"Русские эсэсовцы" - читать интересную книгу автора (Жуков Дмитрий Александрович, Ковтун Иван...)

Часть вторая Русские во вспомогательной полиции, подразделениях СД, специальных и карательных формированиях СС

Первая глава СС и русская вспомогательная полиция

В ходе оккупации Советского Союза на захваченной нацистами и их союзниками территории был создан чрезвычайно разветвленный аппарат с целью обеспечения поставленных руководством германского Рейха задач. По характеру эти задачи можно классифицировать как: а) административные; б) экономические; в) военно-полицейские; г) карательные.

Административные задачи предусматривали создание сети военных, полицейских и гражданских органов для управления оккупированными территориями.

Под экономическими задачами подразумевалась организация на захваченных территориях режима, который позволял бы обеспечивать ведение войны за счет использования промышленного (сельскохозяйственного, ремесленного, кустарного и проч.) потенциала оккупированной страны. Кроме того, руководство Германии планировало воспользоваться сырьевыми ресурсами СССР. Также осуществлялись мероприятия по вывозу рабочей силы на территорию Рейха.

В круг военно-полицейских задач входило главным образом недопущение в тылах действующей армии развертывания партизанской войны и вооруженного сопротивления. В ходе войны по инициативе представителей вермахта возникла задача по привлечению в ряды вооруженных сил и вспомогательных формирований добровольцев из числа местного населения.

К военно-полицейским примыкали карательные задачи, обусловленные как мировоззренческо-идеологическими предпосылками, так и соображениями военного характера. Сюда следует отнести уничтожение еврейского населения, непосредственную борьбу с партизанами и подпольем, так называемое «замирение местности».

За осуществление всех этих задач было ответственно значительное число немецких ведомств, армейских и полицейских структур, а также коллаборационистские органы и формирования, в частности вспомогательная полиция[208].

Хотя многие вопросы организации вспомогательной полиции ложились на вермахт (оккупированная территория СССР была разделена на зоны «А», где управление осуществляли военные власти, и «В», которая находилась в введении Имперского министерства по делам оккупированных восточных территорий[209]), основной груз ответственности за последующее оформление полицейских коллаборационистских сил был возложен на ведомство рейхсфюрера СС Г. Гиммлера.

Еще накануне войны с Советским Союзом А. Гитлер провел ряд совещаний с участием высших представителей вермахта и СС. Это нашло отражение в директивах к плану «Барбаросса» от 13 марта 1941 года, в которых указывалось, что выполнение «специальных задач» в районе боевых действий ложится на рейхсфюрера СС. Как мы уже говорили, под «специальными задачами» подразумевалось уничтожение определенных групп населения (в первую очередь — евреев), что должны были осуществлять особые формирования СС — так называемые айнзатцгруппы, которые подразделялись на айнзатцкоманды и зондеркоманды.

Уже 29 июня 1941 года в телеграмме начальника РСХА Рейнхарда Гейдриха командирам айнзатцкоманд рекомендовалось создавать из местных коллаборационистов «предварительные команды», куда следовало отбирать людей, готовых делать «все, что потребуется»[210]. Эта рекомендация была принята к сведению, и в последующем число русских коллаборационистов в эсэсовских карательных формированиях неуклонно возрастало. Так, командир айнзатцгруппы «А» бригадефюрер СС Вальтер Шталлекер издал приказ с прямым требованием «создать русские подразделения охраны»[211].

25 июля 1941 года рейхсфюрер СС подписал приказ «О задачах полиции на оккупированных территориях»[212]. В документе подчеркивалось: «Необходимо создать дополнительные охранные формирования из подходящей для нас части населения оккупированных областей». О привлечении местных жителей в полицию речь велась и в приказе Гиммлера от 31 июля 1941 года «О создании охранных формирований»[213].

6 ноября 1941 года рейхсфюрер СС подписал приказ, регламентирующий вопросы формирования и деятельности вспомогательной полиции на территории зоны оккупации «В». Согласно этому документу, все созданные в гражданской зоне оккупации из местного населения охранные и полицейские формирования объединялись во «вспомогательную службу полиции порядка» (Schutzmannschaft der Ordnungspolizei). Последняя подразделялась на 4 категории: «индивидуальная служба» (Schutzmannschaft-Einzeldienst) по охране порядка в городах (охранная полиция, Schutzpolizei) и сельской местности (жандармерия, Gendarmerie); батальоны вспомогательной полиции (Schutzmannschaft-Bataillonen); пожарная охрана (Feuerschutzmannschaft); вспомогательная охранная служба (Hilfsschutzmannschaft), предназначенная для охраны лагерей военнопленных, тюрем и пр. Общая численность вспомогательной полиции зоны оккупации «В» к началу 1943 года достигла 330 тысяч человек, причем в охранной полиции, жандармерии и пожарной охране было задействовано 253 тысяч человек[214].

19 ноября 1941 года статус вспомогательной полиции в зоне гражданского управления был окончательно закреплен в совместном приказе шефа СС и министра по делам оккупированных восточных территорий Альфреда Розенберга «О подчиненности полицейских служб на оккупированных территориях»[215].

Механизм передачи созданных военными властями вспомогательных полицейских формирований в ведение СС был зафиксирован и в документах высшего командования вермахта. Так, в приказе начальника Главного штаба сухопутных войск генерал-полковника Франца Гальдера № 8000/42 указывалось: «Вспомогательная полиция с момента передачи зоны военных действий гражданской администрации… передается в соответствующие полицейские органы»[216].

Под «соответствующими полицейскими органами» подразумевались представители «Черного ордена» в лице высших фюреров СС и полиции (Hohere SS und Polizeifuhrer, HSSPF). Последние фактически подчинялись лично рейхсфюреру СС. Высшие фюреры руководили командующими полиции порядка и командующими полиции безопасности и СД, а через них — всеми отрядами СС и частями полиции порядка, а также местными службами полиции безопасности и СД.

Представители партизанского движения в своих воспоминаниях не жалели черной краски и жестких эпитетов в адрес русских полицейских. Так, начальник штаба брянского партизанского отряда им. Щорса (в последующем партизанской бригады им. Щорса) В.А. Андреев писал: «Нас, участников партизанской борьбы, до глубины возмущало то, что среди русских людей находились отщепенцы, которые шли на немецкую службу. Они вербовались из числа забулдыг, преступников или кулацких отпрысков. Отыщут, бывало, гитлеровцы такого проходимца, назовут его полицейским, вручат ему бумагу с фашистским орлом и свастикой, дадут винтовку с одним-двумя патронами, и заново испеченный служака начинает властвовать»[217].

И. Ильиных, воевавший в составе 4-й Клетнянской партизанской бригады (Орловская область), вспоминал: «С оккупацией из всех щелей вылезли подонки, уголовные преступники. С их помощью фашисты огнем и мечом стали насаждать в районе „новый порядок“. По окрестным селам разъезжали вооруженные банды, сгоняли жителей и объявляли им о создании волостных управ и назначении старост»[218].

Командир Житомирского партизанского соединения А. Сабуров, начинавший войну в лесах Орловской области, отмечал: «Да, немцы назначают полицейских, старост, бургомистров, даже городскую управу. Но что это за люди? Это преступники, бежавшие из тюрьмы, бывшие кулаки, эмигранты. Да, эмигранты. Их привозят в Советскую Россию из Франции, Германии, Чехии, Венгрии, Австрии, — отовсюду. Они выдают себя за советских людей, становятся во главе самоуправлений и не смеют шага шагнуть без разрешения фашистского начальства»[219].

Составители сборника очерков истории органов внутренних дел Ставропольского края пишут: «Вступившие на территорию края оккупанты разместили свои службы безопасности, гестапо, полицию в сохранившихся зданиях органов внутренних дел. Оккупанты приняли меры по организации полиции и привлечению в нее местного населения. В нее вербовались, прежде всего, недовольные советской властью, репрессированные, обиженные, осужденные, высланные во время коллективизации, раскулаченные, дезертиры, уголовники и т. д. Кроме того, оккупанты привлекали к сотрудничеству людей различными посулами: оплатой, пайком, а также угрозами. И это им в значительной мере удавалось сделать»[220].

Таким образом, по убеждению указанных авторов, личный состав русской полиции набирался из числа опустившихся и деградировавших людей, а также социально и политически чуждых элементов. Так ли это было на самом деле?

Действительно, политическая лояльность была необходимым условием для приема. Поэтому к полицейской службе активно привлекались бывшие кулаки, имевшие свои счеты с советской властью. В ряде полицейских подразделений вместе с отцами служили их дети. В докладной записке УНКВД по Ленинградской области от 11 января 1942 года говорится, что в «Волосовском районе созданы карательные отряды из местной молодежи (сыновей кулаков)»[221].

Из семьи кулака происходил исполняющий обязанности начальника Иванинской полиции Курской области Петр Константинович Меснянкин, 1919 года рождения, в последующем получивший звание Героя Советского Союза. В 1941 году он при попытке выхода из окружения был пленен, через два месяца бежал из Орловской тюрьмы и добрался до своей родной деревни Комякино. Согласно обвинительному заключению от 29 июля 1948 года, Меснянкин «занялся восстановлением своего прежнего кулацкого хозяйства, вселился в ранее конфискованный у них дом, вызвал к себе родственников, а в феврале 1942 года добровольно поступил на службу в немецкие карательные органы». Вначале он служил помощником начальника полиции, следователем мирового суда районной управы, а затем исполнял обязанности начальника районной полиции, имевшей аппарат численностью до 80 человек[222].

Перспективной считалась вербовка граждан, которых в соответствии с большевистским новоязом именовали «бывшими людьми» (офицеры русской императорской армии, дворяне, городовые, представители купеческого сословия и т. д.). Оккупанты делали на них ставку, не без оснований полагая, что они, как люди старшего поколения, жертвы большевистских репрессий, помогут установить «новый порядок». К примеру, после того как войска группы армий «Север» вошли в Великий Новгород, была организована городская управа. В нее обратился Никита Яковлевич Расторгуев, до революции служивший полицейским в Санкт-Петербурге. Расторгуев предъявил справку, где отмечалось, что в период советской власти он был арестован и осужден на 10 лет. После этого Расторгуев был назначен на должность начальника охраны Великого Новгорода[223].

Аналогичный эпизод произошел в городе Ржеве. Там на посту начальника полиции осенью 1941 года оказался бывший белый офицер Авилов Дмитрий Петрович 1900 года рождения, отбывавший наказание и бежавший из мест заключения. Авилов неоднократно менял фамилии, легализовался в Ржеве, где завел семью и устроился на работу в столовую станции Ржев-II в качестве экспедитора. После прихода оккупантов он явился в комендатуру и изъявил желание сотрудничать. При этом Авилов назвался Лапиным Митрофаном Петровичем. Его заместители был назначен Загорский Николай Иванович — сын священника, в прошлом учащийся духовной семинарии и работавший до войны старшим бухгалтером в межрайонном Управлении кинофикации[224].

Полицию г. Мглин возглавил бывший дворянин, совершенно слепой И.П. Маркович. Поначалу штаб полиции размещался в собственном доме Марковича, а затем переместился в помещение прежней полиции дореволюционного времени[225].

Некоторые сотрудники полиции имели за плечами весьма бурное прошлое. Так, начальник службы порядка г. Суземка (Орловская область) Богачев был до революции подполковником русской армии. Во время Гражданской войны перешел на сторону красных, вступил в партию и в 1925 году занял руководящий пост в Орловском военном округе. Однако тут его карьера рухнула. У него была любовница, иностранная актриса, которая была задержана при попытке перехода границы с секретными документами из штаба округа. Началось следствие. Богачеву удалось убедить следователя, что он ни при чем, что актриса — агент иностранной разведки, ловко подсунутый ему. Богачева лишили партийного билета и высокого положения. Он обосновался в поселке Брусна, где его застала война. Учитывая, что раньше Богачев был русским офицером и вел антибольшевистскую борьбу, его сразу же назначили на пост начальника полиции. В последующем он сполна оправдал оказанное ему доверие, готовил операции против партизан и засылал к ним агентов[226].

Включались в состав полиции и русские эмигранты, прибывавшие вместе с немцами на захваченную территорию. Немцы относились к эмигрантам по-разному, но можно сказать, им доверяли, как бескомпромиссным борцам с большевизмом. Это, однако, не означало, что русским, в том числе и прибывшим из Европы, позволят занять все важные должности в гражданской администрации. Так, военный комендант Старой Руссы (Ленинградская область) Мосбах посоветовал бургомистру Невскому подобрать на должность начальника стражи порядка человека нерусской национальности, например, из эстонцев или латышей, так как русский начальник полиции, по его мнению, стал бы сводить счеты со своими недругами. Исходя из этих соображений, полицию в Старой Руссе поручили возглавить эстонцу Александру Карловичу Кютту[227].

Охотно назначались на полицейские должности российские немцы, по нацистской терминологии — «фольксдойче». Составители сборника очерков истории органов внутренних дел Ставропольского края отмечают: «Большое внимание было уделено привлечению к сотрудничеству с оккупационными властями этнических немцев, оставшихся на территории края. При этом спецслужбы воздействовали на их национальные чувства… В числе активных сотрудников оккупантов оказался Д.Я. Миллер, выслужившийся за короткое время до начальника Буденовской окружной полиции. Д.Я. Миллер, 1911 года рождения, был выходцем из обрусевших немцев. В августе 1941 года он был выслан из Крымской АССР в Орджоникидзевский край. Здесь он работал в Серафимовской школе. Летом 1942 года он уклонился от эвакуации. А когда пришли немецкие войска, поступил в полицию вначале переводчиком, где служил добросовестно и вскоре был назначен следователем, а затем стал начальником Прикумской окружной полиции. Служил он верой и правдой. В работе проявлял служебное рвение, упиваясь властью. Отличался жестокостью в обращении с арестованными, которых любил допрашивать по ночам в нетрезвом виде „с пристрастием“. Провел большую работу по организации полиции, насаждению агентуры, выявлению советских активистов»[228].

Как ни странно, на службу в полицию попадали и те советские граждане, которые, казалось бы, должны были бы отстаивать «завоевания революции» любой ценой. В их числе — милиционеры и военнослужащие войск НКВД. Первый случай такого рода произошел на Украине. Уже 2 июля 1941 года, на третий день после оккупации Львова, большинство милиционеров, оставшихся в городе, выразили готовность продолжить службу при новом режиме[229].

Аналогичные эпизоды имели место и на оккупированный территории РСФСР. Так, в партизанском документе о положении в станице Северская (Краснодарский край) отмечалось: «В ст. Северская создана полиция из местного населения, в состав которой вошли бывшие работники Северского районного отдела НКВД Матюшков Петр Моисеевич (бывший заместитель начальника РО НКВД) и Васильев Григорьевич Михайлович (бывший участковый уполномоченный). Первый назначен начальником полиции»[230].

Шесть бывших сотрудников НКВД несли полицейскую службу в селе Данино, под Ельней (Смоленская область)[231]. Бывший старший инспектор ОВИР Ржевского ГО НКВД М.И. Комаров (в 1940 году он был награжден медалью «За отвагу») в апреле 1942 года поступил на службу в Ржевскую городскую полицию и служил в 4-м полицейском участке. Следователем полиции Великих Лук работал бывший военнослужащий внутренних войск НКВД Ершов. Он провел до 60 следственных дел, по которым оккупантами были расстреляны 20 советских граждан[232].

Практически во всех положениях о приеме на службу в полицию говорилось, что люди, состоявшие в комсомоле и коммунистической партии, не имеют права с оружием в руках «защищать Россию в рядах русской полиции»[233]. Тем не менее были случаи, когда в полицейских управах служили бывшие члены ВКП (б) и ВЛКСМ.

Иногда они шли в полицию с целью ее разложения по заданию органов НКВД. В отчете районной комендатуры 1/532 о ее деятельности в период с 1 по 7 ноября 1941 года сообщалось, что в службу порядка Ржева «проник коммунистический функционер, который был разоблачен и расстрелян»[234].

Весьма солидным партийным стажем обладал начальник уголовного отдела городской полиции Смоленска Стефан Юзефович Поннер. По косвенным данным можно предположить, что он являлся агентом НКВД. Будучи австро-венгерским поданным, Поннер попал в русский плен в 1915 году. Он увлекся большевистскими идеями, а после революции в составе интернациональной бригады воевал с белыми. В 1922 году Поннер вступил в компартию. Вероятнее всего, он разделял взгляды «оппозиции», так как в 1935 году его исключили из ВКП(б) и даже арестовали. Однако заключения по неизвестным причинам ему удалось избежать. До начала войны Поннер работал на фабрике «Пролетариат» г. Калинина (сегодня — Тверь). После оккупации города он сумел поступить на должность начальника криминальной полиции Калинина. В декабре 1941 года Поннер бежал (возможно, опасаясь разоблачения), затем оказался в Смоленске, где возглавлял уголовный розыск местной городской полиции с января 1942 года по сентябрь 1943 года. С ноября 1943 года Поннер являлся начальником 1-го отдела криминальной полиции Минска. При этом ему было присвоено специальное звание оберштурмфюрера. Однако незадолго до освобождения столицы Белоруссии Поннер был уволен из полиции, после чего он уехал в Германию, где впоследствии получил подданство[235].

Очень большое внимание уделялось и вербовке в полицию советских военнопленных командиров (офицеров, сержантов) и рядовых РККА. Уже летом 1941 года из плена были выпущены сотни тысяч красноармейцев, некоторые из которых согласились поступить в службу порядка. В этом смысле показательна судьба жителя Ржева Дмитрия Пояркова. Он ушел на фронт, 13 октября 1941 года попал в плен, после чего содержался в Ржевском лагере военнопленных. Его жена, узнав от знакомых, что ее муж находится в лагере, подала на имя бургомистра Ржева заявление. 10 ноября 1941 года Поярков в числе других 18 человек был взят на поруки. 4 декабря 1941 года его назначили квартальным старостой. 18 декабря 1941 года Поярков стал полицейским 3-го участка[236].

Бывшими военнопленными была насыщена служба порядка Монастырщинского района Смоленской области. По словам В.Г. Грачева, работавшего начальником 2-го отдела районной полиции и задержанного после войны сотрудниками НКВД, он курировал работу 11 участков. Участок в Монастырщине возглавлял бывший лейтенант Красной армии Василий Бойко. Ему подчинялось 60 человек. Вторым участком, расположенным на больничном дворе райцентра, командовал Леонид Кленов, бывший лейтенант РККА. Ему подчинялось около 60 полицейских, в основном из числа бывших военнопленных. Третий участок дислоцировался в селе Стергимово. Тридцатью полицейскими командовал бывший лейтенант Николай Кремлев. Полиция села Сычевка Барсуковской волости состояла из 20 человек, во главе с неким Корольковым. В селе Досугово начальником полиции (личный состав участка — 20 человек) был Жаренков. 20 и 40 полицейских охраняли порядок в селе Лосево и Татарске, соответственно. В Кадино было 15–20 полицейских. Бывший военнопленный лейтенант РККА возглавлял полицию села Доброселье Татарской волости. Ему подчинялось 40 человек. Аналогичная картина была и в селе Любавичи. Наконец, в одиннадцатом участке, расположенном в селе Лыза, служило 20 стражей порядка[237].

Не отказывались вербовщики от того, чтобы принимать на службу представителей интеллигенции (как творческой, так и технической). Почти повсеместно интеллигенция составляла основу гражданской администрации, принимала активное участие в создании полицейских органов и в первое время даже возглавляла их, пользуясь едва ли не полным расположением немцев.

Начальником управления полиции Смоленска с конца 1942 года и вплоть до освобождения города был Николай Георгиевич Сверчков, который до войны проживал в Калинине и работал художником. По воспоминаниям бургомистра Смоленска Б.Г. Меньшагина, Сверчков говорил: «Лучше перестрелять, чем не дострелять». В 1943 году Сверчков возглавил полицию Минска, затем руководил полицейской школой, вступил в РОА, был награжден «Железным крестом» и медалями, а в конце войны получил немецкое подданство[238].

Начальником полиции в Белгороде был бывший старший инженер маслозавода Белых, репрессированный в конце 1930-х годов[239]. В Ржеве секретарем городской полиции был Константин Кириллов, подозревавшийся в причастности к «вредительской организации» работников местной промышленности[240]. Начальником полиции в станице Татаровской (Краснодарский край) был некто Бураков — бывший директор фабрики[241]. Секретную часть полиции Армавира возглавлял бывший преподаватель физики педтехникума Подбережный[242].

Разумеется, сотрудниками службы порядка становились и лица с уголовным прошлым. Так, Иван Анисимович Речкалов, будучи досрочно освобожден из места заключения, где он отбывал наказание за кражу, и, уклонившись от мобилизации в Красную армию, в августе 1942 года добровольно поступил на службу в полицию, откуда через некоторое время «за ревностное отношение к службе» был переведен в зондеркоманду 10-а[243].

Однако процент подобных граждан, вопреки распространенному мнению, был незначительным, если не сказать ничтожным, так как криминальные личности не пользовались доверием у немцев. При проверке кандидата с его поручителей требовали расписку в том, что «будущий полицейский в партии коммунистов и комсомольцев не состоял, судим не был, и поведения хорошего»[244]. Эта позиция неоднократно озвучивалась и в оккупационной прессе, где «уголовники-урки» то и дело назывались лучшими друзьями большевиков[245].

Структура вспомогательной полиции во всех оккупированных районах РСФСР была в основном стандартной. Как правило, городское полицейское управление подчинялось городской управе и руководило деятельностью полицейских участков, а также паспортных столов, пожарной команды и иногда санинспекции. В крупных городах, имеющих районное деление (например, Смоленске), городскому полицейскому управлению подчинялись районные полицейские управления. Основной обязанностью личного состава полицейских участков было несение службы по охране порядка. Деятельностью городской полиции в зоне оккупации «А» руководила военная комендатура, в большинстве случаев — через посты полевой жандармерии. Кроме этого, зачастую существовало подразделение, ответственное за пресечение криминальных и политических преступлений. Это подразделение контролировалось органами полиции безопасности и СД (в зоне оккупации «В» они направляли работу всей вспомогательной полиции).

На органы и подразделения вспомогательной полиции оккупантами возлагались довольно многообразные функции. Русские полицейские несли патрульно-постовую службу на улицах населенных пунктов, выявляли уголовных преступников, нейтрализовывали притоны, боролись с тайным изготовлением и продажей самогона и т. д. Конечно, большинство задач в конечном итоге выполнялось в интересах оккупантов (проведение регистрации жителей и выдача им документов, сбор налогов, конфискация теплых вещей для германской армии, отправка населения на хозяйственные работы, обеспечение своевременного выполнения сельскохозяйственных поставок оккупантам, проведение проверок жителей и задержание политически неблагонадежных лиц, охрана немецких объектов и конвоирование военнопленных).

Петербургский историк Н. Ломагин отмечает: «Обязанности вспомогательной полиции постоянно расширялись, поскольку немецкие власти убеждались в том, что местная полиция прекрасно справлялась со своими обязанностями. Число уголовных преступлений в оккупированных областях по сравнению с советским временем резко сократилось»[246]. При этом полицейских было значительно меньше, чем милиционеров, а все делопроизводство чрезвычайно упростилось.

Разумеется, личный состав русской вспомогательной полиции периодически привлекался и к выполнению карательных задач. Наиболее активно в этих мероприятиях принимали участие батальоны вспомогательной полиции, или «шума». Историк Юрген Маттхаус отмечает, что эти полицейские формирования «стали важным элементом в руках немцев, желавших „очистить“ Советский Союз от фактических и потенциальных врагов. В конце 1942 года только в оккупационной зоне гражданского управления было приблизительно 100 000 местных полицейских»[247].

Надо признать ошибочным мнение некоторых авторов о том, что «на территории России не было создано ни одного русского батальона „шума“»[248]. Конечно, формально в русских областях запрещалось создавать подобные части, однако, как отмечает Д. Каров, этот приказ не выполнялся: «Немецкое командование на местах быстро убедилось в его нелепости, и поэтому всех полицейских, часто без их ведома, стали объявлять украинцами, белогвардейцами, ингерманландцами и т. п.»[249].

Согласно приказу Гиммлера от 6 ноября 1941 года, для батальонов «шума» была установлена следующая нумерация: рейхскомиссариат «Остланд» — от 1-го до 50-го, белорусские и русские области в зоне военного управления — от 51-го до 100-го, рейхскомиссариат «Украина» и украинские области в зоне военного управления — от 101-го до 200-го. Позднее эта нумерация была расширена за счет прибалтийских батальонов[250].

Надо отметить, что во многих батальонах «шума», сформированных как украинские и белорусские части, оказалось огромное количество русских, которые, желая облегчить свое положение, выдавали себя за украинцев и белорусов. Аналогичная ситуация сложилась и в Прибалтике, где русские в массовом порядке поступали на службу в так называемые «латгальские батальоны» (из русского населения были созданы 314-й и 315-й батальоны).

Первый вспомогательный полицейский батальон был сформирован 10 июля 1941 года в Белостоке как «украинский». На деле в него записалось и значительное число русских военнопленных. В августе батальон прибыл в Минск, где был разделен на 41-й и 42-й батальоны «шума». Причем первым командовал бывший лейтенант РККА Александр Яловой, а вторым — бывший летчик лейтенант РККА Крючков. В оба батальона входило 1086 человек[251]. Формально украинскими, а по существу — русскими, были сформированные в Ростове-на-Дону 166-й, 167-й, 168-й и 169-й батальоны «шума». Очевидно, русскими по составу были белорусские батальоны «шума» № 60, 64 и 65, которые впоследствии были включены в состав 30-й гренадерской дивизии войск СС (2-й русской), а в конце войны — переданы на формирование 600-й русской дивизии вермахта.

В оккупированном Крыму к ноябрю 1942 года было создано 8 батальонов «шума»: № 147 и № 154 — в Симферополе, № 148 — в Карасубазаре, № 149 — в Бахчисарае, № 150 — в Ялте, № 151 — в Алуште, № 152 — в Джанкое, № 153 — в Феодосии. Хотя большая часть личного состава этих подразделений была набрана из крымских татар, в некоторых из батальонов служили и русские. За формирование крымских подразделений отвечали, в частности, русские коллаборационисты, в том числе будущий командующий военно-воздушными силами РОА В. Мальцев[252].

Кроме того, немцами создавались и казачьи батальоны «шума». Следует напомнить, что казаков оккупанты считали отдельным этносом и называли их «равноценными соратниками, которые вместе с германскими солдатами участвуют в борьбе против большевистских врагов»[253]. Из казаков были созданы следующие части вспомогательной полиции и заводской охраны: 135-й, 159-й, 160-й, 209-й, 210-й, 211-й полицейские батальоны, 557-й и 558-й батальоны заводской охраны. Общая численность этих формирований составляла от 2400 до 4000 человек[254].

Каждый батальон «шума» по штатному расписанию состоял из штаба и четырех стрелковых рот (в каждой — три стрелковых и один пулеметный взводы, всего 124 человека). Общая численность батальона должна была составлять около 500 человек, но на практике некоторые батальоны насчитывали до 1000 полицейских[255]. Батальоны «шума» находились в распоряжении соответствующих высших фюреров СС и полиции, но могли придаваться, к примеру, охранным соединениям тыловых войск вермахта.

Батальоны «шума» обмундировывались в основном в черную униформу, позаимствованную у «общих СС». При этом воротники, обшлага рукавов и клапаны нижних карманов мундиров и шинелей обшивались серым сукном. Иногда, впрочем, расцветка могла быть и иного оттенка. Так, Р. Солоухина-Заседателева, вспоминая Орел времен оккупации, отмечает: «В городе много русских в немецкой форме. У них шинели черного цвета. Синие манжеты, синие воротники»[256].

Для бойцов «шума» вводились следующие звания: рядовой (стрелок), унтер-капрал, вице-капрал, капрал, вице-фельдфебель, ротный фельдфебель. Их знаки различия представляли собой углы и полосы, которые нашивались на рукава. В 1943 году система званий и знаков различий «шума» была уточнена: рядовой (стрелок), капрал, вице-фельдфебель, цугфюрер (лейтенант), оберцугфюрер (старший лейтенант), компани-фюрер (капитан), батайлон-фюрер (майор). Были введены соответствующие этим званиям петлицы[257].

К выполнению «специальных задач» активно привлекались и криминальные подразделения вспомогательной полиции, подчиненные непосредственно соответствующим органам полиции безопасности и СД (иногда последние ошибочно объединяются в литературе под названием «гестапо», хотя государственная тайная полиция на оккупированной территории СССР не действовала).

Так, в Севастополе «русская гражданская вспомогательная полиция» была создана сразу же после оккупации города — в июле 1941 года. Возглавил ее полицмейстер Б.В. Кормчинов-Некрасов, формально подчинявшийся бургомистру Н. Мадатову. Когда в город прибыло подразделение полиции безопасности и СД во главе с оберштурмбаннфюрером Фриком, из вспомогательной полиции была выделена следственно-розыскная часть, или криминальная полиция (она именовалась также «русская вспомогательная полиция безопасности»). Она была подчинена Фрику и активно привлекалась к уничтожению еврейского населения, а также к репрессиям против партсоветского актива. В 1942 году в ее составе служили 120 человек, в 1944 году — около 300.

Примерно аналогичная ситуация складывалась и в других оккупированных городах РСФСР. В Новгороде криминальную полицию возглавлял Борис Андреевич Филистинский, в прошлом — ученый-востоковед и писатель. Филистинский лично принимал участие в разоблачении и уничтожении коммунистов и евреев. В конце войны он стал офицером одного из разведывательно-диверсионных подразделений VI управления РСХА. Впоследствии он сумел избежать расплаты, после войны натурализовался в США под именем Филиппов, где вернулся к литературному труду. Вообще очень многие русские сотрудники криминальных отделов вспомогательной полиции впоследствии были приняты на службу в СД с присвоением эсэсовских званий.

Итак, объектами репрессий и уничтожения в первую очередь становились евреи. Верховное командование вермахта уже 13 августа 1941 года приказало во всех тыловых районах на захваченных землях создать гетто для еврейского населения[258]. Параллельно с этим уже летом — осенью 1941 года стали проводиться экзекуции под контролем сотрудников полиции безопасности и СД. В частности, расстрелы, в которых были замечены русские полицейские, прошли в окрестностях города Борисова (Минская область). С 20 по 22 октября 1941 года, когда осуществлялась очистка борисовского гетто, полиция расстреляла 7 тысяч человек. Среди тех, кто убивал евреев, был Константин Пинин, ленинградец, отличавшийся невероятной жестокостью. Всего в очистке гетто участвовало 200 полицейских, некоторую часть из них составляли русские — Архип Орлов, Петр Артемов, Геннадий Васильев, Леонид Глазов, Владимир Горбунов, Владимир Карасев, Михаил Добровольский, Григорий Кононов и др.[259]

В конце 1941 года — в начале 1942 года под руководством начальника русской криминальной полиции Андрея Лазаренко и начальника полиции Андрея Семенова была проведена акция по уничтожению евреев в деревне Полынковичи (Могилевская область)[260].

В северо-западных и центральных областях РСФСР почти не было стихийных погромов (как в Прибалтике и на Украине), но уже осенью 1941 года в оккупированных российских городах начали создаваться гетто. Еврейские гетто были организованы в Калуге, Брянске, Орле, Смоленске, Твери, Пскове и в других местах (всего было создано 41). Евреям предписывалось носить специальные повязки с желтой звездой, а жителям других национальностей строго-настрого запрещалось приветствовать евреев[261].

Гетто на территории РСФСР были относительно немногочисленны. В занятой немцами Калуге, к примеру, осталось 155 евреев, из них 64 мужчины и 91 женщина. 8 ноября 1941 года приказом № 8 Калужской городской управы «Об организации прав жидов» на берегу реки Ока в кооперативном поселке Калуги было организовано гетто. Из городских квартир туда выселили всех евреев. Ежедневно под конвоем полицейских свыше 100 человек работали на очистке общественных туалетов и мусорных ям, расчистке улиц и завалов. 20 декабря 1941 года силами полиции была предпринята ликвидация гетто[262].

Отмечено участие русской полиции в истреблении евреев Смоленской области. Так, гетто в Смоленске было создано 5 августа 1941 года, то есть спустя неделю после прекращения боев за город. Полевая жандармерия с помощью «местных активистов» из городской охраны, которую возглавлял Глеб Умнов, очистила возле еврейского кладбища (местечко Садки, северо-восточная окраина города Заднепровье) большой квартал — около 80 частных домов. Городская охрана вместе с фельджандармерией вылавливала евреев и загоняла их в гетто. Для решения «еврейского вопроса» в город прибыло специальное подразделение оперативной группы «Б» полиции безопасности и СД — особая команда «Смоленск» (командир — обершарфюрер СС Массков). Городская охрана (в последующем — городская стража) активно помогала СД уничтожать евреев[263].

15 июля 1942 года, по настоянию оккупационной администрации, была проведена самая крупная акция в Смоленске. Из гетто в направлении деревни Могалинщина Корохоткинского сельсовета было вывезено около 2000 евреев, где они были убиты разными способами. Акцией руководили заместитель бургомистра Г.С. Гандзюк и начальник политического отдела городской стражи Н.Ф. Алферчик[264]. Активность в ходе уничтожения евреев проявил полицейский Тимофей Тищенко. Он вывозил узников гетто на расстрел, снимал с них одежду, а потом распределял ее среди сослуживцев. За одежду, снятую с убитых, он получал водку и продукты. Через месяц газета «Новый путь» поместила о нем материал «Образцовый страж порядка»[265].

Проводились расстрелы евреев в поселке Монастырщина, которые осуществлялись при непосредственном участии начальника местной службы порядка Исаенкова, а также его помощников, бывших армейских дезертиров, — Николая Чехиркина, Виктора Сысоева и Шенделева. В январе 1942 года немцы и полицейские расстреляли 1008 человек[266]. Там же, в Монастырщине, было проведено еще несколько экзекуций. Согласно показаниям свидетелей, старательно выполнял свои «обязанности» полицейский Дудин. На судебном процессе его спросили, бросал ли он детей живыми в могилу. Дудин ответил: «Не бросал, а клал»[267].

Полицейская команда, действовавшая при айнзатцгруппе «Б», 28 января 1942 года оказала помощь СД в ликвидации Велижского гетто (Смоленская область)[268]. Полицейские, которыми командовал начальник районной службы порядка Иван Кириенков, загнали евреев в свинарник и подожгли его, а затем спалили все гетто (при этом 100 евреев смогли убежать)[269]. Когда под Велижем начались ожесточенные бои, полицейских во главе с Кириенковым немцы отправили в Демидовский район, в деревню Мидюльки. Здесь стражи порядка занимались патрулированием, охраняли военные объекты, вели бои с партизанами. Здесь же лейтенант полевой жандармерии Дебелее наградил Кириенкова знаком «За храбрость»[270].

20 марта 1942 года полиция, по приказу коменданта и начальника службы порядка Хиславичского района (Смоленская область), расстреляла около 1000 евреев из Хиславичского гетто. Через полтора месяца было убито еще 500 евреев в селе Захарино. По словам очевидцев, за каждого найденного и убитого еврея сотрудники полиции получали от коменданта несколько пачек махорки[271].

Евреев из Духовщины в той же Смоленской области убивал начальник районной полиции Шершуков. 7 марта 1942 года в городе Себеже (Калининская область), опять же по приказу местного военного коменданта Мюллера, полицейские расстреляли 97 евреев. Экзекуцией командовал начальник городской полиции Вильгельм Бусс[272].

Известно несколько случаев участия полиции в расстрелах евреев Орловской области. Акции проводились в феврале — марте 1942 года. В частности, в поселке Злынка полиция казнила около 200 человек, еще 500 евреев были казнены в тюрьме города Мглина. В Орле и его окрестностях поиском и уничтожением евреев занимался начальник сыскного отделения полиции (уголовной полиции) М. Букин[273].

В целом в центральных и северо-западных регионах РСФСР русская полиция не выступала инициатором массовых экзекуций еврейского населения. Полиция действовала по указанию военных комендантов и офицеров СД. Сотрудники службы порядка охраняли евреев в гетто и в тюрьмах, в принудительно-трудовых и концентрационных лагерях, обеспечивали оцепление мест, где проводились расстрелы. Исключением можно считать деятельность полиции в Смоленской области.

Иная ситуация была в южных регионах РСФСР. Истребление евреев начиналось здесь сразу после прихода оккупантов. До создания гетто дело не доходило. Так было в Ростове-на-Дону, Краснодаре, Ейске, Пятигорске и Майкопе. В некоторых городах еще не была сформирована полиция, а местное население, распаленное антисемитизмом, уже реагировало на призыв немцев выявлять и карать евреев.

Характерный пример — массовая экзекуция в Ростове-на-Дону летом 1942 года[274]. Операция заняла несколько дней. Многие евреи бежали по дороге на Змиевскую балку, где велись расстрелы; некоторые убежали даже из ямы; большинство из них, по наивности, возвращалось на прежнее место жительства в надежде, что соседи помогут им спрятаться. Но местное население сдавало беглецов оккупантам и полиции. Всего в Змиевской балке было уничтожено около 27 тысяч человек[275].

Совместно с немцами русская полиция убивала евреев в селе Ворошиловском, в станицах Лабинской и Ладожской (Краснодарский край), где, по показаниям свидетелей, особенно «отличился» полицейский Птухин, зарезавший ножом пять евреев[276].

Немало евреев при помощи полиции было убито в Ставропольском крае в августе 1942 года. Расстрелы происходили в городе Буденновске, в районном центре Георгиевске, в станицах Александрийской, Боргустанской, Мартинской и Горячеводской, в селах Донском, Алексеевском и Ипатово, в райцентре Гофицкое и других местах[277]. В сентябре 1942 года были истреблены евреи города Минеральные Воды[278]. Во всех указанных случаях полиция работала под контролем СД.

Среди карательных подразделений, действовавших в южных регионах РСФСР, заметную роль сыграла зондеркоманда 10-а. В ней состояли лица, ранее служившие в сельской и городской полиции. Например, в состав отделения был включен полицейский Скрипкин, который ранее служил в Таганроге и оказался на хорошем счету у немцев. За усердие в борьбе с евреями и подпольщиками некоторых переводили в зондеркоманду, в специальное русское отделение полиции безопасности. Его члены в течение полугода (с августа 1942 по январь 1943 года) постоянно участвовали в антиеврейских акциях[279]. Группефюрером (командиром отделения) в указанной команде служил Николай Семенович Пушкарев, в августе 1942 года добровольно поступивший на службу в полицию. Он лично участвовал в погрузке евреев в автомобили типа «душегубка». В этих автомобилях жертвы умервщлялись путем отравления окисью углерода. Старшиной в зондеркоманде служил Василий Петрович Тищенко, также начавший свою работу на оккупантов в полиции. Впоследствии Тищенко был назначен следователем криминальной полиции Краснодара. Из полиции в зондеркоманду 10-а были переведены Иван Анисимович Речкалов, Иван Федорович Котомцев, Григорий Павлович Тучков, Григорий Никитович Мисан (последний — в качестве поощрения за убийство некоего Губского, проводившего антифашистскую деятельность).

Военный трибунал Северо-Кавказского фронта, который заседал в Краснодаре с 14 по 17 июля 1943 года, установил, что указанные лица причастны к уничтожению около 7 тысяч евреев (официально — «ни в чем не повинных советских людей»)[280]. В ходе сбора материалов Чрезвычайной комиссией удалось эксгумировать лишь 623 трупа.

В ходе процесса В. Тищенко подробно рассказал об устройстве автомобиля-«душегубки». Это были машины грузоподъемностью до 8 тонн со специальными будками, имеющими двойные стенки и фальшивые окна. В задней стенке будки размещалась герметически закрывавшаяся дверца. На полу находилась решетка, а под ней — труба, по которой отработанный газ из двигателя машины поступал в будку. При работе автомобиля, стоявшего на месте, смерть находившихся в будке людей наступала через 6–7 минут, при движении — приблизительно через 10 минут[281].

Большинство фигурантов Краснодарского процесса были приговорены к смертной казни через повешение, а Тучков, Павлов и Парамонов — к двадцати годам каторжных работ («как менее активных пособников, уличенных в оказании содействия немецко-фашистским злодеяниям»)

Значительную роль подразделения вспомогательной полиции играли и в борьбе с подпольем, которое на оккупированных территориях создавалось согласно совместной директиве Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) «Партийным и советским организациям прифронтовых областей» от 29 июня 1941 года («…Заблаговременно под ответственность первых секретарей обкомов и райкомов создавать из лучших людей надежные подпольные ячейки и явочные квартиры в каждом городе, районном центре, рабочем поселке, железнодорожной станции, в совхозах и колхозах»)[282].

Действия стражей порядка по нивелированию активности советских патриотов-подпольщиков направляли представители военных комендатур, фельджандармерии, тайной полевой полиции (ГФП) и полиции безопасности и СД. Последняя, по словам М. Дина, являлась «нервным центром» полицейской структуры, «собирала информацию о различных категориях „врагов“ и проводила карательные мероприятия, в том числе аресты, допросы и расстрелы»[283].

В докладной записке УНКГБ по Орловской области от 4 октября 1943 года сообщались данные о деятельности Сыскного отделения полиции Орловской городской управы: «С оккупацией немцами г. Орла… в составе Орловской городской управы было организовано… так называемое сыскное отделение полиции, позднее переименованное в государственную уголовную полицию. Население указанный карательный, контрразведывательный орган называло „русским гестапо“. Сыскное отделение полиции… проводило в городе широкую контрразведывательную работу по выявлению и аресту преданных советской власти граждан… Номинально сыскное отделение полиции подчинялось бургомистру г. Орла Старову… а фактически вся работа, которую проводило сыскное отделение полиции, исполнялась по заданию немецких контрразведывательных органов, в частности гестапо и его отдела СД — полиции государственной безопасности. Сыскное отделение полиции по роду своей работы делилось на две группы: политическую и уголовную. Начальником политической группы был Круп. Уголовную группу возглавлял Колганов.

Политическая группа занималась выявлением и розыском коммунистов, проверкой благонадежности лиц, подавших заявления в городскую управу о приеме их на работу в созданные немцами фашистские административные органы местного правления, розыском оставшихся на жительство в городе евреев, розыском и арестами лиц, занимающихся распространением среди населения советских листовок, выявлением лиц, проводящих антигерманскую агитацию среди населения, и всеми прочими делами, относящимися к рубрике так называемых политических. Борьба с антигитлеровскими элементами сыскного отделения полиции строилась на агентурной работе. Тайные агенты сыскного отделения полиции назывались секретными осведомителями.

Уголовная группа, возглавляемая Колгановым, вела работу по делам уголовных преступлений (кража вещей, хулиганство и т. д.).

Все материалы с содержанием против немецкого порядка управления (политического характера), поступающие как от гласных агентов сыскной полиции — официальные, а также от их секретных осведомителей, просматривались сначала начальником сыскного отделения полиции, затем представителями гестапо. Особо важные материалы по делам политических преступлений передавались в производство германских контрразведывательных органов, большей частью в отдел полиции государственной безопасности (СД)»[284].

В Положении о деятельности полиции города Старая Русса говорилось, что «… служба порядка будет выявлять коммунистов, комсомольцев, активистов и советски настроенных людей и арестовывать их, вести беспощадную борьбу со всеми нарушителями режима, установленного немецким военным комендантом в городе и уезде, и обеспечивать условия, исключающие всякую возможность проникновения в расположение немецких войск партизан, советских разведчиков и других подозрительных лиц»[285].

С целью лучшего контроля над населением гражданской администрации, а через нее — органам полиции, вменялось в обязанность организовывать регистрацию и паспортизацию местных жителей. Эта задача в большинстве случаев ложилась на паспортные столы полицейских управлений.

18 июня 1943 года орловская газета «Речь» опубликовала «Приказ о замене и отсрочке паспортов и временных удостоверений гор. Орла», подписанный бургомистром Старовым и полицмейстером Коньковым. Распоряжение предписывало гражданам города явиться в паспортный отдел по адресу Кромская, 4 для замены советских паспортов и действующих временных удостоверений: «Напоминаем гражданам, что отсрочка просроченных и замена негодных документов обязательна. Неисполнение этого приказа влечет за собой строгое наказание… В случае обнаружения у граждан просроченных документов, последние [так в тексте. — Примеч. авт.] подвергаются денежному штрафу от 100 руб. и выше, в зависимости от срока просрочки, или могут быть наказаны еще более строго, вплоть до лишения документов»[286].

Следует отметить, что подпольщики и партизаны периодически пытались внедрить свою агентуру в учетные подразделения полиции (в частности, паспортные столы), чтобы контролировать их работу и, когда потребуется, вовсе дезорганизовать ее. В Брянске паспортисткой работала подпольщица Александра Дулепова, в паспортном столе новозыбковской полиции — Мария Третьякова, в Севске — Вера Шкурова. Все они, используя свое служебное положение, добывали бланки документов, секретные сведения, распознавали предателей, а полученные сведения передавали через связных командованию партизанских отрядов. Так, Дулепова за время работы паспортисткой передала руководству подпольем 150 бланков немецких паспортов. Третьякова изготовила 17 паспортов для советских воинов, попавших в плен. С ее помощью более 60 окруженцев было переправлено в партизанские отряды[287].

Само по себе наличие перечня потенциально опасных для оккупантов лиц еще ничего не давало. Поэтому главную роль в разоблачении виновных в «недружественных акциях» должна была играть агентура полиции и соответствующих органов вермахта и СС. Так, после отступления Красной армии в Ржеве были оставлены для выполнения «особого задания» братья Петр и Николай Сафранниковы. Они сожгли пивзавод и подорвали мост через Волгу. Разоблачить диверсантов помог агент полиции Алексей Бойков, которому один из братьев почему-то рассказал о содеянном.

В 1942 году в том же Ржеве с помощью агентуры удалось разоблачить подпольную организацию, активистом которой был 20-летний Александр Беляков. Войну Беляков встретил лейтенантом, 10 октября попал в плен, однако из лагеря сбежал и после этого поселился у своей сестры в деревне под Ржевом. Здесь его завербовали местные партизаны Телешов, Новоженов, Некрасов и Латышев. По их заданию Беляков должен был собирать в Ржеве сведения о численности германских войск. Для передачи добытой информации Беляков активно использовал мальчиков 12–14 лет, которые заучивали разведданные наизусть. Деятельность Белякова продолжалась примерно три месяца, после чего с помощью агентов удалось выявить места конспиративных встреч и установить, что «под руководством бывшего старшего лейтенанта Белякова… образована банда, цель которой состояла в проведении шпионской деятельности, и с наступлением весны перейти в сельскую местность как партизанская группа… Банда состояла из прочного ядра, из 12 мужчин и 2 женщин, вокруг которых формировалось значительное количество самоактивизировавшихся».

27 марта 1942 года все подпольщики были арестованы полицией и доставлены в тюрьму. 31 числа Телешов, Беляков и Новоженов были публично повешены[288].

Масштабную подпольную организацию следователям русской полиции удалось вскрыть в райцентре Людиново (Калужская область). Молодежное подполье, просуществовавшее здесь около года, возглавлял шестнадцатилетний Алексей Шумавцов, накануне сдачи города немцам проинструктированный сержантом государственной безопасности Василием Золотухиным. Под видом сбора ягод, велосипедных прогулок и походов для обмена вещей подпольщики собирали сведения о перемещениях немецких войск, о складах боеприпасов, оборонительных сооружениях противника. Кроме того, группа Шумавцова совершила ряд диверсий: был взорван мост, уничтожен склад горюче-смазочных материалов, подорвано несколько грузовых автомашин.

Разоблачил организацию начальник Людиновской полиции Дмитрий Иванов. Работая днем и ночью, следователи за несколько дней «раскрутили» и уничтожили все подполье. Шумавцова взяли в тот момент, когда он чинил электропроводку на уличном столбе (в целях конспирации он работал электромонтером). За «заслуги» в борьбе с подпольем Иванов был награжден двумя медалями[289].

Активно действовавшего в интересах подполья бургомистра Ялты Николая Степановича Анищенкова «разоблачил» начальник местной полиции Середа. 28 июля 1943 года Анищенков был казнен в совхозе «Красный» близ Симферополя. Вообще говоря, довольно странно, что бургомистр-подпольщик столь долго удержался на своем посту. Многим было известно, что жена Анищенко Этель Матвеевна была еврейкой[290], кроме того, бургомистр спасал евреев, выдавая им паспорта как русским, прослушивал советские радиосводки, а 7 ноября 1942 года «отметил советский праздник», приказав выдать улучшенный паек населению города[291].

За выявление участников подполья были ответственны в первую очередь сотрудники сыскных (криминальных) подразделений вспомогательной полиции, деятельность которых, как уже отмечалось, направлялась в основном органами СД. Иногда из этих сотрудников формировались специальные отряды. Например, такое подразделение было создано сотрудники СД из айнзатцкоманды-3 в Пскове. Здесь была открыта разведшкола, где кроме диверсантов велась подготовка кадров для городского полицейского управления. При школе располагалось подразделение полиции, личный состав которого охранял концлагерь СД в деревне Моглино и занимался изоляцией «неблагонадежных лиц»[292].

К слову сказать, на северо-западе РСФСР, наряду с нацистскими органами разведки и контрразведки, в Гдове, Новоржеве, Острове, Печорах, Плюссе, Стругах Красных, Старой Руссе функционировали эстонские и латвийские отделения полиции безопасности, в которых также служили русские полицейские[293].

Германские власти поручали начальникам полицейских участков подбирать лиц, способных проникнуть в подполье. К этой деятельности рекомендовалось привлекать близких родственников и знакомых. Однако подпольщики через своих агентов, работавших в оккупационной администрации, нередко заранее знали, кого оккупанты собираются к ним внедрить.

В целях выявления граждан, поддерживавших связь с народными мстителями, полиция систематически проводила обыски и облавы. В тех районах, где члены подполья действовали наиболее активно, подобные мероприятия проводились часто. В Пскове, например, летом 1943 года облавы проводились по 10–12 раз в день[294].

В отчете от 10 ноября 1942 года о проведении операции по очистке от партизан района станции Пригорье Смоленской области, которой руководил начальник полиции Рославля бывший полковник РККА Волков, сообщалось: «Всего проверка проведена в 60 населенных пунктах… Из числа задержанных… 96 человек были переданы в руки СД, которая вынесла им приговор. Среди переданных находились 3 партизана, которые были посланы в деревни связными, 15 членов партии, 7 комсомольцев»[295].

Активно помогала органам полиции безопасности и СД ликвидировать местное подполье городская полиция Суража. Все 27 подпольщиков были казнены возле населенного пункта Кисловка в июле 1943 года[296].

Работа полиции по розыску и разоблачению подпольщиков была довольно эффективной, что признавали сами партизанами. Например, бывший командир партизанского полка Герой Советского Союза Петр Брайко вспоминал: «Нужно сказать, что эта полиция была гораздо хуже немцев. Немец — это все-таки чужой человек, он не знал обычаев, способностей и хитростей местного населения, а свой человек, своя сволочь могла разгадывать русских людей и немцев учила»[297]. Аналогичным образом характеризует работу вспомогательной полиции исследователь крымского подполья Станислав Славич: «Постоянные контрольные посты были на выезде из Ялты, у гурзуфской будки, возле Алушты, на перевале и при въезде в Симферополь. На каждом могли остановить и обыскать машину. Кроме этих постов немцы время от времени выставляли заставы в самых неожиданных местах. А еще — моторизованные патрули, местные полицаи и эти цепные псы-добровольцы, которые пошли с оружием в руках служить гитлеровцам и отличались особой жестокостью. Этих, „своих“, перехитрить было труднее, чем немцев или румын. Эти знали все уловки»[298].

Взаимодействие немецких военных и эсэсовских органов с русской вспомогательной полицией привело к тому, что уже на первом этапе оккупации была ликвидирована большая часть подпольных групп и их руководителей. Так, в захваченной Смоленской области погибли секретари Кардымовского подпольного райкома партии Е.И. Быков, А.Е. Гребнев и Т.Ф. Гуреев, секретарь Ярцевского подпольного райкома партии Ф.В. Кузнецов, Глинского — Ф.Ф. Зимонин, член Смоленского подпольного комитета A.M. Коляно. В Калининской области были схвачены и расстреляны первые секретари райкомов В.Е. Елисеев, К.Т. Ломтев, С.М. Мазур, И.М. Басов, М.И. Шейко и многие другие[299]. В Ленинградской области начальник Волотовской районной полиции (агент ГФП) П.И. Мановский и его сослуживцы разгромили местную подпольную организацию во главе с коммунистом П.А. Васькиным[300]. Пустошкинская районная полиция схватила организаторов подпольного и партизанского движения Г. Сидорова и В. Степашкина, после чего они были переданы ГФП города Себежа и там расстреляны[301]. Краевед И.И. Цынман с сожалением отмечает успешные действия полиции поселка Первомайский (Шумячский район Смоленской области) по уничтожению подпольщиков и евреев[302]. В Сураже (Орловская область) осенью 1942 года, по доносу местного начальника полиции Якова Снытко, были проведены поголовные аресты наиболее патриотически настроенных жителей города. Было арестовано более 70 человек, в том числе и подпольщики, отправленные в концлагерь Гомеля[303]. В Почепском районе Орловской области благодаря активным действиям начальника полиции Супрягинской волости Н.В. Конохова были арестованы и расстреляны несколько активных советских работников, в том числе секретарь РК ВКП(б) Василий Сашенко[304].

Таким образом, можно вполне согласиться с мнением Ю. Калиниченко, который полагает, что «Основную часть „работы“ по борьбе с подпольщиками с чудовищной жестокостью и, увы, высокой эффективностью выполняла полиция, набранная — вплоть до командиров — из советских граждан»[305].

Для увеличения числа добровольцев, желающих посвятить себя службе по охране порядка при новом режиме, а также с целью создания положительного образа полицейского в глазах местного населения, нацистские и коллаборационистские органы активно предпринимали пропагандистские мероприятия. На страницах оккупационной печати периодически появлялись очерки и корреспонденции, призванные героизировать полицейскую профессию.

В качестве примера укажем на небольшую заметку «Награды для добровольцев», опубликованную в рыковской газете «Новая жизнь» 20 мая 1943 года. Автор пишет: «Недавно я шел по улице и встретил полицейского. Он еще издали обратил мое внимание своей стройностью и безукоризненной военной выправкой. Подойдя ближе, я имел возможность проверить свое первое впечатление и увидел у него в петличке темно-зеленую ленточку с мечами — знак отличия для добровольцев восточных областей. Он получил это отличие несколько месяцев тому назад. Что представлял из себя незнакомый мне доброволец, я не знал. Но в нем было что-то, выгодно отличавшее его от окружавших его товарищей…». Заметка заканчивалась характерным пассажем: «Германия никогда не забудет своих помощников в ее борьбе с большевизмом. Понятно теперь, почему добровольцы, награжденные знаками отличия за храбрость, пользуются всюду особым уважением»[306].

В 1943 году немецкими пропагандистами был снят фильм «Наши друзья», расписывающий преимущества службы в русской полиции. На кадрах агитки было запечатлено одно из подразделений смоленской городской полиции, во главе с Николаем Алферчиком, причем последний выступал и в качестве диктора.

Фильм начинался зарисовками «из советской жизни», запечатленными на смоленском городском рынке: грязная масса обывателей, пьющие и курящие дети, хулиганы и воры. Голос за кадром провозглашал: «Да, темные годы большевистского беспросветного существования расплодили преступность в народе. Тяжелые военные времена еще более усугубили развитие хулиганства и преступности. Эти картины знакомы и ныне. Кто же заступится за беззащитную старуху? Кто спасет от пьяных бандитов этого человека? — Это наш незаметный, но могучий друг и защитник, это сделает наша полиция».

Далее следовала сценка, в которой стражи порядка задерживали нарушителей закона и препровождали их в управление полиции. Некий чин диктует машинистке протокол задержания. И вновь голос диктора: «Полиция никому не позволит безнаказанно нарушать правила мирной жизни. Нарушитель законов — будь то пьяный обыватель или отъявленный бандит — все равно рано или поздно понесет наказание».

Сотрудники полиции отвечали и за санитарное состояние улиц: «Тысячи мелочей бытового обихода заставляют работников полиции уделять им внимание. Вот, видите, эта женщина превратила парадный вход своего дома в мусорную свалку. Она не хочет понять, что теперь она не должна мириться с грязью, а, наоборот, должна содержать дом и участок у своего дома в чистоте и порядке».

Помимо прочего, фильм запечатлел полицейских и в минуты отдыха: они играют на баяне, играют в настольные игры, читают газеты, а по вечерам — культурно проводят время со своими подругами: «Вечером в задушевных беседах с друзьями и любимыми, в веселых совместных прогулках по деревенской улице, вскрывается вся та неразрывная связь, которая соединяет работников новой полиции с народом»[307].

Следует отметить, что практически все сценки фильма «Наши друзья» выглядят абсолютно наигранными. Так, совершенно неправдоподобно снят сюжет о «добровольно сдавшихся членах банды», которые были отпущены на свободу, так как «доказали, что действовали по принуждению».

Сомнительно, чтобы подобная весьма топорно сделанная пропагандистская поделка действительно могла побудить кого-либо к вступлению в ряды полиции. Как нам представляется, к этому шагу людей подталкивали несколько иные мотивы и побуждения.