"Август" - читать интересную книгу автора (Круглов Тимофей)

Глава пятая

Автобусы поджидали теплоход на площади перед речным вокзалом. День клонился к вечеру, а успеть надо было много. Андрей все-таки не выдержал и, как только показался на берегу Петрозаводск, занял пост на палубе рядом с Люсиным окном. Окно, плотно задернутое занавеской, уютно дремало, и признаков жизни за ним никто не подавал. Уже начали швартоваться, когда Петров решительно постучал первый раз в дверь заветной каюты.

Люся долго не отзывалась, потом из-за двери сонно пропели:

— Кто-о та-а-а-м?

— Люся, это я, Андрей! Скоро уже экскурсия, я хотел составить тебе… вам… компанию в общем, если ты… вы… не возражаете.

— Андрей Николаевич! Как хорошо, что вы меня разбудили, я проспала все на свете, а ведь день продолжается! Я сейчас, сейчас, только.

Повернулся ключ в замочной скважине, дверь чуть-чуть приоткрылась, и в щелке показались половина смущенного лица, розовая голая коленка и край махрового полотенца.

— Только я не могу сейчас тебя впустить, понимаешь?

— Понимаю, — засмущался Петров, невольно отпрянув.

— Да ты не пугайся, Андрюша! Я просто умыться должна и одеться. Я ждала тебя после Кижей! Ой, мамочка, что же я несу! Я одетой тебя ждала, а потом заснула, ой!

— Люся! Люсенька! Я тебя на пристани подожду, ладно? Только ты никуда не исчезай без меня! Хорошо?

— Подойди!

— То есть?

Дверь распахнулась чуть шире, в щель просунулась голая рука, притянула Петрова за ворот легкой ветровки поближе. Люся, завернутая в полотенце, высунула голову в коридор, увидела, что никто на нее внимания не обращает, быстро чмокнула Андрея куда-то в нос и тут же захлопнула дверь с такой быстротой, что нос и пострадать мог нешуточно, хорошо, что курносым был Андрей Николаевич.

Не любила Люся брюки! В легкой юбочке до колен выбежала на пирс, тонкая шерстяная кофточка расстегнута, блузка невесомой ткани обрисовала грудь: женственнее самых джинсово-затянутых девиц в откровенных топах была его Люся!

— Комары не съедят? — испугался Петров за нежную белую кожу, за стройные ножки и за ушки, чуть розовые, в сережках с изумрудами, за шею лебединую с золотым крестиком на тонкой цепочке, открытую вечернему, прохладному воздуху. — Мы ведь почти в тайгу поедем — на водопад, в заповедник!

— Надо соответствовать красоте природы, Петров! — засмеялась, задышала глубже (оценил!) Люся. — А комаров отгонять у меня кавалеры есть! Вон вас сколько! — взмахнула она рукой, показывая Андрею за спину.

Петров обернулся чуть не в ярости, и тут же расслабился, от страха, что Люся успела заметить его неожиданную ревность, на которую он не имел никакого права. Да и расстраиваться повода не было. Андрея с Люсей терпеливо поджидали у одного из автобусов Муравьев с уцепившейся за его локоть двумя руками напряженной Дашей и Анчаров, цепко ухвативший за руку, как ребенка, сияющую Глафиру. Из открытых окон автобуса высовывались улыбающиеся лица Вячеслава Юрьевича с неразлучными аспирантами, они, видимо, заняли всем места и теперь стойко их обороняли.

Комфортабельным был автобус! Окна пришлось закрыть, но кондиционер зато работал отменно. Проехали быстренько через Петрозаводск, толком не успев рассмотреть не очень уютный, показалось, но чистый город. Выехали на шоссе и понеслись по трассе, спеша успеть на водопад до закрытия музеев заповедника. Проезжали, кстати, и Кондопогу, даже надпись успели прочитать на одном из заборов: «Кондопога — город-герой!».

Сидели уютно, болтали тихонько между собой, лишь бы не слышать пожилую женщину — гида. Не повезло с экскурсоводом на этот раз! Унылым, ужасно назойливым голосом увядшая дама рассказывала туристам о том, что они могут увидеть из окон автобуса.

— Посмотрите направо! Посмотрите налево! У нас растут сосны и ели! Сосна — это такое дерево. Ель — это такое дерево. Ромашки — это такие цветы, бурундук — это такой полосатый зверек, вроде белки. Вепсы — это гордость Карелии! — и дальше тысяча слов про вепсов. И как они поют и пляшут, и какие пекут пирожки с манкой и пшенкой уникальные, и как пироги эти называются. И даже эпос у вепсов есть, правда, существующий только в изустных преданиях, но зато какая бесценная народная культура и как важно ее сберечь, как главную ценность нашего края!

— Я не могу больше, — схватившись за голову, со стоном раскачивалась в своем кресле Даша! — Остановите ее, смените ей пластинку! Анатолий Александрович, сделайте что-нибудь с этим, пожалуйста! Я знаю, что такое ромашка! Я выросла под елками, в конце концов! Мне нафик не нужно знать, чем отличаются вепсы от нормальных русских людей!

— Да ничем они не отличаются, Дарья! — Толян вежливо освободился от очень активной руки, слегка обнявшей его за спину. Не сказать, чтобы это было как-то неприятно Муравьеву, но отвык он уже от молодых забав с их стремительными, по современной моде, прелюдиями. Да и мысли его заботили совсем не эротические, судьбу всей оставшейся жизни надо было решать сейчас. А девочка хороша и даже, кажется, неглупа и главное — своего не продаст, — глаза всем выцарапает!

— Вепсы эти загадочные, Даша, скорее всего и сами давно забыли, что они вепсы, а не русские, пока яйцеголовые дяди мультикультуралисты им об этом не напомнили. А там и до самостийности недалеко, с российской-то страстью к суверенитетам. Да и финны рядышком не дремлют, подогреют, если что, интерес к теме. А американцы с англичанами гранты дадут и у себя в гостях многому научат бывших русских, а теперь гордых сыновей финно-угорского братства. Проходили мы это уже. А экскурсовод наш — простая русская дура, которой всегда кого-то пожалеть и кем-то погордиться хочется. Лишь бы не мужем своим.

— Умный вы больно, Анатолий Александрович, — загрустила Даша, но освободившуюся руку пристроила как-то незаметно на широкую прохладную ладонь Толяна и теперь ласкала каждый бугорок и шрамик на ней нежными, чуткими пальцами.

— Да ведь и вы, Даша, не дурочка, не прикидывайтесь, право! Неужели, в ваши 25 лет, вам интересен побитый молью мужик, годящийся вам в отцы?

— А может, я без отца росла?! — девушка с вызовом посмотрела Толе прямо в лицо, выдержала спокойный ответный взгляд, не сморгнула, отчаянно стараясь переглядеть — и переглядела! Дрогнул Муравьев чуть не первый раз в жизни перед женским взглядом, смутился, отвел холодные глаза, выдохнул гулко, как будто дерево в лесу могучее упало.

Глафира привалилась уютно к жилистому, худому Анчарову, как кошечка пригрелась рядом с хозяином, только что не мурлыкала, слушала внимательно его рассказ о себе. И вспоминала Питер. Радость девичью провинциальную от встречи с красотой гранитной и величием имперским, о котором читала — грезила над любимыми томами классиков еще в Костроме. Забиралась на сарайчик под яблоней, расстилала старый матрац, впитывала жаркое солнце округлившимся женственно тельцем, а в потрепанных книжках из детской библиотеки пронизывающие снежные ветры гуляли над Невой. Строились полки на Сенатской площади, горела Зеленая лампа в кругу поэтов. А потом. Потом белые ночи, Прекрасная дама, Кузмин, Гумилев, Белый, Мережковский, Георгий Иванов — все подряд читала Глаша и не могла пресытиться чтением. Мокрая сирень в Катькином садике, мороженое в Летнем саду, из общежития поперли, стипендию не дали, платить за обучение нечем, жрать хочется, колготки драные, трусы застиранные, тампаксы — роскошь, косметика — украденная у состоятельных сокурсниц. Пиво, коктейли в банках, техно в ночных клубах по флайерам, экстази на халяву, первый секс на Петроградке в съемной квартире. Любовью это не назовешь. Конкуренция с профессионалками, первая сытость и первые платья из бутиков. И при всем этом: учебники и библиотеки, Интернет в кафе между «съемом» и сдача сессии перед первой эскорт-поездкой за границу с пивным королем Петербурга.

Очередь к Казанской Божьей Матери в торжественно гулком соборе, слезы жгучие на мощах Иоанна Кронштадтского, лбом вжиматься в кирпич часовни Ксении Блаженной и молить о прощении и снисхождении.

Чудом подвернувшаяся работа в рекламной газете, порядочная тетка-редактор, первые честные деньги, позволяющие сводить концы с концами. Позабытая грязь, привычка душ принимать по три раза в день, в сауну мчаться, как только премия или гонорар незапланированный. И солями ароматическими, губками натуральными сдирать с себя кожу остервенело целый год. Потом психоз прошел, жизнь устаканилась. А усталость осталась. И любовь к Северной столице ушла. Но и Кострома родная манила только Ипатьевским монастырем. Родители несчастные догадывались, что не все ладно у дочки в Питере, да деньгами помочь не могли. А ласки одной — не хватило. И редко бывала дома Дашка, за родителей ей стыдно было, что не удержали, за себя, что не удержалась. Понимала — виноватить некого, а плакать хотелось, стоило только залезть на совсем уж покосившийся сарайчик под иссохшей раскидистой яблоней. И вот диплом на носу. А внутри все выгорело, прощай Медный всадник, прощайте белые ночи, не могу я больше.

Пока лес тянулся за окнами автобуса, кто задремал, а кто задумался.

Что Люсе делать? Никого у нее нет, кроме мамы и работы. Голова забита чужими мыслями, чувствами, комплексами, монографиями, завистью. Мама умрет скоро. Люся не врач, но замирание жизни в дорогом теле, а главное, в единственной родной душе, в седой головке, все чаще смотрящей растерянно, забывающей про включенный газ и про съеденный уже дважды завтрак — видела со страданием и смирением. Потому, может, и в Бога так поверила, что иначе не смириться никогда: сначала папа, потом братик, теперь вот мама угасает на глазах. А там жизнь вечная! Но ведь надо же как-то и земную жизнь самой скоротать! Интерес к науке не пропал с годами, наоборот, но женское требовало любви, а не эндорфинов после качественного секса с хорошим любовником, но скучным мужчиной. А любить некого оказалось как-то так в жизни. Переборчива и взыскательна была Люся. Профессия ли то сказалась, черты ли характера, память об отце, лучше которого не было на свете? Какая разница! Пробовала себя заставить влюбиться. Но даже описанного в учебниках подобия чувства добиться от себя не могла.

— Но вот сидит рядом Петров. Андрей Николаевич Петров — и только. Знаю его два дня с половиной. А целовалась уже! И уже готова брюки ему гладить, суп варить ненавистный гороховый и холодец! Носки покупать. Просить застегнуть лифчик! Объяснять, почему он такой занудный, и что такое педантическая акцентуация личности! Пиво с ним пить! Ой, слава Богу, не любит он пиво. А курит, так и папа курил. Ладонь жесткая, сильная, а нежная необыкновенно. Вот ведь если еще где-нибудь погладит невзначай — конфуз выйдет, Люська!..

— Ну и что, что столько лет жил с Майей без любви. Ведь в самом начале, немножко, было же в ней родное! Сам виноват, кто виноват? Старый уже? Да какой я старый — жизнь начинается только новая — дома! Друзья, вот и друзья уже есть. Ну, пусть, пройдет круиз, не увижу их никогда, а помнить буду. Работать, семью кормить! Снова летать, пока не поздно, пока 45, я ведь радист, не пилот, в конце-то концов! Да и соврать для начала можно, а там видно будет. Домой возвращаться, а там — Люся! Невозможно. Надо забыть. Не бывает такого, Петров, даже в России такого с тобой быть не может. Бедро рядом, какая юбка тонкая, гладкая. Господи, прости и помилуй, заметит ведь, что со мной, сгорю со стыда!

Музей карельской березы! Смешно, две комнатки в сарайчике — музей! Но и ладно, меньше надо времени, чтобы его обойти. Скорее вниз по дорожке, шумит ведь, шумит водопад! Державин писал, да! Но хочется чего? Чтобы как в «А зори здесь тихие», настоящую Карелию увидать. Вот скалы, кляксы мха на сером граните, вода льется, падает с двух сторон в маленькое ущелье, сосны дрожат чуть-чуть по берегам. Какие на камнях фигурки у девочек красивые! Как славно здесь все! Петров с Люсей целуются в сторонке. Конечно, Петров и Ниагарский водопад видел, ему Люся важней. А приднестровцы со студентками своими в восторге! Карабкаются по скалам, выше, к истоку, по камням прыгают через речку, сумасшедшие просто! Даша визжит тихонько, поскальзывается на каблуках высоких, ловит ее Муравьев, ловит и держит, задумавшись впервые, а стоит ли отпускать? Анчаров Глашу бережет — ведет, цепко держа за локоть стальной рукой, но не больно, а просто надежно. И ничего не боится Глафира впервые в жизни — ни ревущей воды, ни скользкого гранита, ни завтрашнего дня.

Нагулялись. Дружно оккупировали шашлычную на стоянке автобусов. Шашлык горячий, с поджаристым тонким сальцем по краям, с домашней «хренью» — острым томатным соусом с хреном, чесноком и перцем. И хлеб черный, кирпичик обыкновенный, вкусный необычайно! А водки пить не стали и коньяку тоже. Выпили кофе из автомата, закурили, прислушиваясь к близкому еще гулу водопада, к птицам, внезапно запевшим только для них, к себе прислушались — две недели еще впереди в круизе! Все еще впереди!

Из автобуса желающих высадили на центральной площади Петрозаводска. До речного вокзала недалеко, а еще час времени остался до отплытия теплохода. Рассеялись по парочкам, не столько город посмотреть, сколько забежать в магазин, купить вкусненького: соку, фруктов, мяска какого копченого, колбаски, творожку, — захотелось уже чего-то домашненького, не казенного. Хоть и кормят в ресторане прилично, а всегда хорошо иметь в каюте, в холодильнике запас на всякий случай. Уж такой аппетит на воде, уж так есть хочется, когда хочется жить!

Совсем рядом с речным вокзалом, в парке на набережной Онежского озера, Петров вспомнил про камеру, и туристического порядка ради захотел сфотографировать Люсю у памятника Петру Первому. Но стоило ему отвернуться чуть-чуть, замешкаться, меняя аккумуляторы, истраченные у водопада, как раздался тревожный Люсин вскрик:

— Андрей!

Цыганского вида приблатненный паренек выдернул у Люси сумку и попытался дать деру. Но Люся успела крепко вцепиться в съехавший с плеча длинный ремешок сумочки и теперь намертво захлестнула его на своей руке, два раза повернувшись, чтобы намотать ремешок узлом на запястье. А устоять не смогла — цыган так рванулся бежать, что Люся упала и теперь волочилась за вором, хорошо хоть, по гладкой плитке у памятника, а не по шершавому асфальту. В парке никого не было, казалось. Туристы прошли на теплоход, только Петров с Люсей задержались из-за этого снимка на память.

Озверев, Петров ринулся на помощь Люсе, первым делом перехватив ремень сумки, за который тащил ее по земле грабитель. Ремешок не выдержал еще одного рывка и лопнул. Люся остановилась и начала вставать на колени, а Андрей, краем глаза успевший заметить, что она сильно не пострадала, кинулся догонять цыгана. Опередил, кинулся в ноги, улегся сверху, приводя в порядок дыхание и одновременно проводя «удержание лежа». Парень взвыл от болевого приема, попытался вырваться, лягнуть Петрова свободной ногой, но не получилось.

— Андре-е-й! — предупреждающе закричала Люся! И вовремя, по ближайшей дорожке неслись на Петрова еще два крепких парня, на ходу нашаривая в карманах какое-то оружие.

— Зарежут! — подумал про себя Андрей и как мог сильно зажал горло лежавшему под ним парню, громко прохрипев подбегающим цыганам:

— Не подходить, а то сломаю ему шею!

Тело под ним отчаянно забилось и задрыгало ногами. Быстро оценив ситуацию, налетчики тут же рванулись к Люсе. Люся как будто была готова к нападению и стояла спокойно, держа в отведенной для броска руке жестянку с тоником, кстати вывалившуюся из порванной сумки.

— Кто первый хочет в лоб? — азартно выкрикнула она звонким недрогнувшим голосом.

Разогнавшиеся было, мужики опять остановились на мгновение в недоумении. И тут раздался такой матерный рык, что опешили все участники всего лишь минуту длящейся сцены:

— …………… наших бить?!!!

И женский истошный, в два голоса визг вдогонку суровому мату:

— Милиция!!!!

Маленький крепыш в кепке, показавшийся у памятника в компании двух молодящихся блондинок с «Петербурга» не ограничился криком и с ходу влепил застывшим от неожиданности перед Люсей цыганам одному в ухо, другому коленом в живот. Началась свалка, блондинки орали как резаные, призывая милицию, Люся умудрилась все же запустить своей банкой кому-то из нападавших по голове. Петров отпустил свою добычу, предварительно заехав ей острым локтем по позвоночнику, и кинулся на помощь «нашему» туристу в кепке, которому уже приходилось несладко. Тут откуда-то прозвучало хрестоматийное: «Атас!!! Ноги!!!», и цыгане, матерясь и прихрамывая, бросились зигзагами в разные стороны.

Один из них, на свое несчастье, побежал в сторону пристани, где и был встречен бежавшими на крики Толяном и Сашей. Муравьев, не сбавляя шага, на ходу срубил рукой на землю ошалевшего бандита и побежал дальше, к Петрову с Люсей. Анчаров беззвучно и сосредоточенно оседлал потерявшее сознание «тело» и стал по привычке устанавливать личность задержанного, быстренько пройдясь по его карманам.

Толян притормозил рядом с растерянной парочкой, отечески отряхнул Петрова, погладил нежно и успокаивающе по плечу Люсю, которая, впрочем, и не думала биться в истерике. Муравьев прикрикнул, чтобы замолчали, на продолжавших вопить блондинок, протянул руку и помог подняться сидящему на траве мужичку в кепке, пропустившему сильный удар в голову. Кепка, впрочем, из-за этого с головы его так и не слетела.

— Шпана! Наших бить — витиевато выматерился снова крепыш в кепке и, как ни в чем не бывало, спросил Муравьева, — вязать будем? — Тот посмотрел на часы и отрицательно покачал головой:

— Некогда, теплоход через 7 минут отходит!

— Понял! — деловито кивнул головой мужичок и не спеша двинулся к цыгану, которого задержал Петров, и который так и не смог еще подняться.

Женщины отвернулись, чтобы не видеть, как крепышок деловито охаживает грабителя ногами — хоть наука будет. Быстренько собрали вещи, раскатившиеся из порванной сумочки Люси, и дружно побежали на теплоход. Анчаров, задержавшийся еще на несколько секунд у второго «туловища», его же ножом, найденным в кармане, вспорол бандиту брюки на заднице, чтобы сползли при первой же попытке подняться, пнул разок беззлобно и ровной рысью догнал своих, — матросы уже готовились поднять сходни и покачали неодобрительно головами вслед пробежавшей мимо них на теплоход припоздавшей компании.