических» абстракций в оценках чеченской войны — просто философия добровольного разоружения и отдания своих сограждан в лапы свирепой дудаевской шайки.

Чеченцев совершенно напрасно считают исламским народом и относят к исламской цивилизации. С одной стороны, там не так много действительно верующих, немало и открыто неверующих (после дудаевской резни уже меньше). Те же, кто думает, что верит, способен усвоить лишь что-то самое примитивное из ислама. Наконец, чеченцам, собственно, нечего взять из традиции. Традиции у них по сути дела не сформировалось. В XIX веке ислам только начал свое становление среди чеченцев, да и то использовался скорее для мобилизации против русских, мешавших грабить на северокавказских дорогах.

Варварское самосознание, сплотившее чеченцев в исключительно кровожадные бандформирования (их “подвиги” пока малоизвестны для российского обывателя), неожиданно получили поддержку другого варварского самосознания — самосознания, родившегося в среде российской интеллигенции в результате деградации коммунистических догм и не нашедшей себе лучшего применения, чем участие в открытой антигосударственной деятельности. Лишившиеся почвы работники пера тоже почувствовали огромное облегчение и взялись за дело, столь же недостойное, как и открытый разбой — за антирусскую, антироссийскую пропаганду.

Именно благодаря этой пропаганде объявленная Лебедем капитуляция российских войск в Чечне преподносится как выдающееся достижение миротворчества. Либеральным пропагандистам не понять, что есть вещи поважнее мира — человеческое достоинство, честь, любовь к Родине. Им не понять тех русских солдат, что в августе 1996 г. вцепились в центр Грозного и не сдали его, несмотря на предательство собственных генералов и многократное превосходство боевиков. Им не понять русского офицера, который с пулей, застрявшей у сердца, продолжал командовать обороной. Зато эти пропагандисты прекрасно понимали и поддерживали бандитов, кричавших нашим солдатам: “Эй, рус! Сдавайся! Ты такой молодой, зачем тебе умирать?!”

Нам еще предстоит в полной мере испить горькую чашу стыда за то, что мы позволили свершиться предательству и сдать Чечню бандитскому режиму. И в этом очистительном стыде будет состоять важный урок русскому самосознанию. А урок таков: варварство нещадно уничтожают или отказываются от собственной культуры, от будущего своих детей.

Опыт тех самых "цивилизованных стран", на который все время ссылаются «демократы», свидетельствует, что сепаратизм выжигают каленым железом всюду! В "цивилизованном мире" англичане могут двадцать лет оккупировать Северную Ирландию, турки — поливать напалмом курдских сепаратистов, мексиканцы годами гасить индейские мятежи. Это нормально, потому что походит на прополку злаковой культуры с известной урожайностью от сорняков с непредсказуемой судьбой. Только глубоко заблудшему сознанию может показаться, что в России ничего подобного делать нельзя. Будь воля носителей такого сознания, они бы всю страну отдали под сорнячные плантации, под государствица для “этнической пыли”!

Согласно «демократической» доктрине России давить сепаратизм принципиально нельзя, ибо это нарушает права человека. Согласно коммунистической — надо поддерживать эти "национально-освободительные" движения и блокировать любые попытки их подавления. И для коммунистов, и для “демократов” Россия является страной 150 наций. Коммунисты полагают, что каждая из них может вырвать кусок из территории России, если того пожелает ее "национально-освободительный" каприз.

В действительности, на территории исторической России национальное становление прошла лишь русская нация. Она прошла через соответствующие исторические испытания, создала великую культуру и великую государственность. Остальные же этнические общности не всегда дотягивают даже до того, чтобы называться народом. Стоит ли считать народом рыхлую человеческую субстанцию с примитивным производством и убогим бытом, которая к тому же не сосредоточена в компактных поселениях и числено не превосходит города среднего размера? Тех же чеченцев, чья численность составляла в самой Чечне — не более 600 тыс., чью письменность пришлось основать на русских буквах?

Здравый взгляд выделяет в России только русскую нацию, состоящую из нескольких народов, исторически связанных друг с другом единой судьбой — великороссы, малороссы, белорусы и ряд небольших этнических образований. Только сама Россия имеет право самоопределиться и отделяться (или отделять от себя гнилые места, когда сочтет их никчемными).

Конечно жалко гибнущих в огне войны мирных граждан. Но на войне самое ценное — жизнь солдата. Варваризированному сознанию этого, по всей видимости, не понять. Для него единственная реальная сущность, достойная защиты — физическая субстанция, воплощенная в человеческих индивидах или материальных ценностях. Человеческие сообщества — государства, цивилизации — для варвара представляют собой лишь неизбежное зло, с которым даже не всегда стоит мириться.

Принадлежность к малому народу не означает какой-либо личной униженности или ограничений для проявления гражданственности. Но любой малый народ по логике развития вместившей его нации и логике истории будет стремится к максимальному сепаратизму, если ему не ставить препятствий. Мелочная спесь всегда будет прорываться наружу и пытаться приобрести политический статус. Субэтническая группа всегда будет стремиться выдать себя за этнос, этнос — за нацию.

Чтобы пресечь в России сепаратизм, необходимо обозначить где национально-культурная автономия, а где начинается мятеж и вред государственным интересам. Сепаратизм начинается с признания “национального” образования в качестве равного общенациональному. Отсюда возникает признание в качестве полноценного гражданина того, кто с трудом говорит по-русски, плохо читает и пишет на русском языке. Не приняв русской культуры и лишь слегка приобщившись к какой-либо другой культуре эти полу-граждане с готовностью превращают все русское во враждебное. Возникает бунт варварского самосознания против цивилизации. В Чеченской войне это бунт раннефеодального самосознания, вкупе с препарированным исламом, сведенным до разбойничьего “джихада”.

Варвару (с “демократическим” или бандитско-феодальным мировоззрением) не понять, почему государство не просто может, но и обязано применять насилие и даже монополизировать насилие. Варвару более понятно, когда право на насилие становится общедоступным, когда лидеры бандфорирований и президент страны делят это право между собой. Ему невдомек, кто кровавые разборки между криминализированными бизнесменами в его собственном городе — явление того же порядка.

Судьба Римской империи, да и история Российской империи, должны напомнить нам, что вырождение и антинациональный характер власти, предательство, упадок морали ведут не просто к крушению институтов государственности. Вслед за ним с фатальной неизбежностью следует кровавый потоп. Цивилизация гибнет не бесследно, но ее язык становится лишь предметом изучения энтузиастов науки. На месте одной цивилизации вырастают другие, но не стоит забывать про моря крови, которые мы призываем в свою судьбу, примиряясь с варварским самосознанием.

Подавить бунт варварского самосознания без жестоких мер не удастся. Он уже вырвался на оперативный простор и на глазах пожирает наше будущее, русскую перспективу, еще возможное величие России. Если этому бунту не будет противопоставлена добровольческая армия солдат Империи, участь наша даже не трагична, а просто постыдна.

Характер чеченской войны менялся неоднократно, имитируя то народно-освободительное восстание, то внутричеченскую разборку, то межгосударственный конфликт, то действия по подавлению бандформирований. Чеченцы порой говорят даже о религиозном характере войны (хотя настоящий мусульманин должен считать Дудаева просто уголовным шакалом). Но главное, что подспудно присутствовало при всех внешних трансформациях, — этнический шовинизм подавляющего большинства чеченцев, направленный против всех русских.

По внутреннему содержанию это была война чеченцев (хотя и далеко не всех) против русских, открытая геноцидом русского населения Чечни и чеченской уголовщиной по всей стране. Внутренне приняв такой оборот дел, чеченцы подписали себе смертный приговор истории, приведение которого в исполнение оказывается отложенным только до того момента, когда в Кремле сменится власть.

Война в Чечне, начатая как война против бандитов и мятежников, приобрела национальный характер, хотя и не осознана в качестве таковой и не превращена в войну отечественную. Война со стороны бандитов Дудаева — это война антирусская, война против всех русских, а потому со стороны русских — сугубо национальная. Со стороны боевиков она не является ни национальной (чеченской нации нет и не было, поскольку у чеченцев полностью отсутствует государственная традиция), ни этнической (ибо бандиты с яростью режут и своих единоплеменников, и русских).

Большинству русских к началу 1996 года было уже пришло интуитивное понимание принципиальной несовместимости с чеченцами. От этого и возникают настроения о выводе войск из Чечни и высылке всех чеченцев в Чечню при том, что Чечня остается частью России. Когда сознание общества избавится от этой шизофрении, а территории, называемые Чечней будут рассматриваться как области казачьих войск и фрагменты русских земель, чеченцам останется только уйти в горы. Для тех, кто не желает служить России только там и место.

Для многих политических сил сегодня ясно, что сфальшивить в отношении к чеченскому конфликту подобно политической смерти. Предпочитают говорить либо обтекаемыми фразами о необходимости завершения конфликта, либо напрямую говорят: "Либо мы их, либо они нас".

Действительно, если современное поколение русских не уничтожит чеченский бандитизм, то на войну отправляться следующему поколению. А кому же хочется отправлять своих детей на бойню?

Так или иначе, приходит осознание того, что именно активно действующее поколение должно взяться за оружие — боевое, полемическое, политическое…

Мы должны драться сегодня, чтобы нашим детям не пришлось драться завтра.