Глава 13 Озеро

Конрад не предполагал, что возвращение в Норденфельд станет для него мучительным испытанием.

Первый день прошёл более или менее удачно. Погода была хорошая, светило солнце, и лес улыбался путникам. Они позавтракали тем, что Дингер успел захватить в дорогу, и выспались, расстелив на солнечной лужайке плед.

Ближе к вечеру тронулись в путь. Ехали всю ночь, минуя встречные селения. На тёмном тракте было пусто и жутко. Луна едва виднелась сквозь облака. Сидя впереди Дингера, Конрад держался за луку седла. Он старался не докучать слуге и как можно меньше напоминать о себе, но чем ближе к утру, тем труднее ему было бороться с усталостью, руки немели от напряжения и холода, спину пронизывала боль. Чувствуя, что он слабеет, Дингер останавливался, спускал его на землю, и некоторое время они шли пешком, а Султан плёлся следом, отдыхая от своих седоков.

Когда небо на востоке посветлело, свернули в лес и остановились на отдых возле ручья. Дингер снял с Султана седло и узду, дал усталому коню вволю напиться, стреножил его и пустил пастись. Взглянув на притихшего мальчика, старик ухмыльнулся. Тот дрожал от холода, сидя на брошенном на землю седле и кутаясь в плед.

— Знаете, ваша светлость, как легче всего согреться, когда и шерстяная накидка не помогает? Надо пройтись по лесу, набрать веток и разжечь костёр, а не ждать, пока за вас это сделает кто-то другой.

Конрад безропотно встал и побрёл за хворостом. Дингер покачал головой, дивясь странному повороту судьбы. Кто бы подумал, что наследник Норденфельда будет слушаться его больше, чем родного отца. Герхард не подозревает, что самый нелюбимый из его слуг держит сейчас в руках судьбу его рода. Но Конрад совсем не похож на Норденфельдов. Он умнее. Будь он другим, Дингер не поехал бы за ним в Прагу.

…Конрад наклонился за длинной веткой, лежащей вдоль ручья, и отпрянул, тряхнув головой. В лицо ему метнулся рой ослепительных красных искр. Пошатнувшись, мальчик опустился на прибрежные камни. Под деревьями было темно, как глубокой ночью, ручей грохотал, словно горная река.

— Ну-ка малыш, пей.

Конрад сделал глоток и ощутил горячую сладость. Сидя на корточках, Дингер держал у его губ флягу с вином. С чего бы это он так расщедрился? С прошлого утра не давал ни кусочка хлеба, экономил на сегодняшний день. Конрад и не просил. Не пристало сыну барона Норденфельда выпрашивать еду у слуги.

— Эх ты, цыплёнок, — ласково сказал Дингер. — Какой из тебя путешественник. Ладно, не буду я тебя мучить. Лежи, я сам справлюсь с костром.

Неподалёку с шелестом качнулась ветка. Дингер сделал предостерегающий жест: "Молчи!" Конрад замер. Он решил, что люди Мирослава всё-таки настигли их. Старик поднял камень и с силой метнул его. На другом берегу ручья кто-то сдавленно пискнул, зашуршала трава. Прыжком перемахнув через ручей, слуга схватил и прижал к земле какое-то существо. Послышался глухой удар, и Дингер встал, держа за задние лапы молодого зайца.

— Радуйтесь, ваша светлость, с обедом нам повезло.

Костёр развели на дне оврага. Дингер освежевал зайца и поджарил его над пламенем. Запивали мясо вином и водой из ручья. Конрад придвигался всё ближе к костру и едва не лез в огонь, но никак не мог согреться. Его лихорадило. Старик с беспокойством поглядывал на него. Не хватало, чтобы мальчишка заболел.

Насытившись, Конрад прильнул к слуге и закрыл глаза.

— Спасибо, что вернулся за мной и не бросил меня. Без тебя я бы умер.

Дингер даже поперхнулся от изумления. И это говорит один из Норденфельдов?! Австриец лёг и обнял его, пытаясь согреть. Под рукавом атласной рубашки мальчика прощупывалось что-то твёрдое.

— Что там, ваша светлость?

Конрад молча задрал рукав. Левую руку его чуть ниже локтя опоясывал тяжёлый браслет чужеземной работы, сделанный из серебра и самоцветных камней.

Дингер привстал от изумления.

— Господи! Откуда это у вас?

Конрад улыбнулся его испугу.

— Красивая штука, правда? Подарок Феррары. А ты подумал, что я обокрал Мирослава? Нет, из его проклятого дома я бы ничего не взял. Феррара подарил мне это ещё в Хелльштайне, когда мы вместе рассматривали его драгоценности. Он ювелир. У него целая шкатулка всяких украшений.

— И он показывал их вам? Зачем?

— Не знаю. По-моему, ему было так же скучно, как и мне. Он радовался, когда я приходил к нему. Мы обедали и ужинали вместе. Он рассказывал о своих путешествиях и камнях. У него есть кольцо с морионом. Оно мне очень понравилось. Если бы я мог, то украл бы его…

— Бог с вами, сударь, стоит ли губить свою душу ради безделушки? Обнимите-ка меня покрепче. Руки у вас совсем холодные. Что же это вы никак не согреетесь? Ведь не зима…

Постепенно мальчик перестал дрожать и крепко уснул. Задремал и Дингер, но сон его был чутким. В тревожном шуме леса ему слышались шаги и голоса. Просыпаясь от малейшего шороха, он прислушивался. По временам с дороги доносился топот и грохот тяжёлых повозок. Султан настораживался, но молчал, за что Дингер был ему очень благодарен. Конь точно понимал, что его хозяева избегают встречи с другими людьми.

Возвращение в Норденфельд радовало Дингера не больше, чем арестованного — дорога в тюрьму. Он почти не сомневался в том, что Герхард выместит на нём потерю кареты, вещей и слуг. Но деваться было некуда. Дело шло к зиме. Везти Конрада в Баварию верхом, без охраны и почти без денег по лесным дорогам, кишащим всяким сбродом, решился бы только сумасшедший.

"Бог с тобой, малыш, ради тебя повидаюсь с твоим папашей, чёрт бы его взял", — думал Дингер, любуясь спящим мальчиком. При светлых волосах и молочно-белой коже брови у Конрада были тёмными и красиво очерченными, а ресницы длинными и пушистыми, отчего лицо казалось по-девичьи нежным. На щеках играл яркий румянец. И чего нужно старому идиоту Герхарду? Иметь красивого, доброго, умного сына и не ценить своего счастья — значит, гневить Бога. Вот и расплата. Мирослав, конечно, давно ждал случая похитить младшего Норденфельда и не оставит своей затеи. Только зачем ему мальчик? Усыновить его он не сможет. Отомстить барону? Это вернее.

Во второй половине дня похолодало. Солнце скрылось в облаках.

Конрад проснулся и подсел к угасшему костру. Угли были ещё горячими. Бросив на них охапку сухих листьев, мальчик наблюдал, как разгорается огонь.

— Замёрзли, ваша светлость? — спросил Дингер.

Конрад мрачно кивнул. Он чувствовал недомогание, ломоту во всём теле. Слуга встал и накинул ему на плечи плед.

— Будете есть? Вам бы не помешало подкрепиться в дорогу.

Жареное без соли и давно остывшее мясо было жёстким и невкусным. Конрад с трудом осилил пару кусочков. Дингер уступил ему оставшийся от завтрака ломоть хлеба.

— Всё, ваша светлость, больше у нас ничего нет, так что придётся поголодать до тех пор, пока не доберёмся до какого-нибудь жилья.

— Мы съели целого зайца? — удивился Конрад.

Дингер усмехнулся.

— Конечно. А вы и не заметили?

Конрад лёг возле огня, подложив руку под голову. Его клонило в сон.

— Надо бы нам ехать, ваша светлость, — сказал Дингер. — Вы уж постарайтесь не заснуть, пока я буду седлать Султана.

Морщась от дыма, Конрад наблюдал за тем, как ловко слуга управлялся с норовистым жеребцом.

Зачем возвращаться в Норденфельд? Ведь можно уехать куда угодно, жить бедно, занимаясь каким-нибудь ремеслом. Интересно, что умеет делать Дингер? Он был наёмным солдатом. Герхард не любил его за злой язык и непокорный нрав, но Дингер оказался вернее и надёжнее других его слуг. Сможет ли барон оценить его преданность и храбрость? Что если он прикажет повесить Дингера?

Конрад не был уверен в том, что и его самого отец не запрёт в наказание за потерянную карету и кортеж. И опять потянутся мучительные бесконечно долгие дни на хлебе и воде, в молитвах и скучных беседах с капелланом.

— Дингер, я не хочу в Норденфельд! Поедем в Баварию или куда-нибудь ещё. Ты найдёшь работу, а я буду помогать тебе. Я ненавижу Герхарда так же, как и ты. Не нужно мне его проклятое наследство. Оно мне всё равно не достанется: Герхард сживёт меня со света.

Дингер хмыкнул.

— Фантазёр вы, ваша светлость, но поедем мы с вами не в Баварию, а в Норденфельд, к вашему отцу. А чтобы он не наказал ни вас, ни меня, придумаем историю о том, как вас похитили разбойники. Только пана Мирослава приплетать не будем. Незачем ссорить старых друзей. Можете быть уверены, что барон больше никуда вас от себя не отпустит.

— Я не поеду домой! — закричал Конрад. — Лучше нищенствовать или грабить путников на дорогах!

Дингер поднял разгневанного, отбивающегося мальчишку и ловко усадил его в седло.

— Лет через десять, когда я состарюсь и умру, вот тогда вы оседлаете горячего скакуна и выедете на большую дорогу с ножом в зубах и пистолетами за поясом. Пока же я для вас и друг, и советчик, и защитник, так что придётся вам слушаться меня и соглашаться со всем, что я говорю. А скажу я вам вот что: грабить путников грешно, сударь, особенно если вы сами странствуете не по своей воле, полагаясь на милость Божью. А уж тем более, если вы дворянского сословия. Разбойников вешают. Стыдно вам будет оказаться на виселице вместе с ворами и бродягами.

— Меня не повесят, — возразил Конрад. — Я ведь не какой-нибудь вонючий крестьянин. Если уж меня схватят, то отрубят мне голову. Жан Майен рассказывал мне, как казнили одного дворянина в Париже.

— Так то было в Париже, а мы с вами живём в Моравии. Здесь нравы погрубее и способы дознания пожёстче. С вашим-то здоровьем в тюрьме не выжить. Вы и до эшафота не дотянете.

Взяв Султана под уздцы, Дингер повёл его вдоль оврага. По лесу двигались медленно. Конрад пригнулся к лошадиной шее, защищая лицо от веток. Слева в полусотне шагов проходила дорога. К вечеру она почти опустела.

В сумерках Дингер вывел Султана на тракт и вскочил в седло. Обняв мальчика, слуга почувствовал, что у него сильный жар. Небогатый опыт общения с детьми подсказывал Дингеру, что простуда, которую сам он легко перенёс бы на ногах, может погубить Конрада. "Чем же тебя лечить, цыплёнок? Вино и то у нас закончилось".

Дингер не был уверен, что в первом же селе, где им придётся сделать остановку, они не встретятся со своими преследователями, которые, вполне вероятно, обогнали их и теперь ехали впереди. Временами он придерживал коня и прислушивался к вечерней тишине. Дорога была пуста, но не стоило доверять её безмолвию.

Поздним вечером ветер донёс запах дыма. Скоро стал слышен лай собак. В темноте замерцали огоньки небольшого селения. У крайнего дома Дингер остановил Султана, постучал в ворота и попросился на ночлег. Хозяева готовились ко сну. Тем не менее, они пустили путников в дом.

Дингер не решился выдать Конрада за своего сына. Слишком заметно было различие между ними. Пожилая хозяйка удивилась, взглянув на мальчика. Его одежда, перепачканная землёй и кровью, была сшита из дорогих тканей, каких здесь никто не носил. Дингер тут же выдумал историю о том, как нищие ограбили их на лесной дороге, а вдобавок отняли вторую лошадь, на которой ехал его маленький господин. Хозяева охотно поверили в эту сказку, поскольку за ночлег гости заплатили. Хозяйка напоила Конрада горячим молоком и отваром целебных трав, нашла для него ношеную, но вполне приличную одежду, а его вещи пообещала выстирать и заштопать утром.

Увидев Конрада не в шёлке и кружевах, а в простом крестьянском костюме, Дингер хихикнул:

— Вы просто вылитый пастушок, ваша светлость. Вам бы в руки кнутик, и все здешние коровы пойдут за вами до самого Норденфельда.

Конрад не обиделся. Сердиться на Дингера он не мог.

Султана привязали за домом так, что с улицы его не было видно. Хозяева хотели разместить путников порознь, но мальчик ни в какую не соглашался расставаться со слугой даже на несколько часов. Пришлось устроить обоих в чулане под лестницей.

Ночь прошла беспокойно. Конрад метался на постели. Ему было жарко и душно, он просил пить. Дингер оценил предусмотрительность хозяйки, оставившей им на ночь кружку воды. Он давал мальчику по глотку, чтобы смочить рот и горло.

К утру Конраду стало легче. Он уснул. Дингер упросил хозяев позволить им остаться на пару дней и в качестве платы взялся чинить кровлю над коровником. Работы было много, и хозяин охотно переложил её на гостя.

С крыши коровника просматривалась лишь небольшая часть улицы за оградой дома, поэтому Дингер не заметил, как к воротам подъехал всадник. Услышав во дворе голоса, слуга насторожился: один из них показался ему знакомым. Феррара! Ювелир въехал во двор верхом на гнедой лошади. Хуже всего было то, что он увидел Дингера и кивнул ему. Приезжего окружили хозяйские дети. Он спешился и передал поводья старшему мальчику. Дингер спрыгнул с крыши коровника, едва не вывихнув ту же ногу, которую подвернул на ячменном поле.

— Осторожно, — сказал Феррара. — Его светлость не простит мне, если из-за меня вы станете калекой. Кстати, надеюсь, он с вами?

— Он болен, сударь, — хрипло ответил Дингер. — Его нельзя тревожить.

— Так я и предполагал, поэтому приехал один. Мне ясна причина, по которой его светлость возвращается домой. Я на вашей стороне и хочу вам помочь. Повремените с отъездом. Если сейчас вы выйдете на улицу, вас тут же заметят слуги нашего общего знакомого. Их трое. Они остановились через два дома отсюда. Им приказано перехватить вас на границе владений барона Норденфельда, поэтому они спешат и не задержатся здесь. Пусть едут впереди, а вам торопиться некуда. Вы позволите мне побеседовать с его светлостью?

— Он спит.

— Я должен взглянуть на него. В этой глуши вы не найдёте хорошего лекаря, а я немного разбираюсь в медицине и могу быть полезен.

— Без лекаря мы обойдёмся. Малыш устал и слегка простужен. Всё, что ему надо, это отдохнуть и отоспаться в тепле. Увидев вас, он испугается.

— Надеюсь, что нет. Его светлость доверяет мне. Я пытался вступиться за него, но мы оба находились в чужом доме, и от меня мало что зависело.

— Вы так настойчивы, сударь, что вам трудно отказать, — с недоброй усмешкой заметил Дингер. — Не даром в Хелльштайне говорили, что вы колдун.

— Люди говорят много глупостей. — Феррара покосился на хозяйских детей. — Но сейчас я имею дело со здравомыслящим человеком, который, вдобавок, предан своим господам. Подумайте, Дингер, куда вы направитесь? Даже если вы благополучно доберётесь до Норденфельда, тот, кто преследует вас, не оставит попыток выкрасть мальчика. Человек он богатый и влиятельный и привык к тому, что его прихоти исполняются. Не известно, сможет ли барон защитить своего наследника. Я в ваших краях проездом, и меня не интересуют распри между здешними господами, но я не могу остаться в стороне, зная, что опасность угрожает ребёнку. Моё предложение таково. Я направляюсь в Вену. В моей карете хватит места для его светлости. Вас, Дингер, я нанимаю охранником и плачу вам жалование, как и другим своим людям. Барону Норденфельду я напишу обо всём, что произошло. Если он дорожит сыном, то приедет за ним в Вену и обратится за помощью к императору. Иной возможности избавить Конрада от его преследователя я не вижу. Решайте. Судьба ваших господ зависит от вас.

Дингер пожал плечами.

— Я слуга. Пусть решает Конрад. Будь я его отцом, с ним не случилось бы беды. Барон Герхард фон Норденфельд человек особенный. Поладить с ним трудно. Вы, сударь, очень рискуете, вмешиваясь в его дела. Вашей доброты он не поймёт. Впрочем, как угодно. Если Конрад согласится ехать с вами, то и мне придётся.

— Я поеду.

Дингер обернулся. Конрад стоял в дверях дома, придерживаясь за притолоку.

— Господин Феррара, вы хотели видеть меня?

— Зачем вы встали, ваша светлость? — Феррара подошёл к мальчику и услужливо поддержал его под локоть, хотя Конрад явно не нуждался в такой заботе. За его спиной в дверном проёме появилась младшая дочь хозяев — миленькая большеглазая девчушка лет семи — восьми.

— Куда ты ушёл? Мы с тобой ещё не договорили… ой! — она попятилась, зажав рот ладонью и с удивлением глядя на Феррару.

Мать выбежала вслед за дочерью, отвесила ей подзатыльник и увела в глубину дома, провожаемая улыбками мужчин. Дети бросились врассыпную, опасаясь, что им тоже достанется за любопытство. Только старший мальчик остался во дворе, держа под уздцы коня Феррары.

Из коровника вышел хозяин дома и с хмурым видом приблизился к гостям.

— Вот что, господа. У меня не постоялый двор. Если вам надо поговорить именно здесь, а не на улице, неплохо было бы спросить моего разрешения, как вы думаете?

— Едем прямо сейчас, — сказал Конрад Ферраре. — Дингер, седлай Султана!

— Ну нет, ваша светлость, — возразил слуга. — Пока вы не выздоровеете, никуда я с вами не поеду. С меня хватит ваших обмороков. Я тут подвизался крышу чинить. За день надеюсь управиться, вот после этого и поедем.

— Прежде чем спорить, надо бы узнать у хозяев, согласятся ли они приютить нас до утра, — благоразумно заметил ювелир.

— Я-то соглашусь, — сказал хозяин, — но кормить ваших лошадей мне нечем, да и вас, господа, тоже.

Феррара снисходительно кивнул.

— Хорошо. Ни меня, ни мою лошадь кормить не придётся. Я остановлюсь в корчме, а с этими господами будьте любезны и обходительны. Я заплачу вам столько, сколько потребуется, чтобы ни они сами, ни их лошадь не голодали, но прежде мне необходимо побеседовать с его светлостью наедине, и не во дворе, а в доме.

Хозяин с сомнением глянул на Конрада. Мальчик держался очень уверенно и даже в деревенской одежде выглядел так, что почтительность, с которой к нему обращались мужчины, не казалась фальшью.

— Что ж, в доме, так в доме, только про плату не забудьте.

— Простолюдины в этой стране удивительно невоспитанны и неприветливы, — сказал Феррара Конраду, когда они остались вдвоём в каморке под лестницей. — Я думал, что их дурное отношение распространяется только на иностранцев, но очевидно, здесь вообще не любят путешественников. Неужели вы провели ночь в этом чулане?!

— Мне было удобно, — кротко возразил Конрад. Беседу Феррары с Дингером он услышал благодаря хозяйской дочери. Это она разбудила его и позвала к окну. Он сразу поверил в то, что Феррара хочет ему помочь, и не собирался упускать эту возможность.

Присматриваясь к Конраду, Феррара не замечал у него признаков тяжёлой болезни. Мальчик, безусловно, был нездоров и утомлён дорогой, но лёгкая простуда и слабость не угрожали его жизни.

— Готовы ли вы, ваша светлость, к долгому и серьёзному разговору? Мне необходимо рассказать вам то, о чём вы могли узнать ещё в Праге от вашего отца, если бы он прислушался к моему совету, и посвятил вас в свои планы.

Феррара увидел, как при слове "отец" по лицу мальчика скользнула тень отвращения и страха.

— Я выслушаю вас, сударь, — произнёс Конрад, силясь выдержать светский тон.

Его аристократизм нравился ювелиру. Стоило ли лгать этому ребёнку?

Терпеливо, со всеми подробностями Феррара рассказал ему о замысле пана Мирослава. Конрад выслушал с бесстрастным, равнодушным выражением, словно всё это касалось не его, а кого-то ему незнакомого.

— Вы можете принять мою помощь и отправиться со мной в Вену. Император защитит вас от посягательств безумца. Но стоит ли отвергать удачу, посланную самой судьбой? У вашей светлости есть шанс стать наследником богатого и знатного вельможи, который будет содержать вас, но видеться с ним вам не придётся до совершеннолетия. Жизнь вашего благодетеля, как вы сами могли убедиться, полна излишеств и страстей, дурно влияющих на его здоровье, и вполне вероятно, что поблагодарить его за любовь и заботу вам удастся только на небесах.

— Мирослав не отец мне, — сказал Конрад, когда ювелир окончил свою речь в защиту сумасбродного моравского пана. — Я сын барона Герхарда Норденфельда, но мой отец не желает видеть меня и очень рассердится, если узнает, что я не доехал до Баварии, потерял карету и всех слуг, кроме Дингера, которого он не выносит. Я боюсь возвращаться домой. Герхард очень жесток. Я не знаю, что он сделает со мной, но Дингера, вернее всего, в живых не оставит.

— Чем же провинился этот слуга, если даже после того как он спас вас от похитителя и заботился о вас в пути, вы уверены, что барон фон Норденфельд не смягчится?

Феррара не ждал честного ответа на свой вопрос, но Конрад не солгал:

— Дингер был самым непослушным и упрямым из наших слуг. Однажды мой отец приказал его высечь, и с тех пор они ненавидят друг друга. Барон давно хотел избавиться от Дингера, поэтому и отправил его со мной. Не представляю, что будет, когда мы вернёмся в Норденфельд вдвоём…

— До этого ещё так далеко, ваша светлость. Прежде мы с вами поедем в Австрию. Путь туда неблизкий. У вас будет время решить, стоит ли вам возвращаться к отцу или принять помощь благодетеля и отправиться со мной в Амстердам… Доверяете ли вы мне, ваша светлость?

— Да. Вы и вправду хотите нанять моего Дингера?

— Конечно. Его смелость и надёжность не вызывают сомнений. Он владеет оружием и не боится риска… Ладно, ваша светлость, пожалуй, я пойду, иначе мои спутники, чего доброго, начнут меня искать и забредут сюда. Завтра я навещу вас, и если вы будете в состоянии, то ближе к вечеру мы выедем.

Феррара встал и поклонился. В этот миг Конрад понял, как не хочет его отпускать. Было ли это озарение или откровение свыше, но маленький Норденфельд внезапно осознал, что его будущее, пока неясное и тревожное, зависит не от глупого и жестокого отца, не от взбалмошного пана Мирослава и не от Дингера, а именно от Феррары.

— Погодите, сударь!

Ювелир остановился и обернулся, вопросительно приподняв брови.

— Я поеду в Амстердам, — быстро, словно боясь пожалеть о сказанном, произнёс Конрад.

Феррара кивнул с сочувственной улыбкой.

— Не стоит принимать поспешных решений, ваша светлость. Вы можете вскоре раскаяться в своём выборе, ведь речь идёт о вашей дальнейшей жизни. Вам придётся не только отказаться от родного отца, забыть дом, в котором вы родились, своё прошлое, людей, с ним связанных, и имя, которое носите сейчас, но, что будет ничуть не легче, стать совершенно иным человеком.

— Моё имя дала мне мать, и я не откажусь от него.

— Увы, ваша светлость, это необходимо, ибо мальчика, которым вы станете, зовут иначе, чем вас.

— Как же его зовут?

— Дейк ван Бёйтенхаус.

Конрад поморщился.

— Не думал, что на свете бывают такие дурацкие имена. Как он выглядит, этот Дейк?

— Он старше вашей светлости на четыре года. У него тёмные волосы и зелёные глаза, но вскоре он примет ваш облик.

— Что будет с Дейком, когда я приеду в Амстердам?

— Об этом не беспокойтесь. Думайте о том, что голландский мальчик никогда бы не смог стать владельцем Хелльштайна, так как исповедует протестантскую веру. К тому же он, как я уже говорил вам, всего лишь пасынок пана Мирослава и имеет не больше прав на наследство, чем вы. Отдыхайте, ваша светлость, и постарайтесь выздороветь до завтрашнего дня.

Выздоровел Конрад очень скоро из-за младшей дочери хозяев. Неугомонная девчонка пользовалась каждой свободной минутой, чтобы заглянуть к нему и поболтать. Гость настолько очаровал маленькую проказницу, что ни окрики и угрозы матери, ни подзатыльники старших сестёр не пугали её, и к вечеру она так замучила его, что он был готов ночевать на улице. Когда утром явился Феррара, Конрад едва не бросился ему на шею.

— Едем немедленно!

Дингер покачал головой.

— А вы уже всё решили за меня, ваша светлость?

Конрад с умильной улыбкой погладил его по руке:

— Не сердись. Я решил за нас обоих, я ведь твой господин и должен заботиться о тебе.

— Вот как вы заговорили, сударь! — удивился слуга. — А если я сбегу от вас в дороге?

Конрад внимательно взглянул на него, точно пытаясь угадать, шутит он или говорит серьёзно.

— Нет, ты не убежишь. Ты уже пытался бросить меня, но вернулся. Без меня тебе скучно и одиноко.

Выехали около полудня: Феррара на своём гнедом, Дингер и Конрад на Султане. Для Дингера явилось неожиданностью то, что им пришлось возвращаться в Прагу. Феррара успокоил его:

— Вам нечего бояться. Прага большой город, и едва ли вы встретитесь там с паном Мирославом. Он не ждёт вашего возвращения. Его люди сейчас направляются в Норденфельд, поэтому для вас безопаснее всего отправиться в противоположную сторону. Я еду в Прагу по необходимости. Там остались мои слуги, вещи и карета. Оттуда мы поедем в Австрию другой дорогой.

Возвращение затянулось на целую неделю из-за дождя, который пришлось пережидать двое суток в придорожной корчме в каком-то хуторе, название которого Конрад даже не пытался запомнить. Было скучно. Время тянулось долго. Ночевали втроём в тесной каморке, пропахшей мышами и сыростью. Конрад грустил. Дингер сердился на него и общался с ним только по необходимости. Феррара держался с обоими очень любезно, с Конрадом даже ласково, и заплатил Дингеру жалование вперёд.

Когда дождь прекратился, тронулись в путь. Феррара не спешил и часто останавливался, давая передышку своим спутникам, в основном младшему. Дингер возмущался: ехать, так ехать! Его дурное настроение и мрачный вид раздражали и тревожили Конрада. "Я боюсь, что Дингер сбежит", — однажды пожаловался он Ферраре. Ювелир улыбнулся: "Не думайте об этом, ваша светлость. Если он не покинул вас до сих пор, то теперь ему и вовсе нет смысла бежать. Деньги, которые я плачу ему, он не заработает на другой службе".

В Праге Феррара снял для своих спутников комнату на постоялом дворе и расстался с ними, пообещав вернуться через два-три дня.

Чувствуя свою вину перед слугой, Конрад старался не докучать ему. Они почти не разговаривали. Дингер надолго покидал своего маленького хозяина ради общества других постояльцев, с которыми мог выпить пива и поиграть в кости. Конрад целыми днями просиживал один в неуютной холодной комнате. Одет он был слишком легко для осени, а дни стояли пасмурные, промозглые. Забираясь в постель, он кое-как согревался. От безделья и скуки в голову ему лезла всякая чепуха. Его волновало долгое отсутствие Феррары. Он боялся, что ювелир передумал и уехал один.

Конрад мечтал о Голландии. Благодаря рассказам Лендерта, эта далёкая страна была ему ближе и намного интереснее, чем Австрия, центр великой державы — Священной Римской Империи Германской Нации, в состав которой входили Чехия и Моравия. Он боялся покидать родные края ради отъезда в Баварию, но Амстердам сиял в его воображении, окружённый мистическим ореолом. Все земные пути сходились в этом городе. Все радости и надежды были связаны с ним. Там исполнялись самые противоречивые желания. Туда уводили самые смелые мечты. Там шумело море. Одно только это могло заставить Конрада отказаться от всего, связанного с его нынешним существованием и ехать за тридевять земель с едва знакомым человеком. Страх был, но он растворялся в фантастических картинах будущего в чужом городе под чужим именем.

Конрад пытался представить себя голландским мальчиком, которого обманчивая судьба возвысила до статуса наследника старинного чешского рода, а теперь намеревалась лишить всего, быть может, и жизни. Суждено ли им встретиться там, в Амстердаме? Конрад не хотел этой встречи и знал, что будет стараться избежать её. Мысли о ней тревожили его. Он впервые осознал себя злодеем. Прежде у него не было ни времени, ни повода для размышлений о своих душевных качествах. Ему никогда не приходило в голову осуждать себя за жестокость и бессердечие. Он был бы возмущён несправедливостью, если бы узнал, что многие считают его вспыльчивым и скорым на расправу. Самому себе он казался добрым и терпеливым, даже кротким, так как порой ему удавалось сдержать вспышку ярости или промолчать, когда злые язвительные слова рвались с языка.

Наконец возвратился Феррара. Когда он вошёл, Конрад лежал в постели одетый и читал толстую книгу "История Богемии", которую Дингер приобрёл накануне у проигравшегося в карты студента Пражского университета. Книга была написана на верхненемецком и снабжена большим количеством гравюр. Феррара попросил разрешения взглянуть на этот монументальный труд.

— Неужели вашей светлости интересно то, что происходило так давно?

— Кое-что интересно. Когда у меня много свободного времени, я обычно читаю священное писание. — Конрад промолчал о стихах, помня, как Герхард презирал его увлечение куртуазной поэзией.

— Здесь говорится о ваших высокородных родственниках, — как бы невзначай заметил Феррара, возвращая мальчику книгу. — Посмотрите четвёртую главу.

Ювелир достиг своей цели: ему удалось заставить маленького ханжу удивиться.

— Странно… Я не заметил. Где именно?

— В той части, где речь идёт о первых властителях Бранденбурга, когда это было ещё маркграфство. Помнится, ваш отец как-то упомянул о том, что один из его предков по материнской линии состоял в близком родстве с маркграфами Бранденбургскими.

Лучшего довода в пользу пана Мирослава нельзя было придумать. Последние сомнения, тревожившие Конрада, рассеялись. Герхард фон Норденфельд, внук полунищего баварского дворянина, получившего баронский титул за участие в разбойничьей войне в Чехии, окончательно лишился своего единственного наследника. Конрад исчез. Он не погиб от рук грабителей и не был похищен и продан в рабство, как предполагали впоследствии соседи и слуги Норденфельдов. Он просто прекратил своё существование, когда в Праге неожиданно объявился неизвестный никому голландский мальчик — пасынок пана Мирослава.

Феррара радовался тому, как всё удачно складывалось. Сама судьба помогала ему. Он не предполагал, что его подопечный говорит по-голландски. Не совсем правильно и бегло, с грубым немецким акцентом, но в тех странах, куда они направлялись, это не имело значения.

Мальчик охотно надел дорожный костюм из серого сукна, который передал ему пан Мирослав, и без возражений принял подарок своего нового отца — золотой крестик филигранной работы, украшенный бриллиантом в три карата. Кроме того, Мирослав снабдил своего наследника целым сундуком необходимых в дороге вещей и одежды, а также большой суммой денег.

— С сегодняшнего дня, сударь, мы с вами будем говорить по-голландски, — предупредил Феррара Конрада. — Если какие-то слова окажутся для вас незнакомыми, вы можете ненадолго перейти на родной язык, но изъясняться на нём вам надлежит с акцентом. Будьте внимательны, ваша светлость. Помните, что отныне вы голландец, и главное… относитесь к этому как к игре.

Но по собственному опыту ювелир знал, насколько непохоже на игру испытание, предстоящее мальчику.

Выехали из Праги ранним утром, по темноте. В карете Феррары находились только он и Конрад. Слуги — итальянец и грек — тряслись следом в повозке, доверху нагруженной сундуками с одеждой и разной утварью, а также дорожными приобретениями Феррары, среди которых были произведения искусства, книги и редкие минералы. В Праге он купил несколько изделий из фарфора, серебра и самоцветных камней и теперь беспокоился о том, чтобы всё это не разбилось и не сломалось в пути. Ехали шагом и лишь на очень ровных участках дороги переходили на рысь. Фарфор, обмотанный материей и обложенный слоями войлока, покоился в деревянном ящике на полу кареты. Рядом стояла шкатулка с ювелирными изделиями. Поверх неё лежали заряженные пистолеты. За каретой следовали наёмники. Их снова было пятеро. Дингер держался особняком и ехал последним, мрачно поглядывая в затылок своему недавнему врагу Хасану.

Конрад дремал, свернувшись на сидении и укутавшись тёплой накидкой. Под головой у него лежала недочитанная книга. Утро было туманным и холодным. Феррара опустил занавески, чтобы пронизывающий до костей ветер с Влтавы не проникал в карету. Перед выездом из Праги шёлковые летние занавески заменили тяжёлыми, кожаными. От пыли, дождя и холода они защищали лучше, но не пропускали свет, поэтому в карете было темно. Феррара закутался в подбитый мехом дорожный плащ и попытался уснуть.

Полгода назад в Амстердаме, получив от пана Мирослава письмо со странной просьбой немедленно оставить все дела и приехать в Хелльштайн, он решил, что сумасбродный чех нашёл клад, замурованный в стенах замка, и теперь нуждался в помощи хорошего ювелира, которому мог бы доверить оценку сокровища. То, что Мирослав в письме подробно расспрашивал о своём пасынке: здоров ли, ждёт ли вестей от отчима, не удивило Феррару. В этом был весь Мирослав: его голландская жена за десять лет их нелепого брака так и не дождалась от него ничего, кроме нежных писем и подарков, приходивших не чаще чем раз в год.

Интуиция подсказывала Ферраре, что приглашение следует принять. Не потому ведь Мирослав звал его в гости, что соскучился по старому другу! Они не виделись много лет, но вели переписку. Феррара знал о любви Мирослава к баронессе фон Норденфельд и о рождении Конрада, но не подозревал, что вскоре будет вынужден опекать это дитя греха, да вдобавок при таких странных обстоятельствах.

Причина, по которой барон Норденфельд расстался со своим единственным наследником, пока оставалась неизвестной ювелиру. Узнав Конрада ближе, он понял, почему ради него Мирослав решился на преступление, рискуя жизнью и родовой честью. Мальчик стоил того, но всё же его застенчивость и нелюдимый характер в малопривлекательном сочетании с дикой вспыльчивостью, внушающей мысль об одержимости, заставляли предполагать, что отеческие чувства Мирослава недолговечны. Таких детей не любят. Впрочем, если бы взбалмошный моравский аристократ внезапно передумал и отказался выполнять условия сделки, Феррара всё равно не остался бы в проигрыше. У него были кое-какие полезные знакомства среди работорговцев в Алжире и Константинополе. Европейский мальчик благородного происхождения, красивый, светловолосый, с нежной кожей и необычными сумеречно-синими глазами мог принести ему хорошие деньги. Обладатели роскошных гаремов иногда устают от любви своих наложниц и жаждут новых ощущений…

…Конрад проснулся, сел, отодвинул занавеску и раскрыл книгу. За окном светилась водная гладь. Озеро простиралось до чернеющей на горизонте цепи холмов. Над водой низко навис угрюмый месяц. Феррара с недоумением и тревогой глядел в окно. Он точно знал, что в этой местности нет озёр. Откуда столько воды? Возможно, из-за дождей разлилась Влтава и затопила поля…

— Нет ничего более мерзкого и презренного, чем слуга, усомнившийся в своём господине, — вслух прочёл Конрад. Феррара отметил, что читает он в темноте: при тусклом свете месяца было невозможно разглядеть ни строки. Острый блеск стилета, выскользнувшего из книги, вывел ювелира из раздумья. Конрад схватил нож. Книга упала на пол. Феррара успел перехватить руку мальчика с занесённым стилетом, но понял, что не справится с обезумевшим ребёнком. Сила одержимого была необычайной. Он навалился на ювелира, упираясь коленом ему в живот. Узкое трёхгранное лезвие неумолимо приближалось. Задыхаясь в отчаянной борьбе, Феррара очнулся.

В щель между занавесками заглядывал рассвет. Мальчик спал. Книга, которую он оттеснил на край сидения, соскользнула по покрывалу и теперь лежала на полу. Феррара поднял её. Наяву она была значительно меньше, чем в его сне. Между её страниц не спрятался бы не только стилет, но даже ножик для очинки перьев. Однако в отличие от Дингера Феррара очень серьёзно относился к сновидениям и хорошо запоминал те из них, которые считал пророческими. Этот сон насторожил его.

Конрад шевельнулся, глубоко вздохнул и открыл глаза.

"Goedenmorgen, mijnheer Dijk," — улыбнулся Феррара.

Конрад сухо кивнул в ответ. Его словно огнём опалило. Пожелание доброго утра было адресовано безродному голландскому мальчику Дейку, а не наследнику барона Норденфельда. "Доброе утро, господин Дейк!" Не "ваша светлость", а именно "господин Дейк"! Неужели он больше никогда не услышит своего настоящего имени?! Он уже намеревался свысока сообщить Ферраре о том, что к сыну пана Мирослава, носящего графский титул, не следует обращаться просто "господин", но невидимая рука легла ему на плечо, и голос матери произнёс: "Молчи".

Каким бы странным это не казалось, но погружённый в свои тревоги, сомнения и мечты о далёких странах Конрад совершенно не вспоминал о слугах, выехавших с ним из Норденфельда. Об их судьбе позаботился пан Мирослав. Светелко без угрызений совести исполнил его приказ избавиться от них по дороге в Прагу. Событие, вынудившее маленького Норденфельда бросить своих людей, дало возможность пажу Мирослава действовать быстро и решительно. В его распоряжении было около двадцати человек и четверо наёмников Феррары, разъярённых бегством своего хозяина. Слуги Конрада не могли противостоять такому отряду. Разграбленную карету ранним утром увидели крестьяне, ехавшие в Прагу. Неподалёку в лесу лежали изрубленные тела людей в простой дорожной одежде, но ни владельца кортежа, ни его вещей, ни лошадей нигде не было видно. Герб на дверце кареты не принадлежал никому из местной знати. Очевидно, путешественник прибыл издалека, и грабители увезли его с собой ради выкупа.

Об исчезновении сына барон Герхард узнал через год. К тому времени в Норденфельде появилась новая хозяйка — дочь одного из моравских панов. Молодая баронесса Альжбета была почти втрое моложе своего супруга. Герхард называл её Элизабет и обращался с ней как с ребёнком. В начале зимы Альжбета забеременела, и это событие заставило барона вспомнить о Конраде. Сын Августы-Венцеславы был первым претендентом на наследство. Альжбета беспокоилась за судьбу своего первенца. Она слышала, что Конрад зол, вспыльчив и мстителен. Герхард успокаивал её: если родится мальчик, имение Норденфельд останется ему, а Конрад станет владельцем Зенена. Справедливо и никому из братьев не обидно, поскольку до своего совершеннолетия сын Августы-Венцеславы привыкнет к старому баварскому замку и вряд ли захочет вернуться в Моравию. Барон написал управляющему в Зенен, желая узнать, как доехал Конрад и почему от него нет вестей.

Минули зима и лето. Ответ пришёл в начале осени: наследник в Баварию не прибыл. Получив письмо, управляющий выслал несколько человек навстречу Конраду, но и мальчик, и его свита точно в воду канули.

У Герхарда не было ни средств, ни людей, чтобы предпринять поиски. Он порывался сам отправиться в Баварию. Ему казалось, что в дороге он хоть что-нибудь узнает о судьбе сына, тем не менее, он сознавал, что не готов к такому путешествию. Здоровье не позволяло ему ехать верхом, а вторая карета, оставшаяся в Норденфельде, была предназначена для парадных выездов, а не для дальнего пути. К тому же в августе Альжбета родила сына и теперь умоляла мужа отложить поездку. Ей было страшно остаться одной с маленьким ребёнком в обветшалом и плохо охраняемом замке. Исчезновение Конрада она расценила как вмешательство высших сил и больше всего боялась, что он вернётся.