"Плохой день для Али-Бабы" - читать интересную книгу автора (Гарднер Крэг Шоу)

Глава восемнадцатая, в которой история некоторым образом развивается по кругу

Наступила тишина, и Аладдин решил, что лучше сменить тему.

— Кажется, здесь душновато, — заметил он. — Знаете, как всегда бывает в пещерах.

— Коли уж ты заговорил об этом, — добавил Ахмед, — не могу с тобой не согласиться.

— Да, в самом деле, — нашел повод вступить в беседу Гарун. — Однако я думаю, что мы сможем благополучно выбраться из этого замкнутого пространства, если предпримем небольшую прогулку, пожалуй держась поближе друг к другу и с мечами наготове.

— Бессмысленно угрожать граниту, — ответил голос. — К тому же вы не знаете дороги отсюда.

— Это уж точно, — согласился с таинственным голосом Касим. — До того как попасть сюда, мы, кажется, двигались прямиком вниз.

— Но успокойтесь и отдохните, — предложил голос самым любезным тоном, — ибо разве вы не слышите, как буря бушует над вашими головами?

Али-Баба и впрямь заметил, что под сводами пещеры снова начал посвистывать ветер.

— И не бойтесь, — наставлял их голос. — Я прослежу, чтобы, пока вы рассказываете свою историю, с вами ничего дурного не случилось.

— Наконец-то, — удивился Ахмед, — Разбойник Номер Тридцать обрел подходящую публику!

— В таком случае я продолжу, — отозвался Аладдин, с удивительной поспешностью хватаясь за предложение таинственного голоса. — Итак, парень снова оказался на равнине, и город его был едва виден вдали, хотя прошло так много времени, что солнце уже клонилось к закату. Колдуна нигде не было видно, и джинн тоже исчез. «Но, разумеется, жизнь полна загадок, — подумал юноша, — и сегодня я мог бы вновь повторить это».

Потом парень со всей быстротой, на которую были способны его ноги, возвратился в дом своей матери, хотя все равно было уже далеко за полночь, когда он наконец добрался туда.

Он увидел, что мать не спит, дожидаясь его возвращения, ибо она никак не могла уснуть — так встревожило ее, что он не явился домой вовремя. Она дала ему напиться холодной воды и выставила всю пищу, какая нашлась в доме, говоря, что выслушает его рассказ, когда сын ее поест. И юный Аладдин ел с большим аппетитом, ибо он был так близок к смерти, что уже и не чаял когда-нибудь вновь увидеть еду.

Когда же наконец закончил он свою затянувшуюся трапезу, то поведал матушке об удивительных событиях минувшего дня, так же, как я рассказываю вам о них теперь. И тогда мать его стала проклинать того темнокожего, как могут проклинать только матери.

— Подумать только, — говорила она, — что он чуть не лишил тебя жизни, и ради чего? Ради какой-то жалкой медной лампы!

И тут парень поднялся и высыпал великое множество твердых плодов из карманов и из-за пазухи.

— И я рисковал своей жизнью из-за этих дурацких штук?! — воскликнул он в недоумении. — Я ведь уже не ребенок, чтобы играть разноцветными камушками! — И юный Аладдин решил, что это будет опыт, который изменит всю его жизнь.

Проснувшись на следующее утро, юноша вновь исполнился решимости отказаться от детских забав и впредь вести себя как мужчина. Но прежде чем выйти из дома и попытать удачи, он захотел сначала хорошенько позавтракать. Он сказал матери об этом, и наградой ему были огорчение на ее лице и заломленные руки.

— О мое любимое, дорогое дитя, — воскликнула его матушка в своей обычной горестной манере, приобретенной за годы тяжких трудов, — чем же я могу накормить тебя этим утром, если прошлой ночью тебя обуял такой голод, что ты съел до крошки всю еду, какая была в доме? Но подожди немного, я возьму несколько узлов с одеждой и через час-другой, отстирав вещи в реке, заработаю немного мелких монет, чтобы купить тебе еды.

Видя свою мать в таком состоянии, Аладдин тут же захотел порадовать ее. Если его матушка не сумела приберечь немного еды, можете вы спросить, почему же он должен был чувствовать себя виноватым? Скажем так, это обычное дело между матерями и сыновьями, и покончим с этим.

— Нет-нет, дорогая матушка, — сказал тогда Аладдин. — Ты достаточно потрудилась за свою долгую жизнь. Почему бы не взять эту лампу и не продать ее на базаре? На эти деньги мы наверняка сможем поесть разок-другой. А когда я поем и оденусь, то возьму эту кучу разноцветных камней и продам их каким-нибудь не слишком образованным горожанам. Таким образом мы, наверное, сможем прокормиться пару дней, пока я не определюсь до конца, как мне быть мужчиной и какую избрать дорогу в жизни.

Но удача улыбалась им, ибо, передав лампу в руки своей матери, Аладдин вверил ее заботам самой большой любительницы чистоты во всей той части света.

И матушка его, глядя на эту потускневшую лампу, подумала, что наверняка сможет получить за нее лучшую цену, если начистить ее, прежде чем нести на базар. И тогда она взяла один из старых ветхих обносков, которые обыкновенно носила вместо одежды, смочила тряпицу смесью воды и золы, призвала на помощь всю свою недюжинную силу, накопленную за три десятка лет ручной стирки, и принялась чистить медь.

Но едва успела она провести рукой вверх и вниз по лампе, как из горловины повалил багровый дым, а когда этот дым рассеялся, перед ними стоял джинн, столь огромный, что головою он задевал потолок. Кожа у этого джинна была цвета золота, а глаза сверкали яркой синевой, будто летнее небо. И вскричало это волшебное создание оглушительным голосом, звучавшим еще громче из-за замкнутого пространства:

Но дорогая матушка Аладдина имела еще меньший опыт общения с джиннами, чем ее сын. Поэтому она застыла на месте, широко раскрыв глаза, а язык ее, казалось, увеличился в размерах и целиком заполнил рот, и она не могла говорить. Но это продолжалось недолго, ибо вскоре мать Аладдина упала в глубокий обморок.

Аладдин, однако, стоял неподалеку, когда это случилось, и он быстро шагнул вперед и выхватил лампу из слабеющих пальцев матушки. Если этот дух в деле так же хорош, как тот здоровенный темнокожий тип в пещере, то теперь всякое пожелание Аладдина будет исполнено.

— О раб лампы, — сказал он тогда, — я голоден, и мне нужна еда для меня и для моей матушки.

— Будет исполнено, — ответил золотой джинн и протянул ему серебряный поднос.

А на подносе том стояла дюжина золотых блюд, а на каждом блюде — разная диковинная еда, подогретая и приправленная специями как положено. А позади этих блюд лежала дюжина хлебов белее белого, и на них были изображены люди, и звери, и сценки из древней истории. А в самом конце этого громадного подноса стояли две фляги с чудесным белым вином, благоухавшим так, что Аладдин не сомневался, что вино это высочайшего качества, и два больших кубка, причем и фляги, и кубки были из чеканного золота и украшены драгоценными камнями, некрупными, но подобранными со вкусом.

Парень был очень рад такому подношению и велел джинну поставить все это перед ним и его все еще лежащей без чувств матушкой. Золотой дух так и сделал, после чего тихонько исчез, как и подобает хорошему официанту.

Множество благоуханных ароматов быстро привело матушку в чувство, и она открыла глаза и увидела перед собою целое пиршество.

— Сбылись наши самые сокровенные мечты, — сказала она в изумлении, — ибо никогда не видела я подобных яств. Но как случилось, что мы вкушаем такие замечательные кушанья, да еще с самой лучшей столовой посуды?

Тут юноша помедлил немного, ибо помнил он, как испугалась его мать одного вида джинна, и опасался, что если родительница его заподозрит, будто этот пир происходит из волшебного источника, то может отказаться от еды, хоть та и выглядит безопасной и питательной во всех отношениях. И все же, как и все послушные дети, он не хотел явно врать женщине. Поэтому он решил, что надо найти компромисс.

— Похоже, это последний дар человека, называвшего себя моим дядей, — сказал Аладдин, произнеся наконец некое подобие правды.

Но его матери такое объяснение понравилось, казалось, не многим больше, чем могло бы понравиться то, что произошло на самом деле.

— Этого подлого негодяя? — вскричала она. — Мы должны наплевать в его еду и выбросить ее на улицу собакам!

Это была не совсем та реакция, которой ожидал от нее парень. Но прекрасная пища, стоявшая перед ними, плюс явно голодное выражение на заострившемся и изможденном лице матери давали ему надежду, что его доводы убедят ее.

— Разве не лучшей местью ему стало бы, — сказал он тогда, — если бы мы ели эти прекрасные яства, без конца понося гнусное имя мага?

Мать его снова посмотрела на роскошные блюда и решила, что впрямь лучшей местью будет съесть все это. И вдвоем они стали пировать, и ели так долго, что утренняя трапеза перешла в вечернюю.

Наконец, когда они решительно не в силах были съесть больше ни кусочка, то отодвинули от себя блюда, и матушка Аладдина убрала то, что они не доели, на завтра и заперла дорогую столовую утварь в буфет, чтобы ее не украли.

И теперь, поев так славно, Аладдин подумал, что, пожалуй, куда лучше подождать следующего дня с поисками своего пути в жизни.

Но матушка не намерена была позволить своему сыну насладиться отдыхом, столь им заслуженным.

— Самое время нам поговорить, — сказала она таким тоном, какой все дети боятся услышать от своих матерей. — Скажи мне правду, откуда все-таки взялась эта еда? — Она погрозила пальцем у парня перед но сом, чтобы придать весомости своим словам. — И помни, мать всегда заметит обман!

Тут Аладдин сдался и рассказал матери, что еду добыл золотой джинн, который живет в лампе.

— Не доверяю я этим дьявольским штукам! — воскликнула его мать. — Воистину тебе следовало бы избавиться от лампы и от кольца тоже, ибо они, должно быть, орудия шайтана!

Но сын парировал ее слова, говоря, что эти две вещи и обитающие в них духи не сделали ему ничего, кроме добра, и еще сказал Аладдин, что дух кольца на самом деле спас ему жизнь, когда он мог погибнуть в пещере. И юноша решил сохранить эти предметы, но никогда более не докучать ими матушке.

— Очень неприятно перебивать тебя, — встрял вдруг Ахмед, — но позволь заметить, что ты снова упомянул про волшебное кольцо.

— Да? — с досадой отозвался Аладдин, словно не понимая, какое отношение это имеет к нему. — Кольцо — важная часть моего рассказа.

— По-видимому, куда более важная, чем дворцы! — заметил Гарун, сопя от нетерпения, что было на него вовсе непохоже. — Я вполне уверен, что ты уже достаточно обрисовал картину. Что если нам перейти сразу к дворцовой части истории?

— А мне, как ни странно, больше понравилось про пещеры, — вставил таинственный голос. — Я бы не возражал, если бы вы вернулись к этой теме снова.

— Но кольцо у тебя на пальце! — вновь напомнил Ахмед.

— Да, не сомневаюсь, что в другой момент это могло бы стать более чем подходящей темой для разговора, — согласился Аладдин. — В настоящее же время, думаю, я лучше продолжу свою историю, ибо песчаная буря не будет длиться вечно.

Ахмед открыл было рот, чтобы возразить, но Аладдин уже приступил к рассказу, прежде чем младший из разбойников смог вымолвить хоть слово.

— В дальнейшей части своего повествования я буду краток. На протяжении нескольких последующих дней юноша потихоньку распродавал великолепную посуду, сопутствовавшую волшебным яствам, и таким образом и он, и его матушка имели более чем достаточно еды, что позволило пареньку стать чемпионом района по подбрасыванию ногой фески. Однако он, конечно же, в любой момент мог придумать какой-нибудь великий план на будущее.

Таковы были его мысли, когда он снова услышал голоса трех евнухов.

— Берегитесь, ибо царевна Будур шествует среди вас! — И далее: — Берегитесь, ибо если кто из мужчин бросит взгляд на царевну, то поплатится жизнью! — И так далее, и тому подобное, в основном те же угрозы, которые Аладдин уже слышал в прошлый раз.

Ах, если человек однажды отведал запретного плода, всю жизнь он будет возвращаться к тому дереву. И вот Аладдин вспомнил про случай с евнухами и про тот волнующий миг, когда он мельком увидел самую прекрасную царевну на свете. В тот день он навеки влюбился в нее, но он был так низко, а она так недосягаемо высоко, что каковы были их шансы хотя бы обменяться взглядами, а уж тем более заговорить, или коснуться друг друга, или стать мужем и женой? Это фаталистическое понимание вкупе со всеми обстоятельствами, касающимися двуличности колдуна, опасностей пещеры, чудес кольца и лампы и повседневной необходимости противостоять диктату матери, заставили молодого человека задвинуть мысли о царевне в самую дальнюю извилину мозга.

Но теперь, быть может, у него появилась возможность увидеть ее снова, и дело на этот раз происходило на улице, где стояли торговые прилавки и было на что посмотреть, не то что в прошлый раз.

— Берегитесь! — кричали евнухи. — Ибо сабли наши остры!

«Все же, — подумал парень, — надо найти какое-нибудь укромное местечко, чтобы избежать мечей стражников царевны». Он огляделся, намереваясь спросить торговцев, где он мог бы найти подходящее место, чтобы спрятаться. Но все торговцы, и все их покупатели, и буквально все товары исчезли совершенно.

— Берегитесь! — возвещали евнухи. — Ибо суд наш не ведает пощады!

«Что ж, воистину, — подумал тогда парень, — это исчезновение мне на руку, поскольку теперь я смогу спрятаться где угодно посреди этого уличного торжища, где-нибудь среди хлипких деревянных прилавков и брошенных торговцами потертых ковриков, за которыми не спрятался бы и новорожденный младенец».

— Берегитесь! — взывали евнухи. — Ибо мы уже за углом!

В тот миг Аладдин понял, в чем состоит истинная проблема уличной торговли — вокруг тебя нет ничего, кроме свежего воздуха.

Он обернулся — и там были три евнуха, марширующие по торговой площади, с очень острыми мечами и очень удивленными лицами.

— Вы видите? — спросил один.

— Конечно вижу, — ответил другой.

— Считайте, что в этом мы единодушны, — добавил третий.

Но все мысли о евнухах вылетели у юноши из головы, когда он увидел царевну и, более того, царевна увидела его.

Он не мог пошевельнуться и лишь улыбался. И — чудо из чудес — царевна улыбнулась в ответ.

Он решился снова взглянуть на евнухов. Все трое тоже улыбались. Но улыбки евнухов его не слишком волновали.

— Ты погубил себя, юноша! — сказал один.

— Ни один мужчина не должен видеть царевну, — добавил второй.

— Если он не из числа ее ближайших родственников, — пояснил третий.

— Приговаривается к немедленной смерти! — довольно радостно хором объявили все трое.

— О, какое счастье! — сдавленно хохотнул третий. — Может, я зарублю его?

— Ты уже обезглавил последнего из пойманных, — напомнил ему первый стражник. — Кроме того, давайте проявим немного милосердия к этому бедняге, чтобы последним запахом, втянутым его смертными ноздрями, не стали газы, которые ты вечно испускаешь.

— Что я могу поделать, если наелся на обед всякой всячины, — защищаясь, ответил третий. — Хотя, может, и мог бы, сумей я устоять перед маринованными кумкватами!

Аладдин предоставил трем стражникам пререкаться между собой. Он снова повернулся к царевне, прекрасной, как солнце, и заметил, что она, похоже, смотрит на него самым благосклонным образом. Он прижал руки к сердцу, чтобы не дать этому органу выскочить из его груди.

— Давайте зарубим его все вместе! — предложил один из стражников.

Двое других подтвердили, что это будет наиболее оригинальным и приемлемым решением.

Аладдин смотрел на приближающихся евнухов, продолжающих улыбаться, с такими острыми мечами в руках.

В следующий миг, понял он, ему не нужно будет больше беспокоиться о своем сердце, ибо оно перестанет биться вовсе.