"Карлики-великаны" - читать интересную книгу автора (Лукьянов Алексей)

Часть вторая . Коварство и любовь

Биркель проснулся и заорал, но широкая мозолистая рука закрыла ему рот. Через минуту Биркель начал задыхаться, потому что рука закрыла еще и нос.

– Пикнешь – и Мумукин тебе глаз высосет.

Лицо Биркеля выразило крайнюю степень заинтересованности: какой именно глаз собирался высосать Мумукин и каким образом, но кислородное голодание не позволило долго паясничать, и он отчаянно закивал.

Биркель Касимсот, лидер сахаринских контрабандистов, жил в относительном комфорте – на первом этаже, без центрального отопления, с автономным обогревательным котлом и без соседей, а те комнаты, в которых оные соседи должны были проживать, Касимсот использовал под склад контрабандного груза. Все потому, что он был управдом. Сууркисат знал Биркеля как подлого, беспринципного и наглого дельца, иными словами – лучшего партнера для побега и придумать нельзя. Кроме того, у Биркеля имелся личный паровой катер.

– Мы тебя сейчас шантажировать будем. – Мумукин изобразил зловещую рожу.

Биркель сделал вид, что испугался.

– Мумукин, заткни фонтан! – Трефаил дал Мумукину затрещину. – Сиди вон и поддерживай огонь.

Тургений обиделся и уселся напротив топки автономного обогревательного котла системы ЛАЗО.

– Трефаил, – Биркель встал с постели, – я тебе сколько раз говорил, чтобы ты никого ко мне не приводил. Ну ладно, девчонки не в счет. -

Касимсот вовремя прервал возмутившегося Сууркисата. – Но ведь этот твой… шантажист… он на девчонку не похож. Даже если в платье нарядишь его, хе-хе.

– Ой-ой-ой, какие мы щепетильные, уже ему Мумукин и на девчонку не похож, – сморщился Сууркисат.

– Это я не похож? – возмутился Тургений.

– Я кому сказал – сидеть? – Трефаил нехорошо посмотрел на Тургения, тот еще поворчал немного и уселся обратно. – А тебе я вот что скажу, товарищ контрабандист. Нас преследует сам Эм-Си Кафка.

Биркель старательно пытался скрыть свое потрясение, напяливая штаны, но те почему-то надевались шиворот-навыворот. Наконец, оставив тщетные попытки, Касимсот уселся на кровать и жалобно посмотрел на

Сууркисата.

– Ты меня надуть хочешь, ага? Кому вы на хрен нужны?

– Сам ты на хрен никому не нужен. Мы махровые диссиденты! -

Благородная ярость вскипала в Трефаиле как волна. – Враги номер один.

– Один-два, – поправил Мумукин, не оборачиваясь.

– Усохни. Так вот – если нас с Мумукиным поймают, мы все про тебя расскажем.

Вообще-то бить ниже пояса было не в правилах Сууркисата, однако безвыходное положение обязывало вылезти вон из шкуры, но спасти оную во что бы то ни стало. И никого не жалко.

– Нам нужно удрать с острова, – резюмировал Сууркисат.

– Всего-то?

– Я никогда не прошу больше, чем мне нужно.

Касимсот, наконец, оделся и с чувством морального превосходства посмотрел на непрошеных гостей:

– А не слишком ли мало вы просите?

Трефаил растерялся. Но тут ему на выручку пришел Мумукин:

– Я тебе сейчас глаз высосу! – И завершил сердитый выпад продолжительной отрыжкой.

Именно этой отрыжкой Биркель и оказался сражен наповал. Подобной крутизны ему видеть, точнее – слышать, пока не доводилось. Мумукин же попросил прощения, сославшись на выпитое вчера.

– Ладно, куда вас девать… – Касимсот накинул на плечи куртку и распахнул дверь. – Пошли, буду вас спасать.

Чего только не перепробовал Люлик Касимсот ради того, чтобы его сняли с капитанской должности. Из всего арсенала средств аморального поведения он не испробовал разве что откровенную антиправительственную агитацию, но в результате оказывалось, что виноват кто угодно, но не капитан. Это, безусловно, угнетало.

Когда в каюту (Касимсот-старший, как всякий уважающий себя капитан, жил на своем корабле) ввалились трое неизвестных в масках, Люлик пребывал в состоянии каталептическом: как задумался, сидя у иллюминатора и ковыряя трубкой в левом ухе, так и остался сидеть, не обращая на гостей внимания. Брат Биркель, зная о каталепсии, развернул Люлика лицом к Тургению и Сууркисату, а затем дунул в ухо через трубку и, едва капитан начал проявлять первые признаки жизни, отскочил к диссидентам и сделал вид, будто они только что вошли.

Маску догадался снять только Биркель.

– Я… кхм… здрасте… задумался немного. – Люлик вынул трубку из уха и озадаченно поковырял в ушной раковине пальцем. Взгляд сконцентрировался на брате, и в голосе прорезались командирские нотки. – Это кто?

– Диссиденты мы, – встрял Мумукин, но продолжить не смог: трубка капитана угодила ему в лоб.

– Тебя я не спрашивал! – Люлик нахмурил брови и потянулся уже за кортиком, но тут трубка, словно бумеранг, ударила в лоб его самого, и капитан грохнулся со стула.

– Быдла какая, еппона мама! – Трефаил опустил руку, только что вернувшую снаряд владельцу. – Мы люди штатские, кто мячом в нас метнет, тот от мяча и…

Люлик заревел. На Мумукина с Трефаилом такая реакция произвела неизгладимое впечатление.

– Чего это он? – Мумукин незаметно хлопнул из стоящей на столе рюмки прозрачную жидкость, с удивлением обнаружив, что это обычная вода. -

Трефаил, ты его случаем не того… не обидел?

– Да он, по-моему, и так умом скорбный. – Сууркисат перехватил взгляд Биркеля и тут же добавил: – Без обид, я зла не держу.

– Стресс у него, – заступился Биркель за брата.

– Точно, – хлопнул себя по лбу Тургений. – У него шары стрясенные.

Люлик ревел все громче, и успокоить бравого капитана удалось лишь совместными усилиями и килограммом конфет, которые предусмотрительно захватил Биркель. И в тот момент, когда диссиденты уже всерьез начали задумываться насчет отдаться в руки правосудия, Люлик внезапно успокоился и спросил:

– Чего приперлись-то?

– Товарищи с деловым предложением. – Биркель вытер пот. -

Шантажируют нас.

Люлик встал с пола, налил в стопку, опустошенную Мумукиным, прозрачной жидкости, выпил залпом и раскраснелся, что заставило

Тургения с подозрением принюхаться к содержимому бутылки.

– И чего хотите?

– На материк хотим, – сказал Трефаил.

– Ничего не выйдет, – зевнул Люлик и уселся обратно.

– Почему это? – Сууркисат встал в позу.

– Судно каботажное, – развел руками капитан.

– Это как?

– В загранку не ходим. А теперь пошли вон.

Диссиденты озадаченно вышли на палубу и закурили. Потом вспомнили, что не курят, и выбросили сигареты за борт. И тут с Тургением чуть не приключился удар.

– Трефаил, нас ищут!

– Пускай, – махнул рукой Трефаил. – Все равно жить не стоит.

– Но нас уже нашли. – Больно ткнув локтем Сууркисата в ребра,

Мумукин показал пальцем на бредущую вдоль пирса одинокую девичью фигурку в экстремально декольтированном платье и с пудовой кувалдой-тёшшей на плече.

– Лысюка! – радостно замахал руками Трефаил, как будто не видел эту идиотку по меньшей мере год. – Лысюка, мы здесь!

Девка сделала стойку, повела ухом, потом глазом и вскоре увидела на борту огромного парохода две знакомые рожи, причем та рожа, что принадлежала Мумукину, тщетно пыталась мимикрировать под такелаж.

– Ты что, балда, не видишь?.. Это же Лысюка, – зашипел Тургений на

Трефаила.

– А я, по-твоему, как ее назвал? – съехидничал Сууркисат. – Может,

Хрюндигильдой Карловной Брудерсдоттер-Сикорской?

– Что за тёха?

– Не знаю, не знаком, краем уха в новостях слышал… Э, да ты же эти новости и читал.

– Я, по-твоему, дурак – слушать, что читаю?

– Эй, вы, придурки бешенства! – донесся с пирса крик Лысюки.

Друзья пригнулись, чтобы их не было видно. Но это не помогло.

– Дрищи, вы еще здесь? – подошел со спины Люлик.

Трефаил с Мумукиным выпрямились, повернулись к капитану лицом и рявкнули:

– Диссиденты!

Люлик покачнулся, но устоял.

– Приказываю покинуть корабль, – сказал он.

– Эй, ты, шляпа! – послышался окрик Лысюки.

Касимсот обернулся на голос, желая объяснить, что головной убор на его голове называется фураж…

…в этот момент кувалда, прицельно запущенная Лысюкой с пирса, изрядно подрастеряв во время полета кинетическую силу, аккуратно припечатала капитана по лбу. Люлик и тут не растерял офицерской доблести и рухнул на палубу, вытянувшись по стойке “смирно”.

– Какая… – восторженно прошептал Трефаил.

– …дура. – Тургений схватился за голову. – Еппона мама, она же его убила!

– Кувалду верните, – потребовала еппона мама.

Сууркисат слегка прокашлялся, выразительно посмотрел на Тургения, мол, заткнись и не мешай, улыбнулся девушке и предложил:

– Лысюка, не желаешь ли подняться?

Через полчаса “Ботаник”, захваченный Лысюкой, покинул порт.

Люлик был счастлив – все вышло так, как он хотел. Кроме того, Нямня

Назуковна не спускала с него глаз, крепко сжимая тёшшу, и взгляд

Люлика то и дело задерживался на девичьих формах.

Горевал только Мумукин. Он стоял на корме, утирал слезы и то и дело повторял:

– Что же будет с Родиной и с нами?

Трефаил считал, что причинил родному государству еще не весь вред, и надеялся вернуться. Вместе с Тургением: вдвоем они натворят дел в два раза лохмаче.

Меньше всего Сууркисату нравился нездоровый интерес капитана к

Лысюке. Лысюка – террорист, злодейка и дура набитая, к тому же она попала Люлику кувалдой в лоб, а Люлик, вместо того чтобы открыть кингстоны, смотрит захватчице в декольте, будто там навигационные приборы спрятаны.

Да и сама Лысюка… Ей сказали – захвати пароход, а она с Касимсотом кокетничает напропалую. Никакого контроля за экипажем. Если бы

Сууркисату не было лень, он бы давно революцию здесь организовал.

Или хотя бы переворот.

А как они разговаривают? Уши вымыть хочется:

– Люлик Кебабович, вам компресс поменять на лоб?

– Если не трудно, Нямня Назуковна…

“Люлик Кебабович…” Это же позор, а не мужское имя. С такой мощной фамилией – и такое имя… А “Нямня Назуковна”?

Тургений вытирал слезы и смотрел, как в смоге тает Сахарин.

Сууркисат, если честно, тоже испытывал томительное беспокойство, провожая взглядом дымы отечества.

– Ну чего ты ревешь? – Трефаилу надоело думать о странном поведении капитана и террористки, и он решил позаботиться о друге. – Что там особенного осталось?

– Два отгула, – всхлипнул Тургений. – Любовь миллионов… и в туалет хочу.

Наконец Трефаилу открылась истинная причина душевного томления – ему тоже до слез хотелось отдать долг природе.

– Бедный Тургений! – По лицу Трефаила потекли слезы. – Ты пописать хочешь?

– Ага, – жалобно кивнул Мумукин. – Какать…

Трефаил заметался по палубе, пытаясь найти боцмана или кого-нибудь из матросов, однако никого найти не мог, если не считать глухонемого кока, который надраивал и без того сияющую сковородку, на дне которой темнела таинственная надпись “Maria Celesta” – видимо, имя жены. Язык жестов не помог: на все покряхтывания, хватания за живот и приплясывания с ладонями в районе паха кок показывал за борт.

– Идиот слепой, ничего не видит, что я показываю, – проклял Трефаил корабельного повара и помчался к Биркелю.

Биркель едва не угорел, потому что при помощи парового калькулятора пытался подсчитать грядущие барыши. Перспективы в связи с угоном самого большого парохода в мире открывались головокружительные, но младший Касимсот не подозревал, что голова у него кружится вовсе не от перспектив, а от угарного газа.

– У тебя вот… висело, – сообщил ввалившийся в каюту Сууркисат, подхватывая медленно падающий на пол топор. – Форточку открой.

– Не форточку, а иллюминатор, – оскорбился угоревший Биркель.

– Ты меня не учи, – повысил голос Трефаил. – Скажи лучше, где у вас тут туалет, а то повар у вас ни хрена не понимает, за борт предлагает оправляться.

– Во-первых, не повар, а кок. – Биркель открыл иллюминатор, и в каюте запахло рыбой. – Во-вторых, не туалет, а гальюн. И в-третьих, чем тебе не нравится перспектива оправиться через борт?..

А Мумукин там какать хочет, с тоской подумал Трефаил, энергично встряхивая упавшего в обморок контрабандиста.

Аккуратно настучав Биркеля по физиономии и добившись его возвращения в ужасающую действительность, Сууркисат вежливо попросил:

– Я спрашиваю, где мне найти туалет для приличных людей с незаконченным высшим образованием? Мы стесняемся делать это при большом скоплении народа.

Биркель вдруг побледнел, вырвался из рук Трефаила, высунул голову в иллюминатор и что-то несколько раз прорычал.

Когда голова Биркеля вернулась, лицо из бледного стало зеленым… но быстро созревало и вскоре приобрело нормальный розовый цвет. Такие метаморфозы заинтересовали пытливый ум Сууркисата, и он выглянул наружу.

Особых изменений в своем организме он не почувствовал, но зато оказался глубоко потрясен открывшейся ему картиной: по всему левому борту в самодельных люльках висели матросы с голыми задами и отчаянно кряхтели. Подозрительный звук сверху заставил Трефаила вывернуть шею под неестественным углом, и взору его предстало зрелище поистине ужасающее. Огромный зад с татуировкой “Непоседа” висел буквально в полуметре от лица Сууркисата.

Осторожно, чтобы не смущать обладателя кокетливой надписи, Трефаил втянул голову в каюту и ощупал волосяной покров головы, старательно обоняя воздух. Потом вздохнул облегченно – и захлопнул иллюминатор.

– Биркель, вертись, как хочешь, но нам с Тургением нужен цивилизованный… – Сууркисат вспомнил слово: -…гальюн.

И, чтобы как-то разрядить обстановку, пошутил:

– Иначе я тебе глаз высосу.

Через пять минут Биркель спускал на воду шлюпку, а в шлюпке сидели гордый Трефаил и совершенно остекленевший от воздержания Тургений.

– Через час лебедкой обратно подтяну, – пообещал Биркель. – Вам хватит… оправиться?

– Пойдет, – разрешил Трефаил.

Шлюпка плюхнулась в волну, и фал на кормовой лебедке начал стремительно вытягиваться – механик и кочегар, едва вернувшись в машинное отделение, получили команду “полный вперед”.

Шлюпка была вместительная и даже благоустроенная – с небольшим кубриком, в котором нашлись запасы еды, теплой одежды, сухого (и главное – чистого) белья размеров Б и М, а на корме лодки обнаружился стульчак, на который Тургений тут же уселся.

– Мумукин, штаны снять забыл, – предупредил Сууркисат.

Как ошпаренный Мумукин соскочил с насеста, избавился от лишнего гардероба и уже через минуту весело напевал:

– А-а я-а ся-а-а-ду-у… в туалет… и-и у-у-еду-у… куда-нибу-удь…

С чувством глубокого удовлетворения – на борту даже нашелся старый номер “Чукчанской правды”, так что с туалетной бумагой проблем не возникло – Мумукин встал во весь рост и крикнул:

– Лысюка, ты дура-а!

Простор будоражил нервы не только Тургению. Исполненный вдохновения,

Трефаил тоже загорланил песню “Раскинулось море широко”.

Фал меж тем продолжал разматываться, и вскоре пароход ушел так далеко, что казалось, будто диссидентов собирались оставить в открытом море. И если Мумукин хоть как-то реагировал на происходящее, а именно – впал в панику, то Трефаилу все было параллельно.

– Герыч, не суетись, Биркель нас через час подтянет, – попытался он успокоить товарища.

Однако Мумукин не успокаивался. Он приводил аргументы, что погода резко испортилась, что волны ходят слишком высоко, что скорость шлюпки вдруг резко упала, и вода в кильватере уже не пенится, и пароход куда-то исчез…

Трефаил огляделся.

Действительно, раскинулось море широко. Настолько широко, что никаких ориентиров в поле зрения не осталось, ибо пароход действительно исчез.

А через минуту начался шторм.

Люлик понял, что влюбился в Лысюку, когда она призналась, что мечтает замуж.

– За кого? – Улыбка придала лицу морского волка не самое умное выражение.

– За Мумукина, – покраснела Лысюка. – Ой, а у вас руль оторвался…

Черная ревность обуяла душу моряка, который до сегодняшнего утра и слов любви не знал. Он вышел со штурвалом в руках на мостик и вдохнул полной грудью свежего морского воздуха.

Не помогло.

В бессильной ярости капитан забросил штурвал подальше в море. Как бы в ответ с севера ударил порывистый ветер, матросы забегали по палубе, закрепляя снасти.

Не в силах сдерживать гнев, Люлик направился мстить. Заскочив в каюту, взял валяющийся почему-то на койке топор и вышел на тропу войны. Он обыскал весь пароход, но нигде надоедливых дрищей, или как их там – диссонансов? дисплеев? да какая разница… – найти не мог.

На корме стоял Биркель.

– Где эти твои… клиенты? – как бы между прочим спросил Люлик у брата.

Биркель с подозрением осмотрел топор, который старший Касимсот застенчиво прятал за спиной, и сообщил:

– В трех кабельтовых отсюда.

Люлик кинул взгляд в замутневшее пространство моря, и в трети морской мили действительно заметил темное пятнышко шлюпки.

– Ну что же, – ухмыльнулся он, – тем лучше. Море покажет, кто из нас достоин.

С этими словами он обрубил фал. На мгновение показалось, что после этого “Ботаник” побежал значительно резвее.

– Это была наша единственная шлюпка… – убитым голосом констатировал

Биркель.

– Ничего, в Перепаловске-Взрывчатском новую купим, – отмахнулся старший брат.

– Там груз лежал… – продолжил младший.

– Много?

– Нет. – Биркель напряженно всматривался во все больше волновавшееся море, будто надеялся, что Мумукин с Трефаилом нагонят пароход на веслах. – Но это были бриллианты.

– Ну это ерунда, не переживай. – Люлик похлопал брата по плечу и пошел обратно на мостик… Оглянулся и прогремел: – ЧТО?

– Бриллианты, десять штук, с перепелиное…

Люлик летел в рубку. Сейчас, сейчас… Ревность ослепила его, но он исправит свою ошибку.

– А где штурвал? – Люлик в третий раз осмотрел рубку.

Дождь молотил в окна, качка усилилась, боцман Непоседа костерил души матросов, не успевших вылезти из-за борта до начала шторма и исчезнувших в пучине.

Лысюка, дремавшая у компаса, очнулась:

– Так вы, Люлик Кебабович, оторвали его и выбросили.

Люлик вспомнил. Люлик покрылся холодным потом. Люлик мысленно попрощался с жизнью. А потом сказал:

– Нямня Назуковна, будьте моей.

Лысюка задумалась. Глаза ее пытались сосредоточится на стрелках компаса, но те вертелись так быстро, что глаза просто не успевали.

– У вас часы бегут, – пожаловалась Лысюка.

– Где? – удивился Касимсот и посмотрел на компас. Потом на Нямню

Назуковну. Потом на кувалду, которую она нежно прижимала к декольте.

– Это что у вас?

Лысюка покраснела, но ответила с достоинством:

– Это у меня грудь.

– А на груди?..

– Бюстгальтер…

– А на бюстгальтере?

– На бюстгальтере инициалы… – вспыхнула Нямня.

И она показала вышитые люрексом литеры Х и Б.

– Почему Ха и Бэ? – не понял Люлик.

– Потому что Хрюндигильда Брудерсдоттер, неужели нельзя догадаться?

– Лысюка не на шутку рассердилась.

– Так вас же зовут…

– Какая разница, как меня зовут? – Закинув ногу на ногу, Нямня

Назуковна оглядела себя, решительным движением поправила бюстгальтер и одернула платье. – Он мне все равно больше идет.

Люлик потряс головой, избавляясь от наваждения, и поставил вопрос корректнее:

– А что вы в ручках держите?

– Ах, это! – Девица ласково погладила тёшшу. – Это кувалда.

– Железная? – уточнил капитан.

– Не вся, – посчитала нужным объяснить Лысюка. – Рукоятка деревянная.

– Так какого черта ты рядом с компасом делаешь? – На компасе от децибел лопнуло стекло.

Лысюку как ветром сдуло.

Оставшись один, Касимсот мог совершенно спокойно предаваться панике.

Компас испорчен, звезд не видно, управление отсутствует, бриллианты потеряны… и самое поганое – Лысюка хочет замуж за Мумукина.

– Надеюсь, что ему сейчас плохо, – сказал Люлик и успокоился. По крайней мере на пароходе шторм пережить гораздо легче, чем на шлюпке.

– Лю-улик!.. Ау-у! – орал охрипший уже Тургений. – Помоги-ите!..

Шторм прекратился так же внезапно, как и начался. Умиротворяюще шелестели волны, орали чайки, Люлик, разумеется, слышать Мумукина не мог, да и вряд ли хотел, ибо пароход “Ботаник” и сам в данный момент не мог определиться со своим положением в пространстве.

Бурю, кстати, Мумукин с Трефаилом перенесли на удивление легко – забились в кубрик, накрылись одеялами и пили обнаруженную под лавкой угольную настойку “Самый Гон”. Едва друзья напились до той степени, когда качает лежа, головокружение в голове вошло в резонанс с колебаниями волн – и качка перестала чувствоваться. Убаюканные воем ветра, отважные мореплаватели заснули в обнимку под лавкой и проснулись только утром.

Рекогносцировка, произведенная совместными усилиями, результатов не дала: Трефаил умел ориентироваться только по угольной пыли на деревьях, по дорожным указателям и по “скажите, пожалуйста, где здесь ближайшая пивная?”, а Тургений вообще страдал редкой формой топографического кретинизма, при которой не мог сориентироваться даже в своих карманах.

– Может, в кубрике карта есть? И компас? – предположил Мумукин.

Трефаил идею поисков карты и компаса одобрил и поручил исполнение

Тургению. Мумукин в особо изощренной форме перетряхнул шлюпку от носа до кормы, порывался даже отодрать от днища пару досок – вдруг второе дно обнаружится? – однако Трефаил отговорил его от этой перспективной мысли. В результате обыска Тургений нашел мешочек с бриллиантами и значок “Передовик производства”. Значок отправился за борт, бриллианты отобрал Трефаил, и можно было со всей ответственностью сказать: дело плохо.

Тогда Тургений встал на носу шлюпки и начал звать помощь. Около получаса Трефаил терпел его вопли, потом ушел в кубрик, заперся и заткнул уши, а Мумукин все продолжал взывать, но никто его не слышал.

Даже Лысюка.

– Лю-улик, – рыдал в голос Мумукин.

– Дяденька, вы чего кричите?

– Мальчик, уйди, не мешай, – огрызнулся Тургений и продолжил: -

Лю-ули-ик…

Спустя мгновение до него дошло, что голос и в самом деле принадлежит ребенку, и Мумукин огляделся. То, что он увидел в следующее мгновение, привело отважного морехода в состояние священного трепета.

Мальчик действительно имел место быть, но вот размеры оного никак не вписывались в систему ценностей Тургения.

– Еппонский бог… Трефаил, к нам гости, – позвал он друга, предававшегося меланхолии в кубрике.

– Оставь меня, старушка, я в печали, – последовал ответ.

– Адидасыч, не срамись, не срамись перед державами, – свистящим шепотом надавил Мумукин на сознательность и гражданскую совесть товарища. – Это же контакт.

– С кем опять? – Голова Трефаила показалась из кубрика. -

Здравствуй, мальчик.

– Здрасьте! – Подросток поднял руку, с которой на шлюпку обрушились каскады морской воды, поковырял в пещере правой ноздри метровым пальцем. – Вы откуда?

– Э… – До Трефаила, промокшего насквозь, наконец доперло, насколько масштабной оказалась встреча. – Мы путешественники. Из Соседского Союза.

– А ты чей? – поинтересовался Мумукин, прежде чем Трефаил успел заткнуть ему рот.

– Ну и хамло же ты, Мумукин! – Сууркисат больно ткнул товарища под ребра. – Ты что, не видишь: ребенок потерялся?

– Можете не шептаться, я все равно услышу, – всхлипнул великан.

Как ни странно, голос мальчика не обладал никакими чрезмерными характеристиками – обычный детский голос.

– А ты кто, малыш? – не унимался Мумукин.

– Кинконг.

– Это имя такое?

– Нет, это… – Мальчик высморкался, и сопли проплыли мимо шлюпки огромным зеленым маслянистым пятном. -…Национальность.

– Так вот оно что… – Тургений проследил движение пятна. – А как звать тебя?

– Власом…

– Какой тебе годик?

– Восьмой миновал…

– Сколько? – не поверил Трефаил.

– Восьмой миновал, – виновато повторил мальчик. – Три года назад.

– Так это получается одиннадцать, – подсчитал Мумукин.

– А я только до восьми считать умею, – признался кинконг.

После непродолжительного молчания Трефаила озарило:

– А до земли далеко?

– Не, тут рядом остров, – с готовностью ответил Влас. – Их тут вообще очень много, но этот самый маленький, пока я его по береговой линии обхожу, успеваю восемь раз по восемь сосчитать до восьми раз по восемь.

– Что же ты кушаешь, маленький? – проявил заботу Мумукин.

– Дяденек, иногда тети попадаются, – потупился мальчик.

Тургений грохнулся в обморок. Сууркисат с укоризной посмотрел на малыша.

– Еще раз так пошутишь – уши оборву.

– Я же не ушами шутил…

– Не препирайся, а то и глаз высосу.

Через десять минут шлюпку путешественников вынесло на песчаную отмель. Взору предстала стена акаций, и никаких следов пребывания человека, если не считать конусообразной башни, вершина которой терялась в клубах смога.

– Всем слушать меня! – распорядился Трефаил. – Заходим в здание, спрашиваем, где находимся, и если мы ушли далеко – просим политического убежища.

– А я туда не влезу, – пожаловался Влас.

– Будешь охранять, – не смутился Сууркисат. – Мы пошли.

Кто же знал, что в башне их ждет засада?

Кафка не стерпел оскорбления, он жаждал реванша. Он рекрутировал из чурекской диаспоры десяток самых отъявленных тыкчтынбеков, усадил в паролет и выбрал самое безлюдное место на Сахарине (этим местом оказалась местная обсерватория). По мнению Эм-Си, именно там будут прятаться изменщики. И тогда он отомстит…

– Кто там? – Пожилой астроном Хольмарк Ванзайц отворил дверь, в которую нетерпеливо постучались. За дверью переминались, тяжело дыша, темноволосые рослые крепыши с характерными длинными горбатыми носами. – Вы на экскурсию?

– Смотреть вниз!

Ученый послушно опустил глаза, увидел Эм-Си и участливо улыбнулся:

– Чего тебе, малыш?

Сокрушительный удар поддых отбросил астронома в глубину комнаты.

Неистовый карлик набросился на Ванзайца и начал наносить беспорядочные удары по чему попало. Попадало, кстати, не по

Хольмарку: во время падения он попытался ухватиться за что-нибудь и опрокинул на себя вешалку с тулупом, пальто, штормовкой, зонтиком, шляпами, шапками, кепками и еще не одним десятком наименований, так что Эм-Си изрядно взмок, пока осознал, что сражается со скафандром для подводных работ.

– Мальчик, как тебе не совестно…

Хольмарк и пикнуть не успел, как Эм-Си переключился на него.

– Говори, сиктым на кутак, кто такой и что здесь делаешь, а?

– Хольмарк Ванзайц Унд Зыпцихь, работаю я здесь, – послышался сквозь сдавленные рыдания ответ.

– Судьбу предсказываешь, звезды считаешь, да?

– Наблюдения веду, – уточнил Хольмарк.

Эм-Си с подозрением прищурился:

– Шпионишь, да?

Тут уж пришло время удивляться астроному.

– Почему шпионю? За приборами смотрю, показания снимаю, записываю, выводы делаю…

Эм-Си ничего не понял про приборы, но человек, который снимает показания и делает выводы, – это уже наполовину котовец. Кафка неохотно слез с ученого и представился:

– Эм-Си Кафка. Над чем сейчас работаете?

Карлик по-хозяйски обошел рабочий кабинет астронома.

Унд Зыпцихь задумался: рассказывать ли об открытии? Решил, что ничего страшного не произойдет.

– Осмелюсь доложить, что я сделал величайшее открытие со времен

Альберта Однокамушкина.

Кафка не знал не только автора знаменитого “Е равно эм це квадрат”, но и вообще об отраслях научной мысли. Впрочем, как и любой увлеченный человек, Ванзайц считал, что все вокруг тоже увлечены.

– Дело в том, что небо – твердое.

– Что-о?.. – Глаза Кафки побелели.

Астроном подробно рассказал о своих многолетних наблюдениях и опытах. Все теоретические выкладки Эм-Си пропустил мимо ушей, но главное усвоил сразу: открытие опасно, но обещает головокружительные перспективы.

– Откуда знаешь? – прервал он речь астронома.

– Вычислил, – пожал плечами Хольмарк.

– И любой может вычислить? – уточнил Кафка.

– Да, – кивнул астроном, уверенный во всепобеждающей силе разума.

Всех, кто умеет считать, придется убрать, решил чурек. Потом вспомнил о цели визита:

– К тебе никто не приходил, пока меня не было?

– Нет.

Значит, сейчас придут, потер руки Кафка, отодвинул кресло, в котором обычно сидел Ванзайц, и велел:

– Спрячь моих людей.

– Куда?

– Шкаф у тебя есть?

Шкаф у астронома и вправду имелся, в соседней комнате, и даже очень большой, но, по разумению Хольмарка, десять здоровенных парней вряд ли туда влезут.

– Всех? – уточнил Унд Зыпцихь.

– Желательно.

Скромный старик с сомнением посмотрел на рослых чуреков, покачал головой и обернулся к Эм-Си:

– А они меня послушаются?

Кафка распорядился, чтобы бойцы подчинились воле астронома.

В спальне стоял невероятных размеров платяной шкаф, в котором без труда могли разместиться пять мужчин средних габаритов.

– Полезайте, – пригласил ученый.

Тыкчтынбеки послушно направились внутрь. Первые четверо вошли относительно легко, потом дело пошло хуже – места явно не хватало.

Юные чуреки вопросительно смотрели на ученого, но тот повторил:

– Главный сказал, чтобы все.

Пришлось утрамбовываться. Шестеро втянули животы и постарались уменьшиться в размерах, что им частично удалось, но более шести не влезало. Хольмарк подумал и принял нестандартное решение: над головами успевших спрятаться парней оставалось места вполне достаточно, чтобы туда в горизонтальном положении влезли оставшиеся четверо – ежели, конечно, потеснятся.

Горцы восприняли это предложение без энтузиазма, но приказ есть приказ, и вскоре весь десяток отчаянных парней оказался туго забитым в жалобно поскрипывающий предмет спальной меблировки.

Хольмарк закрыл шкаф и на рефлексе повернул в замке миниатюрный ключик, чтобы дверца не открывалась.

Едва он вернулся в кабинет – доложить Кафке об исполнении приказа, как снова раздался стук.

Эм-Си отчаянно замахал руками, на цыпочках добежал до входной двери и встал так, чтобы входящие его не заметили. Кивнул: открывай.

Ванзайц, вконец озадаченный происходящим, распахнул дверь и спросил взмыленных тяжким подъемом молодых людей:

– Кто вы такие?

Те сделали синхронный шаг вперед, резко кивнули головами и четко отрекомендовались:

– Гигант мысли и отец демократии.

– Кто-кто? – хором переспросили ученый и котовец.

Мумукин, услышав знакомый голос, заглянул за дверь и, разумеется, увидел там злополучного карлика.

– Гигант мысли, – повторил он, старательно артикулируя каждый звук.

– Это я. – Над головой Тургения навис Трефаил и присвистнул. – Ой, кто тут у нас, Мумукин? Неужели сикавка?

– Вы знакомы? – ошарашенный Хольмарк переводил взгляд с Эм-Си на незнакомцев и обратно.

– Знакомы ли мы? – переспросил Мумукин. – О, батя, мы не просто знакомы – мы завязаны. Ты знаешь, кто это?

– Эм-Си Кафка.

– Вот именно – сикавка, – согласился Тургений. – И за это мы его убьем, еппонский городовой.

– Что, прямо здесь?

Мумукин задумался. Задумался и Трефаил. Все задумались, включая Кафку.

– А куда ведет это окно? – Похоже, голову Тургения посетила гениальная мысль.

– Никуда. – Хольмарк подошел к окну. – Там внизу камни. И еще я туда мусор сваливаю.

– Шикарно! – восхитился Сууркисат. – Там ему самое место. Что скажешь, сикавка?

Наконец-то Эм-Си дали слово. Он поглубже вдохнул и позвал на помощь:

– Тыкчтынбек, карабулдык чикалдык.

Из соседней комнаты приглушенное многоголосье провозгласило: “УРА!”, потом что-то скрипнуло – и оглушительно загрохотало.

Жилище астронома имело одно неприятное свойство: деревянные перекрытия, служившие Ванзайцу полом, лет тридцать не обновлялись и вследствие влажного климата изрядно прогнили. Если одного сухонького ученого они худо-бедно держали, то десять здоровенных бугаев, забравшихся в один шкаф, выдержать было сложнее. Пожалуй, если бы те сидели тихо и выбирались по одному, может, ничего бы и не случилось.

Однако запертые в тесном деревянном ящике тыкчтынбеки активно пытались разрушить целостность шкафа, в результате чего дорогой – красного дерева – гардероб потерял равновесие и обрушился на пол.

Пол крякнул, просел, и глубокий колодец башни разверзся под ничего не видящими молодыми чуреками. Шкаф замер в шатком равновесии между бытием и битием, причем последнее обещало только летальный исход, и летать предстояло неблизко.

Эхо многократно повторило “сиктым на кутак”, прежде чем самый умный тыкчтынбек по имени Оу-Кей Оби догадался, что лишнее движение означает конец в самом неприятном смысле слова. Он шепнул “Ек!” – и все замерли.

Астроном, диссиденты и даже Эм-Си побежали посмотреть, что случилось. Взору их предстало зрелище, достойное кульминации паровой фильмы какого-нибудь Стефана Спилигоры или Жоржа Чеснокаса: на гнилой балке покачивался, шепотом ругаясь по-чурекски, гардероб, а балка при этом громко скрипела и все сильнее прогибалась под тяжестью тыкчтынбеков.

– Кердык, – предрек Кафка.

– Что? – не понял Унд Зыпцихь.

– Говорит, что калямба твоему шифоньеру, – перевел Трефаил.

– Там же люди! – ужаснулся Хольмарк.

– Класс! – Мумукин даже подпрыгнул от удовольствия, чем вызвал легкое сотрясение пола, и все четверо ухнули в пустоту…

За ту же гнилую балку, на которой балансировал шкаф, цеплялся теперь мускулистыми руками Сууркисат, “человек-паук”, ниже, обхватив его за талию, дрожал Хольмарк, лодыжки которого трепетно сжимал Мумукин.

Эм-Си Кафка висел, ухватившись мизинцем за дырку в мумукинском носке.

– Мумукин, ты меня слышишь? – крикнул Трефаил.

– Слышу, – отозвался Тургений.

– Если мы выживем, я тебя убью, – пообещал Сууркисат.

– И я, – робко предложил свою помощь Хольмарк.

– И моя, – подал голос Кафка.

– Заметано, – покорился судьбе Мумукин. – Только чтобы не было мучительно больно. И потом пивом угостите… А теперь, Трефаил, придумай что-нибудь.

– Не могу, руки заняты, – прокряхтел Сууркисат.

Балка скрипнула и просела.

– Сиктым на кутак, – вырвалось у всех без исключения.

Балка просела еще сильнее.

– У вас тут все в порядке? – донесся из открытого окна детский голос.

– Ну не то чтобы совсем… – прошептал Мумукин. – Влас, будь добр, спаси нас, а?

Трефаил увидел за окном полглаза – формата оконного проема хватало только на это.

– А что вы тут делаете? – спросил великан.

– Спасай, говорю, а то глаз высосу. – Мумукин чувствовал, что помаленьку сползает с лодыжек астронома, поэтому решил поторопить Власа.

Глаз исчез. Некоторое время тишину ничто не нарушало, и Трефаил совсем уж собрался расцепить руки, чтобы убить-таки Мумукина за его длинный язык, как что-то оглушительно треснуло и сверху посыпались пыль, штукатурка и уголь.

– Что происходит? – Хольмарк крепче вцепился в Трефаила.

– Крышу рвет, – процедил Сууркисат.

– Ну уж нет, башню сносит, – как всегда вовремя вставил Тургений.

Однако прав оказался Трефаил. Не прошло и секунды, как крыша башни была грубо сорвана, и в клубах угольной пыли угадывалась физиономия

Власа. Малыш, по счастью, оказался выше обсерватории, поэтому без особого труда отодрал крышу и заглядывал вниз, пытаясь разглядеть

Мумукина с Трефаилом.

– Дяденьки, я вас не вижу.

– Мы тут, – шепнул Мумукин.

Вообще-то сказал он это почти беззвучно, одними губами, однако и того хватило: балка хрустнула, и вся компания дружно устремилась вниз.

– Лови нас, лови! – только и успел выкрикнуть Трефаил.

В этот момент все вокруг загрохотало и стены башни пришли в движение. Сууркисат пребольно стукнулся о каменную кладку, проехал на заднице и уткнулся в лестницу.

Грохот стих, гардероб яростно заклокотал на гортанном наречии. И без перевода было понятно, что ребятам в шкафу весело. Мумукин вновь взывал к самому себе и никак не мог докричаться, Эм-Си невнятно о чем-то рассуждал: очевидно, не мог взять в толк, как у него в зубах оказался чей-то дырявый носок…

– Что это было? – Хольмарк растерянно озирался по сторонам и не мог понять, почему стены так неестественно изогнулись.

– Башню тебе снесло, мужик, – посочувствовал Трефаил астроному.

– Вы там все живы? – раздался мальчишечий окрик, и башня накренилась еще круче.

– Не кантуй, тут ценные приборы, – отозвался Сууркисат.

Услышав про приборы, Хольмарк не на шутку взволновался:

– Телескоп… Где мой телескоп? На крыше стоял паровой телескоп!

Трефаил решил успокоить старика и крикнул Власу:

– Эй, кинконг, ты куда крышу дел?

– В море выкинул, – отозвался подросток. – А что?

Трефаил почесал затылок и поинтересовался у Ванзайца:

– Он дорого стоил?

– Он был бесценен, – горько вздохнул ученый.

– Не повезло тебе. – Трефаил пожал плечами. – Где здесь выход?

Башня кренилась все сильнее, и вскоре из колодца превратилась в туннель.

– Пошли, – велел Сууркисат Мумукину.

– А Тургений?

– Эта сволочь нигде не пропадет.

Мумукин засеменил следом, где-то в глубине души подозревая, что с

Тургением он встретится еще не раз.

На выходе их догнал Ванзайц:

– Стойте!

– Мумукин, если он потребует возмещения убытков – высоси ему глаз! -

Трефаил напрягся в ожидании нелегкого разговора.

Крушение башни застало Хольмарка в домашнем халате, шлепанцах и шерстяных носках. Запыхавшегося астронома, к счастью, волновала вовсе не компенсация.

– А вот эти… маленький такой, и те, в гардеробе… они кто?

– Они, батя, котовцы, – с воодушевлением ответил Мумукин.

– Кто? – не понял Хольмарк.

– Мужчины с чистым сердцем, горячей головой и холодными руками, – расшифровал Сууркисат. – Старик, говори скорее, что надо, и мы побежали. Кстати, где мы находимся?

– Остров Сахарин, восточное побережье.

– Что? – хором возмутились диссиденты. – Мы только позавчера отсюда свалили. – Мумукин с Трефаилом переглянулись, ткнули друг друга пальцами в грудь и крикнули: – Это ты во всем виноват!

– Есть хочу, – пожаловался Влас, стоявший чуть в стороне.

– А это кто? – Хольмарк задрал голову.

– Это наш кинконг, – махнул рукой Мумукин, потом упер руки в боки и ехидно посмотрел на Сууркисата. – Ты, кстати, обещался меня убить.

Трефаил поднес к самому носу товарища классическую дулю, свернутую по всем канонам жестикуляции.

– Может, я помогу? – Хольмарк деликатно потрогал Тургения за плечо.

Мумукин на секунду задумался, и посчитал разумным отказаться от предложения:

– Спасибо, не сейчас.

Влас снова прохныкал:

– Есть хочу.

– Фунтик голоден, – глубокомысленно произнес Трефаил.

– Я с вами. Можно? – попросил Хольмарк.

– Зачем? – удивились диссиденты

– Ну… я умный.

Оскорбительный смех был ответом пожилому астроному. Тургений и

Сууркисат знали, что самые умные – они.

– Что смешного? – обиделся Ванзайц. – Я открыл, что небо твердое.

Новый взрыв истерического смеха. Хольмарк отвесил лоботрясам по доброй плюхе.

– Э, Трефаил, чего он дерется?

– Не знаю. Э, мужик, ты что, серьезно?

– Да! – Хольмарк гордо тряхнул седой шевелюрой.

– Ну ладно тогда, а то шуток мы не любим, – проворчал Трефаил.

– Чего ты там насчет неба твердо знаешь? – Мумукин изобразил, будто всю жизнь увлекался астрономией.

– Ни с места! – Эм-Си в сопровождении скрюченных тыкчтынбеков вывалился из туннеля. – Именем гениального создателя е… – тут Кафка рыгнул.

– Фу, чмошник, – сморщились диссиденты.

– Что естественно, то не безобразно, – парировал котовец.

– Есть вещи, естественные до безобразия, – выдвинул аргумент Трефаил.

– А также естественные в своем безобразии и безобразные в своем естестве, – довел мысль до логического беспредела Мумукин.

– Карабулдык чикалдык! – приказал Эм-Си тыкчтынбекам.

– Сиктым на кутак! – рявкнули тыкчтынбеки и повалились на землю.

Эм-Си не расстроился. Он взбесился. Он прыгал, орал, но гордые затекшие чуреки упорно повторяли одно и то же, не в силах шевельнуться.

– Эк пацан переживает, – посочувствовал коротышке Влас. – Есть хочу.

– Так и ешь его, – разрешил Тургений. – Только не отравись.

В этот момент Кафка случайно нажал на спускной клапан. Раздалось подряд пять оглушительных хлопков, эхом отозвавшихся в недрах башни.

Отдачей Эм-Си унесло в черную дыру обсерватории, и, пока он поминал шайтан, иблис и чихпых, Тургений предложил смотаться. Влас подхватил всех троих и скрылся в тумане.

Когда Эм-Си выскочил на свет, морально разложившиеся тыкчтынбеки пребывали в религиозном экстазе: Бог живьем забрал на небо трех людей.

Удобно устроившись на плече великана, держась для верности за волосы

Власа, беглецы шумно обсуждали, чем накормить ребенка.

– Я думаю, – Унд Зыпцихь посильнее запахнулся в свой халат, – детей кормят молоком.

– Ага, а поят кашей, – поддержал Мумукин. – Нет, еппона мама, все наоборот: кормят кашей, а поят молоком.

– Прошу меня простить, – деликатно прокашлялся Трефаил, – а почему именно этими двумя блюдами?

– Бать, можно я объясню? – попросил Тургений.

Ванзайц милостиво разрешил.

– Так вот, недоумок, слушай. – Мумукин сделал яростное лицо. – Детей кормят кашей и молоком, чтобы они росли сильными и красивыми.

Сууркисат попытался со своего места обозреть всего Власа. Потом перевел взгляд на Тургения, исполненного гордостью за свои познания в педиатрии.

– А наш-то чем не удался?

– В смысле?

– Чем тебе наш пацан не нравится, спрашиваю? Малыш удался крепким, на лицо тоже не страшен, а уж насчет расти – куда еще? Вон какой вымахал, на паровозе не объедешь.

Поди поспорь! Железная аргументация.

– Ну а сам-то ты чего придумал?

– Смотри и учись.

Лицо Сууркисата приобрело то идиотское выражение, какое нацепляют на себя все те, кто ни разу не видел живых детей.

– Скажи мне, милый ребенок, чего ты хочешь поесть?

– Чего дадите, то и съем. Только побольше, – отозвался мальчик.

С видом победителя Трефаил вытятил нижнюю губу и устремил взгляд в морские просторы, которые рассекал великан.

– Ну раз ты такой умный, – Мумукин почесал голые пятки, – то знаешь, наверное, где эту еду достать?

Трефаил и глазом не моргнул.

– А ты, поди, знал, где найти кашу с молоком?

– Есть хочу, – захныкал Влас.

Мумукин чертыхнулся. Сууркисат задумался.

– Слушай, а мы лодку что, на берегу оставили? – вдруг вспомнил он.

– Какую лодку?

– На которой мы плыли!

– Мы плыли?

– Собака сутулая, да я тебя!..

Подраться друзьям не удалось, потому что Хольмарк встрепенулся:

– Рыба!

– Где?! – Мумукин с Трефаилом проследили за указательным пальцем

Ванзайца.

– Где?! – Влас плотоядно облизнулся.

Прямо по курсу бороздил морские просторы кит.

– Лови ее, лови! – заорали пассажиры Власу.

– Не могу.

– Глаз высосу, лови! – рассердился Мумукин.

– Она не кошерная, – уперся мальчик.

– Чего?

– Неблагословленную пищу нельзя есть.

– Ну и ходи голодный! – рассердился Трефаил.

– Ребенку надо кушать, – заступился за малыша астроном.

Выход нашел Тургений.

– Благословляю эту пищу, – торжественно провозгласил он. – Легко войти и безболезненно выйти. Фас!

– Это что такое? – растерялся ребенок. – Я Влас!

– Я говорю: кушай на здоровье.

Кто бы мог подумать, что гигант может двигаться с такой скоростью? В мгновение ока мальчишка догнал бедное животное, выдернул его из среды обитания и откусил голову.

На диссидентов и астронома кровавое зрелище произвело самое неизгладимое впечатление: их начало рвать.

– Дяденьки, вы можете потише, я ведь все-таки кушаю, – в конце концов не выдержал Влас.

– На здороУВЬУЭЭЭЭЭЭ! – вырвалось у дяденек.

И рвалось уже не переставая.

А пароход “Ботаник”, кое-как уцелев в схватке со стихией, полным ходом шел в Перепаловск-Взрывчатский. Боцман Непоседа сразу после шторма сотворил штурвал из запасных кальсон и лага и теперь правил к чужим берегам. На счастье братьев-контрабандистов, буря вынесла судно к самой границе, о чем красноречиво свидетельствовала широкая ярко-синяя полоса на горизонте.

Из всего экипажа только Биркель регулярно видел чистое небо, перевозя контрабанду с Гулак в Ацетонию и обратно. Со всеми остальными случился культурный шок. Кто бы мог подумать, что море – голубое, облака – белые, а солнце – не бледно-серый пятак в мутных разводах смога, а ослепительная блямба, которая еще и шпарит нещадно, аж кожа горит!

Лысюка металась по палубе в поисках зеркала. Распугав всех матросов, она попала, наконец, на камбуз и отобрала у кока сковородку “Maria

Celesta”. Отыскали Нямню только вечером, когда “Ботаник” прибыл в

Перепаловск. Рядом с мокрой от слез девицей лежал бесформенный кусок металла – останки сковородки.

Впрочем, Люлику и Биркелю в тот момент было не до страданий вздорной девки. Они думали, что делать с потерянным грузом.

– Зачем ты вообще их туда заныкал? – пилил брата капитан.

– Думал, мы пароход затопим у границы, а до берега на веслах дойдем.

Нас за эти брюлики Главный из-под земли достанет!

– Не стони, – смягчился Люлик. – Из-под земли, может, и достанет, но не нас. Мы вообще за границей.

– Ты Главного не знаешь! – еще больше раскис Биркель. – Он и из грядущего достанет, не впервой. Трефаилище проклятый, все из-за него. Не пришел бы ко мне, не было бы соблазна…

– Ты что, скоммуниздил камешки?!

Биркель потупился:

– Ну типа… это… камни ведь все равно нужно было переправить сюда. Я и подумал, чтобы притвориться, что мы потонули. Нас бы даже искать не стали. Ты-то сам хорош: бац! – и нету шлюпки.

Братья замолчали, а потом вдруг пристально посмотрели друг на друга.

– Дрищи?

– Точно!

Чего уж проще: свалить кражу брюликов на пропавших в открытом море дрищей… или как их там? Зато какие перспективы! Срубается с хвоста

Главный, и если нужны ему эти алмазы, то пускай сам ищет Трефаила с его полоумным дружком. А здесь можно за неплохое бабло продать пароход и начать новое дело уже в цивилизованном мире!

– Женюсь… – размечтался Люлик.

– Чего?! Кого?! На ком?!

– На Нямне Назуковне.

Биркель помахал рукой перед лицом старшенького: не приступ ли у него?

Нет, не приступ.

– Она же страшная!

– Разве?

– Вообще чудище!

– Но-но, полегче. Теперь, когда Мумукина нет, никто уже не встанет между нами!

Люлику только казалось, что теперь-то жизнь наладится. Увы, именно сейчас судьба готовила братьям новые испытания, более суровые, чем шторм.