Часть III …ИДТИ В РУСЬ

ЦАРСКОГО ЛАЗУТЧИКА В ВОДУ!

Наступала весна 1670 года. Засинел лед на Дону, снежная каша вперемешку с сочной грязью покрыла дороги; застревали в этой грязи государевы гонцы, купецкие караваны, а потом хлынули полые воды, отрезали города и станицы друг от друга…

Сидел Михайло Самаренин с Корнилой Яковлевым на Дону в нижнем Черкасском городке, а Степан Разин сидел на Дону же в Кагальниковом городке. И было в Донской области два войска, два круга, два атамана.

И через грязь и воды тайным делом слали из Черкасска лазутчиков в Кагальник, а Стенькины гонцы пробирались в Черкасск для разведывания дел в Войсковом круге. Следили атаманы друг за другом. Готовились. Лишь знали в Кагальнике, что всю зиму сносилась войсковая старшина с Москвой, Воронежем и Белгородом. И знали в Черкасске, что всю зиму прибирал к себе Разин новых и новых людей, строил струги, скупал оружие, собирался в поход, а куда и против кого — то держала голутва в великой тайне.

Спадала полая вода, подсыхали дороги, множились всякие беглые люди на Дону, полнили со всех сторон верховые городки.

Много видели на Дону пришлого народа, но такого скопления не могли упомнить даже глубокие старики. А люди все шли и шли; разбухали верховые городки, я оттуда текли уже людские ручейки в Кагальник, где собирал Степан Разин свое войско.

Ожесточалась Русь. В ответ на бегство и бунтовство крепостных крестьян и посадских людей лютовали воеводы больше прежнего, пороли целыми деревнями, тащили в застенок, вздергивали на дыбу, рвали ноздри и резали уши. Мяли и душили воровских людей стрелецкие начальники, воеводские заставы по всей России от польско-литовского порубежья до Камня. Затихали на время крестьяне и посадские люди под тяжелой пятой воеводских отрядов и снова бунтовали против крепостной неволи, против тяжелых налогов и поборов. То здесь, то там горели помещичьи и боярские дворы, находили боярских и монастырских приказчиков с проломанными кистенем черепами. А на Волге и в Заволжье множились бунтовские татары, мордва, черемисы, башкиры, сбивали со своих земель боярских и монастырских людей и тем кончали старинные земельные тяжбы.

Сыск, сыск заливал всю Россию — и воровство великое и ожесточение лютое. По всем углам поднимались простые люди против бояр, воевод, помещиков, приказных. Страх входил в душу, и трепет входил в кости больших людей. Молили они великого государя унять смуту. И день за днем шли государевы указы в разные концы страны — покончить с воровством, унять лихих людей, грозили, а не то быть воеводам в великой опале.

Чем ближе подходило весеннее время, тем больше беспокоилась Москва. В Посольском приказе знали ужо доподлинно, что Разин учинился силен, людей смущает и не дает никому проходу на Дону и поворачивает к себе торговых людей и не велит им ходить в Черкасск и что Доном идут к нему беспрестанно казаки и иные беглые люди. Но что замышляет Степан и где ждать от него лиха, того в Посольском приказе не знали. А знать было нужно. И наказано было о том проведать все служилому человеку Герасиму Евдокимову. А послан был Герасим на Дон в посланниках из Посольского приказа к атаману Михаилу Самаренину и ко всему казацкому войску.

Отбыл Евдокимов на Дон в начале марта месяца вместе со станицей — с Михаилом Родионовым с тремя человеками. Вез с собой Герасим царскую жалованную грамоту ко всему Войску Донскому. Благодарил в той грамоте царь казаков за верную службу, обещал прислать свой хлебный запас и всякое жалованье. И никто не знал, что вез с собой Герасим тайную и наказную память и тайную грамоту к войсковой старшине. А писалось в той наказной памяти так: «И им бы, атаману Михаилу и всей старшине, видя к себе великого государя милость и жалованье, ему, великому государю, послужити, над тем вором Стенькою Разиным с товарыщи за ево многие грубости и к великому государю за ево непослушание учинить промысл… А великий государь, его царское величество, их, атаманов и казаков, за тое их верную службу и раденье пожалует своим государским милостивым жалованьем».

В грамотах же к войсковому атаману великий государь наказывал о Разине записать все подробно и промысел над ним чинить, и во всем Герасиму помогать.

До Валуйки Евдокимов добрался благополучно. На Валуйках он взял вожа и двинулся степью в Черкасский городок, а уже на фоминой неделе в воскресенье[25] царский гонец появился в столице Войска Донского.

Принят он был с почетом. Тот же час приказал атаман собирать все войско. И собрался круг, и Герасим вошел в круг, поклонился казакам рядовым поклоном по чину. А после того сказал, что великий государь атаманов и казаков спрашивает о здоровье. Затем подал Евдокимов на круг царскую грамоту. Писал потом в Москву валуйский воевода Гаврила Пасынков о том, что случилось на кругу: «И атаманы… и казаки, войсковой атаман Корнило Яковлев с товарыщи, того жильца Герасима к себе приняли в круг честно и, великого государя грамоту приняв у него, в кругу вычли. И вытчетчи великого государя грамоту, великому государю атаманы и казаки на его государской милости челом ударили. И отпустили де ево ис кругу на стан и велели готовица ему, Герасиму, к отпуску, что ево отпустят к великому государю с своими станичники вскоре».

Вернулся Евдокимов к себе на подворье довольный: встретили его казаки хорошо, оказали честь, имел он и разговор со старшиной и войсковыми атаманами; рассказали они ему о Стеньке все доподлинно, что стоит Разин в Кагальнике, похваляется на новый поход, прибирает к себе людей, перенимает с пути купцов, торгует у них оружие, но к ним к Черкасску не подходит и ничем себя но проявляет.

Сидел у себя на подворье Герасим Евдокимов и готовился к отъезду в Москву. Теперь выберут на кругу казаки станицу в Москву, которая поедет с ним, гонцом, и в путь.

Степан Разин появился в Черкасске неожиданно. Пришел он не один. Вместе с ним вошел в город хорошо вооруженный и многочисленный казацкий отряд.

Вся черкасская голутва радостно встретила своего атамана. Бежали со всех концов города люди, вопили славу Степану Разину, грозили расправой богатым казакам. В день оказался Черкасск в руках голутвенного казачества. Старшина, домовитые казаки попрятались по углам, затихли, не было у них под рукой ни войска, ни оружия, не готовились они так скоро встретиться с Разиным. А тот расположился хозяином, принимал па своем подворье простых казаков, а старшину вроде бы и не замечал.

В тревоге шли черкасские атаманы и старшина на круг 12 апреля для выборов станицы в Москву.

Поначалу все шло как обычно. Покричали, поспорили, определили людей и хотели было уже расходиться, как вдруг на площадь явился Разин. Следом за ним плотной стеной шли кагальницкие казаки.

Разин не торопясь подошел к столу, за которым сидели войсковой атаман, дьяк, другие войсковые чины, и ласково спросил:

— Куда это вы, казаки, станицу выбираете?

— Отпускаем мы станицу в Москву с жильцом Герасимом Евдокимовым, — мирно ответил Разину Корнило Яковлев.

— А чего же нет здесь вашего жильца? — еще ласковее спросил Разин войскового атамана.

— А зачем он нам? Он свое дело сделал, грамоту государеву нам отдал, жалованье государево сказал. Теперь Герасим, ведомо, собирается в обратную дорогу…

— Плохо вы знаете, видно, гонецкие дела. А ну-ка привести сюда Герасима, мы его сами сейчас расспросим, с какими памятями пришел он к нам и что ему от казаков надобно.

Бросились разинские казаки на Герасимове подворье приволокли испуганного жильца, втолкнули в круг. Стоял царский дворянин перед Разиным растерянный, в расстегнутом кафтане, без шапки.

— Скажи-ка нам, жилец, от кого ты приехал доподлинно — от великого ли государя или от бояр?

— Послан я от великого государя с милостивой грамотой ко всему казацкому войску.

— Врешь, собака! — Степан бросился к Евдокимову, схватил его за бороду, вздернул ему голову вверх. — Пришел ты к нам лазутчиком, а грамоту тебе дали для обману, говори же, сучий сын, что тебе наказано боярами, как тебя учили за Разиным следить да подглядывать.

Со страхом смотрел Евдокимов на Разина. Думал только одно: вещун, и откуда ему известно про тайный наказ? Говорилось о том в Посольском приказе глаз на глаз с дьяком, грамоты тайные вручены в прямые руки войсковому атаману, а Разин обо всем говорит так, будто сам их чел. А Разин все тряс Евдокимова, потом кулаком сшиб его с ног, бросил в пыль, промолвил своим казакам:

— В воду боярского лазутчика.

Схватили казаки Евдокимова, потащили к Дону. Пытался было вступиться за жильца крестный отец Корнило Яковлев:

— Непригоже ты учинил, Степан, можно ли государева гонца сажать в воду?

Грозно повернулся к нему Разин.

— Смотри, Корнило, как бы и тебе не учинили то же, что и этому лазутчику. Владей-ка лучше своим войском, а я буду владеть своим.

Завязали Евдокимову рубаху над головой, набили в нее камней и бросили в Дон государева гонца.

Притих Черкасск, словно перед грозой. И точно: наступила гроза. Уже на другой день пошли по городу голутвенные казаки, врывались в дома богатеев, вытаскивали из домов старшину, называли их боярскими слугами, бранили, били и в воду их сажали. Круг Разин распустил, запретил посылать станицу в Москву. Буянили голутвенные казаки по всему городу, и не было на них никакой управы.

10 дней простоял Разин в Черкасске. Хотя и говорил он, что будет владеть лишь своим войском, но сталось так, что стал он полным хозяином Донской области. Владел он теперь и голутвенными верховыми городками, и низовыми областями. Был теперь за ним и Черкасск. Не таил больше Степан своих мыслей, поднимался он против бояр-изменников, и расправа с Евдокимовым прямо о том говорила.

На десятый день Степан собрал своих людей и ушел в Кагальник. Вместе с ним ушла и вся черкасская голутва, и многие бедные люди из низовых городков. Опустел Черкасск. С оглядкой вылезали из своих домов уцелевшие богатые казаки, есаулы, атаманы, дрожащими руками собирали рассыпавшуюся храмину Войска Донского.

Кончились заигрывания с воеводами, княжатами, кончились лицеприятные речи по боярским и княжеским хоромам. Теперь, когда под своим бунчуком Разин собрал около четырех тысяч человек, он мог заговорить в полный голос. Но нет, еще не совсем в полный: за боярами и воеводами виделась иная фигура, стоял сам царь и великий князь всея Руси, а поднять открыто руку на царя еще не мог Степан. Он грабил царские насады, бил по юродам царских воевод, воевал с государевыми стрельцами. Но уходило время, и вновь выказывал себя Разин государевым слугой, поднимал кубки за царя, царицу, благоверных царевичей, говорил о милостивой царски грамоте. Москва следила за каждым его шагом, давал слегка побаловаться, ругала, отпускала грехи, душил мягко, бархатными лапами, не торопясь. И никуда и уйти от этих лап, не скинуть их с шеи.

И вынужден был лукавить Степан, лукавить, перс собой, перед людьми. Хорошо знал он, кем и как был прислан жилец Герасим: по указу великого государя гонцом из Посольского приказа. И все же спрашивал Разин, от кого пришел жилец — от царя или от бояр. Если от царя — то всяческое уважение царскому посланцу, если от бояр — то смерть злодею и лазутчику. Царь велик и благолепен, и нельзя худого слова сказать о нем; а а скажешь — так не поверят. Вот они стоят рядом с ним, голутвенные люди, — битые на правеже, отсидевшие в долговых ямах, постаревшие на барщине, беглые государевы ослушники. И все же никто из них плохого слова о царе не скажет. Били их по приказу воевод и бояр, измывались над ними монастырские и помещиковы приказчики и конюхи. А теперь они поднимались на своих угнетателей и насильников, мечтали о расправе с ними о воле, о свободной безбедной казацкой жизни. И уповали на великого государя: он поймет, не выдаст, надо только дойти до него, открыть ему глаза на лютых его слуг. Нет, не против царя поднимались они, а против и изменников бояр, приказных людей, воевод, против крестьянских крепостей, посадских тягот, против жестоких правежей, сысков беглых. Шли они с чистым сердцем за царя, против царевых изменников и своих мучителей, а с ними вместе шел и Степан. Теперь же не принимал он боярский чин вовсе. Всех бояр объявлял он государевыми изменниками, а их самих и людей их призывал изводить под корень. Все чаще и чаще шли в разинском кругу разговоры о том, что настоящая воля лишь та, которая будет без бояр, воевод и приказных. Не в далекую Персию звал Разин свое войско, а на расправу с угнетателями и насильниками народа, здешними злодеями. Но понимали Степан и ближние есаулы, что, поднимая руку на бояр и воевод, выступают они и против самого царя всея Руси, потому так неохотно говорил Степан о царе, потому так редко упоминал царское имя, а все чаще намекал он, что доберется до самой Москвы и «пошарпает кое-кого повыше».