"Весы смерти" - читать интересную книгу автора (Смит Уилбур)

* * *

Первое, неторопливое и осторожное, продвижение генерала де Боно через реку Мареб вглубь Эфиопии увенчалось успехом, что глубоко изумило его самого.

Рас Мугулету, командующий эфиопскими войсками на севере, оказал ему лишь видимость сопротивления и отвел свою армию на юг, в естественную горную крепость Амбы Арадам. Де Боно прошел больше ста десяти километров к Адуа, не встречая сопротивления, и обнаружил, что противник покинул местность. Торжествуя, он установил монумент павшим итальянским воинам, тем самым как бы стирая пятно позора с итальянского оружия.

Началась великая цивилизационная миссия. Дикари были устрашены и приведены к покорности с помощью чудес современной техники, среди которых немаловажное место занимали воздушные бомбардировки. Итальянские Королевские Военно-Воздушные Силы контролировали небеса над могучей горой Амба, составляли донесения обо всех передвижениях войск, снижались, чтобы бомбить и расстреливать из пулеметов любые скопления людей.

Эфиопские войска под командованием военачальников племен оказались разбросанными. В их оборонительной линии было более двадцати уязвимых мест, которыми мог бы воспользоваться сильный командир. Даже генерал де Боно чувствовал это и сделал еще один судорожный бросок до Макале. Но здесь, ошеломленный собственной дерзостью, остановился, сам поражаясь своим достижениям.

Рас Мугулету укрывался в Амбе Арадам со своими сорока тысячами воинов, а рас Касса и рас Сейум проводили в это время две свои неповоротливые армии горными проходами, чтобы соединиться с императорской армией на берегах озера Тана.

В полном беспорядке, без всякого прикрытия, они, казалось, были готовы пасть, и генерал де Боно закрыл глаза, приложил ладонь ко лбу и отвернулся. История никогда не обвинит его в безрассудстве и опрометчивости.

«От генерала де Боно, командующего итальянской экспедиционной армией в Макале, Бенито Муссолини, премьер-министру Италии. После захвата Адуа и Макале первоочередные задачи считаю выполненными. Возникла насущная необходимость закрепить достигнутый успех, усилить наши позиции на случай контратаки противника и обеспечить снабжение и коммуникации».

«От Бенито Муссолини, премьер-министра Италии и министра обороны, генералу де Боно, командующему итальянской экспедиционной армией в Африке. Его величество желает, а я приказываю Вам продолжать без колебаний продвижение на Амба Арадам и как можно скорее вступить в бой с основными силами противника. Ответьте без промедления».

«От генерала де Боно премьер-министру Италии. Приветствую и поздравляю Ваше Превосходительство. Хотел бы подчеркнуть, что захват Амба Арадам тактически нежелателен. Предательская местность, необдуманные действия приведут к разгрому. Дороги в ужасном состоянии. Положитесь на мое суждение. Прошу Ваше Превосходительство принять во внимание тот факт, что военные соображения должны превалировать над политическими в любом случае».

«От Бенито Муссолини маршалу де Боно, бывшему командующему итальянской экспедиционной армией в Африке. Его Величество приказал мне передать Вам поздравления в связи с присвоением Вам звания маршала и поблагодарить Вас за безупречное исполнение долга и возвращение Адуа. Я полагаю, что ваша миссия в Восточной Африке закончена. Вы заслужили признательность итальянского народа вашими несомненными воинскими доблестями и неуклонным исполнением долга командующего. Вам предписывается передать командование генералу Пьетро Бадолио сразу по его приезде в Африку».

И свое повышение, и свою отставку маршал де Боно принял с таким добродушием, что неосведомленный наблюдатель вполне мог счесть его за чувство глубокого облегчения. Его отбытие в Рим состоялось как раз вовремя, и никому не пришло в голову счесть его за неприличную поспешность.

Пьетро Бадолио был боевым генералом. Ветеран Капоретто и Витторио-Венето, он устроил свою ставку под Аду а, хотя сам в той кампании участия не принимал. Он полагал, что цель войны состоит в том, чтобы как можно быстрее и безжалостнее разбить противника, используя все возможные средства.

Он явился в Массауа в бешеном нетерпении, раздраженный буквально всем, что сделано было его предшественником, хотя, по правде говоря, редко кому из вступающих в должность командующих войска передавались на столь стратегически выгодных позициях.

Он унаследовал большую, прекрасно вооруженную армию с высоким боевым духом, обеспеченную прекрасной сетью тыловых коммуникаций.

Небольшой, но прекрасно укомплектованный авиаполк полностью контролировал воздушное пространство над горами Амба, отмечая все передвижения войск и нанося удары по любым их скоплениям. Во время одного из первых обедов в новой ставке лейтенант Витторио Муссолини, один из самых отчаянных асов Королевских ВВС, младший из двух сыновей дуче, потчевал своего нового командующего рассказами о своих полетах над вражеской территорией, и Бадолио, которому в предыдущих кампаниях не приходилось тесно взаимодействовать с авиацией, был восхищен новым смертоносным оружием. Он завороженно слушал, как юный летчик рассказывал об эффективности воздушной бомбардировки, в особенности его поразил рассказ о том, как молодой человек бомбил отряд в триста или более всадников, предводительствуемых высоким человеком в темном одеянии.

— Я бросил единственную стокилограммовую бомбу с высоты менее ста метров. Она попала точно в середину скакавшего галопом отряда. Они разлетелись, как лепестки опавшей розы, а высокого предводителя так швырнуло взрывной волной, что он едва не задел крыло моего самолета. Прекрасное было зрелище и величественное.

Бадолио был рад, что под его командованием состоят молодые люди с таким боевым настроем, он наклонился над столом, уставленным поблескивавшим серебром и искрившимся хрусталем, за которым занимал председательское место, чтобы получше рассмотреть летчика в красивом голубом мундире. Юноша с классическими чертами лица и вьющимися черными волосами вполне мог бы служить художнику моделью молодого Маркса. Генерал обернулся наконец к полковнику авиации, сидевшему рядом с ним.

— Я хотел бы знать, полковник, что думают ваши молодые люди… Я слышал много доводов за и против, но хотел бы знать ваше мнение. Стоит ли нам использовать горчичный газ? [16]

— Полагаю, что могу ответить за своих ребят. — Полковник пригубил вина и, как бы ища поддержки, взглянул на молодого аса, которому еще не было и двадцати лет. — Полагаю, ответ может быть один — да! Мы должны использовать все оружие, которое у нас есть.

Бадолио кивнул. Эта мысль вполне согласовывалась с его собственными представлениями, и на следующее утро он приказал доставить емкости с горчичным газом со складов в Массауа, где де Боно с удовольствием их оставил, и переправить их на все аэродромы, которыми пользовалась итальянская авиация. Тысячи и тысячи дикарей узнают, что такое эта едкая роса. Артиллерийские обстрелы и воздушные налеты они выдерживали с таким мужеством, какому могли бы позавидовать самые отборные европейские армии, но они никогда не освоятся со смертоносным веществом, превращающим их мирные горные пастбища в поля смерти. В большинстве своем они не носили обуви и потому были особенно уязвимы для этого тихого убийцы, действовавшего как бы тайком: с человека сперва сходила кожа, потом и мясо отслаивалось от костей.

Это решение было не единственным, принятым в тот день новым командующим, и все они вместе взятые обозначили крутой поворот от медлительного, но не безжалостного вторжения де Боно к тотальной войне, ведущейся с одной лишь жестокой целью.

Муссолини хотел получить ястреба, и он сделал правильный выбор.

Сейчас этот ястреб стоял посреди кабинета в величественном двухэтажном особняке главной ставки в Асмаре. Его сжигало нетерпение, он не мог усидеть в кресле за широким письменным столом; когда он мерил шагами кафельный пол, каблуки его грохотали, как палочки по барабану. Шагал он так легко, что никому и в голову не пришло бы дать ему его шестьдесят пять лет.

Он набычился, утопив голову в широких боксерских плечах, выдвинув вперед подбородок — тяжелый подбородок под большим бесформенным носом, короткой щеточкой седых усов и крупным жестоким ртом.

Его змеиные глаза, глубоко сидевшие в темных глазницах, живо поблескивали, когда он пробегал списки дивизионных и полковых командиров, интересуясь прежде всего одним — участвуют ли они в боевых действиях.

Слишком часто ответ на этот вопрос был отрицательный или, в лучшем случае, половинчатый, и потому, когда он наконец обнаружил настоящего закаленного в боях солдата, его радости не было предела.

— Прекрасно, прекрасно! Это единственный полевой командир, который проявил хоть какую-то инициативу, который сам пошел навстречу противнику! — Он на секунду умолк, поднес к глазам очки для чтения и снова пробежал донесения, которые держал в руке. — Да, он предпринял решительную акцию, шутка ли — противник понес потери почти в тридцать тысяч человек, он же не потерял ни одного солдата! Это само по себе большая победа, которая, кажется, не получила достаточного признания. Его следовало бы представить к ордену Святого Маврикия или хотя бы Святого Лазаря. Таких людей надо выдвигать и награждать. И ведь что характерно: когда он узнал, что противник располагает бронетехникой, у него хватило мужества заманить его в западню, умело и хладнокровно увлечь в радиус действия своей артиллерии. Для пехотного офицера это весьма храбрый поступок, и он был достоин успеха. Обладай его начальник артиллерии такими же стальными нервами, ему удалось бы разгромить всю бронетехнику противника. Не его вина, что артиллерия не выдержала и открыла огонь преждевременно.

Генерал посмотрел через очки на фотоснимок, на котором был запечатлен полковник граф Альдо Белли, который, как большой охотничий пес, взгромоздился на бездыханную «Мисс Горбунью». Корпус броневика был разворочен снарядами, на заднем плане лежало с десяток тел в изодранных шамма. Их подобрал на поле боя и со вкусом разложил Джино для вящей убедительности. Поскольку здравый смысл и инстинкт самосохранения графу Альдо Белли никогда не изменяли, он вернулся, чтобы сделать фотографии лишь после того, как майор Кастелани убедил его, что враг покинул поле боя. Граф провел там не слишком много времени и всячески торопил Джино, когда же дело было сделано, поспешно вернулся в укрепленный лагерь и с тех пор не покидал его. Однако фотографии оказались очень весомым дополнением к его донесению.

Бадолио вдруг рыкнул, как старый рассвирепевший лев:

— Несмотря не неспособность своих подчиненных, в чем я очень ему сочувствую, он сумел вывести из строя половину вражеской бронетехники, а также половину вражеской армии. — Он яростно стукнул по донесению своими очками. — Он настоящий вояка, в этом нет сомнения. Я сразу же узнаю человека. Настоящий вояка! Таких людей надо поощрять, хорошая работа должна быть вознаграждена. Я хочу его видеть. Радируйте ему, пусть незамедлительно явится в ставку.

А для графа Альдо Белли в военных действиях наступило не лишенное приятности затишье. Инженеры превратили лагерь у Колодцев Халди из аванпоста в аду в весьма уютное убежище, где имелись даже такие прелести цивилизации, как холодильники и ватер-клозеты. Оборонительные сооружения давали ему чувство безопасности. Инженерные работы, как всегда, проводились на высочайшем уровне, Кастелани тщательнейшим образом разместил огневые точки и далеко вперед выдвинул заграждения из колючей проволоки.

Охота у Колодцев была самая великолепная по любым меркам, ведь дичь приходила сюда на водопой. По вечерам в небе со свистом рассекали воздух песчаные куропатки, они кружились большими темными стаями на фоне заходящего солнца и представляли собой превосходные мишени. Добыча измерялась мешками из-под зерна, набитыми дичью.

В этой приятной расслабляющей обстановке вызов высшего начальства произвел эффект разорвавшейся стокилограммовой авиабомбы. Репутация генерала Бадолио была известна — сторонник строгой дисциплины, он никогда не уклонялся от поставленной цели, на него не действовали никакие вымыслы и даже самые уважительные причины не могли его смягчить. Он был совершенно нечувствителен к вопросам политического влияния и власти, причем настолько, что, как передавали шепотом, покончил бы и с самим фашистским движением, если бы подобную цель поставили перед ним в 1922 году. Он обладал фантастическим нюхом на всяческие увертки и сразу же распознавал симулянтов и трусов. Говорили, что суд его скор и немилостив.

Вызов к главнокомандующему совершенно расстроил всю нервную систему графа. Из тысячи офицеров именно ему первому придется предстать перед этим людоедом! Он не мог поверить, что незначительные отклонения от действительного положения вещей, маленькие художественные вольности, содержавшиеся в его донесениях де Боно, не были сразу же обнаружены. Он чувствовал себя школьником, которого директор вызывает для выволочки за закрытыми дверями своего кабинета. Потрясение сказалось на кишечнике — слабом месте графа — и вызвало новый приступ болезни, которая началась из-за воды Колодцев Халди и от которой он уже считал себя совершенно излечившимся.

Только через двенадцать часов он настолько собрался с силами, что позволил своим подчиненным довести его до «роллс-ройса». Бледный и ко всему безразличный, он улегся на заднем сиденье.

— Поехали, Джузеппе, — едва слышно проговорил он, как приказал бы аристократ кучеру деревенской двуколки.

На всем пути в Асмару по длинной пыльной дороге граф не проявлял никакого интереса к окружающему и даже не пытался обдумать, как будет защищаться от обвинений, которые, как он понимал, ему будут предъявлены. Он полностью отрешился от действительности и утешался только мыслями о том весьма значительном уроне, который он сможет нанести этому выскочке, этому невоспитанному мужлану, когда вернется в Рим, а в скором своем возвращении туда он не сомневался. Он знал, что сумеет уничтожить его политически, и это приносило ему некоторое, хоть и слабое удовлетворение.

Водитель Джузеппе, который неплохо изучил своего полковника, первую остановку в Асмаре сделал возле казино на главной улице. Здесь, по крайней мере, графа Альдо Белли приняли как героя, и он действительно явно воспрял духом, когда юные леди кинулись встречать гостя на улицу.

Через несколько часов, свежевыбритый, в вычищенном и наглаженном мундире, с напомаженными волосами, распространяя вокруг себя благоухание дорогого одеколона, граф был готов к встрече с инквизитором, глаза его сверкали. Он расцеловал девушек, швырнул назад рюмку с остатками коньяка, захохотал отчаянным смехом, щелкнул пальцами, чтобы показать, что он думает об этом простолюдине, который сейчас командует армией, крепко сжал ягодицы, чтобы обуздать страх, бодрым шагом вышел из казино на яркий солнечный свет и направился через улицу в штаб.

Встреча с генералом Бадолио была назначена на четыре часа, и часы на башне городского управления пробили именно четыре раза, когда он решительно шел вслед за молодым адъютантом по длинному мрачному коридору. Они прошли в конец коридора, и адъютант распахнул большие двойные двери из красного дерева, затем отступил в сторону, чтобы пропустить графа.

У него было ощущение, что его ноги превратились просто в вареные макароны. В животе у него урчало, ладони были горячими и влажными, и он готов был чуть ли не расплакаться, когда вошел в огромную комнату с высоким лепным потолком.

Он увидел, что в комнате полно офицеров, как армейских, так и представителей Военно-Воздушных Сил. Его позор будет предан огласке! Он окончательно пал духом. Граф остановился на пороге, казалось, что он даже стал меньше, плечи его опустились, он ссутулился и большая красивая его голова поникла. Он не мог поднять на них глаза и с несчастным видом изучал носки своих начищенных до блеска ботинок.

Вдруг неожиданно на него обрушились странные чуждые звуки, и он, вздрогнув, поднял голову, готовый защищать себя от физического нападения. Все присутствующие аплодировали, улыбаясь и посмеиваясь, и граф уставился на них изумленно. А потом быстро взглянул через плечо, чтобы удостовериться, что никто не стоит у него за спиной и что этот совершенно неожиданный прием оказывается лично ему.

Когда он снова перевел взгляд на присутствующих, он увидел, что к нему приближается коренастый, широкоплечий человек в генеральской форме. Его лицо было суровым, глаза сверкали в глубоких темных глазницах, седые усы устрашающе топорщились над мрачной складкой рта.

Если бы граф владел своими ногами и голосом, он бы, визжа, убежал прочь, но прежде, чем он смог двинуться с места, генерал заключил его в железные объятия, и усы, жесткие, как верблюжья колючка, уже царапали ему щеку.

— Полковник, для меня высокая честь обнять такого храбреца, как вы, — прорычал генерал, прижимая графа к груди. Его дыхание благоухало чесноком и кунжутом, что в сочетании с одеколоном графа давало ни с чем не сравнимый эффект. Ноги графа окончательно отказались ему служить, и, чтобы не упасть, ему пришлось повиснуть на шее у генерала. В результате оба потеряли равновесие и заскользили по керамическим плиткам, обхватив друг друга руками, словно танцевали какой-то непонятный, слоновий вальс, во время которого генерал с трудом пытался высвободиться.

Наконец ему это удалось, он поспешил прочь от графа, поправляя на ходу свои ордена и медали и вообще восстанавливая свое достоинство. Одновременно один из офицеров начал читать выдержки из длинного манускрипта, и аплодисменты сменились сосредоточенной тишиной.

Чтение оказалось долгим, что дало возможность графу несколько собраться с мыслями. Из первой половины манускрипта он не уловил ни слова, настолько был выбит из колеи, но потом вдруг до него начал доходить смысл документа. Его подбородок поднимался все выше, по мере того как он узнавал некоторые пассажи из своего собственного донесения. «Почитая единственной ценностью долг и презрев все, кроме чести» — да это же его собственные слова, он мог бы поклясться в этом.

Теперь он со всем вниманием вслушивался в текст, а вокруг него шли разговоры. Шли разговоры о нем, об Альдо Белли. Впалая грудь выгнулась колесом, краски вернулись на лицо, мятежный кишечник утихомирился, в глазах снова загорелся огонь.

Господи, ведь генерал понял буквально каждую фразу, каждое слово, каждую запятую и каждый восклицательный знак! Адъютант протянул маленькую, обтянутую кожей коробочку, генерал снова приблизился к графу — хотя с некоторой опаской — и надел ему на шею муаровую шелковую ленту. На груди графа засиял белый эмалевый крест с изумрудной звездой посередине, обрамленной искрящимися бриллиантами — орден Святого Лазаря и Святого Маврикия (военный разряд) третьего класса.

Стараясь не попасть в объятия графа, генерал клюнул его в пылавшие щеки и, торопливо отойдя к своим офицерам, присоединился к их аплодисментам, а граф стоял, надуваясь от гордости и чувствуя, что еще немного — и сердце его разорвется от счастья.

— Теперь вы получите эту поддержку, — заверил его генерал, с мрачным видом выслушав, как его предшественник отказывал герою в помощи. — Я вам ее предоставлю.

В небольшом кабинете, смежном с огромной официальной приемной, сидели трое — генерал Бадолио, его политический представитель и граф. За распахнутыми окнами уже спустилась ночь, единственная лампа отбрасывала круг света на расстеленную на столе карту, оставляя лица собеседников в тени.

В хрустальном графине и стаканах, которые стояли на серебряном подносе, искрился коньяк, голубой сигарный дым медленно струился вверх в свете лампы.

— Мне нужны танки, — твердо сказал граф. Одна мысль о толстой стальной броне всегда доставляла ему удовольствие.

— Я вам дам батальон легких танков СV-3, — сразу же согласился генерал и сделал пометку в своем блокноте.

— И еще мне нужна поддержка с воздуха.

— Смогут ли ваши инженеры построить взлетно-посадочную полосу возле Колодцев Халди? — Генерал постучал пальцем по карте, словно затем, чтобы вопрос был понятнее.

— Там местность ровная и открытая. Трудностей с этим не будет, — с готовностью ответил граф. Он получит все — танки, самолеты, пушки. Наконец-то он станет настоящим командиром.

— Дайте мне радиограмму, когда полоса будет готова. Я пошлю вам эскадрилью «Капрони». А тем временем мы подвезем вам горючее и боеприпасы. Я посоветуюсь с летчиками, но думаю, стокилограммовые бомбы подойдут вам больше всего.

— О да, — с той же готовностью согласился граф.

— А горчичный газ? Собираетесь вы его использовать?

— Конечно, собираюсь, — сказал граф. Не в его характере было отказываться от даров, он брал все, что предлагали.

— Хорошо, — ответил генерал совсем другим тоном, отложил в сторону карандаш и посмотрел на графа так свирепо, что тот вздрогнул и у него забурчало в животе. Он подумал, что генерал столь же опасен, как жизнь на склонах клокочущего Везувия.

— Железный кулак, Белли, вот что нам нужно, — произнес генерал, и граф с облегчением понял, что генеральский гнев относился не к нему, а к противнику. Граф тут же напустил на себя воинственный и угрожающий вид. Он оттопырил губу и низким голосом прорычал:

— Вонзить кинжал в горло врага и гнать его без передышки.

— Беспощадно, — добавил генерал.

— До полного истребления, — согласно кивнул граф. Теперь он оказался на родной почве, сотня кровожадных лозунгов завертелась у него в голове, но, опознав в нем мастера этого дела, генерал прекратил игру в снежки и резко сменил тему.

— Вероятно, вы спрашиваете себя, почему я придаю такое значение вашей задаче. Вероятно, вы спрашиваете себя, почему я даю вам такое мощное подкрепление, почему не жалею боеприпасов для овладения ущельем Сарди и дорогой в горы.

Граф ни о чем подобном и не думал, в данную минуту он сочинял фразу о том, как следует гнать врага по колено в крови, и потому воспринял новый поворот разговора безо всякого энтузиазма, но придал своему лицу приличествующее моменту вежливо-вопросительное выражение.

Генерал повел рукой с сигарой в сторону политического агента, который сидел напротив него.

— Синьор Антолино.

Политический представитель понял приглашавший к разговору жест и послушно придвинулся вперед, лампа осветила его лицо.

— Господа, — он откашлялся и мягкими карими глазами из-за тускло поблескивавших очков в металлической оправе обвел обоих собеседников.

Это был тощий субъект в мятом полотняном костюме. Над расстегнутым воротником его сорочки круто выдавался вперед кадык, узел шелкового галстука съехал вниз. Он был почти лыс, но жалкие остатки волос старательно зачесывал на сиявшую плешь.

Острые кончики усов, пожелтевшие от табака, торчали в стороны на лице без определенного возраста — ему могло быть от сорока до шестидесяти, — а кожа была того желтого, малярийного цвета, который изобличал человека, всю жизнь прожившего в тропиках.

— Некоторое время мы обдумывали подходящую форму правления для захваченных… то есть освобожденных территорий Эфиопии…

— Ближе к делу, — перебил его генерал.

— Было решено сместить нынешнего императора Хайле Селассие и поставить на его место человека, сочувствующего делу итальянской империи и приемлемого для народа…

— К делу, Антолино, — еще раз поторопил генерал политического представителя.

Генерала раздражало все это словоблудие, он был в первую очередь человеком дела.

— После длительных переговоров подготовительный период был завершен, и, когда я пообещал несколько миллионов лир, очень могущественный вождь согласился поддержать нас в политически подходящий момент, поставив на службу нашему делу свою армию и свое влияние. Этот человек будет провозглашен императором, он будет управлять эфиопскими территориями под верховной властью Италии.

— Да-да, понятно, — сказал граф.

— Этот человек правит частью той территории, которую предстоит захватить вашей колонне. Как только вы овладеете ущельем Сарди, этот вождь присоединится к вам со своими людьми и, после соответствующей обработки мирового общественного мнения, будет провозглашен императором Эфиопии.

— Как его имя? — спросил граф, но политический представитель не желал торопиться.

— Вы должны будете встретиться с ним и скоординировать ваши действия. Вам также придется передать ему обещанную сумму в золоте.

— Ясно.

— Этот человек — по рождению рас. Сейчас он командует частью тех сил, которые противостоят вам возле ущелья Сарди. Но положение скоро изменится… — сказал представитель и вынул из стоявшего рядом с ним портфеля конверт. На конверте была восковая печать и тисненые орлы департамента колоний. — Вот вам письменные предписания. Извольте расписаться в получении. — Он подозрительно рассмотрел подпись графа, потом, удовлетворенный, продолжал тем же бесстрастным тоном: — И еще. Мы установили личность одного из белых наемников, сражающихся на стороне эфиопов. Вы писали о них в своем донесении со слов трех захваченных в плен и впоследствии освобожденных солдат.

Представитель умолк и затянулся едва тлевшей сигарой; раскурив ее снова, он заговорил опять:

— Эта женщина — крупный провокатор, большевичка, известная своими радикальными и революционными взглядами. Она выдает себя за корреспондента американской газеты, резко настроенной против итальянской империи. Кое-что из подстрекательских писаний этой особы уже просочилось в мировую печать. Эти публикации причинили нам, нашему департаменту, серьезные неприятности…

Он опять глубоко затянулся, теперь его голос доносился из клубов дыма.

— Если она будет захвачена, а я надеюсь, это будет для вас делом первостепенной важности, вы немедленно передадите ее в распоряжение будущего нового императора Эфиопии, ясно? Внешне вы не должны быть причастны к этому, и когда рас казнит ее, вы не будете вмешиваться в это дело.

— Понимаю.

Граф начал скучать. Все эти политические хитросплетения не могли надолго удержать его внимание. Теперь ему хотелось поскорее показать девицам из казино свой большой крест, который висел у него на шее и при каждое движении качался на груди.

— Что же касается этого англичанина, который несет ответственность за бесчеловечный расстрел итальянского военнопленного при свидетелях, то он — убийца и политический террорист. Как только захватите его, расстреляйте на месте. Таков приказ. Он распространяется на всех иностранцев, служащих во вражеской армии с оружием в руках, и должен выполняться неуклонно.

— Можете на меня положиться, — сказал граф. — Террористам пощады не будет.

Пока генерал Пьетро Бадолио продвигался к Амбе Арадам и готовил свои силы для генерального сражения, у него произошло несколько мелких стычек с противником. У Аби-Адди и Тембиена он получил первое представление о боевых качествах своих врагов, босоногих и вооруженных копьями и ружьями, заряжавшимися с дула. Впоследствии он сам писал:

«Они твердо противостояли нашим атакам, которые проводились методично и поддерживались плотным пулеметным и артиллерийским огнем, потом яростно бросились в рукопашную; они храбро ходили в контратаки, невзирая на шквальный огонь, который на них обрушивался. Их солдаты, в большинстве своем имевшие только холодное оружие, снова и снова шли в наступление, бросались на проволочные заграждения и пытались сбить их своими мечами».

Народ был действительно храбрый, но против итальянской военной машины как было ему устоять! В конце концов генерал Бадолио вплотную подошел к расу Мугулету, эфиопскому военному министру, который, словно старый лев, изготовился и ждал его, вместе со своей армией, в пещерах и на кручах естественной горной крепости Амба Арадам.

Генерал бросил на старого полководца всю свою мощь, большие трехмоторные «Капрони», волна за волной, непрерывно в течение пяти дней бомбили горы и сбросили за это время четыреста тонн авиабомб, артиллерия выпустила пятьдесят тысяч тяжелых снарядов, посылая их один за другим в лощины и ущелья, и теперь над горами стеной встал красный туман пыли и дыма.

До этого момента время ожидания у Колодцев Халди проходило для графа Альдо Белли вполне приятно. Полученные подкрепления полностью изменили его образ жизни. Вместе с великолепным эмалевым крестом, висевшим сейчас на его шее, они много способствовали престижу графа и правильному пониманию собственной важности.

Несколько недель он никак не мог успокоиться и без конца устраивал смотры только что полученной бронетехники. Эти шесть быстроходных машин с вращавшимися башнями очень его занимали. Графа восхищало, с какой скоростью они преодолевали самую сильнопересеченную местность, подпрыгивая на движущихся гусеницах. Их безудержная мощь и скорострельность навели его на гениальную мысль — использовать их в качестве загонщиков на охоте.

Шесть легких танков, растянувшись цепью, могли прочесывать почти пятидесятикилометровую полосу пустыни, загоняя всю попавшуюся им дичь к тому месту, где сидел в засаде граф со своим «манлихером». Такой великолепной охоты он не знал за всю свою спортивную карьеру.

Масштабы его охотничьей активности были столь велики, что даже в бескрайних просторах пустыни Данакиль она не осталась незамеченной.

Как и рас, воины-харари были людьми нетерпеливыми. Им надоело долгое бездействие, и каждый день небольшие группы всадников в сопровождении своих жен и вьючных ослов покидали лагерь возле ущелья и по скалистым кручам поднимались в горы, к более приятному климату, к радостям и хлопотам семейного очага. Перед отъездом каждый клялся расу, что быстро вернется, как только в том возникнет необходимость, но как бы то ни было, рас ежедневно с раздражением отмечал, как уменьшается и растекается его армия, а враг, неуязвимый и никем не тревожимый, спокойно пребывает на священной эфиопской земле.

Напряженность в лагере нарастала с силой и скоростью надвигающейся океанской бури.

В этом бурлившем горшке эмоций варились и Гарет с Джейком. Каждый из них старался найти успокоение в порученном ему деле.

Джейк под прикрытием эфиопских разведчиков делал вылазки на поле боя, где постепенно «раздевал» остов «Мисс Горбуньи». Работая при свете фонаря вместе с Грегориусом, он разобрал мотор «бентли» на части, пригодные для упаковки во вьюки для осликов, и перевез их в лагерь под акации. Используя эти детали, он отремонтировал мотор «Тенастелин», загубленный расом в его первом порыве энтузиазма. Потом он разобрал, капитально отремонтировал и опять собрал моторы остальных двух броневиков. Эфиопские бронетанковые силы теперь состояли из трех единиц, находившихся в таком прекрасном состоянии, в каком не были ни разу за последние двадцать лет.

Гарет тем временем отобрал из воинов харари пулеметные расчеты, обучил их, а потом провел совместные учения с пехотой и кавалерией, чтобы пулеметчики научились прикрывать их огнем. Пехотинцы теперь знали, как наступать и отступать, используя пулеметы.

Гарет находил еще время, чтобы следить за дорожными работами в ущелье, определял места оборонительных рубежей, проверяя, как эфиопы оборудуют пулеметные гнезда и отрывают окопы. За каждым поворотом извилистой дороги противник встретил бы пулеметный огонь, и на каждом открытом участке он подвергся бы обстрелу из окопов, вырытых среди поросших лишайником валунов.

Сама дорога была разровнена, углы подъема сглажены так, чтобы броневики могли свободно уйти по ней, если превосходящие силы противника вынудят их покинуть равнину. Но теперь все было готово, оставалось только ждать, и медленное течение времени действовало им на нервы.

И потому даже с некоторым облегчением было воспринято донесение разведчиков, которые день и ночь следили за укрепленным итальянским лагерем. На военном совете у раса они доложили, что у итальянцев появились странные машины, которые очень быстро передвигаются, но не имеют ни ног, ни колес, что машины эти используются ежедневно с восхода и до захода солнца, описывая по равнине какие-то бесцельные круги и зачем-то прочесывая ее.

— Без колес… — задумчиво повторил Гарет, вскинув бровь. — Знаешь, на что это похоже, старина?

— Боюсь, что знаю, — кивнул Джейк. — Надо бы нам самим посмотреть.

При свете полумесяца были отчетливо видны глубокие вмятины, оставленные стальными гусеницами, похожие на следы гигантской сороконожки.

Усевшись на корточки, Джейк мрачно их разглядывал. Теперь он знал — произошло то, чего он опасался. Теперь ему придется бросить свои любимые автомобили на машины с гораздо более толстой броней, с вращающимися башнями, машины, вооруженные скорострельными пушками большого калибра. Снаряды, выпущенные из них, могут пробить насквозь переднюю броню, моторное отделение со всеми членами экипажа, попавшимися на пути, и, прошив заднюю броню, сохранить достаточную скорость, чтобы проделать то же самое со следующим броневиком.

— Танки, — пробормотал он, — танки проклятые…

— М-да, оказывается, среди нас есть настоящий ас-разведчик, — чуть слышно откликнулся Гарет, удобно устроившийся на башне «Свинки Присциллы». — Новичок, пожалуй, решил бы, что это следы динозавра, но старого Джейка Бартона не проведешь… у этого сына техасских прерий глаз сокола! — И он протянул руку, чтобы затушить сигару о броню башни, что, как он твердо знал, взбесит Джейка.

Джейк с ворчанием поднялся на ноги.

— К следующему дню рождения подарю тебе пепельницу.

Тон у него был свирепый. Конечно, его дорогие автомобили враг может пробить из автоматов, пулеметов, а теперь вот еще и из пушек — но ему не нравится, когда их окраску царапают колючки или вылетевший из-под колес камень. А уж тушить о броню сигары — нет, такая развязность просто бесила его, тем более что он знал: делается это нарочно.

— Извини, старина! — Гарет спокойно улыбался. — Опять забыл. Больше это не повторится.

Джейк обошел автомобиль и сел за руль. Он не прибавил обороты, и мотор по-прежнему тихо мурлыкал, что на слух Джейка равнялось по меньшей мере концерту Баха. Он неторопливо повел «Присциллу» по залитой лунным серебром равнине.

Когда Джейк и Гарет оставались наедине, как сейчас, кинжал соперничества покоился в ножнах, отношения их были дружескими и спокойными, лишь слегка сдобренными легким подкалываньем и борьбой за первенство. Зато в присутствии Вики Камберуэлл соперничество проявлялось в полной мере.

Об этом и думал Джейк, думал о них троих, что, впрочем, служило предметом его размышлений ежедневно. Он знал, что после той волшебной ночи, когда он и Вики принадлежали друг другу на жесткой земле пустыни, она стала его женщиной. Это полное слияние воедино было волшебным переживанием, оно не могло не отразиться на каждом из них и не изменить их обоих.

За прошедшие с тех пор недели у них было мало возможностей повторить те восхитительные минуты — только однажды днем, у водопада в ущелье, на узком ложе из черного камня, поросшего мхом, холодном ложе, скрытом от любопытных глаз отвесной скалой. Мох был мягкий, как перина; потом они обнаженными вместе купались в бурлящей темной воде, в которой просвечивало стройное и белое красивое тело Вики.

Он наблюдал, как она ведет себя с Гаретом Суэйлзом, как смеется, как прислоняется к нему, когда он сообщает ей что-то на ухо, как притворно пугается, слыша чересчур смелые остроты, а в глазах и на губах у нее в это время играет улыбка. Однажды во время разговора она бездумно взяла его за руку таким интимным и собственническим жестом, что у Джейка от черной ревности помутилось в глазах.

Но Джейк знал, для ревности причины не было. Он не мог поверить, что она настолько глупа или настолько наивна, чтобы попасться в ту паутину, которую плел Гарет, — ведь Вики была его, Джейка, женщиной! Такая встреча, такая любовь случается только раз в жизни, невозможно, чтобы Вики увлеклась кем-нибудь другим.

Тем не менее у Вики и Гарета были общие шутки, общий смех. Джейк иногда видел, как они стоят на скалистом выступе над лагерем, как гуляют в акациевой роще, прикасаясь друг к другу в ходе разговора. Раз или два они одновременно подолгу отсутствовали, но он знал твердо — это ничего не значило.

Конечно, Гарет Суэйлз ей нравился. Это Джейк мог понять. Ему и самому нравился Гарет, даже больше чем просто нравился. Скорее, это было чувство глубокой дружеской привязанности. Нельзя не поддаться его обаянию, не оценить насмешливый юмор, не испытывать глубокой уверенности, что под блестящей внешностью и напускным фатовством скрывается совсем другой, настоящий человек.

Джейк сардонически усмехнулся в темноте, далеко объезжая с восточной и южной сторон светящийся круг итальянских оборонительных сооружений у Колодцев.

«Я люблю этого парня. Не доверяю, но люблю. Конечно, пока он держится подальше от моей женщины».

В эту минуту Гарет спустился из башни и тронул его за плечо.

— Впереди слева лощина. Наверное, подойдет нам, — сказал он.

Джейк кивнул и остановил автомобиль.

— Достаточно глубокая, — высказал он свое мнение.

— И отсюда, когда взойдет солнце, нам будет виден кряж и вся восточная часть равнины. — Гарет указал на сияние итальянских прожекторов и добавил, обведя рукой равнину: — Похоже, именно тут они и развлекаются каждый божий день. Так что отсюда мы увидим это грандиозное зрелище. Пожалуй, здесь и замаскируемся.

Весь следующий день они собирались наблюдать за передвижением итальянских танков, а с наступлением темноты вернуться восвояси. Джейк осторожно подавал «Присциллу» вниз по склону задним ходом, до тех пор пока только верхняя часть башни осталась над краем лощины, и развернул машину, чтобы она смотрела на запад, а передние ее колеса находились чуть выше по склону и она могла бы легко выбраться наверх в случае, если придется срочно убираться отсюда.

Он выключил мотор, оба они вооружились ножами и отправились на поиски жесткого пустынного кустарника. Срезанные ветки навалили на башню — теперь на расстоянии даже меньше ста метров никто не заметил бы замаскированный броневик.

Джейк налил немного бензина из канистры в ведерко с песком, поставил ведерко на дно лощины и поджег. Они склонились над этим примитивным очагом, спасаясь от ночного холода в ожидании, пока сварится кофе. Оба молчали, каждый погрузился в свои мысли.

— Думаю, у нас будут проблемы, — сказал наконец Джейк, не отрывая глаз от огня.

— Это непременное условие моего существования, с тех пор как себя помню, — вежливо ответил Гарет. — Однако за исключением того обстоятельства, что я застрял в самом центре кошмарной пустыни в компании кровожадных дикарей, что итальянская армия намеревается меня убить, а также, кроме того, что в кармане у меня лежит отсроченный чек сомнительной ценности и на расстоянии больше чем полторы сотни километров окрест нет ни единой бутылки «Старого Чарли», а перспективы выбраться отсюда весьма туманны… за исключением всего этого, я в прекрасной форме.

— Я думал о Вики.

— Ах, о Вики!

— Ты знаешь, я люблю ее.

— Ты меня поражаешь! — Гарет дьявольски ухмыльнулся в мерцающем свете огня. — Так вот почему ты бродишь с такой сентиментальной рожей и ревешь как бык в брачный период? Боже мой! Вот уж никогда бы не предположил, старина!

—Я серьезно, Гэри.

— А уж это, старина, одна из твоих личных проблем. Ты ко всему относишься слишком серьезно. Я готов поставить три против одного, что в твоей голове уже существует увитый плющом коттедж, битком набитый противными сопляками.

— Совершенно верно, — резко оборвал его Джейк. — Боюсь, это вполне серьезно. Как мы поступим?

Гарет вытащил из нагрудного кармана две сигары, одну сунул в рот Джейку, поджег сухую ветку и дал ему. Насмешливая улыбка вдруг пропала с его губ, голос стал раздумчивым, но выражение глаз в неверном свете огня понять было трудно.

— Там, в Корнуолле, я знаю одно место. Шестьдесят гектаров. Старый удобный фермерский дом. Конечно, кое-что там мне придется переделать, но скотный двор в прекрасном состоянии. Я всегда воображал себя деревенским сквайром, который между пахотой и дойкой развлекается стрельбой и охотой. В конце концов три-четыре сопляка тоже не помешают. Думаю, с четырнадцатью тысячами фунтов стерлингов под огромную закладную я смогу это осилить.

Пока Джейк разливал кофе, задувал огонь и снова усаживался на корточки перед Гаретом, оба они молчали.

— Это вполне серьезно, — наконец проговорил Гарет.

— Значит, перемирия быть не может? Никакого джентльменского соглашения? — пробормотал Джейк в свою кружку.

— Боюсь, нашла коса на камень, — ответил Гарет. — Пусть победит сильнейший, а первого сопляка мы назовем в твою честь. Обещаю твердо.

Оба замолчали, уйдя в свои мысли, только прихлебывали кофе и курили сигары.

— Один из нас может поспать, — прервал молчание Джейк.

— Бросим монету. — И Гарет вынул серебряную Марию-Терезию, подбросил и поймал на запястье.

— Орел, — сказал Джейк.

— Жутко тебе не везет, старина.

Гарет спрятал монету в карман, выплеснул кофейную гущу и пошел стелить себе одеяло на дне лощины под «Свинкой Присциллой».

На рассвете Джейк слегка тряхнул его, приложив палец к его губам. Гарет проснулся моментально, поморгал глазами, обеими руками пригладил волосы, вскочил на ноги и вслед за Джейком быстро взобрался на корпус «Присциллы».

Рассвет беззвучно взорвался красными, золотыми и ярко-оранжевыми красками, заполыхавшими сразу на всей восточной половине неба; он охватил огнем вершины гор, от которых потянулись серо-голубые тени. Серп заходившей на западе луны белел, как акулий зуб.

— Послушай, — сказал Джейк, и Гарет слегка повернул голову, чтобы получше разобрать, откуда доносится неясный звук, дрожавший в рассветном безмолвии.

— Слышишь?

Гарет кивнул, поднес к глазам бинокль и медленно обвел взглядом дальние позолоченные солнцем кряжи.

— Вон там, — резко сказал Джейк, и Гарет направил бинокль в ту сторону, куда показывала рука Джейка.

В нескольких километрах от них цепочка темных непонятных шариков двигалась по слабо пересеченной местности. Однако похожие на букашки шарики находились так далеко и так тускло были освещены, что даже в великолепный бинокль Гарета нельзя было различить их толком.

Они смотрели, как цепочка вытянулась почти правильной синусоидой, как передний «шарик» стал взбираться на пологий холм. Когда он добрался до вершины, солнце внезапно осветило его золотыми лучами. Видимость была прекрасная, холодный утренний воздух не давал никаких искажений, при театральном боковом освещении все было видно четко и ясно.

— Легкие танки СV-3, — сказал Гарет без колебаний. — Двигатель «альфа» мощностью пятьдесят лошадиных сил. Лобовая броня — десять сантиметров. Максимальная скорость — почти тридцать километров в час. — Он словно читал спецификацию из каталога. Джейк вспомнил, что это и есть главная специальность Гарета. — Экипаж — три человека: водитель, стрелок и командир. Судя по всему, на них установлены пятидесятимиллиметровые пушки «шпандау». Дальность стрельбы — девятьсот метров, скорострельность — пятнадцать выстрелов в минуту.

Пока он говорил, первый танк уже скрылся из глаз, перевалив через вершину холма, за ним следовали еще пять. Мало-помалу шум их моторов растворился в тишине.

Гарет опустил бинокль и печально улыбнулся.

— Да, мы им явно не соответствуем. Эти самые «шпандау» стоят у них на вращающихся башнях. Нас обставили, черт бы их побрал.

— У нас скорость больше, чем у них, — горячо возразил Джейк, словно мамаша, защищающая своих несправедливо униженных детей.

— Да, старина, но этим наше преимущество и ограничивается, — проворчал Гарет.

— А что если нам позавтракать? Впереди длинный день. Когда еще стемнеет и мы сможем вернуться!

Они открыли консервную банку с бараниной по-ирландски, разогрели ее тем же способом, каким вчера варили кофе, и съели с огромными ломтями пресного хлеба, запивая крепким чаем со сгущеным молоком и коричневым неочищенным сахаром.

Когда они кончили завтракать, солнце уже было высоко.

Джейк легонько рыгнул.

— Моя очередь спать, — сказал он и, как большой пес, свернулся клубком в тени броневика.

Гарет постарался устроиться как можно удобнее и продолжал наблюдать за равниной, над которой из-за постепенно нараставшей жары начал извиваться и струиться воздух. Он поздравил себя с тем, что ему выпала удачная вахта, — ночью он несколько часов крепко проспал, а дежурил теперь в относительно прохладные утренние часы. К тому времени, когда снова настанет черед Джейка, солнце будет палить немилосердно, и «Присцилла» раскалится, как большая печь.

— Главное — Номер Первый, — прошептал он и лениво обвел равнину взглядом. Итальянский патруль никак не мог обнаружить их здесь. Место выбрано глазом профессионального солдата. Гарет еще раз поздравил себя с этим обстоятельством и, расслабившись, привалился к башне, раскурил сигару.

«Д-да, — размышлял он, — что сделаешь с танками без артиллерии, минных полей и бронебойных ружей?»

И он стал проворачивать в мозгу разные варианты решения этой проблемы. Через два часа он решил, что варианты такие есть, но все они требуют, чтобы танки шли в нужном направлении и оказались в нужном месте в нужное время. «Да только от этого животного ждать подобной покладистости не приходится», — подумал он и принялся размышлять дальше. Еще через час он знал, что существует единственный способ заставить итальянскую бронетехнику саму способствовать собственному разгрому. «Старый трюк — осел и морковка. Осталось только найти морковку». При этой мысли он машинально взглянул на Джейка, свернувшегося клубком под «Присциллой». За все это время он ни разу не шевельнулся, и, если бы не ровное глубокое дыхание, нельзя было бы сказать, жив ли он. Гарет вдруг рассердился на Джейка за то, что он так безмятежно спит.

Жара уже наваливалась на землю тяжелым покрывалом, у Гарета в голове стучали молотки, как удары гонга. Пот, едва выступив из пор, сразу же высыхал, оставляя на коже кристаллики соли. Гарет, щурясь, в бинокль оглядывал горизонт.

За завесой колыхавшегося горячего воздуха, свивавшегося в спиралевидные столбы и медленно восходившего вверх и растворявшегося в вышине, не видно было даже ближайших кряжей.

Гарет поморгал, стряхнул пот со лба. Взглянул на часы. До вахты Джейка оставалось еще около часа. Гарет снова задумался. Часы он положил в карман. Но на раскаленной броне было слишком неуютно, и он опять посмотрел на спящего в тени Джейка.

Именно в этот момент он уловил в густом горячем воздухе некий звук, тихий, дрожащий, как жужжание роя пчел. Непонятно было, откуда он доносится, и Гарет напрягся, вслушиваясь. Звук затих, потом усилился, снова затих и снова усилился, но на сей раз стал громче и определенней. Пересеченная местность и знойный воздух играли со слухом странные шутки. Внезапно жужжание стало громче и перешло в гулкий рев, от которого сердце Гарета дрогнуло.

Он направил бинокль на восток: рев исходил, казалось, от всего горизонта, напоминая рев прибоя.

На мгновение столбы переливавшегося воздуха раздвинулись, и он увидел нечто огромное — какое-то громоздкое, размером с двухэтажный особняк, черное чудовище на длинных ногах. Видимость снова пропала, Гарет моргал, не веря своим глазам и все же тревожась.

— Джейк! — позвал он нетерпеливо, но в ответ услышал лишь перешедший в другую тональность храп. Гарет отломил ветку от маскировочного кустарника, опустил ее вниз и пощекотал Джейку затылок. Он тут же проснулся, злобно выставив кулак, готовый к отражению любого врага.

— Какого черта!.. — рявкнул он.

— Иди сюда, — позвал Гарет.

— Ни черта не вижу, — буркнул Джейк, уже стоя на башне и глядя в бинокль на восток. Он тоже слышал ровное громовое рычание, но стена колышущегося воздуха и солнечного сияния была непроницаема.

— Вон там! — крикнул Гарет.

— Боже мой! — охнул Джейк.

Нечто громадное словно выскочило прямо на них, оно было высокое и черное и казалось из-за искажений видимости немыслимо колоссальным. Очертания его постоянно менялись, и если в один момент оно выглядело четырехмачтовым кораблем с поднятыми парусами, то через секунду виделось чудовищным черным головастиком, извивавшимся в густом, как суп, воздухе.

— Что это за дьявольщина? — спросил Гарет.

— Не знаю, но шумит оно, как все итальянские танки, вместе взятые, и несется прямо на нас.

Капитан, командовавший итальянскими танками, был человеком злым, разочарованным, раздражительным, и душу его обременяло вечное недовольство.

Как это часто бывает среди кавалерийских офицеров, белой кости любой армии, он, в самых романтических традициях, воображал себя отважным, не ведающим страха воином. В его полку до сих пор носили мундиры, неотъемлемую часть которых составляли облегающие бриджи с красными шелковыми лампасами, мягкие черные сапоги для верховой езды и серебряные шпоры, короткие тесные тужурки, расшитые толстыми золотыми шнурами, с тяжелыми эполетами, короткий плащ, который носили небрежно откинутым на одно плечо, и высокий черный кивер. Такой образ самого себя капитан и лелеял — стремительность и щегольство.

А теперь он оказался в какой-то чертовой, Богом забытой и проклятой пустыне, где его любимые драгоценные машины изо дня в день посылали на поиски диких животных с приказом загонять их туда, где сумасшедший с манией величия сидел в засаде и ждал, когда можно будет их перестрелять.

Но ущерб, который претерпевали его танки, гоняя по пересеченной местности и по твердому, как алмазный абразив, песку, забивавшему гусеничные передачи, даже в сравнение не шел с тем ущемлением, какое претерпевала его, капитана, гордость.

Из него сделали егеря, загонщика, мужлана-загонщика! Капитан каждый день чуть не плакал от унижения. Каждый вечер он протестовал в самых сильных допустимых выражениях, а на следующий день снова гонял диких зверей по пустыне.

Жалкое состояние загоняемой танками дичи отнюдь не умаляло удовольствия, которое извлекал из охоты граф. Наоборот, капитан получил особые приказания загонять дичь так, чтобы до охотников она добегала уже ослабленной и утомленной. Неприятные воспоминания об охоте на антилопу бейза научили графа не лезть на рожон. Хороший выстрел без всякого риска и удачная фотография — вот чего желал он от удачной охоты.

Чем больше добычи — тем больше удовольствия. И с тех пор, как прибыли танки, граф наслаждался вовсю. Однако просторы пустыни Данакиль не могли обеспечить неисчерпаемые запасы дичи. Когда стада диких животных были здесь уничтожены, количество охотничьих трофеев сразу уменьшилось. Графу это было совсем не по нраву. Он сказал об этом капитану-танкисту в весьма резкой форме, чем еще больше усилил его недовольство и раздражение капитана.

Посреди равнины капитан увидел старого слона, стоявшего в полном одиночестве, как гранитный монумент. Он был огромен. Повисшие уши напоминали паруса старинной шхуны, маленькие злые глазки тонули в складках морщинистой кожи. С одной стороны торчал сломанный возле самого рта бивень, зато другой, толстый, длинный и желтый, лишь слегка затупился на конце.

Капитан остановил танк метрах в четырехстах от слона и разглядывал его в бинокль. Размеры этого животного его поразили, но когда он пришел в себя от изумления, его губы под красивыми усами раздвинулись в ехидной усмешке и глаза загорелись.

— Ну, дорогой мой полковник, коль скоро вам нужна дичь, много дичи, вы ее получите, уверяю вас.

Заходя с востока, капитан осторожно повел танк на слона, старый самец повернулся и внимательно посмотрел на диковину. Уши его растопырились, длинный хобот всасывал воздух и выдувал его на обонятельные железы, расположенные на верхней губе, — он хотел понять, что за странное создание находится перед ним.

Это был старый закаленный самец, на него многажды охотились на тысячекилометровых просторах Африки, под его морщинистой испещренной шрамами шкурой скрывались и наконечники копий, и пули старинных ружей, и жаканы, выпущенные из современного оружия. Теперь, достигнув почтенного возраста, он хотел только одного — одиночества. Ему не нужны были ни требовательные самки, ни шумные игры молодняка, ни тупоумные люди, всю жизнь охотившиеся на него. За одиночеством он и пришел сюда, в пустыню, в ее раскаленный зной, на ее скудную растительность, и теперь неторопливо направлялся к Колодцам Халди, воду из которых он последний раз пил еще молодым, полным сил слоном двадцать пять лет назад.

Он смотрел на жужжавшие, ревевшие чудища, которые подбирались к нему, ощутил, их отвратительный масляный запах, и они пришлись ему не по нутру. Он тряхнул головой, причем уши захлопали, как паруса на ветру, втянул побольше воздуха и издал предупреждающий трубный рев.

Ревущие штуковины подобрались еще ближе, слон поднял хобот на уровень груди, отвел уши назад и обнажил клыки. Но капитан не понял опасных признаков и продолжал приближаться.

Тогда слон, тяжело топая огромными ногами и колотя ими по земле, как по барабану, бросился всей своей массой вперед с такой легкостью, что едва не догнал танк. Если бы догнал — перевернул бы, отнюдь не исчерпав при этом своей грандиозной силы. Но у водителя реакция была не хуже, чем у слона, он развернулся и помчался в том направлении, которое указывал вытянутый хобот. На максимальной скорости ему удалось обогнать слона метров на восемьсот, когда тот ринулся в погоню.

— Господин капитан, я могу выстрелить в него из «шпандау», — предложил встревоженный стрелок. Эта охота ему совсем не нравилась.

— Нет. Ни в коем случае!

Капитан был в полном восторге.

— Но это очень злое, опасное и жестокое животное, — решился настаивать стрелок.

— Конечно! — Капитан радостно рассмеялся, потирая руки от предвкушаемого удовольствия. — Это будет мой личный подарок графу.

После пятого захода танков старому слону надоела безуспешная охота на них. В брюхе у него возмущенно урчало, короткий хвост раздраженно дергался, из желез под глазами по щекам липкой струей тек мускус, но все же он позволил легким танкам гнать себя на запад. Правда, это был по-прежнему очень злой слон.

— Ты ни за что не поверишь, — сказал Гарет тихо. Я и сам себе не верю. Но это слон, и он ведет прямо на нас эскадрон итальянских танков.

— А я и не верю, — ответил Джейк. — Видеть вижу, но не верю. Его что, как гончую тренировали? Такое может быть? Или я сошел с ума?

— Мы оба сошли с ума, — сказал Гарет. — Пожалуй, нам стоит подготовиться к отступлению. Они уже до ужаса близко, старина.

Джейк спрыгнул вниз и взялся за заводную ручку, а Гарет скользнул на водительское место и включил зажигание.

— Готово, — крикнул он, тревожно поглядывая через плечо.

Огромный слон был уже не далее чем в девятистах метрах от них. Он двигался размеренно, не шагом и не рысью, одним словом, тем аллюром, которым слон может бежать безостановочно около пятидесяти километров.

— Ты бы поспешил, старина, — прибавил Гарет.

Джейк крутанул ручку. «Присцилла» никак не реагировала на это, даже не чихнула, в общем, ничем не обнадежила Джейка, который вращал ручку как бешеный.

Через минуту Джейк сделал шаг назад, уперся руками в колени, хватая ртом воздух.

— Вот сволочь паршивая… — начал было Гарет, но Джейк остановил его с настоящей тревогой.

— Не ругай ее, а то она никогда не заведется, — предупредил он и снова склонился над ручкой. — Ну давай же, моя дорогая, давай! — шептал он, налегая всем весом на ручку.

Гарет опять глянул через плечо. Странная процессия еще приблизилась и была теперь совсем недалеко. Он высунулся из водительского люка и нежно погладил «Присциллу» по броне.

— Ах ты, моя прелесть, — промурлыкал он нежно, — давай, красавица, вперед!

Граф вместе с прочими охотниками расположился на хлипких складных стульях под навесом из двойного брезента, предназначенного для защиты от палящего солнца. Обслуга из офицерской столовой разносила напитки со льдом и легкие закуски, иногда налетал ветерок, трепавший брезент, этого было достаточно, чтобы жара им казалась вполне переносимой.

Альдо Белли был в самом радужном настроении и играл роль гостеприимного хозяина для шести своих офицеров. Все были одеты в подобающие случаю охотничьи костюмы, вооружены отличными спортивными ружьями или пригодными для такого занятия армейскими винтовками.

— Думаю, сегодня у нас охота будет получше. Надеюсь, после моего мягкого внушения наши загонщики приложат побольше усилий. — Он улыбнулся и подмигнул, офицеры, как и следовало ожидать, рассмеялись. — Я действительно надеюсь…

— Господин граф, господин граф!

К навесам, задыхаясь, мчался, словно спятивший гном, сержант Джино.

— Они идут, господин граф! Мы их видели с кряжа!

— А-а! — с глубоким удовлетворением произнес граф. — Может быть, нам стоит пойти и посмотреть, что приготовил нам на сей раз наш любезный капитан? — И он осушил стакан белого вина, который держал в руке. Джино помог ему подняться на ноги и повел графа к «роллс-ройсу», с которого Джузеппе поспешно снимал чехлы, защищавшие машину от пыли.

Маленькая процессия, возглавляемая графским «роллс-ройсом», спускалась по отлогому склону к укрытиям, расположенным по всей ширине равнины. Эти укрытия, построенные батальонными саперами, были отрыты в красной земле почти на глубину человеческого роста, чтобы стрелок не возвышался над уровнем низкорослого пустынного кустарника. Они были аккуратно прикрыты, так чтобы солнцем не напекало голову, а для стрельбы по загоняемой дичи предусмотрели амбразуры. Чтобы не утомлять стрелков во время ожидания, там стояли удобные складные стулья, а для того, чтобы скрасить его, был там и бар, маленький, но со вкусом подобранный, лёд в ведерках, отдельный закрытый нужник, одним словом, все необходимое для приятного времяпрепровождения на охоте.

Укрытие графа, наиболее роскошно отделанное, было расположено в самом центре так, чтобы большая часть дичи попадала ему на мушку. Его младшие офицеры уже имели возможность узнать, что только сумасшедшему могло прийти в голову превзойти графа в охотничьих достижениях или стрелять по дичи, которая направлялась в сторону графа, хотя бы она и шла мимо носа других стрелков. Один такой безумец уже превратился из капитана в лейтенанта и никогда больше не получал приглашений на охоту, а второй сидел в Массауа и корпел над канцелярскими бумагами в штабе.

Джино поддержал графа под руку, когда тот выходил из «роллс-ройса», и помог ему спуститься в укрытие. Джузеппе отдал честь, опять сел в «роллс-ройс» и отогнал его назад, на кряж.

Граф удобно устроился на брезентовом стуле. Он вздохнул и расстегнул пуговицы на своей охотничьей куртке. Джино протянул ему смоченную салфетку. Пока граф утирал пот со лба холодной салфеткой, Джино открыл бутылку охлажденного в ведерке со льдом «Лакрима Кристи», налил в сразу же запотевший высокий хрустальный стакан и поставил его на складной столик возле локтя его сиятельства. Затем зарядил «манлихер» новенькими блестящими медными патронами из только что вскрытого пакета.

Граф отбросил салфетку и подался вперед, не вставая со стула, вглядываясь через амбразуру в раскаленную равнину, где темнел пустынный кустарник в мареве переливавшегося воздуха.

— У меня такое предчувствие, что сегодня нас ждет необычайная охота, Джино.

— Надеюсь, так оно и будет, господин граф, — сказал маленький сержант, стал по стойке «смирно» за стулом полковника с заряженным «манлихером», держа его наготове.

— Ну давай же, милочка, — хрипел Джейк, в сотый раз принимаясь крутить ручку. Пот с подбородка капал на его рубашку. — Не выдавай нас, душенька.

Гарет выбрался на бортовой выступ и долгим отчаянным взглядом посмотрел назад. В животе у него похолодело, дыхание перехватило. Слон был уже чуть ли не в ста шагах, он неуклюже шел прямо на них, огромные уши хлопали на ходу, маленькие свинячьи глазки светились злобой.

За ним по пятам следовал весь итальянский танковый батальон. Солнце сияло на плавно закругленной полированной поверхности лобовой брони и ярко высвечивало нарядные войсковые вымпелы. Из каждой башни высовывалась голова командира в черном шлеме. Они были настолько близко, что в бинокль Гарет видел их лица.

Через несколько минут они будут здесь, и нет никакой надежды, что броневик останется незамеченным. Слон вел итальянцев прямо в лощину, а ветки редкого кустарника обеспечивали маскировку лишь на расстоянии не менее девяноста метров.

Они не смогут даже защититься, потому что пулемет «викерс» направлен в другую сторону, а развернуть его, не заведя мотора, не было никакой возможности. Гарета внезапно захлестнула волна черной горячей ярости на бездушный кусок металла под его ногами. В сердцах он стукнул по башне кулаком.

— Ну ты, сволочь паршивая! — рявкнул он, и в ту же секунду мотор завелся, не почихав и не покашляв для начала, а сразу злобно зарычал.

Джейк с багровым лицом вскочил на корпус броневика, с его взмокших волос лил пот, он прохрипел:

— Ты попал в точку, Гэри.

— С женщинами главное — уловить психологический момент, старина, — пояснил Гарет, усмехаясь с облегчением и занимая свое место в башне,

Джейк сел за руль.

Он нажал на педаль, и «Присцилла» вырвалась из-под наваленных на нее колючек. От колес взметнулись клубы красной пыли, она одним махом взлетела на крутой откос и помчалась по равнине — как раз под вытянутым хоботом слона.

К этому времени старый самец натерпелся достаточно, и его охватила слепая ярость. Только этой жужжащей пакости и не хватало, чтобы окончательно вывести его из себя. Неторопливая пробежка, которую он успел совершить, не истощила его сил и решимости. Он издал трубный звук, который, словно глас судьбы, далеко разнесся по безмолвным просторам пустыни, прижал уши к голове, а хобот — к груди и, сотрясая землю, понесся вперед.

По пересеченной местности он развивал скорость большую, чем «Свинка Присцилла», он уже нависал над ней, как гранитная скала — огромная, угрожающая, неуязвимая.

До сих пор капитан гнал старого слона спокойно. Он не хотел, чтобы тот слишком ослабел. Он мечтал предоставить это животное своему командиру в состоянии наибольшей злобы.

Капитан восседал в башне, причмокивая и потряхивая головой в предвкушении удовольствия; до укрытия, где сидели охотники, оставалось еще более полутора километров. Но вдруг прямо перед ним земля разверзлась и оттуда в клубах красной пыли с грохотом выкатился броневик. Такую модель капитан видел только в иллюстрированных книгах по военной истории, он явился как призрак из далекого прошлого.

Несколько секунд капитан смотрел не веря своим глазам, но потом его всегда натянутые нервы напряглись еще больше — он узнал на броне цвета флага противника.

— Вперед! — крикнул он, инстинктивно хватаясь за тот бок, где полагалось быть шпаге. — Вступить в бой с противником!

По обе стороны от него его танки с грохотом понеслись вперед, и за неимением шпаги капитан сорвал свой шлем и стал размахивать им над головой. — В атаку! — закричал он пронзительно. — Вперед!

Наконец-то он уже не загонщик. Наконец-то он ведет своих людей в бой! Его возбуждение оказалось настолько заразительным, а пыль, поднятая броневиком, слоном и стальными гусеницами, настолько густой, что первые два танка, идя бок о бок на полной скорости, не заметили лощины с отвесными краями и глубиной в пять метров и свалились в нее. Так уничтожить их могла бы только стокилограммовая авиабомба — ведущие колеса от удара отлетели в сторону, а гусеницы извивались в воздухе, как живые злющие кобры. Вращающиеся башни соскочили с креплений, при этом они, словно гигантские ножницы, рассекли находившихся в них людей на уровне пояса.

Вцепившись в скобу своей башни и глядя назад, Гарет увидел, что два танка исчезли в разверзшейся земле, и сразу же оттуда высоко в небо поднялись столбы пыли.

— Два готовы, — крикнул он.

— Зато еще четыре идут по пятам, — мрачно ответил ему Джейк, сражаясь с управлением. — А как насчет слона?

— Вот именно!

Слон, разъяренный ревом мотора и грохотом искореженной стали сзади, а также урчащим впереди, подпрыгивавшим автомобилем, развил невероятную скорость.

— Он уже с нами, — нервно договорил Гарет.

Огромное животное было так близко, что Гарету приходилось задирать голову, чтобы увидеть, как оно расправляет хобот и вытягивает его, собираясь стащить Гарета с башни.

— Жми-ка, старина, не то он сядет нам на голову!

— Я же говорил этому идиоту, чтобы он не загонял дичь на такой скорости, — раздраженно прошипел граф. — Десять раз говорил, верно, Джино?

— Так точно, господин граф.

— Сначала гнать побыстрей, а потом — последние полтора километра не выматывать. — Граф еще раз сердито глянул в бинокль. — Он дурак, этот тип, несносный дурак, а я терпеть не могу дураков.

— Так точно, господин граф.

— Я отошлю его обратно в Массауа…

Угроза повисла в воздухе, граф резко выпрямился, складной стул скрипнул под его весом.

— Джино, — прошептал он с тревогой в голосе. — Там происходит что-то очень странное.

Оба взволнованно всматривались сквозь амбразуры в клубы пыли, которые приближались к ним с пугающей скоростью.

— Джино, такое может быть? — выдавил из себя граф.

— Нет, господин граф, — заверил его Джино, впрочем, без достаточной убежденности в голосе. — Это мираж. Такого не бывает.

— Ты уверен, Джино?

— Нет, господин граф.

— И я не уверен. Как тебе кажется, на что это похоже?

— Это похоже… — Голос Джино пресекся. — Я бы не хотел говорить, господин граф, — прошептал он. — Я, должно быть, схожу с ума.

В эту минуту капитан, отчаявшись догнать броневик и слона, открыл по ним огонь из пятидесятимиллиметровых «шпандау». Выражаясь более точно, он стрелял в том направлении, где видел клубы пыли, за которыми лишь изредка проглядывали очертания животного и машины. Цель ушла из поля зрения стрелка, расстояние все увеличивалось, броневик, маневрируя, пытался уйти от преследовавшего его слона, да и сам танк страшно трясло на неровностях почвы.

— Огонь! — заорал капитан, и его стрелок послал дюжину бризантных снарядов.

На других танках услышали стрельбу и с восторгом последовали примеру командира.

Один снаряд пробил покрытую соломой переднюю стену укрытия, в котором граф и Джино съежились от ужаса. Он прошиб хлипкую соломенную стенку, не взорвавшись, пролетел на большой скорости чуть ли не в полуметре от левого уха графа, оглушил его воздушной волной, прошил заднюю стену укрытия и, с воем пролетев еще чуть более полутора километров, взорвался в безлюдной пустыне.

— Если господину графу я больше не нужен…

Наспех отдав честь и прежде чем граф сообразил запретить ему покинуть укрытие, Джино одним прыжком выскочил через пробоину, образовавшуюся в задней стене, приземлился довольно далеко от укрытия и со всех ног бросился прочь.

Джино в своем стремлении был не одинок. Из всех укрытий выскакивали охотники, они истерически кричали, но их крики тонули в реве моторов, трубных звуках, издаваемых слоном, и беспрестанном грохоте пушек.

Граф попытался встать со стула, но ноги не слушались его, и он только резко дергался. Рот на мертвенно-бледном лице был широко открыт, но не издавал ни звука. Граф не мог произнести ни слова. Он еще раз отчаянно дернулся, стул повалился вперед, и его сиятельство упал лицом на утоптанную землю, закрыв голову обеими руками.

В это мгновение броневик на полном ходу свалил переднюю стену и потащил ее за собой. Бешено вращавшиеся колеса проскочили в нескольких сантиметрах от простертого тела графа, осыпав его песком и камнями. Секунда — и броневик исчез.

Граф предпринял попытку сесть, и она почти увенчалась успехом, когда на остатки укрытия налетел огромный разъяренный слон. Одной ногой он слегка задел графа по плечу. Граф взвыл, как пилорама, и снова растянулся на полу. Слон находился уже далеко, он продолжал преследовать на полной скорости уносившийся к горизонту броневик.

Земля снова вздрогнула, снова приближалось что-то тяжелое. Оглушенный, ошалевший и парализованный страхом граф распластался на полу укрытия и пребывал в таком положении до тех пор, пока над ним не оказался капитан и заботливо не спросил:

— На сей раз дичь была по вашему вкусу, полковник?

Даже после того как Джино вернулся, поставил графа на ноги, отряхнул с него пыль и посадил на заднее сиденье «роллс-ройса», из осипшей глотки графа все сыпались, лились потоком угрозы и оскорбления:

— Выродок и трус! Вы забыли свой долг, это полная безответственность! Вы виновны в том, что дали им уйти и оставили меня в смертельной опасности…

Граф уже был усажен на подушки заднего сиденья «роллс-ройса», «роллс-ройс» давно уже мчался в лагерь, а прощальные залпы в адрес капитана все изрыгались:

— Да, вы безответственный дегенерат, вы трус и большевик, я буду лично командовать расстрельным взводом…

Голоса его уже не было слышно, но и скрываясь за линией горизонта, граф все еще продолжал жестикулировать здоровой рукой.

Слон гнался за ними по пустыне еще долго после того, как танки отказались от преследования. Постепенно старый самец тоже стал отставать и прекратил погоню. Но, даже доведенный до полного изнеможения, он по-прежнему хлопал ушами и грозил хоботом, то есть вел себя почти как человек, вызывающий врага на поединок.

Когда они оторвались наконец от слона, Гарет почтительно с ним попрощался, оставив эту высокую черную скалу стоять среди блеклой пустыни. Пригнувшись к башне, чтобы укрыться от ветра, он прикурил две сигары и одну протянул Джейку.

— Отличная работа, старина. Двух нечестивцев мы раздолбали, остальным вправили мозги.

— Повтори, не понял, — сказал Джейк, благодарно затягиваясь сигарой.

— В следующий раз эти танкисты припустят за нами, ни с чем не считаясь, и не отстанут от нас, как свора кобелей от суки.

— И что тут хорошего? — спросил Джейк, вынув ради этого сигару изо рта.

— Это в самом деле очень хорошо.

— Да ладно, меня не одурачишь.

Еще несколько минут Джейк вел броневик по направлению к горам в полном молчании, потом вдруг недоуменно покрутил головой.

— Раздолбали? А что это за слово такое?

— Только что выдумал, — сказал Гарет. — Выразительное, правда?

Граф лежал на своей койке лицом вниз, на нем были только шелковые трусы нежно-голубого цвета с вышитым фамильным гербом.

Его гладкое, белое и откормленное тело обладало тем мягким свечением, для достижения которого требуется много денег хорошая еда и питье. На белой коже вились темные и жесткие волосы, как только что пробившиеся листья салата-латука. На плечах они росли легким облачком, спускались по спине и исчезали, как струйка дыма, между молочно-белыми ягодицами, застенчиво выглядывавшими из-под приспущенной резинки.

Но теперь идеальный цвет его кожи был подпорчен отвратительными красными ссадинами и свежими фиолетовыми синяками, которые пышно расцвели на ребрах, покрывали ноги и руки.

Джино стоял над ним на коленях, закатав по локоть рукава рубашки, и втирал мазь; граф при этом постанывал от боли и удовольствия одновременно. Сильные, темные пальцы Джино глубоко погружались в лоснившуюся белую плоть, от запаха мази у него щипало глаза, свербило в носу.

— Не так сильно, Джино, не так сильно, мне же больно.

— Прошу прощения, господин полковник.

И Джино продолжал молча работать, а граф стонал, рычал и сопел.

— Господин полковник, позвольте мне сказать…

— Не позволю, — рявкнул полковник. — Жалованье у тебя и так достаточное. Я ведь плачу тебе, как принцу.

— Вы меня не поняли, господин полковник. Сейчас я вовсе не собирался говорить о столь суетных вещах.

— Счастлив слышать, — проворчал граф. — Ага, вот здесь! Вот оно!

Несколько минут Джино усердно массировал больное место.

— Если вы почитаете биографии великих итальянских полководцев, господин полковник… Юлия Цезаря, например… — И Джино умолк, срочно пытаясь выискать в своей памяти какого-нибудь великого итальянского полководца не столь древнего; однако молчание слишком затягивалось, и Джино повторил: — Возьмите хоть Юлия Цезаря.

— И что же?

— Даже Юлий Цезарь сам не размахивал мечом. Истинно великий полководец никогда сам не кидается в битву. Он планирует, управляет, командует простыми смертными.

— Это правда, Джино.

— Любой мужлан может махать мечом или стрелять из ружья. Да и что они такое, как не просто скот?

— И это верно.

— Возьмите Наполеона Бонапарта или англичанина Веллингтона…

Джино оставил попытки откопать великого итальянского воина в истории последнего тысячелетия.

— Так что же, Джино?

— Когда они вели сражение, они держались вдали от самой схватки. Даже когда они сошлись под Ватерлоо, все равно держались на расстоянии нескольких километров друг от друга… оба, как два великих шахматиста, управляли, маневрировали, командовали…

— Джино, что ты хочешь сказать?

— Простите меня, господин граф, но, может быть, вам не следует разрешать вашей храбрости ослеплять вас… может, лучше бы не давать воли вашей воинственной природе, которая требует от вас одного — самолично перегрызть горло врагу… может быть, вам не следует упускать из виду истинное назначение командира — стоять позади сражающихся и направлять общий ход битвы?

Джино с трепетом ждал, как отреагирует граф на его слова. Для произнесения этой речи ему потребовалось все его мужество, но даже ярость графа не могла бы перевесить ужаса, который охватывал его при мысли, что придется еще раз подвергнуться подобной опасности. Место Джино рядом с графом, но если графу по-прежнему угодно подставлять их обоих всем кошмарам этой бесплодной и враждебной земли, то Джино так больше не может. Нервы его были уже на пределе, он был подавлен, по ночам его одолевали сны, от которых он, дрожа, просыпался в холодном поту.

А с некоторых пор стадо дергаться еще и нижнее веко под левым глазом. Он быстро исчерпывал свои нервные резервы. В нем вот-вот что-то может оборваться…

— Пожалуйста, господин граф. Для нашего общего блага вы должны умерить ваш пыл.

Джино задел чувствительную струну. Он совершенно точно выразил ощущения самого графа, те чувства, которые за последние недели, исполненные отчаянных приключений и авантюр, уже переросли в глубокую убежденность. Граф приподнялся на локте, вскинул благородную голову с насупленными сурово бровями и посмотрел на маленького Джино.

— Джино, — провозгласил он, — ты философ.

— Слишком много для меня чести, господин граф.

— Нет! Я знаю, что говорю. В тебе есть великая нутряная мудрость, здравый смысл простого человека.

Джино думал о себе несколько иначе, но спорить не стал и склонил голову в знак согласия.

— Я был несправедлив к моим храбрым сыновьям, — сказал граф, и всю его мрачность как рукой сняло; он улыбался и лучился добродушием, как выпущенный из тюрьмы узник. — Я думал только о себе, о своей славе, о своей чести, я бесстрашно искал опасности, не считаясь с последствиями. Я не брал в расчет тот чудовищный риск, которому подвергал своих мальчиков — они могли ведь остаться без командира, словно сироты без отца…

Джино пылко закивал:

— Кто может заменить вас в их сердцах, в их душах?!

— Джино! — Граф по-отечески похлопал его по плечу. — В будущем мне следует думать не только о себе.

— Господин граф, вы даже вообразить не можете, как я счастлив слышать ваши слова, — вскричал Джино, с облегчением думая о долгих днях спокойствия и безделья, которые он будет проводить в полной безопасности за оборонительными линиями лагеря Халди. — Ваш долг — командовать нами!

— Планировать!

— Направлять! — подхватил Джино.

— Боюсь, такова моя судьба.

— Богом порученное вам дело.

Джино поддержал вновь укладывавшегося на койку графа и с обновленными силами принялся за работу.

— Джино, — сказал граф немного спустя, — когда последний раз мы беседовали с тобой о жалованье?

— Несколько месяцев назад, господин граф.

— Давай вернемся к этой теме, — предложил успокоенный Альдо Белли. — Ты — бесценный бриллиант… В общем, еще сто лир в месяц.

— Мне приходила в голову сумма сто пятьдесят, — почтительно прошептал Джино.

Когда вечером в палатке-столовой, за ликерами и сигарами, граф изложил свою новую военную философию приближенным офицерам, они приняли ее с восторгом. Мысль о руководстве боевыми операциями из тыла казалась им не только разумной и полезной, но и внушенной свыше. Однако их энтузиазма хватило ровно до той минуты, когда они узнали, что новая военная доктрина не распространяется на весь офицерский корпус третьего батальона, а касается только полковника лично. Всем прочим предписывалось при любом удобном случае жертвовать собой во имя Бога, Родины и Бенито Муссолини. На этой стадии новая доктрина лишилась всенародной поддержки.

В конце концов сторонниками ее остались только трое — сам граф, Джино и майор Луиджи Кастелани.

Майор настолько возрадовался, что отныне ему вручается непосредственное командование батальоном, что впервые за многие годы он взял к себе в палатку бутылку граппы и долго смаковал ее, то и дело потряхивая головой.

На следующее утро кошмарная, чудовищная головная боль, какая бывает только после граппы, в сочетании с только что обретенной свободой привели к тому, что хватка майора стала еще крепче. Новый дух распространился по батальону, как огонь по сухостою. Люди чистили оружие, драили пуговицы, застегивали их доверху, старательно тушили сигареты, одним словом, слегка струхнули. Майор молнией носился по лагерю, неукоснительно исполняя долг свой, выявляя симулянтов и выпрямляя спины с помощью стека, который не выпускал из правой руки.

Почетный караул, который во второй половине дня встречал первый самолет, приземлившийся на только что сооруженной взлетно-посадочной полосе, так великолепно выглядел в своих глянцевитых кожаных портупеях, с сиявшими пуговицами, так превосходно маршировал, что даже граф Белли отметил это и выразил свое удовольствие вслух.

Самолет, трех моторный бомбардировщик «Капрони», с ревом появился в небе с севера, сделал широкий круг над запекшейся от зноя пустыней и приземлился, подняв своими пропеллерами настоящую пыльную бурю.

Первым из люка на брюхе показался политический представитель из Асмары, синьор Антолино; в своем льняном тропическом костюме, мятом и мешковатом, он казался еще более болезненным и потрепанным. Он приподнял соломенную шляпу в ответ на пылкое фашистское приветствие графа, они коротко обнялись — уж слишком низко стоял представитель на социальной и политической лестнице, — после чего граф повернулся к пилоту.

— Я хотел бы полетать на вашей машине.

Граф потерял всякий интерес к своим танкам, теперь он решительно ненавидел их и их капитана. По здравом размышлении он понял, что расстреливать капитана не стоит, и даже не отослал его в Асмару. Он ограничился тем, что накатал разгромную характеристику на целую страницу в его послужном списке и испытывал при этом огромное удовольствие, так как знал — таким способом он окончательно портит его карьеру. Ублаготворив себя этой местью, граф с танками покончил. Теперь у него был самолет. И романтично, и волнующе!

— Мы с вами облетим позиции противника, — заявил граф. — На соответствующей высоте.

Он подразумевал под этим — вне пределов досягаемости оружейного огня.

— Попозже, — сказал политический представитель таким властным тоном, что граф с достоинством выпрямился и одарил его самым высокомерным взглядом, под которым тот непременно должен бы был дрогнуть.

Однако на него это не произвело ровным счетом никакого впечатления.

— Я привез срочные предписания генерала Бадолио, которые он отдал лично вам устно.

Ледяное достоинство графа тут же куда-то испарилось.

— В таком случае пойдемте поговорим за стаканчиком вина, — с величайшей любезностью предложил он и, взяв представителя под руку, повел его к своему «роллс-ройсу».

— Генерал сейчас стоит под Амбой Арадам. Там, в горах, противник сконцентрировал большие силы, генерал их обстреливает тяжелой артиллерией и бомбит с воздуха. В соответствующий момент он нанесет решающий удар, и результат не вызывает сомнений.

— Совершенно с вами согласен, — с самым умным видом кивнул граф.

Мысль о сражении, которое состоится на сотни километров севернее, наполняла его искреннейшей гордостью за итальянское оружие.

— В течение следующих десяти дней разбитые армии противника будут пытаться отступить по дороге на Дэссе и соединиться с силами Хайле Селассие у озера Тана, но ущелье Сарди — это кинжал, вонзенный им в сердце. Ваш долг, полагаю, вам ясен.

Граф снова кивнул, но уже без прежнего пыла. Тут дело касалось его непосредственно.

— Я прибыл сюда, чтобы окончательно договориться с эфиопским расом, который поддерживает нас, с будущим императором Эфиопии, с нашим тайным союзником. Необходимо окончательно скоординировать наши планы, чтобы его переход на нашу сторону причинил противнику наибольший ущерб и чтобы при овладении ущельем Сарди и дорогой на Дэссе вы могли бы извлечь максимальную пользу из участия в сражениях его армии.

— А! — издал граф междометие, в котором не звучало, правда, ни согласия, ни протеста.

— Мои люди работают в горах, и они подготовили встречу с будущим императором. На этой встрече мы должны вручить расу оговоренную сумму, чтобы гарантировать его верность данному слову. — На лице представителя появилась гримаса от вращения. — Ну и люди! — Он вздохнул при мыс ли о том, что человек способен продать родину за золото, но, махнув рукой, выкинул ее из головы. Встреча назначена на нынешнюю ночь. Я привез с собой проводника. Условленное место находится примерно в восьмидесяти километрах отсюда. Нам следует выехать на закате, и тогда у нас будет достаточно времени, чтобы до полуночи успеть на место встречи.

— Отлично, — согласился граф. — Необходимый транспорт я вам предоставлю.

Политический представитель поднял руку.

— Дорогой полковник, вам надлежит возглавить делегацию.

— Невозможно. — Не мог же граф так сразу забыть свою новую философию. — Мой долг — быть здесь и готовиться к контрнаступлению.

Кто знает, какие ужасы таятся в ночной пустыне?

— Ваше присутствие — главное условие успеха переговоров. Ваш мундир произведет большое впечатление…

— Видите ли, я плохо себя чувствую после контузии, так что путешествие для меня сейчас несколько обременительно. Я отправлю своего офицера, капитана танкового батальона, форма у него великолепная.

— Нет, — покачал головой синьор Антолино.

— Есть у меня один майор, очень представительный человек.

— Генерал совершенно ясно выразил пожелание, чтобы именно вы возглавили делегацию. Если вы сомневаетесь в моих словах, прикажите радисту связать вас с Асмарой.

Граф вздохнул, открыл рот, закрыл его и с сожалением расстался с твердым решением не покидать лагеря Халди в течение всей кампании.

— Ну что ж, выезжаем на закате.

Граф вовсе не был расположен снова бросаться в опасное предприятие очертя голову. И потому вечером в огненном пламени заката из расположения лагеря выехала колонна, составленная таким образом: два танка СV-3 во главе, затем четыре грузовика с пехотой и еще два танка в арьергарде.

«Роллс-ройс» был зажат в самой середине этой колонны, похожей на бутерброд. Политический представитель сидел рядом с графом, поставив ноги на тяжелый деревянный ящик. Проводник, которого представитель извлек из фюзеляжа «Капрони», оказался тощим, очень черным галла. Один глаз у него был затянут голубоватым бельмом, что придавало ему особенно подлый вид. Его некогда белое шамма совершенно почернело от грязи; от проводника разило, как от козла, недавно сразившегося с хорьком. Граф один раз вдохнул и тут же прижал к носу надушенный платок.

— Скажите ему, пусть едет в первом танке, с капитаном. — И глаза его злобно засверкали. Он повернулся к капитану: — Вы слышали, я сказал — в танке. Рядом с вами.

Фары в пути они не зажигали и медленно тряслись по залитой лунным серебром равнине вдоль нависавших стеной темных гор. На условленном месте их ждал единственный всадник — темная тень в еще более темной тени верблюжьей колючки. Представитель поговорил с ним на амхари и повернулся к графу:

— Рас боится ловушки. Мы должны оставить охрану и дальше идти пешком.

— Нет, — крикнул граф, — нет и нет! Я отказываюсь, я решительно отказываюсь.

Только через десять минут и после многократных повторений имени генерала граф позволил себя переубедить. С понурым видом он снова сел в «роллс-ройс», Джино печально посмотрел на него с переднего сиденья, и беззащитная, страшно уязвимая машина двинулась дальше в лунном свете за всадником на косматой лошадке.

В скалистой долине, которая врезалась в горный массив, им пришлось оставить «роллс-ройс» и завершить путешествие пешком. Джино и Джузеппе тащили деревянный ящик, граф вынул пистолет из кобуры и держал его в руке. Они поднимались по каменистому осыпавшемуся склону.

В скалистой впадине, по краям которой стояли мрачные, темные грозные часовые, находился большой кожаный шатер. Вокруг него пофыркивали на привязи диковатые косматые лошадки, внутри горели коптевшие парафиновые лампы и на корточках рядами сидели воины. В неверном свете их темные лица казались такими черными, что ясно видны были только белки глаз и зубы.

Политический представитель прошел по проходу впереди графа туда, где на куче подушек под двумя лампами возлежал человек в широком одеянии. По обе стороны от него находились две женщины, молодые, но в полном расцвете — с тяжелыми грудями, со светлой кожей, в переливающихся шелках, в грубых серебряных украшениях, длинных серьгах и в обвивавших красивые шеи ожерельях. Они смотрели на пришельцев черными смелыми глазами, и в другое время и при других обстоятельствах граф проявил бы к ним более серьезный интерес. Но сейчас колени у него подрагивали, сердце стучало, как боевой барабан. Политический представитель вел его за руку.

— Будущий император, — шепнул ему представитель, и граф посмотрел на женоподобного пухлого человека с жирными, унизанными перстнями пальцами и подведенными, как у женщины, глазами.

— Рас племени галла Кулла, — добавил представитель.

— Скажите ему все, что следует, — велел граф хриплым от напряжения голосом, и пока представитель произносил длинную цветистую речь, рас внимательно изучал графа.

Раса поразила внушительная фигура в зловещей черной форме. В тусклом свете знаки различия поблескивали, эмалевый крест на муаровой ленте сиял, как маяк. Взгляд раса упал на инкрустированный драгоценными камнями кинжал и пистолет с рукояткой из слоновой кости — оружие богатого и благородного воина, и он снова посмотрел графу в глаза. Они светились чуть ли не бешеным, фанатичным огнем, черты лица исказились, между бровями залегла опасная складка. Он дышал, как бык на арене. Признаки усталости и крайнего страха рас по ошибке принял за проявления воинственного духа неистового воина. Это внушило ему почтение и благоговейный страх.

Но когда в палатку, обливаясь потом, вступили согнувшиеся под тяжестью деревянного ящика Джино и Джузеппе, внимание раса сразу же переключилось на них. Рас Кулла приподнялся и встал на колени, мягкое брюхо его выпятилось под шамма, глаза заблестели, как у пресмыкающегося.

Он резко оборвал длинную речь политического представителя и поманил к себе двух итальянцев. С облегчением поставили они тяжелый ящик перед расом. Воины, находившиеся в шатре, зашумели и подались вперед, чтобы лучше разглядеть содержимое ящика. Рас снял с пояса свой украшенный драгоценными камнями кинжал, с его помощью вскрыл ящик и бледными жирными руками откинул крышку.

В ящике были плотно уложены бумажные свертки, длинные и узкие, как белые свечи. Раз взял один и разрезал бумажную обертку кончиком кинжала. Из свертка посыпались плоские металлические кружочки. Они хлынули на шамма раса потоком, золото блестело и переливалось в свете ламп. Ухватив полную пригоршню монет, рас закурлыкал от удовольствия. Содержимое ящика произвело впечатление даже на графа, обладавшего огромным состоянием.

— Святой Петр и Дева Мария, — пробормотал он.

— Английские соверены, — сказал представитель. — Не слишком высокая цена за территорию, равную Франции.

Рас хохотнул и кинул пригоршню золота своим приближенным, они делили его, толкаясь и перебраниваясь. Затем рас, радостно улыбаясь, похлопал по подушке рядом с собой, что означало приглашение сесть, и граф благодарно принял его. От долгой дороги и волнения ноги его подгибались. Он опустился на подушки и стал выслушивать длинный список дальнейших требований, которые предъявлял рас.

— Он хочет получить современные винтовки и пулеметы, — перевел представитель.

— Какова наша позиция? — спросил граф.

— Разумеется, этого предоставить мы ему не можем. Сейчас он нам союзник, но через месяц или через год может стать врагом. На этих галла полагаться нельзя.

— Скажите ему, что следует.

— Он хочет получить ваши заверения в том, что женщина-шпионка и два белых бандита будут преданы его правосудию, как только их захватят.

— У нас нет никаких возражений?

— Наоборот, это избавит нас от многих хлопот и затруднений.

— Что он собирается с ними делать? Они несут ответственность за убийство и пытки моих храбрых мальчиков. — Граф снова обрел уверенность в себе, и к нему вернулось нахальство. — У меня есть свидетели, что они повинны в страшных издевательствах над беспомощными военнопленными. Беспричинный расстрел связанных пленных! Правосудие должно осуществиться! Преступление не может остаться безнаказанным!

Политический представитель равнодушно улыбнулся.

—Уверяю вас, дорогой граф, что даже в самом страшном кошмаре вам не приснится, какая ужасная судьба постигнет их в руках раса Куллы.

Он повернулся к расу и сказал на амхари:

— Даем вам слово, они будут в вашем полном распоряжении.

Рас улыбнулся, как жирный золотистый кот, и провел кончиком языка по пухлым темно-красным губам от одного угла рта до другого.

К этому времени граф окончательно пришел в себя и, понимая, что против всех его ожиданий рас приветлив и ему не грозит непосредственная опасность быть зарезанным или кастрированным, обрел свой обычный апломб.

— Скажите расу, что взамен я хочу от него получить полный отчет — о количестве людей, оружия, бронеавтомобилей, которые охраняют подступы к ущелью. Я хочу знать боевой порядок врага, точное местонахождение его оборонительных сооружений и огневых точек. Я хочу знать, какие позиции занимает сам рас со своими людьми в настоящее время. Также я хочу знать имена и звания всех иностранцев, служащих во вражеской армии…

Он долго перечислял свои требования по пунктам, загибая пальцы, и рас слушал его со все возраставшим почтением. Перед ним был настоящий солдат.