"Семь фантастических историй" - читать интересную книгу автора (Бликсен Карен)

VIII. ОСВОБОЖДЕННАЯ ПЛЕННИЦА

Вот слуги подняли и отнесли старого принца в дом, и Джованни с Агнессой остались лицом к лицу на опустелой террасе. Глаза их встретились, и так, будто это для нее важней всех событий рокового утра, она глядела ему в глаза все время, покуда хозяйский петух — кстати, он по прямой линии происходил от знаменитого петуха в доме первосвященника Кайафы и предки его были завезены в Пизу на возвратном пути крестоносцами — завел и завершил свой протяжный крик. Потом она отвернулась, чтоб последовать за остальными. И тут, по-прежнему не шелохнувшись, Джованни заговорил.

— Не уходите, — сказал он.

Она остановилась, но не отвечала.

Не уходите, — сказал он снова. — Дайте мне с вами объясниться.

Едва ли, — сказала она, — вы сможете что-то мне объяснить.

Он долго стоял, смертельно бледный, будто собираясь с силами, потом наконец начал странно севшим, изменившимся голосом:

Наступило долгое, глубокое молчанье. Ее можно вы счесть садовой статуей, когда в не играл ее нежными прядями легкий ветерок.

— Я оставил вас, — продолжал он тем же севшим, как ошеломленным голосом. — Я ушел. Но в дверях я обернулся. Вы сидели на постели. Лицо твое было в тени, но лампа со спины озаряла твои плечи. Ты была голая, я же сорвал с тебя одежду. Полог постели был зеленый, золотой, как лес, как один из моих лесов в горах, а ты, ты была как Дафна у меня на полотне, Дафна, оборачивающаяся лавром. А я стоял в темноте! И часы пробили один удар. Год целый! — Вскрикнул он. — Год целый я ни о чем ином не мог думать, как только о той минуте.

Снова оба стояли молча, потерянно. Как марионетки во вчерашней пьесе, они подчинялись чужой, более сильной руке и не знали, что с ними будет.

Снова он заговорил:

И умолк, ибо, хоть тысячу раз твердил сам с собой эти строки, вдруг не мог вспомнить дальше ни звука. Казалось, он вот-вот рухнет замертво, как рухнул давеча его соперник.

Она обернулась, вгляделась в него, очень строго, но на лице ее был написан тот покой, та ясность, какие звуки поэтические всегда производят в душе, истинно преданной поэзии. И голосом ясным и нежным, как голос поющей птицы, она произнесла:

На мгновение она отвела взгляд, глубоко вздохнула и заключила:

И с этими словами она устремилась прочь, и, хоть прошла она так близко, что он мог бы ее удержать, стоило протянуть руку, он не шелохнулся, не двинулся, будто овречен был навеки остаться там, где она его покинула.

Август с нею столкнулся в дверях. Хоть он был потрясен событиями утра и вдобавок видом старика, торжественно и мирно теперь покоившегося на широкой гостиничной постели, совесть нашептывала ему, что надо вы передать в Пизу поручение старой дамы и воспользоваться помощью Агнессы. Но, кое-что поняв в роковых событиях, в которых играла она не последнюю роль, он не решался докучать ей такой прозой, как адрес и прочее. Однако она его приветствовала радостно, словно старого приятеля. Подала ему руку, одарила ласковой улыбкой. Она переменилась, будто вдруг ожила статуя.

Внимательно выслушав Августа, она загорелась желанием поскорей донести до подруги бабушкино порученье, предложила к его услугам свой фаэтон, ибо он куда проворнее тяжелой кареты, и сама вызвалась править.

— Друг мой, милый датский граф, — сказала она, — едемте отсюда прочь, в Пизу. И поскорей. Ведь я свободна теперь. Я вольна лететь куда угодно, хотя вы в собственных мыслях. Я могу спокойно думать о завтрашнем дне. А завтрашний день, я верю, прекрасен. И мне только семнадцать лет, и с Божьей помощью я проживу еще шестьдесят. Я не заточена уже, как прежде, в пределах одного-единственного часа. И нечего о нем думать. О Господи! — Вскрикнула она в сердцах. — Да я и вспомнить-то его не смогу, как бы ни старалась!

Она была как юный возница, упоенный скоростью, уверенный в исходе состязанья. Кажется, идея скорости уже овладела ею безраздельно. Входя в дом, она оглянулась на террасу.

Знаете, — сказала она, — а ведь мы все были несправедливы. Этот старик был великий человек и достоин любви. Покуда он был жив, мы желали его смерти, но вот его нет, и как нам его недостает.

И стало быть, — сказал Август, выводя из случившегося свое собственное умозаключенье, — пора понять, что все люди, которых мы встречаем, с которыми нас сводит судьба, обоснобываются в нашем сердце, как деревья, нами посаженные в саду, как мевель, нами поставленная в доме. И лучше уж их беречь и находить им верное употребление, не то останешься в голом саду, в пустом доме.

Она задумалась над его словами.

— Да, — сказала она. — И старый граф впредь останется в саду моей души фонтаном черного мрамора, даря тенистую прохладу, играя звонкими струями. И я всегда смогу подле него отдохнуть и собраться с мыслями. Будь я на месте Розины, я вы от него не сбежала, нет, я постаралась вы сделать его счастливым. Хорошо вы, он стал наконец счастливым. И как больно приносить кому-то несчастье.

Август подумал, уж не раскаивается ли она запоздало, что нарушила ход дуэли, и он сказал, утешая ее:

— Не забудьте, вы сегодня спасли человеку жизнь.

Она изменилась в лице, помолчала немного. Потом повернулась и заговорила пылко.

— Но кто вы, — сказала она, — кто вы мог спокойно стоять в стороне и слушать, как человека столь несправедливо поносят?

Едва подали экипаж, они помчали в Пизу. Разгорался жаркий день, дорога пылила, тени деревьев стлались под самые колеса. Август оставил лекарю свое имя и адрес на случай дознания, но старый принц, в конце концов, умер ведь своей смертью.