Глава 8 Похитители

Гертруда фон Адельбург мчалась во весь опор по тёмной дороге. Происшедшее казалось ей наваждением. Как, откуда появился на старом деревенском кладбище наследник барона Норденфельда, один, без свиты? Этого просто не могло быть, тем не менее, каким-то образом он очутился там и помешал ей!

Она долго, тщательно готовилась к ритуалу вызова. Время для его проведения казалось подходящим. Муж уехал в Вену, и Гертруда не сомневалась, что до его возвращения челядь забудет о её одинокой вечерней прогулке. Так бы и случилось, если бы не Конрад фон Норденфельд. Он не станет молчать о том, что видел…

Ей вспомнились его испуганные глаза. Даже вечерние сумерки не смогли затенить их яркую синеву. Красивый, беззащитный…Гертруда улыбнулась. Она пошлёт за ним слуг. Его найдут и привезут к ней, а уж она придумает, что с ним сделать…

Порыв ветра бросил ей в лицо прядь распущенных волос, напомнив о шляпе, забытой в часовне. Гертруда едва не повернула обратно, но у неё не было времени возвращаться…Скорее, скорее!

В темноте наступающей ночи замок Адельбургов казался заострённой вершиной холма. Шпили башен походили на тонкие пики елей. Меж ними тускло, как далёкие звёзды, мерцали огоньки. Гертруда хлестнула коня, замедлившего бег на подъёме. Ворота были открыты, мост опущен: её ждали. С грохотом промчавшись под аркой входа, она осадила своего араба посреди двора, с раздражением пнула конюха, выбежавшего к ней навстречу, чтобы придержать ей стремя, и без помощи спрыгнула с седла. Конюх поклонился хозяйке, взял белого жеребца под уздцы и повёл на задний двор к конюшням.

Гертруда скользнула быстрым взглядом по окнам центрального здания. В покоях её отца горел свет. Регенсдорф ложился поздно. Гертруда не сомневалась, что он знает, куда и зачем она ездила, но не в его привычках было давать ей советы и делать наставления.

Ещё со времени своего первого неудачного брака, о котором она вспоминала с отвращением и досадой, Гертруда перестала ощущать влияние отца. Она вышла замуж очень рано, по любви. Супруг увёз её в Силезию. Регенсдорф изредка навещал молодых, но не вмешивался в их семейные дела, хотя, безусловно, до него доходили слухи о том, что его дочь ненавидит и позорит своего мужа, изменяя ему.

Разочарование пришло к ней в первую брачную ночь. Её избранник не был искушён в ласках и причинил ей столько боли, что к утру она возненавидела его так же страстно, как до этого обожала. Через месяц после свадьбы она жестоко высмеивала его в обществе своих поклонников, среди которых выделялся утончённым остроумием и красотой молодой авантюрист Кристиан Алоиз Иннерман. Он стал её постоянным любовником. Муж возил её в Вену, покупал ей дорогие украшения и наряды, но не мог вернуть её любовь. Подарки она принимала с королевской небрежностью, как дань.

Регенсдорф удивил многих, в том числе и собственную дочь, пригласив Иннермана к себе в Моравию как друга семьи. О какой дружбе и чьей семье шла речь, оставалось только догадываться. Иннерман охотно принял приглашение и надолго покинул Гертруду. Она была беременна, заметно подурнела и стала очень вспыльчивой. В тайне она надеялась, что этот ребёнок от Иннермана, но толи её возлюбленный был бесплоден, толи вмешался сам Бог, — малыш родился как две капли воды похожий на её ненавистного мужа. Гертруда едва скрывала ярость. Вскоре после крестин ребёнок умер, чем весьма порадовал свою мать.

Перед похоронами вернулся Иннерман. С его появлением поползли слухи о том, что он занялся алхимией и главный его помощник в этом деле — Регенсдорф. Гертруда испугалась. Об алхимических опытах отца она знала ещё до замужества, но неужели он, такой осторожный и рассудительный, решился посвятить в свои секреты легкомысленного Кристиана Иннермана, который, кажется, вообще не умел хранить каких-либо тайн?!

При первой же встрече она заставила своего возлюбленного рассказать ей всё, и он подтвердил её опасения. К занятиям алхимией его приобщил Регенсдорф. Сам Иннерман никогда бы не стал тратить время на такие скучные вещи. Он любил азартные игры и весёлые пирушки с друзьями. Алхимическими опытами он увлёкся по двум причинам: во-первых, чтобы выглядеть значительнее в глазах отца своей любимой, во-вторых, в надежде на лёгкую прибыль. Он считал, что, смешивая любые, самые невероятные компоненты, вскоре получит золото или его эквивалент. Кристиана устроило бы даже, если бы это был простой металл, имеющий вид золота. Уж он-то нашёл бы способ сбыть подделку. Регенсдорфу он поверил сразу. Этот человек даже внешне походил на колдуна. Молчаливый, сдержанный, упорный, он умел добиваться своих целей. Иннерман был от него без ума и пользовался любым предлогом, чтобы повидаться с его дочерью. Муж Гертруды попытался защитить честь жены от клеветников и сплетников. Произошла дуэль. Иннерман убил его.

На похоронах Гертруда довольно плохо изображала скорбь. Зато в неподдельном горе плакала дальняя

родственница её мужа: в семейной жизни покойный тоже не был святым. "Как мерзка эта Маргит! — шепнула Гертруда своему отцу, с презрением глянув на зарёванную дуру под чёрной вуалью. — Было бы с чего лить слёзы!" Регенсдорф сухо улыбнулся.

Иннерман скрылся сразу после дуэли. Гертруда нисколько не опечалилась: он ей надоел. Вскоре после похорон она поняла, что беременна. Ненавистный муж не ушёл бесследно. Он оставил ей свою тень — вечное напоминание об их нелепом браке. К счастью, впереди у неё был целый год траура. Она никого не принимала, никуда не выезжала и очень редко покидала свои покои. Регенсдорф жил у неё, помогал ей вести хозяйство и следил, чтобы слухи о её беременности не просочились за пределы замка. Роды принимал врач, привезённый им из Моравии. Новорожденный был копией своего покойного отца — законный наследник всех его владений. "Он ничего не получит! — сказала Гертруда Регенсдорфу. — Не зря же я мучилась целых три года в браке с безмозглым болваном, владевшим шпагой не лучше крестьянина. Я наследница. Всё здесь принадлежит мне".

Она хотела отдать новорожденного в бедную семью, но Регенсдорф не позволил: "Помилуйте, дочь моя, ведь в его жилах течёт и наша кровь!"

Младенца крестили тайно. Крёстных родителей выбрала сама Гертруда. Посажённым отцом записали Иннермана, а матерью — жену врача, принимавшего роды. Ребёнка нарекли Амадеусом, и Регенсдорф увёз его с собой в Моравию.

Несколько месяцев спустя Гертруда приехала к отцу. Материнская любовь была чужда её холодному сердцу, но её одолевало любопытство, ей хотелось взглянуть на сына.

Живя в уединении, она стала обращать внимание на такие вещи, которым раньше не придавала значения. После того как отец забрал к себе её ребёнка, ей стали часто сниться дети.

Один сон особенно поразил её и запомнился ей в мельчайших подробностях. Она гуляла по большому роскошному парку, где росло множество фруктовых деревьев. В маленьких водоёмах, выложенных цветными камнями, белели точёные кувшинки. С ней был красивый белокурый мальчик лет пяти. Во сне она испытывала страстную любовь к нему, на какую не была способна наяву. Она целовала его нежные румяные щёчки, любовалась хрупкой изящной фигуркой и ангельским личиком. Мальчик улыбался ей. Его удивительные синие глаза светились, как звёзды. "Сорви мне яблоко", — попросил он. Перед ними склонила ветки к самой земле молодая яблоня, усыпанная крупными тяжёлыми плодами. Гертруда улыбнулась: "Ты и сам бы мог это сделать".

Она подошла к деревцу, сорвала с ветки розово-золотистое яблоко и протянула его своему маленькому спутнику, но мальчика уже не было. Вместо него рядом с ней стоял высокий, щегольски одетый мужчина. Взяв яблоко из рук удивлённой Гертруды, он снял шляпу с пушистыми белыми перьями и галантно поклонился. На этом её сон прервался. Она не знала, как его истолковать. Ей казалось, что белокурый мальчик — её сын.

Увидев его наяву, она была разочарована: голубые глаза, светлый пушок на голове, пухлые ручки и ножки, глупая младенческая улыбка, неожиданно сменившаяся капризной гримасой, когда мать наклонилась над ним…

Он не помнил её. Нет, это был не он! Не тот прелестный ангел, с которым она бродила по райскому саду. Ребёнок заревел во всё горло, будто услышал её мысль. Кормилица взяла его на руки. Гертруда вышла из детской. Больше к ребёнку она не заходила до тех пор, пока не вмешался недовольный её чёрствостью Регенсдорф.

— Как вы можете, дочь моя, быть столь жестокосердой к своему единственному сыну?!

— Я не звала его в мир, — парировала Гертруда. — Его рождение для меня не меньшее несчастье, чем для него самого. Я не намерена оставаться вдовой, но кто возьмёт меня в жёны, если станет известно, что у меня есть сын — наследник всего, что досталось мне от покойного мужа?!

Претендент на её руку вскоре появился. На балу ей представили Конрада фон Адельбурга. Она была очарована. Ей казалось, что она узнаёт в нём кавалера из своего сновидения. Слухи о её любовных интригах ещё не достигли ушей моравских сплетников, хотя здесь уже знали, что она была несчастна в первом браке и что её сын умер, а муж погиб на дуэли. Знали и о том, что целый год она вела почти монашеский образ жизни. О рождении её второго ребёнка не было известно никому. Регенсдорф выдавал его за своего побочного сына. Прислугу не удивляла холодность Гертруды к малышу. Ей даже сочувствовали: дитя, рождённое вне брака, не украшает благородное семейство.

Конрад фон Адельбург не отличался скромным нравом, и многие жалели несчастную вдову, поверившую этому распутнику. В глазах местного общества она и по сей день оставалась бедной жертвой, но о её аскетизме все давно забыли.

Адельбург не признавался себе в том, что немного побаивается свою жену: было в ней что-то такое, к чему он не мог привыкнуть. Он чувствовал её грубую, не женственную сущность, властную, безжалостную силу, искусно скрываемую за безупречными манерами и проявляющуюся изредка в неожиданной жестокости по отношению к слугам, в презрительных высказываниях об общих знакомых, в экстравагантных выходках. Он и сам бывал порой резок и зол на язык. Они с Гертрудой стоили друг друга. Их словесные поединки были остроумны и ярки. Изменяя жене, он не сомневался, что она платит ему той же монетой. Его не интересовало, кто его соперники и сколько их. Какая разница? Когда в разгар шумного многолюдного праздника Гертруда вдруг надолго исчезала, Адельбург не искал её и не мучился ревностью. Она была его женой и принадлежала ему даже в объятиях любовников. Гертруда изменяла ему только в отместку за его собственные грешки. Он мог быть спокоен: она его любила.

Весть о внезапной кончине Кристиана Алоиза Иннермана потрясла её и заставила забыть о мелких семейных неприятностях. Он умер в Моравии, в монастыре. По слухам, его отравили.

— Говорят, что это сделал слуга некой знатной дамы, которая поклялась отомстить за своего любовника, убитого Иннерманом, — сказал Регенсдорф дочери. — Впрочем, я слышал ещё большую нелепость, будто в монастырь приехала таинственная особа в трауре, представилась сестрой Иннермана и попросила разрешения повидаться с ним, а когда он вышел к ней, ударила его отравленным ножом.

— Возможно, вместо ножа у неё была вязальная спица, смоченная в крысином яде, — насмешливо предположила Гертруда. — Не о Маргит ли слагают легенды, словно о Кримгильде? Я и не предполагала, что была замужем за Зигфридом!

— Как бы там ни было, Кристиан скончался. Мир его праху.

— Аминь! — холодно отозвалась Гертруда. В глубине души она жалела своего бывшего любовника и ненавидела его убийц. Ощущение вины за его гибель тенью вкрадывалось в её гнев и досаду, но она не была способна на покаяние, тихие слёзы и молитвы — только на месть.

Временами её накрывала волна безудержной ярости. Дать выход этим эмоциям она не могла: Конраду фон Адельбургу не следовало знать о её прошлой любви. Она стала ещё более жестокой и язвительной, чем прежде. Только присутствие Регенсдорфа немного успокаивало её. К счастью, Адельбургу пришлось надолго уехать в Вену. Отец и дочь остались вдвоём.

Гертруду посещали тёмные видения. Её интуиция невероятно обострилась. Ей чудилось, что за ней наблюдает какой-то человек. Его внешность казалась ей знакомой, но кто он, она не знала или не помнила. Черты его были правильны и приятны, но лицо очень бледно, а волосы и глаза черны. Иногда она видела его чётко, будто наяву, и даже замечала сквозь вечно окружающую его ночь фрагменты мрачного пейзажа: одинокие башни, высящиеся как скалы среди выжженной равнины. Гертруда не сомневалась в том, что видит ад, но это не пугало её. Она не верила в вечные муки и жестокость демонов. О колдовстве она имела смутное представление, но слышала, что ведьмы имеют демонических покровителей и любовников, с которыми весело проводят время на тайных празднествах. Человек с чёрными волосами казался ей достаточно привлекательным для подобной роли. Она не знала, как вызвать его в свой мир, но думала об этом. Почему бы и нет, если подобное удаётся даже неграмотным крестьянкам?

Незнакомец стал появляться чаще. Однажды она мысленно заговорила с ним.

"Кто я? — лукаво улыбнулся он. — Спроси обо мне своего отца".

Гертруду охватил ужас. Она не старалась представить себе ни то, как незнакомец отвечает ей, ни звук его голоса. Ответ прозвучал в её голове, причём совершенно неожиданный ответ. Усилием воли она попыталась прогнать видение. Незнакомец уступил. Слегка поклонившись ей на прощание (она и не предполагала, что демон может быть так галантен!), он исчез.

Регенсдорф, казалось, не удивился, когда она рассказала ему о своих видениях и желании отомстить за Кристиана. "Одно связано с другим, дочь моя. Вам не даёт покоя обида. Кристиан был моим другом, и мне понятны ваши чувства. Есть книги, весьма полезные для людей нашего круга. Чтобы владеть этим миром, необходимо покровительство мира иного".

Отец дал Гертруде небольшую книгу в потёртом кожаном переплёте, написанную от руки на нижненемецком наречии. Кроме рецептов разных снадобий и нескольких заклинаний против врагов и соперников, там были описания ритуалов вызова мертвецов и злых духов, а также с десяток имён наиболее известных демонов. Возле каждого имени стояла пометка, для каких целей следует обращаться к его владельцу.

Несколько вечеров Гертруда терпеливо разбирала почерк безымянного автора, писавшего на чужом, не совсем понятном ей диалекте. Регенсдорф проявлял сдержанный интерес к её новому развлечению. Вечерами после ужина они беседовали о колдовской книге, подшучивая над её диковинными рецептами. Гертруда не могла понять, как на самом деле отец относится ко всему этому. Её сердила мысль, что он просто пытается отвлечь её и развеселить. Она верила автору. Ей не терпелось испытать мощь самого сложного из ритуалов — вызвать демона и с его помощью отомстить.

…Почему она выбрала Велиара? В книге о нём было сказано не больше и не меньше, чем о других злых духах. В звуке его имени звенели родники, сияли звёзды, благоухали невиданные ночные цветы.

Она задумала провести обряд вызова в часовне на заброшенном кладбище. Отец не спорил и не вмешивался, хотя эта идея не нравилась ему. "Почему не в замке, дочь моя? Неужели вам негде уединиться?"

Ей действительно было тесно в замке Конрада фон Адельбурга. Велиар звал её в часовню на старом кладбище. Оно находилось на границе владений пана Мирослава, соседа Адельбургов. Гертруда не взяла с собой никого из слуг. Теперь она жалела об этом. Будь она не одна, ей бы наверняка удалось поймать маленького Норденфельда. Противный мальчишка! Как он попал на кладбище?! Может быть, она обозналась? Но нет, это точно был он! Велиар сыграл с ней злую шутку.

Гертруда стиснула зубы. Ладно, она ещё заставит хитрого демона явиться к её магическому кругу!

Отец встретил её на лестнице и, ни о чём не спрашивая, отвёл к себе в комнату. Гертруда рассказала о своём приключении. Регенсдорф внимательно выслушал её.

— Уверены ли вы, что не ошиблись? — спросил он. — Ведь вы видели Конрада Норденфельда всего один раз, на похоронах его брата.

— Мне самой не верится, что это был он, но согласитесь, отец, что Конрада Норденфельда трудно спутать с кем-либо другим. Не знаю, кто его направил — Бог или сатана, но он помешал мне.

— Что-то тут неладно, — в раздумье произнёс Регенсдорф. — Барон Герхард никогда не блистал умом, а после смерти старшего сына вёл себя как одержимый. Трудно представить, что могло прийти ему в голову. Возможно, он действовал под влиянием безумия, поэтому нет смысла гадать, как Конрад очутился на старом кладбище в чужих владениях. Я поеду за ним и привезу его сюда.

— Я еду с вами, отец!

— Нет! С меня довольно. Вы останетесь и приготовитесь к встрече наследника Норденфельда.

Гертруда досадливо закусила губу. Ей не терпелось увидеть маленького Норденфельда у себя. Её охватил охотничий азарт, но она понимала, что отец прав и спорить с ним глупо. Регенсдорф, уже взявший в руки колокольчик для вызова слуг, что-то вспомнил и пристально взглянул на неё:

— Какой обряд вы намеревались провести?

— Вызов духа.

Брови Регенсдорфа слегка дрогнули, но выражение лица осталось невозмутимым.

— И кого из духов вы собирались потревожить?

— Велиара, — помедлив, ответила Гертруда.

Регенсдорф усмехнулся, но ничего не сказал.

Конрад проснулся от холода. Была глубокая ночь. Луна стояла прямо над ним и светила ему в лицо. С озера тянуло сыростью.

Конрад вернулся на ячменное поле и укрылся от ветра среди колосьев. Он решил дождаться рассвета и тогда идти в Хелльштайн.

Во сне он видел себя в Норденфельде и теперь, наяву, был готов кричать от отчаяния. Издали, при свете солнца, Хелльштайн казался ему красивым и приветливым, но в ночной тени многое видится иначе. Сомнения мучили Конрада: что ждёт его за стенами чужого замка, как примет его пан Мирослав?

Ночная дорога не пустовала. Тихо, как тени, прошли нищие и скрылись на кладбище. Проехал одинокий путник.

В поле было теплее, чем возле озера. Шуршали и попискивали в темноте невидимые мыши. Конрад не боялся их. Ему нравились эти забавные зверьки с бархатной шкуркой и чёрными блестящими глазами. Согревшись и уняв дрожь, он успокоился. В конце концов, он ведь не какой-нибудь нищий мальчишка, которого отец выгнал из дому, потому что не мог прокормить! Он сын и единственный наследник владельца замков Норденфельда и Зенена, и, разумеется, пан Мирослав окажет ему самый любезный приём.

Конрад с вожделением подумал о завтраке. Его терзал лютый голод. Ощущение было болезненным, словно он принял яд: незримые защитники требовали пищи. О признаках одержимости Конрад не имел понятия. Никто не вёл с ним разговоров о подобных вещах. Но до появления духов-защитников он никогда так сильно не страдал от голода, не испытывал внезапных приступов головокружения и тошноты, беспричинных болей во всём теле.

— Мучители, — прошептал он. — Я не буду ждать рассвета. Я пойду в Хелльштайн прямо сейчас! — И ощутил безмолвный протест. Невидимые глаза смотрели на него с тревогой. Ему и самому не хотелось продолжать путь в темноте. Он съёжился, свернулся калачиком, стараясь унять спазмы в желудке.

Боль понемногу отпустила. Шелест колосьев навевал дремоту. Конрад глубоко вздохнул. Им овладела лёгкая приятная слабость. Эти существа мучили его не из ненависти. Бесплотные, они были слиты с его земной плотью и чувствовали то же, что и он: голод, жажду, страх, боль.

— Где вы? — спросил он. — Покажитесь.

Они не отозвались, но он увидел их: четыре бледно-золотых пятна светились вокруг него, словно ограждая от неведомой опасности. И почти в тот же момент до его слуха донёсся конский топот. На дороге появились трое всадников. Они ехали крупной рысью, в руках у двоих были факелы. Конрад с тревогой следил за ними. Ему пришло в голову, что эти люди ищут его, но он не узнавал их.

Всадник, скачущий впереди на крупном тёмном коне, был облачён в широкий дорожный плащ, скрывающий очертания фигуры.

У входа на кладбище все трое спешились. Человек в дорожном плаще наклонился и что-то опустил на землю. При свете луны Конраду удалось разглядеть, что это была маленькая собачка. Она забегала и запрыгала вокруг людей. Взяв у одного из спутников факел, человек направился в сторону часовни. Двое других, очевидно, его слуги, привязали лошадей к ограде кладбища.

Мальчик замер. Ему казалось, что бешеный стук его сердца разносится над полем, как удары колокола. Он был уверен, что этих людей прислала Гертруда и они не уедут до тех пор, пока не найдут его. В ярком лунном свете, озаряющем равнину, он не смог бы добраться до леса незамеченным и решил остаться в поле. Найти его здесь было почти невозможно.

Он лежал долго, не смея подняться и выглянуть из своего укрытия. Ему казалось, что его тут же увидят. Стука копыт он не слышал, значит, неизвестные ещё не уехали. Вероятно, они осматривали кладбище и лес вокруг.

Где-то рядом послышался шорох. Конрад насторожился. Кто-то пробирался к нему. Он едва не закричал, когда из колосьев выскочила белая собачка и вцепилась в его рукав, ворча с притворной свирепостью. Конрад не поверил своим глазам:

— Лизи? Откуда ты взялась?!

Он навалился на неё и прижал её морду к земле, не давая залаять, но Лизи вырвалась и сердито растявкалась.

— Глупая тварь, молчи! — прикрикнул он на неё, с отчаянием понимая, что теперь уже всё равно, послушается она или нет: Лизи выдала его.

Он вскочил и увидел своих преследователей. Они бежали через поле к тому месту, откуда доносился лай. Их было двое. Третий остался на дороге. Ни у кого из них уже не было факелов, но Конрад не обратил на это внимания.

Он бросился к холмам. Бежать сквозь колосья было трудно. Он выбивался из сил, но почти не продвигался вперёд. Лизи не отставала от него, стараясь ухватить его зубами за ногу. До леса было ещё далеко, а он совершенно выдохся. Плача от отчаяния и страха, он оглянулся. Мужчины настигали его. Бегущий впереди споткнулся и упал, громко помянув чёрта, но тут же поднялся и, прихрамывая, устремился дальше.

Если бы не Лизи, Конрад, возможно, ещё сумел бы скрыться, но непослушная собачонка донимала его своим лаем, преследуя попятам. Стоило ему приостановиться, чтобы перевести дух, как она вцепилась зубами ему в лодыжку. Вскрикнув от боли, он оттолкнул дрянную тварь и изо всех сил ударил её ногой. Лизи сдавленно заскулила и смолкла. У него не было времени взглянуть, убил он её или только оглушил. Он заметил ещё одного преследователя, бегущего ему наперерез, дико закричал, но вдруг узнал Лендерта. Старый голландец бежал медленно и тяжело, до слуха мальчика донеслось его хриплое дыхание.

— Лендерт! — Конрад бросился к нему, но преследователи и не думали отступать. Один из них злобно выругался.

Конрада охватила ярость. Грязные простолюдины, неотёсанное мужичьё! Они гнались за ним, словно охотники за дичью, а теперь собирались напасть на его слугу.

— Убейте их! — крикнул он, срываясь на истерические рыдания.

Ни его преследователи, ни Лендерт не поняли, к кому он обращался, но мужчина, уже почти настигший его, внезапно оступился, вскрикнул и опустился на землю.

— Что там, Онджей? — спросил второй по-чешски.

— Проклятье! — глухим от боли голосом отозвался его спутник. — Кажется, я сломал ногу.

— Вот уж некстати! — второй явно испугался. Остаться один на один с таким верзилой как Лендерт было не слишком приятно. Онджей махнул рукой:

— Оставь меня, лови мальчишку.

Но его спутник потерял интерес к охоте. Он бы прекратил преследование, но его хозяин уже был в седле и мчался во весь опор на помощь, не через поле, а в обход, чтобы преградить беглецам путь к лесу.

Конрад обнял Лендерта. Старик задыхался от бега. Он был в полном изнеможении. Увидев его осунувшееся лицо, Конрад испугался, что старик потеряет сознание.

Слуга, повредивший ногу, стонал и бранился где-то поблизости от них, пытаясь выбраться с проклятого поля. Но другой, чувствуя приближение подмоги, вынул нож и пошёл на Лендерта. Конрад в бессильном ужасе смотрел на поблескивающее лезвие. Лендерт чуть-чуть подался назад, его рука, лежащая на плече мальчика, внезапно напряглась и отяжелела. Голландец сделал резкое движение. В темноте призрачно сверкнула узкая стальная полоса. Разбойник с глухим вскриком пошатнулся и рухнул навзничь.

Лендерт быстро оглянулся. Всадник неторопливой рысью ехал к ним через поле. Спешить ему было незачем. Он понимал, что беглецы никуда от него не денутся. Они не могли ни спрятаться, ни убежать. И всё же голландец сделал попытку спасти Конрада.

— Прячься, я постараюсь увести его. — Он толкнул мальчика на землю и подошёл к убитому. Тот лежал на спине, согнув ноги. Из груди у него торчала рукоять охотничьего кинжала. Старик нагнулся, с усилием выдернул лезвие, наскоро вытер о камзол убитого, сунул кинжал в ножны на поясе и побежал к дороге. Он надеялся, что всадник погонится за ним. Не тут-то было! Обернувшись на ходу, Лендерт увидел, что негодяй направляется к тому месту, где спрятался Конрад.

Луна померкла, утонув в наплывшем облаке. Фигура всадника растворилась в темноте, и только по шороху колосьев, топоту и фырканью коня Лендерт угадывал, в какой стороне находится преследователь. Ощутив под ногой камень, голландец поднял его и швырнул наугад, но в таком мраке с тем же успехом можно было проделать это с закрытыми глазами.

— Ублюдок! — заорал Лендерт и бросился за всадником.

Этот яростный рёв Конрад услышал издали. Оставив позади и преследователя, и защитника, он спешил уйти как можно дальше, пока луна не выглянула из облаков. Осторожно раздвигая колосья, он шёл почти бесшумно. Он не мог дать знать голландцу, что сумел ускользнуть от преследователя и теперь направляется к холмам. Впрочем, он и не позвал бы Лендерта с собой, так как шёл в Хелльштайн.

Уже совсем близко шумел лес, поднимающийся по крутому склону к вершине, увенчанной острыми башнями, но тут вновь показалась луна. Конрад повалился на землю, задыхаясь от сухой мелкой пыли, которой были пропитаны остистые колосья. В горле у него першило, всё тело чесалось, словно по коже ползали тысячи невидимых насекомых.

— Господи, — беззвучно прошептал он, — спаси меня, помоги мне!

В этот момент он забыл о Лендерте и вспомнил о нём, лишь услыхав далёкий пистолетный выстрел. Страх ожёг Конрада, заставив вскочить на ноги. Лендерта не было видно, а всадник галопом мчался через поле к дороге. Вот он выехал на неё. Луна ярко озарила его силуэт. Неизвестный отвязал лошадей и поскакал прочь, уводя их в поводу. Конрад смотрел ему вслед, не веря, что всё закончилось. Очевидно, разбойник решил, что продолжать охоту бессмысленно. Но он убил Лендерта…

Конрад был настолько потрясён происшедшим, что не мог плакать. Его душа оцепенела. Он чувствовал смертельную усталость. Ему чудилось, что воздух вокруг него дрожит, пропитанный кровью. Надо было уходить, а он всё стоял, глядя на дорогу, теряющуюся среди холмов.

— Ваша светлость! — окликнул его голос, который он уже не ожидал услышать.

Конрад в испуге оглянулся. Сзади к нему приближался Лендерт, живой и невредимый.

— Что-то горит, — сказал голландец.

Тогда Конрад заметил трепещущие над кладбищем отблески огня. Дым и гарь относило ветром, но шипение и треск были отчётливо слышны в тишине ночи. Над резко очерченными кронами деревьев временами, словно стаи светящихся мух, взмывали рои искр.

Конрад схватил Лендерта за руку.

— Слава Богу, ты жив! Я думал, что они тебя убили.

— Нет, ваша светлость. Их хозяин пристрелил слугу, который сломал ногу. Я-то успел спрятаться.

— Ты спас меня. Если бы не ты, они бы меня поймали. Их послала Гертруда фон Адельбург.

— Гертруда фон Адельбург? — озадаченно переспросил Лендерт.

— Да. Ты помнишь её? Это та красивая дама, которая недавно приезжала в Норденфельд.

— Я помню её, ваша светлость, но зачем ей преследовать вас?

— Она ведьма, Лендерт! Настоящая ведьма! Я видел, как она приехала на кладбище в сумерках, одна, и колдовала в часовне. Я следил за ней и не успел спрятаться. Гертруда заметила меня и погналась за мной. Мне кажется, она хотела меня убить, но я спрятался среди могил. Она уехала, но потом явились эти люди и начали меня искать. Лендерт, пойдём отсюда. Она не успокоится, пока не найдёт меня!

— А не причудилось ли вам, что это была именно Гертруда фон Адельбург? Ведьма может принять любой облик. Вы-то сами, ваша светлость, как очутились на кладбище?

Давно ожидая этого вопроса, Конрад не раздумывал над ответом:

— Я заблудился. Ужасно глупо. Пока ты разговаривал с Яном, я увидел зайчонка и подбил его камнем, но он всё-таки убежал. Я погнался за ним, но так и не поймал его и, вдобавок, не смог найти обратную дорогу. По-моему, все деревья в лесу одинаковые. Я думал, что возвращаюсь к карете, но, наверное, шёл в другую сторону…

Конрад дивился сам себе, настолько легко и непринуждённо сложилась у него эта история, будто кто-то подсказывал ему, что именно он должен говорить. Он привык скрывать свои мысли и намерения от окружающих, но одно дело умолчать о чём-то и совсем другое — на ходу выдумать достаточно правдоподобный рассказ, чтобы оправдаться перед человеком, который по твоей милости едва не погиб.

— Как же вы неосторожны, ваша светлость! — укоризненно проговорил Лендерт. — Мы ведь не в Норденфельде. Ну да ладно, будем надеяться, что наши беды позади.

Над деревьями кладбища взметнулся острый язык пламени. Конрад вздрогнул.

— Это горит часовня.

— Надо уходить отсюда, — сказал голландец, — иначе нас могут обвинить в поджоге. Держитесь за мой ремень, ваша светлость, будем выбираться с поля.

Лендерт шёл быстрым шагом. Казалось, будто колосья сами расступаются перед ним, покачивая колючими головами. Конрад с трудом поспевал за слугой, обеими руками придерживаясь за его широкий пояс. Идти так было легче, чем в одиночку.

Они направлялись к холмам и скоро очутились в их тени под прозрачно-чёрным пологом лиственного леса. Отсюда кладбище было видно лучше, чем с поля. Горела уже не только часовня. Вокруг неё занялись кусты. Ветер раздувал огонь. Какие-то тени метались на фоне пожара, но издали было трудно разглядеть, люди это или качающиеся на ветру растения.

Углубившись в лес, Конрад и Лендерт, наконец, позволили себе передышку.

— Что же нам теперь делать? — спросил Конрад. — Ты знаешь, в какую сторону идти?

— Да, ваша светлость, только это далеко. Угораздило же вас забрести чёрт-те куда! К утру, может быть, и доберёмся. Я договорился с Яном, что он и прочие будут ждать нас там же, где мы остановились днём, хотя это и опасно.

— Я так устал. — Конрад прислонился к покрытому мхом стволу дерева. — Пойдём медленнее.

В лесу было темно, хоть глаз выколи. Опасаясь заблудиться, Лендерт решил вернуться в поле и идти его краем.

Шли без отдыха. Лендерту казалось, что его ноги одеревенели, а в позвоночнике засел железный прут, не позволяющий ни согнуться, ни разогнуться. Конрад брёл сзади, то и дело оступаясь в темноте. Почувствовав, что он совсем обессилил, старик предложил ему остановиться и передохнуть, но мальчик не согласился:

— Если я сяду, то тут же усну, а нести меня тебе будет тяжело.

Близилось утро. Звёзды исчезли. Луна опустилась к самым вершинам холмов и скрылась за ними. Ветер стал холоднее. В сгустившемся предрассветном мраке выбрались на широкую дорогу.

— Теперь уже близко, — сказал Лендерт.

Конрад огляделся. По обеим сторонам дороги раскинулись поля, за ними чернели холмы. На фоне тёмного, будто обгорелого, неба угадывались башни Хелльштайна, похожие на узкие тени. Замок казался намного дальше, чем со стороны кладбища.

На глаза Конрада навернулись слёзы. После стольких мучений он был так же далёк от пана Мирослава, как и прошлым утром. Побег не удался, а главное, не оставалось ни малейшей надежды повторить его. Но печаль Конрада была мимолётной. Он слишком устал, чтобы думать о чём-либо, кроме отдыха.

Дорога углубилась в лес. Справа в темноте фыркнула лошадь. Лендерт взял мальчика за руку:

— Осторожно, ваша светлость, здесь тропинка.

— Как тут темно! Кусты… — Конрад резко отклонился, защищая ладонью лицо от веток, хватающих его за волосы и одежду.

— Эй, — негромко окликнул Лендерт. — Мы пришли.

Рядом послышался шорох, и Дингер спросил:

— Ну что, нашёлся ангелочек?

Конрада передёрнуло от звука этого хриплого разбойничьего голоса: он вновь ощутил себя пленником. Лендерт ободряюще сжал его руку.

— Нашёлся. Все здесь?

— Нет Яна. Вы же уходили вместе.

— Мы разминулись. Я думал, он вернулся обратно.

Голландец довёл Конрада до кареты и помог ему подняться в неё.

Внутри было темно и душно. Не снимая обуви, мальчик лёг на сиденье и поделился с Лендертом своим горем, которое старик счёл выдумкой:

— Я, кажется, нечаянно убил Лизи, но она так больно кусалась…

— Спите, ваша светлость, — голландец бережно подложил ему под голову бархатную подушку. — Лизи давно уже нет. Она убежала. В Зенене у вас будут другие собаки.

— Я не хочу в Зенен, — в полузабытьи прошептал Конрад. Погружаясь в дремоту, он слышал, как Лендерт выбрался из кареты, но уже не различил того, что голландец сказал Дингеру:

— Надо немедленно ехать. Не будем ждать Яна. Он догонит нас. Его Султан лучший из наших коней.

— Воля твоя, — возразил Дингер, — но как ты собираешься запрягать в такой темноте? Ты не позволил нам разжечь костёр, а вслепую мы даже лошадей не соберём. Они вон, разбрелись по всей поляне. Хоть так, хоть этак, а до утра с места не сдвинемся.

— Зажжём факелы, их у нас пять штук. — Лендерт понизил голос. — На земле здешнего пана оставаться опасно. Я тебе кое-что расскажу. Неподалёку отсюда, возле старого кладбища, на нас напали трое. По-моему, они очень хорошо знали, кого преследуют. С двоими я справился, но главарь удрал.

— Чёрт… А не кажется ли тебе, что наш ангелочек не на шутку осерчает, когда проснётся и увидит, что мы увозим его отсюда? Он ведь не просто так убежал от нас. У него здесь друг, который его ждёт, а теперь, вероятно, ищет и если найдёт, всем нам конец.

Лендерт не сомневался в этом. Он не верил Конраду, помня о человеке из Праги. Не был ли этот таинственный незнакомец среди тех троих?

— Где у нас факелы? — спросил Дингер.

— Два в карете, ещё три — в повозке. Погоди, я принесу, а ты буди наших бездельников. Здоровы они спать. С такой свитой мы и за год не доедем.

Как ни торопился Лендерт, на сборы ушло не мало времени. Пока отыскали и зажгли факелы, запрягли лошадей, свернули лагерь, лёг густой туман. В двух шагах всё тонуло в белесой мгле.

— Что-то нам не везёт, — мрачно заметил Дингер. — Видно, хозяин здешних мест не хочет отпускать гостей.

В этот миг совсем близко послышался топот скачущего галопом коня, и Ян на своём Султане ворвался на поляну так стремительно, словно за ним гнались духи леса.

— Эй! — крикнул он. — Надо уходить. Из Хелльштайна сюда направляется отряд человек в двадцать. Я ехал короткой дорогой и опередил их, но не намного.

— Как видишь, я был прав, — сказал Лендерт Дингеру.

Солдат презрительно хмыкнул.

— И ты надеешься с нашими колымагами уйти от верховых? Дорогу-то они знают лучше нас и едут налегке. Если хочешь спасти мальчика, садись с ним на любую из лошадей и скачи во весь дух, а мы уж потрясёмся следом. Пока эти разбойники нагонят нас да сообразят, что мы их перехитрили, ты будешь уже далеко.

Раздумывать было некогда, и Лендерт решился.

Ему не сразу удалось разбудить Конрада. Мальчик вскочил с испуганным криком.

— Тише, ваша светлость, это я, — Лендерт поднял его на руки и вынес из кареты.

Один из слуг подвёл лошадь.

— Султан резвее, но он не отдохнул, — сказал Дингер, придерживая её под уздцы, пока голландец усаживал в седло полусонного мальчика.

— Султан чересчур норовист, — возразил угрюмый хозяин кобылы. — Моя красавица потише и не так легка на ногу, зато вынослива. Она не подведёт.

Приторочив к седлу сумку с самыми необходимыми в пути вещами, Лендерт вскочил на кобылу. К его поясу был прикреплён тяжёлый кошель и охотничий кинжал в кожаных ножнах. За голенищем сапога торчал узкий нож. Пистолеты голландец оставил в карете. Дингер протянул ему факел.

— Возьми. В лесу ещё не скоро посветлеет: туман-то какой! Где мы встретимся?

— Не знаю. Думаю, что теперь только в Брно. Я нигде не собираюсь останавливаться. — Лендерт прикрыл полой своего плаща Конрада, которого бил озноб.

— Ну, с Богом, — Дингер хлопнул ладонью кобылку по крупу и похромал к карете, махнув рукой оставшемуся без лошади слуге, — а мы с тобой поедем, как важные господа, в экипаже, на вышитых подушках.

…Свет факела метался по стволам деревьев и растрёпанным веткам кустов, обступивших дорогу, словно войско невиданных чудовищ. Сидя впереди Лендерта, Конрад придерживался за лошадиную гриву. Было ясно, что их кто-то преследует, зачем иначе они бросили карету, слуг, вещи и мчались одни через лес.

Лошадь бежала ровной рысью. Лендерт не подгонял её. Для кобылы ноша была тяжеловата, к тому же темнота и туман делали быструю езду опасной.

Конрад с трудом заставлял себя сидеть прямо и не закрывать глаза. Всё тело у него ломило от усталости, тяжёлые веки опускались сами собой, голова клонилась к конской шее, но уснуть в седле он не мог, тем более что рядом, возле самого его лица, трепетало пламя.

— Куда мы едем? — превозмогая дремоту, спросил он.

— В Брно, ваша светлость, — коротко ответил слуга.

— А Дингер и остальные?

— Мы подождём их в городе.

— Почему мы их бросили? На нас кто-то напал?

Лендерт помедлил, обдумывая ответ. Ему не хотелось тревожить мальчика, но он подозревал, что дальнейший путь им придётся проделать вдвоём.

— Нет, ваша светлость. Я просто хотел поскорее добраться до большого города, чтобы вы смогли отдохнуть, а наш кортеж двигается слишком медленно, да и вам не нравится путешествовать в карете.

Конрад промолчал, так как ответ требовал от него слишком большого усилия. В действительности он предпочёл бы вернуться, утолить голод остатками дорожной провизии и уснуть на подушках кареты, чем скакать верхом через лес невесть куда.

Туман приглушал все звуки, и отдалённый стук подков сначала показался Лендерту стуком капель, падающих с листьев, но кобыла забеспокоилась и тихонько заржала. Впереди, довольно близко, раздалось ответное ржание. Лендерт придержал кобылу и прислушался. Одинокий путник явно не спешил. Скорее всего, это был какой-нибудь крестьянин, вставший спозаранок, чтобы к восходу солнца добраться до соседнего хутора. И всё же голландец предпочёл свернуть с дороги. Он не хотел, чтобы случайный проезжий увидел Конрада. Кобылка недовольно тряхнула головой. Она чуяла жеребца и стремилась к нему, но седок сдерживал её. Лендерт спешился и снял Конрада с лошади.

— Прячьтесь, ваша светлость. Быстрее!

Мальчик скрылся среди деревьев, а его слуга взял кобылу под уздцы и неторопливо пошёл навстречу путнику, светя перед собой факелом.

В густой молочно-белой пелене обозначился тёмный силуэт всадника, и Лендерт не пожалел о своей осторожности. Блеснула дорогая сбруя. Всадник приближался шагом. Он был один. Лендерт отвёл кобылу на обочину, уступая ему дорогу. В тумане, придающем нереальность предметам, человек и конь казались одним существом, созданным из чёрного, бурого, коричневого дыма, в котором временами вспыхивали золотые и серебряные искры.

Крупный караковый жеребец дико всхрапнул. Его морда с оскаленными зубами нависла над голландцем. Всадник натянул поводья. Было ясно, что он принадлежит к знати, хотя и путешествует без слуг. Его гибкая фигура и продолговатое, аристократически бледное лицо с правильными чертами могли бы привлечь внимание самых взыскательных ценительниц мужской красоты. Тёмные волнистые волосы, струящиеся из-под шляпы, почти сливались со складками слегка откинутого чёрного плаща, открывающего замысловатую вышивку бархатного коричневого камзола и серебряную пряжку широкого пояса.

Лендерт смотрел на путника, испытывая неприятное ощущение, которое возникает, когда рядом слышится шелест змеи. При тёмно-русых, почти чёрных волосах у того были холодные ярко-синие глаза. Человек казался знакомым. Лендерт почтительно поклонился ему и внезапно сообразил, что стоит перед владельцем Хелльштайна. Скрыться в тумане было бы не трудно, но старик не хотел бросать кобылу. Пан Мирослав сдерживал своего злобно фыркающего каракового зверя и внимательно разглядывал голландца.

— Стало быть, верные псы моего соседа барона Норденфельда начали разбегаться, — с непонятным удовлетворением произнёс он по-немецки без тени славянского акцента. — Куда же ты направляешься, старик? Не в Прагу ли?

— Нет, ваша милость, в Брно.

На поясе у Лендерта висел кинжал. Всего миг потребовался бы для того, чтобы выхватить его и метнуть, но что-то удерживало голландца, словно владелец Хелльштайна был заговорён.

— Ты много лет служил Норденфельдам, — сказал пан Мирослав. — Не хочешь ли теперь послужить мне? Ты на моей земле. Я мог бы убить тебя, но мне нужен хороший слуга.

— Я никогда не отказывался от службы, ваша милость. — Лендерт растерялся, не зная, как поступить. Он не был готов к такому разговору.

Видя его замешательство, Мирослав усмехнулся.

— Моим слугам живётся неплохо. Я редко пытаю, но вешаю сразу, если заподозрю, что мой дворовый пёс берёт подачку из чужих рук. В этом я строже Норденфельда. А кто мне верен, на судьбу не жалуется.

Лендерт оглянулся, услышав позади себя шорох ветвей. На дорогу выбежал Конрад и опрометью бросился к Мирославу.

— Ваша светлость! — крикнул голландец, но мальчик уже был рядом с всадником. Наклонившись, тот легко подхватил его, усадил перед собой и дал коню шпоры. Могучий жеребец рванулся вперёд, едва не смяв Лендерта.

Слуга вскочил в седло и ринулся следом. Это была безумная, бешеная скачка. Кобыла проявила неожиданную резвость. Она мчалась за жеребцом, отставая от него не больше чем на длину его хвоста. Старик нещадно нахлёстывал её. Метнуть кинжал он по-прежнему не решался: Мирослав, падая, увлёк бы за собой Конрада. Единственное, что можно было сделать, это настичь похитителя, убить его ударом в спину и попытаться на всём скаку перетащить мальчика со спины жеребца на спину кобылы. Лендерт отважился бы на такой рискованный трюк, но у его лошади не хватало сил догнать каракового чёрта. Если бы на её месте был Султан!

Мирослав и Конрад молчали, но старик чувствовал, как они оба напряжены. Он преследовал их, с горечью понимая, что его любимец одержал над ним верх и теперь молит Бога о том, чтобы конь Мирослава оказался достаточно резвым. Они скакали навстречу кортежу, и Лендерт надеялся, что Дингер и Ян перехватят похитителя. Казалось странным, что с Мирославом нет даже слуги. У здешней знати не были в моде утренние верховые прогулки в одиночестве.

Лесная дорога повернула влево, и вдруг сквозь топот яростной скачки стали слышны другие звуки: голоса и грубый смех множества людей, конский храп и сердитое ржание, скрип кожи и позвякивание металла, словно впереди поджидал вооружённый отряд.

Ещё поворот, и Лендерт увидел кортеж. Карета стояла посреди дороги, окружённая всадниками на сытых холёных лошадях. Ян со связанными руками сидел в повозке рядом с возницей.

Двое или трое развернули лошадей и поскакали навстречу Мирославу, на ходу вынимая сабли. Взмахом руки пан остановил своих слуг и насмешливо обернулся к Лендерту:

— Ну что, старик, моя взяла? Дерзкий же ты! Ладно, я тебя прощаю. Хороший слуга жизнь отдаст за своего господина. Но здесь хозяин я, а не Норденфельд, и будет по моей воле. Сын моего друга Герхарда у меня в гостях. Мы едем в Хелльштайн.

Лендерт взглянул на Конрада. Тот сидел с закрытыми глазами, но вид у него был не испуганный, а усталый. Маленький ангел торжествовал победу.

— Светелко! — крикнул Мирослав.

От группы всадников отделился красивый черноволосый парень на вороном коне и подъехал к своему пану.

— Скачи в Хелльштайн, — приказал Мирослав. — Пусть там готовятся к нашему приезду. Моего гостя должны встретить хлебом-солью.

Конрад вздохнул, принимая более удобное положение. На Лендерта он по-прежнему не смотрел.

— Развязать! — бросил Мирослав, кивнув на Яна.

Двое слуг тут же кинулись выполнять приказание. Освобождённый от пут Ян почтительно поблагодарил владельца Хелльштайна.

— Я поеду в карете? — тихо спросил Конрад, надеясь, что пан Мирослав ответит "нет".

— Да, ваша светлость, — сказал Мирослав. — И ваши слуги последуют за вами, а я с моими людьми буду сопровождать ваш кортеж.