"Периферийная империя: циклы русской истории" - читать интересную книгу автора (Кагарлицкий Борис Юльевич)

Глава IV «АНГЛИЙСКИЙ ЦАРЬ»

В начале XVI века экономика Московского царства развивается примерно так же, как и в других странах Европы. В 1534 году Еленой Глинской, матерью будущего царя Ивана Грозного, была проведена денежная реформа, сменившая монеты различных удельных княжеств единой системой. Возникают условия для формирования общероссийского внутреннего рынка. Растут производство и торговля. Парадокс в том, что экономический подъем сопровождается и усилением отсталости России от Запада. Это кажущееся противоречие вызвано тем, что, будучи вовлеченной в общий процесс развития и социально-экономического преобразования, Россия оказывается на его периферии.

Рост экономики происходит на фоне расширения границ государства. Если западноевропейские страны начинают создавать колонии в Америке и на побережье Африки, то Россия движется на восток.

Вотчины теряют свою изолированность. «Превращение хлеба в товар, – отмечает Покровский, – сделало товаром и землю, дававшую хлеб» [185]. Прежние отношения собственности и взаимной ответственности оказываются под вопросом. Однако боярская вотчина не продается и не делится, она остается семейным уделом.

Наиболее быстро рыночные отношения усваиваются в России монастырями. Напротив, крупные боярские вотчины оказывались тормозом развития. Тем не менее разделить их или распродать на рынке было невозможно из-за сохранявшейся политической силы боярства. Это тоже делает русскую ситуацию во многом похожей на испанскую (в отличие от Англии, где после войны Алой и Белой Розы старая аристократия была в значительной мере истреблена, а ее политическое влияние подорвано). Поскольку экспроприация боярства была политически затруднительна и рискованна, внешняя экспансия представлялась разумным решением: можно было получить землю и поставлять на рынок хлеб, не жертвуя интересами бояр. Однако война в Казанском ханстве оказалась не столь легкой, как казалось сначала. После взятия Казани сопротивление местных жителей в форме партизанской борьбы продолжалось около б лет. Победа была достигнута лишь за счет массового переселения в Поволжье русских колонистов из глубинных районов страны. Крестьяне гибли тысячами, но они изменили демографическую ситуацию в пользу завоевателей. Дворянство, напротив, оказалось в проигрыше. За 6 лет войны оно так и не смогло захватить себе новые поместья, а крестьян в западных областях стало еще меньше. Купечество выиграло больше. Торговый капитал получил доступ к речным путям, ведущим в Персию, но это лишь разожгло его аппетиты.

Теперь Россия стремится избавиться от торговых посредников – немецких купцов, контролирующих торговлю на востоке Балтики через Ригу, Ревель, Нарву. Между тем Россия не единственная страна, которой мешает немецкое торговое посредничество. На Западе Европы начинает подниматься новая торговая держава – Англия. Она еще не стала владычицей морей, и главной проблемой для развития британского торгового капитализма является испано-португальская монополия в Атлантике. Но немецкое господство на Балтике тоже сдерживает развитие английской торговли. Нужны новые рынки сбыта и новые источники сырья. И то и другое для английского купеческого капитала может предоставить Россия.

В 1553 году три корабля отплывают в сторону Норвегии, официально – с целью поиска северного морского пути в Китай, Японию и Индию. Идея была изначально нереалистическая. Северный морской путь в обход Сибири и Чукотки не смогли толком проложить даже в советское время с помощью ледоколов. Однако в XVI веке мысль об открытии северного пути в Китай отнюдь не казалась безумной ни в Англии, ни в самой России. Спустя тридцать лет после провала английской экспедиции купеческий дом Строгановых предпринял вторую подобную попытку. Нанятые ими голландские моряки в 1584 году пытались совершить то, что не удалось англичанам, и тоже, естественно, потерпели неудачу.

Между тем, английская экспедиция изначально преследовала куда более широкий спектр целей. Ее организаторы искали новые рынки, ибо «наши купцы обнаруживают, что товары и изделия Англии не находят большого спроса у окружающих нас стран и народов» [186]. Уходившие в плаванье корабли везли с собой послание короля Эдуарда VI, адресованное ни больше ни меньше, как «всем королям, князьям, правителям, судьям и губернаторам земли» [187]. Это было не только подтверждение полномочий путешественников, которые были одновременно и купцами, и официальными представителями своей страны. «Письмо описывало преимущества свободной торговли в терминах, которые оценили бы по достоинству экономисты фритредерской школы XIX века», – пишет английский историк Т.С. Уиллан [188].

Два корабля погибли, так как экипажи не были подготовлены к плаванию в условиях Крайнего Севера. Вместе с ними погиб и руководитель экспедиции Хью Уиллогби. Но третье судно – «Edward Bonaventure» под командой капитана Ричарда Ченслера – вошло в устье Северной Двины. В феврале 1554 года Ченслер в качестве английского посла был принят в Москве Иваном Грозным. Царь предоставил англичанам торговые привилегии в России, включая право беспошлинной торговли на всей территории страны [Возможно, под влиянием экспедиции Ченслера спустя некоторое время царь Иван направил в Китай собственную экспедицию, но уже сухопутным путем. В 1567 году им был послан казачий атаман Иван Петров с грамотой «к неизвестным народам». Вместе с казаком Буркашем Еличевым он прошел от Урала до Пекина, получив в Монголии грамоту на проход через «железные врата» Китайской стены, а затем составил описание увиденных им земель].

После этого Ченслер и его спутники благополучно вернулись на родину. Год спустя в Лондоне была создана «Московская компания». О ее значении говорит уже то, что она оказалась первой подобной компанией, устав которой был утвержден парламентом. В известном смысле «Московская компания» оказалась не только прообразом торгово-политических организаций, создававшихся для работы в Вест-Индии и Ост-Индии, но и предшественницей транснациональных корпораций XX века.

Коммерческая деятельность компании была теснейшим образом связана с дипломатической. Английские посольства при царском дворе защищали интересы купцов, а представительство компании вело дела английской короны. Находясь в Московии, англичане не тратили времени даром. В отличие от записок других путешественников, тексты, подготовленные Ченслером и его товарищем Джоном Хассом, больше всего напоминают инструкции по коммерческому использованию России. Они подробно описывают экономическую географию царства Ивана Грозного: где и что производится, что можно купить, что и где можно продать. Вскоре после этого в Москве появляется Английский двор – сначала одно здание, а затем целый комплекс сооружений – жилых, коммерческих, производственных, остатки которых в Москве существуют и по сию пору.

Каменный дом на Варварке был пожалован англичанам в дар от царя «в знак особого его благоволения» [190]. Как отмечали русские источники, этого компании не хватило: «а деревянные хоромы аглинские немцы строили сами» [191]. Вскоре «английские дома» появились в Холмогорах, Ярославле, Борисове и других городах. Конторы компании были в Новгороде, Пскове, Ярославле, Казани, Астрахани, Костроме, Иван-городе. В Ярославле англичане устроили большие склады для товаров, которые затем направлялись в Азию. Появились в Московии и протестантские церкви. Вообще, по отношению к западной Реформации московские правители заняли отнюдь не позицию сторонних наблюдателей. «Русское правительство, – отмечает известная исследовательница И. Любменко, – относясь крайне враждебно к католикам, проявляло часто большую терпимость к протестантам» [192].

Новый торговый путь был важен не только для англичан, но и для Московии. В 1556 году в Англию прибывает русское посольство во главе с боярином Осипом Непеей. Ченслер погиб, доставляя посла в Лондон, но миссию свою выполнил. Непея вошел в историю дипломатии тем, что «добился в Лондоне таких же льгот, какие англичане получили в Москве» [193]. Однако воспользоваться ими русские купцы не могли. Они не имели флота, способного совершать длительные морские путешествия.

С 1557 года начинается регулярная торговля по северному пути. Первоначально эти путешествия сопровождались многочисленными жертвами. В навигацию из Англии выходило 6-7 судов, и порой не более половины благополучно добиралось назад. Сезон навигации был коротким – море замерзало на 5-6 месяцев. Однако по мере того, как английские моряки накопили опыт плаваний в северных широтах, эти путешествия стали менее рискованными. Тем не менее, компания периодически жаловалась на убытки – набеги татар, пираты, северные шторма – все это наносило ущерб торговле. Набег крымского хана Девлет-Гирея на Москву нанес компании убытка на огромную по тем временам сумму в 10 тысяч рублей (что, впрочем, свидетельствует и об огромном товарообороте компании). Около 40 англичан из 60, находившихся в тот момент в Москве, погибли во время пожара. Татарский погром, видимо, произвел сильное впечатление на руководство компании, а потому уже при царе Федоре англичане пожертвовали 350 фунтов на строительство новой каменной стены вокруг Москвы.

Акционеров компании неоднократно призывали сделать дополнительные вложения – 50 фунтов на акцию в 1570 году, 200 фунтов – в 1572 году. Но сворачивать дело не собирались. И причина тому не только в высоких прибылях, которые время от времени удавалось получить от торговли с Московией, но и в том, какое значение имели эти поставки для общей военно-политической ситуации Англии. Везли из России не просто северные товары, а стратегическое сырье.

Как отмечает Уиллан, англо-русская торговля XVI века «во многом напоминала обмен, сложившийся между Англией и ее колониями» [194]. Из России в Англию поставлялись древесина, воск, кожи, мясо, сало, иногда зерно, лен, пенька, ворвань, смола, канаты, корабельные мачты. Царь и сам приторговывал. По признанию англичан, он был «одним из наиглавнейших поставщиков воска и собольих мехов» [195].

Воск был крайне выгодным товаром – из него делались свечи, а для освещения готических соборов их требовалось огромное количество. Это давало возможность царю утверждать, что воск – товар не простой, а священный, «заповедный». И торговать им должны цари. Такая монополия для других русских купцов была сущим наказанием, да и англичанам обходилась недешево, но для царя Ивана оказалась крайне выгодной. Что до товаров, привозимых из Англии, то царь требовал права первой продажи, а платил неаккуратно. В этом, впрочем, царь тоже не отличался от своих современников. Елизавета Английская тоже платить долги не любила.

Во время опричнины английская компания пыталась добиться от царя возврата денег, которые задолжали ей казненные царем бояре. Царь претензии выслушал, но денег не отдал, порекомендовав своим английским партнерам пореже ссужать московитов. Впрочем, иногда возвращались и безнадежные долги. Во время посольства Боуса Иван Грозный вдруг распорядился выплатить 3000 марок, которые уже были списаны компанией.

Англичане везли в Москву бумагу, сахар, соль, ткани, посуду, медь, свинцовые плитки для покрытия крыш, предметы роскоши. Лондонское сукно на русских рынках получило название «лундыш». Немалое значение имели и «экзотические» товары, которые через «Московскую компанию» поступали в Россию из Америки и Азии. В списках поставлявшихся товаров мы обнаруживаем также миндаль, изюм, конские сбруи, лекарства, музыкальные инструменты, алебарды, ювелирные изделия, посуду и даже… львов. Везли также колокола и драгоценные металлы, которые были к вывозу из Англии запрещены, но особым распоряжением короны для России делалось исключение. И все же особенно важно для Москвы было то, что на английских кораблях прибывали свинец, порох, селитра, сера и, судя по всему, оружие и боеприпасы.

Разумеется, «Московская компания» не была монополистом в торговле с Западом. В Московию устремились немецкие, голландские, итальянские, датские, даже испанские и итальянские предприниматели. Однако именно англичанам в XVI веке удается довести торговое сотрудничество до уровня государственной политики.

В 1557 году англичане налаживают канатное производство в Холмогорах. Другим производственным центром компании стала Вологда. К 1560 году местные работники уже овладели технологией, и большинство английских мастеров возвращается на родину. Английским мастерам во время их пребывания в Холмогорах платили по 9 фунтов в год (из которых по 2 фунта в год клали на их счет в Англии). Это были вполне приличные деньги для того времени, но приток драгоценных металлов из Америки вызвал бешеную инфляцию, вошедшую в историю под названием «революции цен». Как выясняется, происходило это не только в Западной Европе. Спустя 25 лет после появления в Московии первых английских мастерских некий Джон Финч, ссылаясь на дороговизну, уже требовал прибавки к зарплате до 42 рублей в год – на английские деньги это составляло 28 фунтов. Как справедливо замечает Т.С. Уиллан, это свидетельствует, что «революция цен» за это время достигла России» [196].

В 1558 году представитель «Московской компании» Энтони Дженкинсон получает разрешение царя на экспедицию в Персию и Бухару по волжскому пути. Хотя значительная часть приобретенного товара была на обратном пути потеряна, привезенного оказалось достаточно, чтобы в коммерческом смысле надолго оправдать деятельность компании. Одновременно английский купец выполнял в Персии и дипломатическое поручение Ивана Грозного. Московский царь искал союза с персами против турок.

На заре капитализма политика откровенно переплетается с торговлей. Азербайджанский исследователь Л.И. Юнусова отмечает, что коммерческий успех Дженкинсона в значительной мере определялся тем, что он был «не просто английским купцом, а посланником русского царя» [197].

Миссия Дженкинсона положила начало длительному периоду соперничества-сотрудничества английского и русского капитала на Каспии. С одной стороны, Москва, а позднее и Петербург нуждались в иностранных партнерах. Торговля с Персией была в значительной мере транзитной. Англичане помогли наладить торговые пути, на английских, а позднее и голландских кораблях персидский шелк и другие товары вывозились дальше в Европу. Но, с другой стороны, партнеры вели между собой ожесточенную борьбу. И те, и другие стремились оставить за собой максимальную долю прибыли от персидской торговли.

Дженкинсон добился в Персии торговых привилегий, аналогичных московским. Английские экспедиции в Персию следовали одна за другой – в 1564, 1565, 1568, 1569 и 1579 годах. Это вызвало опасения в Москве, где не желали уступать столь прибыльный торговый путь иностранцам. В дальнейшем царский двор принимает меры к тому, чтобы волжская торговля оставалась под его контролем, а деятельность англичан в этом направлении ограничивает. Торговые экспедиции на юг могли предприниматься только с царского разрешения и совместными силами. Несмотря на все проблемы, персидская торговля была настоящим «золотым дном» для компании, но к началу XVII века налаживается другой, более безопасный и простой путь в Персию через Индийский океан. Ост-Индская компания начинает вывозить на Запад персидские товары в значительных количествах, тем самым снижая коммерческую привлекательность волжского пути. Позднее появляется и другой транзитный путь – через Турцию. Тем не менее торговля с Персией через Каспий продолжается, ведя к расцвету Астрахани.

Впоследствии деятельность «Московской компании» стала среди русских историков темой острой дискуссии. Историк XIX века Н. Костомаров обратил внимание на то, что английские купцы, организованные вокруг «Московской компании», были тесно связаны со своим правительством, действовали согласованно, зачастую даже в ущерб своим соотечественникам, не имевшим политической поддержки в Лондоне. Костомаров убежден, что англичане имели «обширные виды политического преобладания в России» [198].

Легко догадаться, что этот тезис был весьма популярен и среди советских историков, особенно в первые годы «холодной войны» [199]. Ряд советских авторов доказывал, что англичане нашли в России отсталую страну и «всячески стремились закрепить эту отсталость», «мешали русским овладеть и изучить передовую технику», шли «путем нажима и шантажа» [200].

Напротив, историки «западнического» толка видели в английских купцах представителей передовой цивилизации, которые несли знания отсталому русскому народу [201]. Лишь в начале 60-х годов XX века Я.С. Лурье постарался демифологизировать историю англо-русских отношений XVI века.

На самом деле, деятельность англичан в России сопровождалась многочисленными взаимными претензиями между русскими и английскими партнерами. Жалобы русских купцов на иностранную конкуренцию повторяются регулярно, начиная со второй половины XVI века и кончая эпохой первых Романовых. В челобитной 1646 года, поданной царскому правительству против «аглицких немцев», претензии высказываются примерно те же, что и в документах более раннего периода. Русские обвиняли англичан в манипулировании ценами, англичане, в свою очередь, жаловались на ненадежность русских купцов, частые проволочки, жульничество.

Зачастую жалобы англичан (и вообще иностранцев), находившихся в Московии XVI-XVII веков, выглядят довольно комично. Так, иностранцы сетовали на то, что их «закармливают», явно пытаясь нанести вред их здоровью чрезмерным угощением. В Московии тех времен неприлично было вставать из-за стола самостоятельно, а если на следующий день гости не жаловались на плохое самочувствие из-за чрезмерной еды и питья, то пир считался неудачным.

Общаясь с русскими партнерами, англичане заметили, что те слова не держат, «а если начнут клясться и божиться, то, наверное, хотят обмануть» [202]. Способность русских сочетать смекалку и предприимчивость с безалаберностью и недобросовестностью не могла не поразить протестантов, однако, как отмечает Костомаров, взаимные претензии русских и западных купцов никогда не мешали им «вместе обманывать правительство» [203].

Справедливости ради следует отметить, что задним числом ситуация всегда выглядит драматичнее, чем на самом деле. Дело в том, что случаи, когда стороны разошлись полюбовно, оставляют меньше следов в документах. Именно тогда, когда возникают взаимные претензии, люди начинают писать жалобы, обращаться в различные инстанции, тем самым предоставляя материал для будущих историков. Парадоксальным образом именно огромное количество всевозможных жалоб свидетельствует о размахе и интенсивности торговых отношений между англичанами и русскими.

В действительности, разумеется, главные проблемы были отнюдь не в культурных противоречиях. Освоившись в Московии, англичане начали вести торговлю на внутреннем рынке, успешно конкурируя с местными купцами. Они организовали собственную сеть поставщиков и систему оптовых закупок, кредитуя производителей. Такой порядок, отмечает Костомаров, «был выгоден для мелких торгашей и для народа вообще, но разорителен для русских оптовых торговцев» [204]. Закон торгового капитализма состоит в том, что рынок контролирует тот, кто располагает большим капиталом. Имея преимущество в финансовых ресурсах, англичане заняли и более сильные позиции, нежели их русские конкуренты.

Поведение английских купцов в Московии вызывало недовольство не только у их конкурентов в среде русского купечества, но и у многих в самой Англии. В Лондоне существовало убеждение, что русская почва действует на сотрудников компании развращающим образом. Попав в Московию, они стремительно обогащались, строили роскошные хоромы, каких не могли позволить себе лондонские акционеры, усваивали местные нравы, держали слуг, собак и медведей [205]. Они начинали, подобно московским боярам, объедаться до желудочных колик. В Лондоне считали, что Россия развращает англичан соблазном чрезмерной свободы, а те, кто пожил в Москве, не хотели возвращаться к пуританскому воздержанию. Посол Боус открыто жаловался Грозному на свою бедность [206]. Когда сотрудников компании отзывали, они делали все, чтобы остаться. Некоторые ради этого переходили на русскую службу и даже принимали православие.

Позднее, уже в XVII веке, английский посол Джон Мерик жаловался царским чиновникам на своих же людей, купцов и приказчиков, которые без ведома компании женятся на русских женщинах. Волновала посла в подобных браках исключительно материальная сторона: переходя в православие по случаю женитьбы, англичане становились русскими подданными и уклонялись от уплаты долгов своим соотечественникам. Мерик требовал не допускать браков до тех пор, пока компания не подтвердит оплату всех векселей. Однако русские сделали вид, будто не понимают о чем речь и заверили англичанина, что «силою никово не женят и в Московском государстве по неволе не оставляют никово» [207].

Торговля с англичанами была для Ивана Грозного столь важна, что заниматься их делами он приказал боярину Борису Годунову, в тот момент – восходящей звезде кремлевской администрации. Англичане называли Годунова на свой манер «протектором». Особым влиянием при дворе царя пользовался английский астролог, известный в Москве как Елисей Бомелий. Помимо предсказания будущего, он выполнял и более практические задания правителя: готовил ему яды, собирал сведения о подозреваемых в измене боярах. «Известность Бомелия, – пишет С.Ф. Платонов, – была настолько широка, и слава о его могуществе так шумела, что даже глухая провинциальная летопись того времени повествовала о нем в эпически-сказочном тоне» [208]. По словам летописца, «лютый волхв» Бомелий был виновен во всех бедах, которые обрушило на страну царствование Грозного. Английский звездочет внушил царю «свирепство» по отношению к собственным подданным и настроил его в пользу «немцев» [Мысль об иностранном влиянии на политику Ивана Грозного прослеживается, как отмечает С.Ф. Платонов, в целом ряде источников. Например, дьяк Иван Тимофеев жалуется, что царь вместо «добромыслимых вельмож» приблизил к себе иностранцев и попал под их влияние до такой степени, что «вся внутренняя его в руку варвар быша» [209] Платонов замечает на это, что мы имеем дело с явным преувеличением, ибо «иностранцы, хотя и ведались в опричнине, однако не имели в ней никакого значения» (там же). Что в техническом смысле, безусловно, верно. Но речь идет не только о личном участии тех или иных заморских гос- 1ей в принятии конкретных решений. Указывая на влияние иноземцев, современники Ивана инстинктивно чувствовали, что сама суть политики царя, ее логика продиктована не только внутренними обстоятельствами, но и какими-то иными мотивами, более понятными для иноземцев, нежели для русских].

Вопрос, однако, не в том, каково было поведение англичан, а в том, чего ждало от них русское правительство. Карамзин уверен, что устанавливая связи с Англией, царь Московии пользовался случаем «заимствовать от иноземцев нужнейшее для ее гражданского образования» [210]. Историки отмечают, что Иван Грозный покровительствовал иностранцам настолько, что в этом было «много оскорбительного для его подданных, которых он охотно принижал перед чужеземцами» [211]. Однако интерес русского царя к иностранцам был вполне практическим. Иван Грозный пытался найти в лице Елизаветы Английской военно-торгового союзника.

То, что и английское и русское правительство отдавали предпочтение организованным купцам из «Московский компании» перед торговцами-одиночками, как русскими, так и англичанами, свидетельствует о том, что обе стороны пытались решать свои задачи на государственном уровне. Взаимный интерес Елизаветы Английской и Ивана Грозного совершенно закономерен. Если шведам и немцам нужно было сохранить торговое господство в восточной части Балтики, то англичанам, напротив, нужно было получить доступ к русским ресурсам без посредничества рижских и ревельских купцов. Точно так же и Московия старалась найти прямой выход на европейские рынки. Однако торговые задачи Англии и Московии было невозможно решить мирным путем.

Немецкие города Ливонии, контролировавшие поток русских товаров на Запад, стремились любой ценой сохранить положение монопольных посредников. К.Н. Бестужев-Рюмин в своей «Русской истории» напоминает, что ганзейские купцы «старались извлекать из этой торговли как можно более выгод, обставляя ее для других самыми стеснительными условиями: иностранцам, особенно голландцам, запрещено было учиться по-русски и торговать прямо с русскими; запрещен был ввоз серебра в Россию, запрещена была торговля с русскими в кредит и т.п.» [212].

В 1547 году художники и мастера, набранные для русского царя в Германии, были по требованию ливонцев задержаны в Любеке, несмотря на то что имелось разрешение императора Карла V на вербовку специалистов. Позднее некий Шлитте, саксонец, занимавшийся набором кадров для Москвы, был в Ливонии взят под стражу, а один из его людей казнен.

Для того чтобы понять, почему государственное вмешательство и со стороны Лондона и со стороны Москвы было столь интенсивным, достаточно взглянуть на список товаров, поставлявшихся друг другу обеими сторонами: речь шла не только и не столько о коммерции, сколько о военно-техническом сотрудничестве.

Отдельные партии вооружения могут быть поставлены и торговцами-одиночками, но систематические военные поставки уже в XVI веке координировались на государственном уровне. Эффективность такого сотрудничества обеспечивается тем, что продажа вооружения сочетается с поставками военных материалов и передачей технологий, приездом специалистов и т.д. Поставки из России были решающим фактором в становлении английского военного флота. Русско-английское сотрудничество было частью англо-испанского противостояния. Испанский король Филипп II готовился к вторжению в Англию, а Елизавета Английская в срочном порядке создавала флот.

«Отрезать Англию и Нидерланды от восточноевропейского сырья значило уничтожить эти государства, – писал историк Я.С. Лурье. – Именно этой цели и добивался Филипп II в Польше, Швеции и России. В Польше его дипломаты имели лишь некоторый успех. В России они потерпели полную неудачу» [213]. «Английский флот, построенный в эти годы и победивший испанскую Непобедимую Армаду в 1588 году, был оснащен преимущественно русскими материалами», – отмечает шведский историк Артур Аттман [214].

«Московская компания» была официальным поставщиком королевского флота. «Россия не являлась монопольным поставщиком канатов и снастей, которые ввозились также из балтийских стран, но российские поставки были особенно важны для флота Елизаветы, а канаты и снасти для тогдашнего флота имели такое же значение, как нефть для современного», – пишет Уиллан [215]. Английские моряки признавали, что снасти, поставленные из России, были «лучшие из привозимых в страну» [216]. К тому же канаты и снасти, поступавшие из Московии, были дешевле, чем те, что поставлялись из других мест. А потому, заключает Уиллан, северная торговля «была для Англии более важна, чем для России» [217].

В свою очередь, Иван Грозный просил Англию о поставках военных материалов, вооружения, инженеров, сведущих в артиллерийском деле, архитекторов, знакомых со строительством фортификаций. Как только в 1557 году началась Ливонская война, по Европе поползли слухи об английском оружии, оказавшемся в руках московитов. Польша и Швеция протестовали. В Кельне и Гамбурге были блокированы крупные партии оружия, закупленные англичанами, поскольку немцы опасались, что на самом деле снаряжение предназначалось войскам Ивана Грозного. Елизавета Английская, понятное дело, все отрицала. Мало того, что она уверяла других монархов в отсутствии военного сотрудничества с Московией, она всячески принижала и масштабы торговли, утверждая, будто речь идет о нескольких купеческих кораблях, чуть ли не случайно заплывших в устье Северной Двины. Купцы же, естественно, были людьми мирными, думавшими исключительно о коммерческой выгоде.

О том, сколь «мирными людьми» были сотрудники «Московской компании», свидетельствует один эпизод. В 1570 году в разгар Ливонской войны шведские корсары атаковали английских торговцев, перевозивших «русские» грузы. В результате завязавшегося боя флагманский корабль (!) шведов был взят на абордаж и захвачен «мирными купцами» [218]. Победная реляция была немедленно отправлена представителями компании в Москву и доведена до сведения русских властей.

Тем не менее английские дипломаты по всей Европе опровергали «слухи» о военном сотрудничестве: с этой целью на континент было направлено специальное посольство. А тем временем у войск Ивана Грозного неизвестно откуда появлялись вооружение и военные технологии, подозрительно напоминавшие английские.

В 1558 году сотрудник компании Томас Алкок, схваченный поляками, признался, что военные поставки имели место, но оправдывался тем, что «ввозили только старое, никуда не годное оружие» [219]. С этим вряд ли согласился бы инженер Локк, хваставшийся в своих письмах, что с его помощью в Москве научились делать самое совершенное вооружение, какое только есть в Европе. Тем временем в Россию прибывают не только английские врачи и аптекари, но также архитекторы и специалисты «для возведения каменных построек» [220]. Учитывая то, что Иван Грозный несколько раз прямо писал в Лондон про то, что ему нужна помощь при проведении фортификационных работ, становится ясно, о каких именно «каменных постройках» идет речь.

Сохранившиеся документы также не оставляют никакого сомнения относительно того, что находилось в трюмах кораблей «Московской компании». Везли селитру, свинец, серу, артиллерийский порох. Хотя, конечно, далеко не все поставки имели стратегическое назначение. Англичане, не будучи сами виноделами, везли в Московию вино. Московские потребители были нетребовательны. А потому импортировали «разные испорченные вина, сладкие вина, вина с большой примесью сидра» [221]. Возможно, везли и многое другое, ибо далеко не все поставки фиксировались документально.

Сотрудничество Англии и Московии было стратегическим в той же мере, в какой и коммерческим. Торговля XVI-XVII веков неотделима от войны. Открыв путь из Северной Европы в устье Северной Двины, англичане быстро сделали его привлекательным для других западных стран. Однако сами русские поморы не располагали ни технологиями, ни ресурсами для строительства серьезного флота. Более того, создать на севере серьезный флот было в принципе невозможно, даже если бы англичане и помогли в его строительстве. Для этого нужно было не только много леса и «ноу-хау». Специалистов, в конце концов, можно и выписать из-за границы, как сделал впоследствии Петр I. Но сильный флот может базироваться только в крупных портовых городах. Северная Двина была слишком отдалена от остальной России, там было слишком мало ресурсов и людей, чтобы соперничать с Ригой. Да и развивать торговлю там было невыгодно – море зимой замерзает. Основной поток русских товаров шел через принадлежавший немцам Ревель и через шведский Выборг.

«Московская компания» находилась с ними в острейшей конкуренции [222] [Аттман отмечает, что вплоть до начала Ливонской войны именно через Ревель проходила большая часть новгородского экспорта и по существу именно в качестве транзитного порта для Новгорода этот город сложился и расцвел (Р. 35)]. Для того чтобы получить доступ к новым торговым путям, России нужны были торговые позиции на Балтике, а потому немецкие купцы, которые сперва были противниками, а затем ведущими партнерами новгородцев, вновь превращаются в противников – теперь уже для Московии. России нужен был собственный крупный порт на Балтике. И с началом Ливонской войны она его получила.

Иммануил Валлерстайн в исследовании о происхождении современной мировой экономической системы утверждает, что в ходе Ливонской войны Иван Грозный пытался «добиться автономии русского государства по отношению к европейской мироэкономике», и в этом смысле политика царя, приведшая к войне, не только не была поражением, а напротив, это был «гигантский успех». В результате политики Ивана Грозного «Россия не была втянута в европейскую мироэкономику», что позволило нашей стране сохранить развитую национальную буржуазию и впоследствии стать не периферией, а полупериферией мирового капитализма [223]. Любопытно, что рассуждение Валлерстайна совпадает с официальным пропагандистским мифом, господствовавшим в сталинские времена. Между тем, Ливонская война не только была катастрофой в военном отношении, но и вызвана была как раз стремлением царского правительства любой ценой добиться включения в формирующуюся мировую систему.

В XVI веке интеграция России в мировую систему происходила на первый взгляд достаточно успешно. Как отмечает Артур Аттман, Россия постоянно имела активный торговый баланс по отношению к странам Запада. «Что касается русского рынка, то со Средних веков и по крайней мере до середины XVII века каждая из этих стран вынуждена была тратить драгоценные металлы, чтобы покрыть свой торговый дефицит» [224]. Ситуация для России в целом была лучше, нежели для Польши – при том, что обе страны торговали нередко одними и теми же товарами (но Польша, в отличие от России, не могла выступить на мировом рынке поставщиком мехов) [Валлерстайн считает, что политика Ивана Грозного помогла русской буржуазии и монархии избежать «по крайней мере, в тот период, судьбы, постигшей польские элиты» [225] Парадокс в том, что Россия и Польша претендовали на одно и то же место в миросистеме, и в этом смысле провал попыток царя завоевать Ливонию задним числом может рассматриваться как «удача». Но в действительности военные поражения Москвы вовсе не изолировали ее от миросистемы, а просто заставили интегрироваться на менее выгодных условиях. Что же до Польши, то борьба между ней и Россией за место в миросистеме продолжалась до тех пор, пока Польша не исчезла с карты Европы].

И все же русская торговля в XVI представляет собой парадоксальное явление. С одной стороны, положительное сальдо, постоянный приток звонкой монеты. Иными словами, Россия выигрывала от мировой торговли, обеспечивая накопление капитала. А с другой стороны, структура торговли – явно периферийная. Сходство с американскими колониями, отмеченное Уилланом, далеко не случайно. Колонии в Северной Америке (Новая Англия) изначально задумывались как сырьевые базы, которые должны были заменить или дополнить продукцию, получаемую из России. Однако, как отмечает известный исследователь колониальной истории, Дж. Л. Бир, «попытки обеспечить поставки из Новой Англии смолы, дегтя, пеньки и другой продукции, необходимой для кораблестроения, продолжавшиеся на протяжении длительного периода, закончились полным провалом» [226]. Свободные американские колонисты с самого начала производили не то, что требовалось метрополии, а то, что было выгодно им самим. Хозяйственная структура Новой Англии стихийно воспроизводила экономику Британии. В такой ситуации поставки сырья из России оставались для английского флота и промышленности незаменимыми на протяжении всего XVII и XVIII веков.

Россия вывозит сырье и ввозит технологии. Она конкурирует на мировом рынке с другими странами и территориями, составляющими периферию возникающей миросистемы. Это сочетание силы и уязвимости предопределило и неизбежную агрессивность внешней политики Московии, равно как и ее последующие неудачи.

Когда Валлерстайн, сравнивая Россию с Польшей, делает вывод о том, что Иван Грозный боролся за то, чтобы избежать участи Польши, ставшей придатком европейской мировой системы, он глубоко ошибается. Русский царь добивался как раз обратного, безуспешно пытаясь занять в формирующейся мировой системе то самое место, которое в XVI-XVII веках заняла Польша. О том, что Россия и Польша являются на мировом рынке конкурентами, современники прекрасно отдавали себе отчет. В XVII веке голландские торговые представители в Москве прямо обсуждали эти вопросы с царем, настаивая на расширении русского зернового экспорта.

Вопреки мнению Валлерстайна, правящие круги России стремились не противостоять экспансии Запада, а напротив, включиться в миросистему – в качестве ее периферии, но на собственных условиях. В свою очередь, Польша и Швеция в этой войне отстаивали те места, которые они уже заняли в мире-экономике к середине XVI века.

Ливонская война на первых порах складывалась для русских войск успешно. Начиная военные действия, Иван Грозный воспользовался совершенно нелепым и заведомо надуманным предлогом, вспомнив о неуплате дерптским епископом дани, о которой ни разу не напоминали в течение 50 лет. Идеологически орден был подорван реформацией, его войска были малочисленны. В отличие от конфликтов XVII века, вооружение русских войск еще не сильно уступало западному. Сказалось и присутствие английских военных специалистов. Артиллерийское дело и металлообработка находились на вполне современном для тех лет уровне, что и предопределило стремительный успех царских войск на первом этапе войны. Ливонский орден потерпел сокрушительное поражение. В мае 1558 года русские войска взяли Нарву – ключевой порт и крепость, открывавший дорогу к Балтике.

В свою очередь, для Англии взятие Нарвы открывало прямой доступ к русскому сырью. Однако для акционеров «Московской компании» это отнюдь не было хорошей новостью, ибо освоенный ею с таким трудом северный путь терял свою привлекательность. После того, как русские взяли Нарву, туда прибывают английские суда. Вообще-то, нарвский порт был не слишком удобен, а условия для ведения дел были здесь несравненно хуже, чем в Ревеле. Однако Нарва притягивала западных торговцев. Как отмечает американский исследователь Вальтер Кирхнер, «как и в случае с северным путем, торговцев здесь привлекали в Россию потенциальные возможности этого рынка, а не реальное положение дел» [227]. В 1566 году в Нарве побывало уже 42 корабля, и торговля бурно растет. По сравнению с этим 6-7 судов, ходивших по северному пути, кажутся незначительной торговой операцией. Монополия «Московской компании» на Нарву не распространяется, сюда плывут все, кто хочет.

В свою очередь, компания протестует, жалуется, что торговцы, не имеющие опыта работы в Московии, везут туда всякую дрянь, подрывают репутацию английских товаров. Если в случае с северным морским путем официальный Лондон был полностью на стороне «Московской компании», всячески оберегая ее монополию, то в конфликте вокруг «нарвского плавания» компании приходится уступить. Здесь торговля достигает уже таких масштабов, что военно-стратегические соображения не могут не быть оттеснены коммерческими. Показательно, что Елизавета, ранее во всем поддерживавшая «Московскую компанию», на сей раз не торопится принимать меры против нарвских торговцев. Компания была не только торговым предприятием, но и политическим инструментом Англии в России, однако с захватом Нарвы одна из ключевых политических целей как раз и была достигнута. Разумеется, это отнюдь не свидетельствует об изменении политики, тем более что достигнутый компромисс между компанией и ее конкурентами сохраняет за компанией господствующее положение. Теперь все английские купцы могут воспользоваться плодами ее усилий. Вопрос о нарвской торговле обсуждается в парламенте, монополию, в конечном счете, подтверждают, но в такой форме, что для компании в коммерческом смысле это оказывается пирровой победой.

До Ливонской войны Нарва была не столько торговым портом, сколько крепостью, запиравшей русским выход в Балтику. Но после 1559 года нарвская торговля развивалась бурно: кроме англичан, здесь появляются купцы из многих европейских стран. Самое большое число кораблей прибыло в Нарву из Нидерландов. Имея большой опыт торговли на Балтике, голландцы сразу же воспользовались открывшимися новыми возможностями. В городе начинается масштабное строительство, деловая жизнь кипит. В 1566 году Ригу миновало 98 кораблей, вышедших из Нарвы, а из самой Риги на запад ушло всего 35 кораблей [228]. В 1567 году одних английских кораблей сюда направляется не менее 70. С переходом Нарвы под власть России приходит в упадок Ревельский порт (даже после окончания войны Нарва продолжала подрывать его позиции). Другой немецкий порт на Балтике – Кенигсберг – пострадал менее, ибо через него шел польский экспорт.

Шведы на первых порах пытались компенсировать потери, введя для русских купцов беспошлинную торговлю в Выборге. Одновременно шведские пираты терроризировали купцов, направляющихся в Нарву [Аттман отмечает, что выборгская торговля была предметом за боты шведских королей на протяжении XVI-XVII веков. Они осознанно проводили политику, которая должна была направить русские торговые потоки через шведские порты. В 1550 году Густав Ваза (Gustav Vasa) подготовил соответствующее исследование русского рынка. В 1640 году шведский резидент в Москве Петер Лоофелдт (Peter Loofeldt) подготовил новое исследование, где обратил внимание на рост активности англичан и голландцев в Архангельске и предложил меры по укреплению шведских позиций на русском рынке]. Для защиты порта царь вынужден был нанять немецкого капера Карстена Роде и просил помощи англичан.

Несмотря на все усилия шведов, Выборг не смог занять господствующего положения в восточной части Балтики. Торговые цели Ливонской войны были достигнуты. Между тем, начиная войну, Иван Грозный опирался не только на купечество, но и на малоземельное дворянство. «Буржуазия была удовлетворена, – пишет Покровский, – для нее продолжение войны не имело более смысла. Когда в Москву приехало орденское посольство хлопотать о мире, оно нашло поддержку именно со стороны московского купечества. Но на «воинство» успех произвел совсем иное впечатление. Поход 1558 года дал огромную добычу – война в богатой, культурной стране была совсем не тем, что борьба с инородцами в далекой Казани или погоня по степям за неуловимыми крымцами. Помещикам уже грезилось прочное завоевание всей Ливонии и раздача в поместья богатых мыз немецких рыцарей. Раздача эта уже и началась фактически. Но переход под власть России всего юго-восточного побережья Балтики поднимал на ноги всю Восточную Европу: этого не могли допустить ни шведы, ни поляки» [230].

Захват Ревеля и Риги давал бы России шанс без посредников войти в европейскую торговлю. Польша не могла допустить переход Риги под власть России, являвшейся ее основным конкурентом на мировом рынке. Начиналась эпоха торговых войн, к которой Московия была не готова, прежде всего – дипломатически и политически. Одолев ливонских рыцарей, Иван Грозный столкнулся с объединенными силами Швеции и Польши. Польский торговый капитал находился в той же ситуации, что и русский, а потому господство России на Балтике означало бы для него катастрофу. В 1561 году шведы заняли Ревель, а поляки аннексировали большую часть Ливонии. Иван Грозный пытался избежать войны со шведами, но было уже поздно. Переговоры со шведским королем Эриком XIV оборвались из-за дворцового переворота, после которого во главе Швеции встал Иоганн III, категорически отвергавший любые уступки московитам.

Как отмечает Покровский, на первом этапе войны победы русских войск «обеспечивались только колоссальным численным перевесом: там, где орден мог выставить сотни солдат, москвичей были десятки тысяч» [231]. С вступлением в войну Швеции и Польши соотношение сил меняется. Уже с польской армией было трудно справиться. Когда же на поле боя появились великолепно вооруженные, организованные и обученные шведские войска (быть может, лучшие в тогдашней Европе), положение дел стало просто катастрофическим. Князь Курбский, лучший из воевод Грозного, проиграл битву под Невелем 4 тысячам поляков, имея 15 тысяч войска, а в 1564 году под Оршей русская армия была разгромлена полностью. Погибли старшие воеводы, неприятелю достались пушки, обозы. А главное, боевой дух московского воинства был сломлен. В коалиции, поддерживавшей реформы Грозного, произошел раскол.

Чем сложнее становилась военная ситуация, тем уже оказывалось у царя поле для маневров. «В обстановке внешнеполитических неудач, – пишет советский историк Р.Г. Скрынников, – соратники царя настоятельно советовали установить в стране диктатуру и сокрушить оппозицию с помощью террора и насилия. Но в Русском государстве ни одно крупное политическое решение не могло быть принято без утверждения в Боярской думе. Между тем позиция думы и церковного руководства была известна и не сулила успеха предприятию» [232].

Пытаясь надавить на думу, царь покинул Москву, заявил об отречении от престола. Перед всей страной царь выставлял себя обиженным и «изгнанным» боярами из собственной столицы. Дума вынуждена была отклонить отречение царя и сама обратилась к нему с заверениями в верности.

Подорвав политические позиции думы, царь объявил, что для «охранения» своей жизни он вынужден разделить всю свою землю на «земщину» и «опричнину». Если «земщина» оставалась в управлении Боярской думы, то опричнина была подчинена личной власти Ивана Грозного. Здесь все было организовано как в удельном княжестве, делами ведали назначенцы царя, не имевшие родовитого прошлого. Сюда подбирали «худородных» дворян, не имевших связей с боярской аристократией. Охотно брали на опричную службу иностранцев. Укомплектованное таким образом опричное войско стало надежным орудием царя в борьбе против внутренней оппозиции.

Москва стала свидетелем кровавых казней. Подлинные и мнимые противники царя, обвиненные в заговоре, восходили на эшафот. По указанию Ивана Грозного летописи исправлялись в соответствии с изменившейся политической ситуацией, а записанные под диктовку царских людей сказания о боярских заговорах заменяли несуществующие следственные материалы.

Впрочем, опричнина была не просто террористической организацией на службе царя. Опричнина означала начало большого земельного передела. На территории опричнины началась конфискация боярских владений, которыми обеспечивались царские выдвиженцы. Царь дважды пытался удовлетворить земельный голод мелкого дворянства. Первый раз во время Казанского похода, второй раз в ходе Ливонской войны. Но ни в том, ни в другом случае цель не была достигнута. Оставался единственный выход – экспроприация феодальной аристократии. На территории опричнины начался не только безудержный террор против старых боярских семейств и их сторонников, но и земельный передел. На месте феодальных вотчин возникали гораздо меньшие по размерам помещичьи хозяйства. Боярская вотчина была достаточно велика, чтобы жить собственной замкнутой жизнью. Она поставляла на рынок лишь излишки своего производства. Новые поместья, напротив, не были самодостаточными, они с самого начала производили значительную часть своей продукции для обмена на рынке.

Перераспределение собственности, происходившее в опричнине, поразительно напоминает то, что несколькими десятилетиями раньше творилось в Англии во время Реформации, проведенной Генрихом VIII. Английская аристократия была в значительной мере истреблена уже во время войны Алой и Белой Розы, а потому разгрому подверглись огромные монастырские владения. «Новое дворянство», освоившееся на захваченной земле, заложило основы сельского капитализма. Чем больше поместья ориентировались на рынок, тем крепче становилась связь «нового дворянства» с городской буржуазией: в гражданской войне XVII века они выступили союзниками.

Земельный передел, учиненный Иваном Грозным, также получил полную поддержку торгового капитала. Показательно, что в опричнину попали все основные торговые города и пути: «Из всех дорог, связывавших Москву с рубежами, разве только дороги на юг, на Тулу и Рязань, оставлены опричниной без внимания, – пишет известный историк С.Ф. Платонов, – думаем потому, что их таможенная и всякая иная доходность была не велика, а все их протяжение было в беспокойных местах южной Украины» [233]. Такой подход невозможно объяснить заботой об обороне – с военной точки зрения как раз небезопасные южные дороги должны были привлечь внимание в первую очередь. Но опричнина была организацией не столько военной, сколько социально-политической. «Недаром англичане, имевшие дело с северными областями, просили о том, чтобы и их передали в ведение опричнине, – замечает Платонов, – недаром и Строгановы потянулись туда же: торгово-промышленный капитал, конечно, нуждался в поддержке той администрации, которая ведала край, и, как видно, не боялся ужасов, с которыми у нас связывается представление об опричнине» [234]. Михаил Покровский, цитируя данное высказывание, ехидно добавляет: «Еще бы бояться того, что при участии этого самого капитала было и создано» [235].

Скрынников также отмечает экономические успехи англичан, достигнутые в опричнине. Им предоставили право искать в опричных уездах железо, «а там, где они удачно найдут его, построить дом для выделки этого железа» [236]. Этим привилегии иностранного капитала в опричнине не ограничивались. «Любопытно, что именно опричное правительство впервые в русской истории предоставило концессии иностранному капиталу, и что эти концессии располагались исключительно в пределах опричнины» [237].

Как отмечает Покровский, опричнина представляла собой экспроприацию боярства мелким дворянством, ориентированным на товарное производство, прежде всего на торговлю хлебом. Опричнина, считает Покровский, «шла по линии естественного экономического развития» [238].

Между тем, Ливонская война была безнадежно проиграна. Атаки против шведов в Ревеле предпринимались дважды – в 1570 и 1577 году, оба раза закончившись тяжелыми поражениями. В 1571 году крымские татары дошли до Москвы, подвергнув город страшному разорению. Современники писали про 800 тысяч погибших и 150 тысяч уведенных в рабство. Даже если эти данные преувеличены, речь идет о самой настоящей катастрофе в стране, население которой не превышало 10 миллионов.

Опричный террор приобретает «бессмысленный и беспощадный» характер на фоне военных неудач и хронической нехватки средств. Экспроприации превращаются в обычный грабеж, не только в пользу казны, но и в пользу самих опричников. В стране растет недовольство, на которое власть реагирует усилением террора. Вершиной безумия становится учиненный царем разгром Великого Новгорода в январе 1570 года. Сначала царем и опричниками была вырезана почти вся местная элита, включая женщин и детей. Не избежало расправы и духовенство. Затем в городе начался настоящий погром.

По словам известного историка Р.Г. Скрынникова, опричники «произвели форменное нападение на город. Они разграбили новгородский торг и поделили самое ценное из награбленного между собой. Простые товары, такие, как сало, воск, лен, они сваливали в большие кучи и сжигали. В дни погрома были уничтожены большие запасы товаров, предназначенных для торговли с Западом. Ограблению подверглись не только торги, но и дома посадских людей. Опричники ломали ворота, выставляли двери, били окна. Горожан, которые пытались противиться насилию, убивали на месте. С особой жестокостью царские слуги преследовали бедноту. Вследствие голода в Новгороде собралось множество нищих. В сильные морозы царь велел выгнать их всех за ворота города. Большая часть этих людей погибла от холода и голода» [239].

Несмотря на террор, а в значительной мере и из-за него, положение правительства оставалось нестабильным. В 1567 году Иван Грозный оговаривает в своих письмах получение политического убежища в Англии – на случай, если на родине его одолеют враги. И еще оружия. И архитекторов для строительства крепостей. А еще лучше – английский флот для войны с Польшей и Швецией. Елизавета обещает убежище. Оружие, судя по всему, продолжает поступать, хотя явно не в тех количествах, на которые царь Иван рассчитывал. Но вступать в Ливонскую войну открыто королева отказывается. На это хитрая и осторожная Елизавета, естественно, пойти не могла. И дело тут не только в страхе перед войной на два фронта – назревает конфликт с Испанией, и война на Балтике является для Англии непозволительной роскошью. К тому же флот, которому предстоит «править морями», еще не построен (именно для его создания и нужны канаты и мачты из Нарвы). Но у Елизаветы есть и другая причина для осторожности. Как бы ни были важны ее интересы в России, в Польше англичане тоже ведут активную торговлю и жертвовать ею не намерены. Лондон вполне устраивает сложившееся положение дел.

Впрочем, отказав Москве в отправке военного флота, Елизавета не совсем проигнорировала просьбы своего партнера. В 1572 году в Нарве на царевой службе находится по крайней мере 16 английских военных моряков. Они пытаются за 130 лет до Петра Великого создавать на Балтике русский военный флот, обучают людей, помогают строить корабли [240]. Лишь позднее, в 1582 году в Белое море было отправлено два английских военных корабля, и всем купцам «государевым словом говорили», чтобы они дожидались англичан, а потом шли караваном «со всеми корабли вместе» [241].

Посольство Томаса Рандольфа в 1568 году ставит царя перед фактом: торговать будем, но открытого военного союза не заключим. Иван Грозный неоднократно выражал свое неудовольствие, но, в свою очередь, вынужден был принимать условия англичан, сознавая, что у него просто нет иного выхода. Привилегии «Московской компании» подтверждены в 1569 году в максимальном объеме и были, по словам Любименко, «несомненно кульминационным пунктом в истории успехов, достигнутых компанией у русской верховной власти» [242]. Вскоре после этого начались сложности. В 1571 году на фоне ухудшающейся военной ситуации в Ливонии Иван Грозный вновь пытается добиться от англичан прямого вмешательства. Царь неоднократно жаловался, что Елизавету интересуют «не королевские», а «купеческие» дела – торговля, финансы. Надо сказать, что жалобы эти были явно демагогическими – сам царь тоже торговлей не брезговал. Но подобные жалобы должны, говоря современным языком, были сместить центр дискуссии с торговых на военно-политические вопросы. Не добившись желаемого, московский царь попытался воздействовать на торговые интересы англичан. Привилегии были отозваны, английские товары арестованы. Показательно, что этот кризис в англо-русских отношениях совпадает с кризисом режима Ивана. Но царь находился в невыигрышном положении. В 1572 году торговля возобновляется на английских условиях.

В 1581 году Нарва была потеряна. Вместе с нею шведы заняли и старую новгородскую крепость Ивангород. Ливонская война окончательно приняла катастрофический для Московии характер. Спустя год были в очередной раз подтверждены привилегии англичан в России, но уже в ограниченном объеме. Иван Грозный снова пытается использовать торговлю как повод для открытого союза, на сей раз династического. Он просит руки английской принцессы из дома Тюдоров [В популярной исторической литературе распространено утверждение, будто царь просил руки самой Елизаветы Английской. Однако никакого подтверждения этому в документах нет].

Вообще, идея эта зародилась еще в 1568 году, но лишь теперь стала предметом дипломатических переговоров. Русскому послу Федору Писемскому была представлена леди Мэри Гастингс, которая, судя по всему, не произвела на него большого впечатления. Англичане тянули, а в 1584 году Иван Грозный умер.

Итогом царствования Ивана Грозного оказалась проигранная война в Ливонии и внутреннее неустройство в государстве. Борьба за Балтийское побережье обернулась полным разгромом России, когда пришлось не только отказаться от захваченных портов на Балтике, но уступить и собственные территории. Польские войска под предводительством Стефана Батория оказались у стен Смоленска и чуть не взяли город. Московское государство было разорено войной и обессилено. На Балтике на сто с лишним лет утвердилась шведская гегемония. Шведы захватили не только торговые центры Балтии, но, позднее, и малонаселенную полосу земли между Нарвой и Ладожским озером. Никакой ценности сама по себе эта территория не имела, но обладание ею окончательно гарантировало контроль над новгородскими торговыми путями.

После катастрофического поражения в Ливонской войне Россия рисковала оказаться не столько на периферии формирующейся мировой системы, сколько за ее пределами. И именно в этом проявился трагизм исторический судьбы русского государства. Единственной реальной альтернативой периферийному развитию оказывались изоляция и застой.

Напротив, Англия добилась осуществления своих целей, хотя и не в полном объеме. Свободного доступа к русскому рынку она не получила, но обеспечила систематические поставки сырья и материалов для формирующегося флота в самый трудный период конфликта с Испанией. В 1588 году испанская Непобедимая Армада была уничтожена, Британия сделала первый решающий шаг к тому, чтобы стать «Владычицей морей». И все же поражение Московии в Ливонской войне было одновременно крупным поражением Англии в борьбе за прямой доступ к русским ресурсам. Уже в конце XVI века обостряется англо-голландское торговое соперничество. Недавние союзники в борьбе против Испании, английская и нидерландская буржуазия вступают в схватку за господство на рынках. На протяжении XVII века это противостояние приводит к постоянным конфликтам, трижды завершающимся войной. Эта борьба ведется и на территории России, причем голландцы, идя по стопам англичан, все более теснят их.

Первое голландское судно вошло в устье Северной Двины в 1578 году. Это еще не было серьезной угрозой для англичан. Торговлю на севере вели, кроме них, также шведы, французы, немцы и даже испанцы, но никто не мог серьезно подорвать позиции лондонских купцов. Однако вскоре голландские купцы, спасавшиеся от преследования датских пиратов, случайно обнаружили новую гавань, более удобную, чем та, которой пользовались англичане. Эта гавань, находившаяся возле Михайло-Архангельской обители, стала началом города Архангельска. Голландцы просили переместить сюда торговлю. Англичане сопротивлялись, но делать было нечего, и в 1583-1584 годах именно здесь был построен главный порт русского Севера.

Архангельская гавань была наиболее удобной из всех, что имелись на русском Севере. Однако она была мелководной, как и большинство голландских гаваней. Она идеально подходила для более легких голландских судов. Водоизмещение английских кораблей было большим, а потому для «Московской компании» перенос торговли в Архангельск означал дополнительные сложности.

После открытия архангельского порта соперничество англичан и голландцев обостряется. Голландия, отстояв свою свободу в борьбе с испанской короной, превращается в ведущую морскую державу. Если в начале борьбы за независимость голландская буржуазия нуждалась в поддержке английской монархии против общего врага, то теперь две наиболее передовые страны Европы оказываются сначала конкурентами, а потом и врагами. Одной из арен их соперничества становится Россия. Голландцы вывозили из Московии меха, икру, пеньку, лен, смолу, сало, мыло, корабельные мачты. Английские и голландские посольства в Москву следуют одно за другим. Англичане безуспешно пытаются не допустить своих соперников в глубь страны. Во время англо-голландских войн обе стороны пытались уговорить царя запретить поставку мачт – стратегического сырья – своим противникам. Московское правительство предпочло нейтралитет, запретив на время военных действий вывоз мачт в оба враждующих государства.

Торговая конкуренция и дипломатические интриги сопровождаются борьбой идеологической. Современники писали, что голландцы «старались унизить и осмеять англичан, рисовали на них карикатуры, сочиняли пасквили» [244]. Английские представители в Москве жаловались, что «голландцы намеренно ставили фальшивое английское клеймо (бесхвостый лев с тремя опрокинутыми коронами) на самых плохих своих сукнах, чтобы дискредитировать британские товары, а также распространяли об Англии всякие небылицы» [245]. Но наиболее эффективным способом завоевать на свою сторону симпатии московской элиты были обыкновенные взятки.

На русском рынке сказывались те же факторы, которые влияли на общемировую экономическую ситуацию. Голландцы были, прежде всего, торговыми посредниками. Но именно это предопределило их доминирующую роль в XVII веке. «Отставание голландцев от англичан в области формально-юридической, – пишет нидерландский историк Я.В. Велувенкамп, – возмещалось очевидным опережением в области практической коммерции. В сущности, иностранная торговля англичан состояла в экспорте английской же продукции, прежде всего шерстяных тканей, и в импорте товаров, назначенных к продаже в Англии. Голландцы же занимались международной посреднической торговлей, а потому могли поставлять все те товары, на которые имелся спрос, и покупать все те, которые предлагались. Это означало, что в России они могли предложить гораздо больший ассортимент товаров, чем англичане» [246]. Они ввозили большое количество серебра, необходимого государству, чтобы чеканить собственную монету, а также золото. Две трети серебра, поступавшего на русский рынок, привозилось из Голландии, а из Англии – не больше четверти.

На протяжении XVII века позиции «Московской компании» слабеют, а голландские купцы усиливают свое присутствие на русском рынке. «Их товары, – писал советский исследователь, – были более высокого качества. Это признавали и сами англичане. Далее, они были богаче и имели больше возможностей для подкупа, хотя прибегали к нему только в крайних случаях. Но их подарки и подношения царю были и великолепнее, и роскошнее английских. Наконец, они сумели с самого начала создать себе репутацию бескорыстных и честных торговцев» [247].

К этому историки нередко добавляют, что голландцы действовали больше в духе свободного предпринимательства, тогда как англичане были организованы вокруг монопольной «Московской компании» в торгово-политическую структуру, тесно связанную с государством. Тем самым поражение англичан в XVII веке вызвано тем же, что обеспечило их впечатляющий успех в середине XVI века. «Московская компания», будучи тесно связанной с королевским двором в Лондоне, была идеальным партнером для Ивана Грозного в период подготовки Ливонской войны и в разгар военных действий. В эти времена, как восхищенно пишет Любименко, английский посол «дерзал входить к царю, не снимая шляпы» [248]. Но после поражения в войне все это уже не имело значения для московского правительства. Пока был жив Иван Грозный, прежние отношения сохранялись, но с его смертью все неизбежно должно было измениться.

Накануне своей смерти царь Иван успел назначить свидание послу королевы Елизаветы. Явившийся в Кремль англичанин понял, что аудиенция не состоится. «Умер твой английский царь», – бросил ему дьяк Андрей Щелканов [249].

Неприязнь Щелканова к англичанам была далеко не личного свойства. Или, во всяком случае, не только личного. Щелканов симпатизировал Габсбургам, а впоследствии, в пику англичанам, покровительствовал голландским купцам. Он принадлежал к той партии при дворе, которая делала ставку не на торгово-политический союз с далекой Англией, а на совместные действия с германским императором против Турции.

Россия, даже проиграв войну на Балтике, вовсе не находилась в дипломатической изоляции. Но выбор в пользу английских Тюдоров или австрийских и испанских Габсбургов в тогдашней Европе был не просто выбором внешней политики. Это был (бессознательный, разумеется) выбор в пользу сил буржуазной реформы или феодальной реакции. К счастью для англичан, ни Австрия, ни тем более Испания, не могли предложить Москве чего-то действительно выгодного. А голландцы и датчане, несмотря на соперничество с англичанами, отнюдь не желали усиления позиций Габсбургов. «Несмотря на то, что социальный строй феодально-абсолютистской Испании был, несомненно, ближе Грозному и Годунову, чем социальный строй Нидерландов и даже Англии, – пишет Я.С. Лурье, – несмотря на то, что участие английских «торговых мужиков» в государственном управлении казалось русскому царю величайшей бессмыслицей, международно-политическая позиция России объективно была менее благоприятна для Габсбургов, нежели для их противников» [250].

Утрачивая политическое влияние, англичане обречены были потерять и коммерческое. При царе Федоре и Борисе Годунове они окончательно потеряли возможность заниматься розничной торговлей, их лишили права путешествовать через Россию в Персию. Политические отношения между Москвой и Лондоном при Годунове уже не имели прежнего союзнического характера. Отныне Москва видела в Англии лишь одного из возможных торговых партнеров – наряду с голландцами и датчанами.