ПЕТЛЮРОВЩИНА

Раньше, чем сложилось и приняло свои характерные формы то бытовое явление украинского революционного процесса, которое потом получило имя “Петлюровщина”, на этой сцене появилось отдельное лицо — украинский революционный деятель Симон васильевич Петлюра. Появление его совпало с зарей освободительного движения на Украине, в котором он непосредственно учавствовал и которое сразу вынесло его на чрезвычайно трудный и сложный пост первого украинского военного министра. Пост этот труден был и особенно сложен потому, что еще велась Великая война. Украинцы были распылены по всему огромному фронту, вкрапленные в общие российские воинские части. Лишь небольшая относительно часть их была сформирована в так называемые украинизированные корпуса, но корпуса эти были размещены не только на фронтах, прилегавших к Украине, но и на севере. Необычайно характерно происхождение этих украинизированных частей. Они изобретены были на юго-западном фронте весной 1917 года, когда начал ясно сказываться упадок боеспособности русской армии. Стремясь сохранить фронт, командование объявило некоторые корпуса украинизированными, то есть сосредоточило в них украинцев, как элемент наиболее надежный и боеспособный. Когда опыт удался на юго-западном фронте, он был расширен и на другие фронты и дал свой результат, так как украинизированные части последними оставили фронт.

Вдоль западной Украинской границы стояли русские армии двух фронтов — Юго-Западного и Румынского; в отношении их Украина с самого начала войны являлась тыловым и снабжающим районом, переполненным складами и магазинами, запасными частями и дополнительными формированиями, подчиненными частью Верховному Командованию, частью Петроградскому военному министру. Административного аппарата для украинского военного министерства не было никакого. Большая часть старого персонала окружного управления Киевского и Одесского военных округов было явно враждебно украинскому движению. Украина не имела своих воинских частей для внутренней службы и была перенасыщена разлагающимися русскими частями.

Вот та обстановка одновременного небытия и хаоса, из которых надо было путем творчества к организации обеспечить Украине ту живую силу, которая могла бы гарантировать ее существование. А к этому вскоре прибавилась и явная опасность для ее существования, когдпа в Петрограде взяли власть большевики, а Украинское правительство их не признало. От украинского военного министра или, как он назывался тогда, секретаря вийсковых справ, требовалась титаническая энергия, громадная специальная подготовка, организаторский практический талант и сила воли. Все надо было ведь начинать с самого начала, вести работу приходилось, когда кругом хаос и когда все старое против нее. А между тем эту работу надо было выполнить в срок — на севере уже слышны были раскаты большевистских громов против Украины. Правда, у вийскового секретаря был неоценимый сотрудник. Сотрудник этот был — масса украинского народа. На фронте в украинизированных корпусах и в других частях, где только были украинцы, не видя и не зная своего министра, они готовы были на него молиться только потому, что это был первый свой украинский министр. Престиж его был колоссален. Имя Петлюры знали все и верили в него. Все украинцы, не привязанные к фронту, массами двинулись в распоряжение своего министра. Из запасных частей, из гарнизонов Петрограда, Москвы и иных всех городов ежедневно в Киев прибывали украинцы. Народ на местах шел с охотой в национальные украинские части регулярного типа ополчения (вильное казацтво). Национальный порыв был всеобщий, жажда практической работы для Украины выявилась с полной реальностью, и материала для организации было сколько угодно. Конечно, фронт нельзя было тронуть, и об этом никто не помышлял, но и помимо его было довольно живой силы, ждавшей лишь, чтобы ее правильно организовали.

Первый украинский вийсковый секретарь не справился со своей задачей. Он внес в свою работу все, что мог внести — горячий национальный патриотизм, порой искусство дипломата (например, в переговорах и работе с Верховным Командованием, в руках которого фактически были все украинцы фронта), желание купрочить украинскую свободу и демократический строй новой государственности, верность союзникам бывшей России (ни одна украинская часть не была снята с фронта) и мужество в борьбе с притязаниями большевиков. Но за это свое пребывание у власти он не дал Украине и не мог дать того, что нужно было для самой ее жизни. Он не сумел ничего организовать, не сумел сохранить старые организации.

Центральный аппарат военного министерства, хотя бы в самом примитивном виде, технические данные, орудие, без которого немыслима никакая практическая работа министра, совершенно не был налажен. Большего хаоса, чем творился в коллегии Павла Галагана, где помещалось военное министерство, нельзя себе представить. Всем, кто имел в то время хоть какое-нибудь касательство к этому учреждению, это хорошо памятно. И при этом личного персонала было везде масса, но боязнь русской тенденции, столь характерная для Петлюры того времени — более партийного деятеля, чем строителя государства — везде поместила лишь партийную молодежь. Колоссальный ежедневный наплыв специалистов всех родов войск и военной техники безжалостно браковался. Предпочитали стажу знания и опыта стаж партийной благонадежности. А этим оттолкнули массу людей дела, которых потом получить для работы на Украине уже не удалось. Отсуствие военной подготовки и всякого фундамента для государственной работы у самого военного министра не дало никакой путеводной линии, никакого творческого плана. шел день за днем, прибавлялось юнцов в бесчисленных отделах и военных управлениях, но аппарата для работы, для воздействия на войска и на страну не получилось.

Местное военное управление было забраковано в своем старом, полученном в наследство от России виде, личный состав разогнан, но нового на месте ничего не создано.

В войсках, которые были на фронте, жизнь шла по старому заученному порядку. Но украинский военный центр в неменьшей мере, чем большевики, внес внутреннее разложение в войска. Петлюра был украинский патриот и социал-демократ. Войска были на фронте. Они подчинялись не украинскому, а Верховному Командованию и по сущности вещей должны были стоять вне всяких политических вопросов, раз их оставляла на фронте сама украинская власть. Но в Киеве создался с прямого благословения Петлюры, в параллель Петроградскому, совет солдатских депутатов. Из войск не только не устранялась, но в них искусственно вливалась политика и политиканство. Войска были свидетелями несогласий между Командованием и своим военным министерством, и ореол последнего подрывал престиж первого в непрерывных конфликтах, а это в корне разрушало дисциплину. Украинскому центру скоро самрому пришлось испытывать плоды потери дисциплины, когда с минованием первого угара настало критическое отношение и к своему высокому министру. Дилетанты в деле внутренней, крайне деликатной психологической структуры нормального военного организма, новые руководители вовсе разложили войска. Местные формирования были предоставлены самим себе и частной инициативе. Ни руководящих оснований для организации и службы, ни контроля не было. Плоды немедленно сказались. Тьма авантюристов, прежде всего заботившихся получить кредиты на формирования, а затем присвоить их себе, густой сетью покрыла все территории Украины. Зародился и более дальновидный и серьезный авантюризм. Именно в это время и в этой обстановке уже стала всходить заря будущего “гетмана всея Украины” Скоропадского, в это время главы формирований “вильного казацтва”. Теряется невозградимое время, а между тем уже подходит большевистская опасность. Большевики объявляют частичную демобилизацию. Потоки бывших русских войск текут через Украину бандами грабителей, погромщиков, большевистских агитаторов. Нет аппарата военных грабителей, погромщиков, большевистских агитаторов. Нет аппарата военных сообщений, нельзя взять в руки и организовать железнодорожную работу, чтобы выкачать за пределы Украины весь этот разоряющий ее элемент. Нет нигде внутренних украинских гарнизонов и нечем водворять порядок. Вторая половина ноября 1917 года (ст.ст.) и весь декабрь — это сплошное море серых шапок, берущих силой поезда, разбивающих станции, берущих лошадей на фронте и по пути в селах, едущих по грунтовым дорогам, пешими бандами заполняющих дороги, города и села... Сплошное великое переселение народов, и абсолютное бессилие, безволие и неуменье украинского военного центра избавить страну от этого бедствия или хоть облегчить его.

Вскоре подоспевает и открытая война с большевистским правительством. Целые корпуса бывшей русской армии, объявившие себя большевистскими:, стояли не только на западной границе, но и внутри Украины (Жмеринка, Казатин, Бирзула, Сарны и т.п.), как наследие бывшего боевого фронта. Отдельные группы неукраинских частей рассеяны по всей Украине. Организованное наступление большевиков ведется и с востока, и с севера, и с запада (со стороны бывшего фронта). А в руках украинского военного министра только случайные обломки старых частей, уцелевшие инициативой своего командного и солдатского состава, и зачатки новых. Нет плана операций, нет руководства и командования. Случайные маленькие и большей частью неумелые командиры пытаются за свой страх выдерживать борьбу, но организация врага сильнее, и кольцо его начинает уже сжимать Украину. Вот обстановка, в которой в началу 1918 года Петлюра под давлением не только парламентских, но и военных кругов (в том числе и совета солдатских депутатов) должен был выйти в отставку.

Несмотря на патриотизм и правоверный демократизм, которые в иной области сослужили бы Украине большую службу; несмотря на ореол, окружаший его с первого момента в среде войск, опираясь на который так легко было взять эти войска в свои руки; несмотря на патриотический порыв в народе, использовав который, можно было создать новые войска; несмотря на грандиознейшие склады бывших русских фронтов, обогатившие потом немцев (большевики даже не смогли их расхитить, так они были велики), — старые части были доведены до разложения, новые не сформированы, а те слабые формирования, которые удалось начать, были без пушек, без винтовок, без снаряжения и одежды. Был военный министр, но не было ни министерства, ни войска, ни военного хозяйства; была лишь правоверная партийная политика, надежда на магические силы, которые сами собой должны были все создать по-новому, и хаотичная работа без плана и системы.

Сам Петлюра не знал при этом отдыха, он работал больше всех в своем “министерстве”, приемы в коллегии Павла Галагана затягивались часто до глубокой ночи, совещания и заседания тянулись без конца, и тем трагичнее была безрезультатность всей этой работы. Для масс специальная работа Петлюры, как военного министра, еще не была понятна и не получила их оценки. Для них остался факт существования такого имени на верху украинского войска с первых моментов независимой жизни Украины. Благодаря тому, что в начале его карьеры его имя узнала вся масса украинцев, которая была на фронте и затем при развале его разошлась по всем уголкам Украины, Петлюра имео уже на Украине имя.

Это имя он использовал немедленно по уходе в отставку для новой патриотической задачи — борьбы с большевиками. С начала января 1918 года он по обычаю того момента начал формировать из охотников отряд для отбития у большевиков Харькова. Имя дало свой собственный штаб, дал колорит традиционно-национальной гайдаматчины своим формированиям, получил широкую поддержку от правительства. Обстановка была такая, которая давала возможность сделать серьезное дело, и срок был для этого хоть и небольшой, но все же около месяца.

Когда в январе этот так называемый “киш” Петлюры выступил на практическую работу, то оказался совершенно небоеспособным, а руководство его боевыми операциями — неумелым и неустойчивым. Большевики легко отбили гайдамаков Петлюры и прогнали их далеко за Киев. Правда, та же судьба постигла в тот момент (вторая половина января 1918 г. ст.стиля) и все иные украинские отряды, но и в основе их неудач была, в сущности, вина того же первого военного минитсра Украины, в свое время их не организовавшего. В действиях штаба и войск Петлюры сказались уже характерные черты, которые явились первым зарождением всей последующей “петлюровщины”. Военный дилентантизм прежде всего. По глубокому убеждению Петлюры, человека абсолютно не военного по своему прошлому (он получил образование в духовной семинарии, служил до войны на частной службе в банке, а во время войны был в составе тыловых санитарно-гигиенических учреждений), но партийного деятеля, все старое военное искусство должно было смениться новыми военными принципами и сноровками. По его мнению, постоянно им высказывавшемуся и в это время и позднее, в основу нового военного искусства должен был быть положен психологический момент подъема массы. Так было когда-то во Франции, и она покорила мир и идеями, и оружием. Да, но во Франции во главе дела был военный гений, который создал действительно новый самобытный этап в военном искусстве. Здесь же дальше общего места, фразы дело не пошло; в чем именно на практике использовать этот психологический момент — осталось тайной, и войско на деле не оказалось воском. Усвоено было лишь от главы до последнего подчиненного единственно доступное для их технической невежественности общее отрицание всего того старого, что всегда давало силу всякому войску, но налагало неприятные обязанности и стеснения. Посев этого дилетантства в военном деле, скрытие своей слабости и неподготовленности за фразами демагогии, посев, который нашел такую благоприятную почву в взабаламученном море революции, когда на верх и на руководство выводила сплошь и рядом не работа и не талант или знания, а темперамент и партийный апломб, — был первым актом воплощения в жизнь “петлюровщины”, как целого бытового течения, системы строить Украину на особых своеобразных началах. Презрение к всечеловеческим и вечным принципам и к устоям военного дела и военного искусства, не только непонимание, но нежелание понять их, военная невежественная развязность, если можно так выразиться, — вот лозунг, брошенный в практику в этот исторический момент авторитетным именем, который прочно был воспринят подходящей средой и лег первоосновой зачинавшейся “петлюровщины”.

Борьба с большевиками петлюровским формированиям не удалась. Выступил реально второй характерный признак “петлюровщины” —вечные неудачи всех практических начинаний Петлюры. Уже второй акт его государственной работы окончился для него крахом —судьба, которая не изменилась и в дальнейшем. Природа мстила за себя, забвение и игнорирование положенных ею в основу жизни мира законов естества не проходит и не может пройти безнаказанно.

Обрисовалась, хотя пока лишь только в зачатке, третья черта, характеризующая “Петлюровщину” — партийность и фаворитизм в работе, хотя бы сущность этой работы и не соответствовала вовсе применению к ней партийных мер. Петлюра начал приближать к себе сотрудников не по принципу пользы дела, а по соображениям партийным и личным симпатиям. Около него основывается уже та клика, которая потом приобрела на Украине такое позорное имя. Здесь, например, зародилась его близкая связь с будущим чрезвычайщиком его Чеботаревым. Правда, при нем в этот перид есть и настоящие военные специалисты (например, Кирей, Удовиченко), но его тайный кабинет, с которым он решает дела и которому верит —это партийные юнцы и почитатели его личных талантов. А отправные соображения, повелевающие его стратегией и тактикой, — не военные, а партийно-политические расчеты и комбинации. Это постоянное смешение военного дела и политиканства, и притом часто мелкой личной политики самого Петлюры и ближайших его фаворитов, — черта, положившая на характерный для “Петлюровщины” фаворитизм несмываемую печать невежественного политиканства и принесения военных задач и соображений в жертву задачам и соображениям самого мелкого, ничтожного интриганства.

Наконец, в этот же период обрисовалась, и довольно ярко, четвертая черта “Петлюровщины” — вера в Мессианизм Петлюры для создания Украины, проникающий и его самого, и окружавшую его клику. Трудно сказать, на каких основаниях — вероятно, как результат головокружительного для маленькой заурядной личности успеха первых моментов революции — у Петлюры твердо сложилось убеждение, что только он тот титан, которому по силам создать Украину. Факты, казалось, уже в этот новый период его мессианизма достаточно давали прямо обратных материалов. Но в комбинации с фаворитизмом (для которого было так выгодно играть на слабости патрона для отношений с ним и так выгодно было создавать ореол этому прочно захваченному в руки слабовольному патрону, игрушке в руках своих фаворитов) — мессианизм был подогрет, вспоен и вскормлен и глубоко засел в душе самого украинского мессии. В этот период зачатки мессианизма проявились в рекламном вступлении в Киев при минутном успехе, прокламациях и воззваниях за подписью крупным шрифтом спасителя отечества. Трагикомическая черта “Петлюровщины” — увы, парадные вступления Петлюры в Киев потом много раз повторились в еще более рекламной обстановке, но они всегда были прологом к скорому и совсем не парадному и не рекламному выступлению его из Киева.

Настал период Брестского мира, вступления немцев на Украину, падения Центральной Рады и воцарения Скоропадского. Петлюра отошел в тень. Правительство Центральной Рады кратко приняло к сведению прокламации Петлюры и его торжественное вступление в Киев и начало на него смотреть подозрительно. Немцы считали его антантофилом, так как он, будучи военным министром, не снял украинские войска с фронта. Скоропадский смотрел на Петлюру, болезненно боясь всякой тени соперничества. Петлюра перенес свою работу в подполье. Он не пошел ни на какие комбинации с немцами, это несомненный исторический факт, и не примирился с скоропадовщиной. Он повел тайную революционную пропаганду и против гетмана, и против немцев. Здесь он был в своей истинной сфере патриота-революционера. Работа дала результаты в подготовке к движению против немецкой оккупации и гетмана. Украинское общество забыло за эту работу все прежние тяжкие грехи Петлюры, как военного деятеля, и в день парадной панихиды по гетмане Мазепе, собравшей на Софйскую площадь весь патриотический украинский Киев, Петлюре были сделаны толпой овации. Факт этот сразил в самое сердце Скоропадского, и он посадил Петлюру в тюрьму, тем создавая ему еще большее имя для будущего.

В тюрьме Петлюра учится военным наукам. Он с увлечением читает и даже перводыт с русского на украинский язык попадающиеся ему военные книжки. Но все это изучение, конечно, без системы и без руководства, а потому и без прочного влияния.

Настают последние дни сокропадского и немцев. Украинский Национальный Союз готовит восстание. Уже тайно выбрана директория. В момент уступчивости, Скоропадский выпускает Петлюру из тюрьмы, и Национальный Союз немедленно включает его в директорию, как яркого борца, так пострадавшего за свои убеждения. Наступает открытый разрыв с гетманом и начинается всенародная борьба против него и немцев. Это — период кульминационного восхождения звезды Петлюры и блеска его имени в украинских народных массах и, как и первые два, период третьей полной его неудачи на практическом государственном поприще.

Фактическая история этого важного момента украинской революции такова:

Доведенный до предела своего терпения эксцессами немецкой оккупации и правительства Скоропадского народ явно готовился к открытому восстанию. С самого водворения немцами своего ставленника в Киеве народные восстания, в выде местных вспышек и оазисов непрерывных восстаний, с которыми не могли справиться даже немецкие регулярные войска, не прекращались ни на один момент. К осени 1918 г., когда чаша народного терпения уже окончательно переполнилась, это движение начало с каждым днем шириться. Верно чувствуя пульс народной жизни, украинский национальный Союз, после долгого ряда попыток привести гетмана путем переговоров к перемене его ненациональной и жестокой политики на национально-демократические принципы — попыток, которые не дали абсолютно никакого результата — решил без колебаний и новых бесполезных примирительных шагов пойти за народом. Выражая волю его, он объявил гетмана Скоропадского узурпатором и выбрал из своей среды директорию, которая тайно выехала из Киева в Белую Церковь, где приступила к организации народного повстанческого движения. Каждому члену директории поручено было ведать категорией вопросов, к которой он был наиболее подготовлен своей предыдущей деятельностью. Военная часть была поручена члену директории Петлюре, как человеку, имевшему уже отношение, хотя и мало удачное, к военным делам и известному в массах народа еще с первых моментов революции, когда он был военным министром. Голова директории Винниченко никогда не скрывал своего резко критического отношения к военным талантам Петлюры, но в тот горячий момент другого выхода не было. Прочие члены директории уже абсолютно никогда такого отношения к военному делу не имели.

Петлюра с полным патриотическим одушевлением пошел за народом в его освободительном порыве. Здесь он снова оказался в своей сфере революционного трибуна и принес несомненную пользу делу, подогрев до максимума народное настроение и популяризацию себя, как центра, около которого должны были группироваться все восставшие. В этот момент по всей Украине повторялось его имя, и он был близок уже к общему признанию его народным героем, хотя практического блестящего дела никакого им и не было сделано. Но взрыв народного негодования против германо-скоропадовщины был так грандиозен, что имя антипода ее одним уже этим являлось именем желанным и народным. Как это ни странно, легкость переворота, полное бессилие и Скоропадского и немцев, в среде которых началось уже в это время внутреннее разложение, быстро лишили Петлюру этого высокого имени. Восстание прошло одним взмахом. Петлюра снова въехал в Киев среди оваций. Но народ, поднявшийся, как один человек, против своих угнетателей, пришедший делать народное дело. очень скоро убедился, что ему не дают никакого практического дела, его порыв и настроение его — удар по воздуху, и он стихийно начал покидать армию и расходиться по домам.

Здесь оказался третий и самый сербезный экзамен государственного и военного таланта Петлюры, на этот раз уже принявшего звание Украинского Главнокомандующего (головного атмана). Судьба привела ему в руки весь украинский народ, и он не сумел этим воспользоваться для государственной работы и ничего не дал народу, кроме воззваний и парадов. Правда, Скоропадский пал в одно мгновение, но Украина была еще перенасыщена ненавистными немецкими войсками; она была вдоль половины своей границы окружена большевиками, с которыми не мирилась ни на минуту. В период народного восстания против немцев и Скоропадского в Черниговской и Харьковской губерниях одновременно ни на момент не прерывались военные столкновения с большевиками. Украине, сбросившей иго оккупантов, надо было обеспечить свою жизнь, создав свою украинскую армию. Народ инстинктом понял это и сам всем миром пошел на это. Казалось, это не было так сложно при таком условии, тем более, что запасов аммуниции и одежды было колоссальное количество. Закрепив жизнь Украины созданием ее национальной армии, Петлюра действиетльно мог получить право на имя создателя ее самой, как государства. Между тем, когда Скоропадский пал и та внешняя видимость борьбы и работы, которая еще импонировала массам, исчезла, все сразу увидели огромное пустое место там, где предполагалось приложить столько национальных сил. Увидели, что собрались даром и не делают никакой государственной работы, подождали еще некоторое время, ничего не дождались и, осудив того, кто только что едва не сделался героем, понесли по домам казенную одежду и винтовки, полученные его распоряжением. (Автору этой статьи пришлось, например, быть очевидцем, как в Кременчуге запасные по первому призыву Петлюры пришли со своим оружием и даже пулеметами и пять дней жили под открытым небом, так как по нераспорядительности местного начальства им не отвели помещений, а дело было в половине декабря по новому стилю и были уже сильные морозы; тем не менее никто не подумал уйти домой, хотя это можно было сделать совершенно безнаказанно, и все дождались отправки на фронт)

В чем же трагедия момента, какзалось, столь блестяще благоприятного для мессианистической роли Петлюры, трагедия “Петлюровщины”, именно в эту эпоху распустившейся пышным цветком?

Первый ее признак — диллентатизм военный — сказался в полной мере. К работе по созданию армии не сумели даже приступить, чтобы из повстанческого ополчения сделать регулярное войско, и буквально упустили блестящую возможность. Военно-административный аппарат, налаженный было вполне сносно еще до переворота Скоропадского и им не разрушенный, был уничтожен одним росчерком пера Петлюры. По вступлении в Киев им был отдан приказ уволить весь старый личный состав всего военного министерства, включая и командные должности, и набрать новый; при этом дискреционный контроль этого нового набора вверен был полуграмотной, а часто и вовсе неграмотной в военном деле партийной молодежи и фаворитам головного атамана. Результат сказался прежде всего в том, что всякая работа центрального военного управления прекратилась почти на месяцы, а затем попала в руки таких специалистов, с помощью которых никак не могла наладиться до самого оставления Киева украинским правительством.

За этот период восхождения Петлюры на более высокие ступени государственной деятельности к военному диллентантизму только прибавляется еще диллентантизм государственный. На международные отношения, на внутреннюю жизнь, на финансы страны — тот же взгляд революционного глашатая громких фраз и принципов, когда же надо переходить к практическому делу — полная немощность сделать что-либо реальное, действительно созидательное. За границу посылаются непосредственно от Петлюры доверенные фавориты с секретными полномочиями и заданиями, иногда — молодые люди без всякой подготовки к такого рода работе и даже обычно без знания языков. Даваемые им директивы, плод личных вдохновений головного атамана, с этой областью государственной работы столь же мало знакомого, как и с военной, обычно не создавали твердого положения импровизированным дипломатам, что в конце концов дало свои, всем известные практические результаты.

Внутри страны — бездействие, полное отсуствие практических военных реформ и какой-либо планомерной работы. От народа даже скрывается истинное положение страны. Когда на трудовом конгрессе военный министр нашел в себе гражданское мужество открыть представителям украинского народа истинное положение дел на большевистском фронте, он получил за это суровый реприманд от демократического представителя народной власти. Денежные средства расточаются без смысла и жалости. Формирование, например, так называемого корпуса железнодорожников, не говоря уже о том, что отняло специалистов от своего прямого дела, стоило феерических цифр, и все для того, чтобы затем, поступив под команду адютанта Петлюры Беня (бывшего в мирное время кельнером, а в военное австрийским сержантом и сразу произведенного Петлюрой за личные услуги в генералы), при первом же боевом крещении рассыпаться. И это лишь случайный пример; при желании аналогичных фактов можно привести бесчисленное множество. Достаточно вспомнить хотя бы, во что обошелся Украине так называемый корпус сичевых стрельцов, оказавшийся таким военным ничтожеством на фронте.

В этот период и второй признак “Петлюровщины” — фаворитизм —входит в полную силу. Около головного атмана складывается целая клика своих людей, которая, явно преследуя мелкие личные интересы, плохо скрываемые за патриотическими рекламами, крутит ему голову лестью и открыто ведет пропаганду вручения ему, а следовательно самим себе, диктаторских полномочий. Личные адъютанты, разные доверенные тайные советники и наушники, партийные старые приятели — все это твердо становится вокруг головного атамана, изолируя его от всех и всего, и оказывается не только выше закона, но и выше морали и часто простой порядочности. А силы воли, твердых принципов и личного влияния, чтобы дисциплинировать всю эту банду, у головного атамана нет. Сам того не замечая, он делается игрушкой и в руках своих непосредственных приближенных, и в руках так называемой рады сичевых стрельцуов — кучки галицкой зеленой молодежи из бывших австрийских военнопленных, превратившейся покровительством головного тамана в вершителей судеб всей страны и, в частности, ее столицы. Заботой Петлюры сичевыми стрельцами в Киеве заводится чрезвычайка, не лучшая большевистской, в их руки передается все гражданское население города, и произвол, беззаконие и самодурство начальника чрезвычайки Чайковского возводится в правило в народной и демократической Украинской республике. Сам голова директории Винниченко открыто признает свое бессилие против клики, окружающей головного атамана, и, в частности, против сичевых стрельцов. Итог этой системы фаворитизма, переходящего тотчас в попустительство дурным инстинктом, всем известен скорбными этапами от Киева до Ровно и Каменца, а затем и далее.

Характерный третий признак “Петлюровщины” — ее Немезида, постоянная неудача всех созидательных государственных начинаний, за которые брался Петлюра, — налицо и здесь. Деятель революции, вынесенный ее волной выше уровня, нормально предуказанного ему судьбой, он типичный революционер, то есть разрушитель, и трагизм его в том, что, даже пытаясь создать, он только разрушает и разлагает, так как это его истинная стихия. Без этой черты даже его циничный фаворитизм не дал бы таких широких результатов, но именно благодаря ей, благодаря восприятию ее всей кликой приближенных, он обратился в орудие разрушения не только украинской державности, но и самого доброго имени Украины и за границей, и внутри своей собственной страны. Добровольно и упущены. Готовый аппарат министерства разрушен и не налажен. Новые формирования не идут, и народ уклоняется от них. На большевистском фронте сплошные неудачи и отступления. Знаменитый сичевой корпус оказывается пригодным только для терроризации мирных жителей и неудержимо бежит перед большевистскими бандами. Оперативного руководства нет никакого, так как головной атаман желает оуководить всем сам и вносит только путаницу и разложение на фронт. Жизненные факты говорят сами за себя — менее, чем через два месяца после своего парадного вступления в Киев, Петлюра и его войска должны сдать его большевикам.

И, несмотря на всю трагическую убедительность реальных фактов и явно наперекор ей, именно в этот период начинает особенно культивироваться и самим Петлюрой, и его кликой идея его мессианизма. Он не замечает, что он уже пережил свои лучшие дни — те дни, когда он писал воззвания к народу для свержения Скоропадского и когда народ, свергая своего ненавистного врага, думал один момент, что в этом национальном деле его привел к успеху Петлюра. Он не замечает, что теперь фактами оставления его армии и нежелания вновь идти в нее, местами даже предпочитая большевиков домашней безурядице и беззаконию, украинский народ уже осудил его и больше не вознесет на пьедестал героя. Он сам не сознает, что в принципе ничего не может дать народу. Наоборот, Петлюра этого периода — уже определенный пролог к последующей мании величия, возраставшей по мере сокращения его военных сил. И эта мания перечальна тем, что превращает идеологию человека, готового когда-то положить голову за народ, в идеологию ярого абсолютиста, видящего в народе только средство для своих достижений; психологию демократа и народовольца она превращает в психологию мелкого интригана и чрезвычайщика; наконец. святой огонь патриотизма она перерождает в своекорыстный эгоизм. Опять здесь жизнь говорит сама за себя всеми известными фактами и самим ярким из них — новой, появляющейся именно в этот период характерной чертой “Петлюровщины”, разрывом ее с народом, превращением в среде этого народа имени Петлюры из кандидатов в народные герои сначала во всенародное посмешище, а потом и в ненавистное имя, подводимое под одну рубрику не только с именем Скоропадского, но и с именем большевистских разорителей Украины. “Петлюровщина”, полонившая своего героя и эксплуатирующая его, толкает его в этом направлении все ниже и ниже по наклонной плоскости. А отсуствие силы воли, характернейшая личная черта Петлюры, и полная политическая беспринципность, как итог его индивидуального развития и прогресса за время его государственной деятельности, не только не ставят никаких преград и пределов этому натиску, а, наоборот, превращают именно его самого в первого глашатая и проводника идей “Петлюровщины”.

В последних числах января (ст. стиля) 1919 г. Петлюра выехал из Киева вслед за остальными членами директории и всем украинским правительством. Начался период, подготовительный к переходу его на положение фактического главы украинского правительства. Этот Винницко-Проскуровский период ознаменовался со стороны фактической: уходом из директории Винниченко, настойчивым ведением переговоров с французским командованием в Одессе, непрерывными неудачами на фронте и потерей его понимания действительной обстановки. В отношении “Петлюровщины” период ознаменовался буйным ростом и углублением корней этого чужеядного растения, ростом, обратно пропорциональным успехам украинского оружия и украинского дела и прямо пропорциональным успехам большевиков.

Военный диллентантизмом и, как результат его, хронические военные неудачи в полной мере проявляют себя за все это время. Апофеозом стратегического “гения” Петлюры и его помощников явился приказ командующему южной группой украинских войск Яневу, имевшему фронт восточнее линии железной дороги Жмеринка-Одесса, очистить этот фронт и перейти в Жмеринку. Приказ был дан, когда в Жмеринке был штаб Петлюры и когда, исполняя его, Янев открыл бы большевикам ворота на Могилев-Подольский, прямо в тыл Жмеринке и Проскурову, и на сообщения армии, базировавшиеся в это время на Волочиск. К счастью для украинской армии, приказ этот не был исполнен.

Диллентантизм политический принимает в этот период уже широкие практические формы и приводит к такому же результату, как и диллентантизм военный — к полной неудаче всех политических начинаний. Уход Винниченко делает Петлюру фактическим головой директории. Он ведет основную политическую линию — соглашение с французским командованием в Одессе. Выясняется, что представители Франции не находят возможным заключать какие-либо соглашения с украинской директорией, пока в составе ее Петлюра. Винниченко в такой же обстановке нашел в себе силы поступиться для государства личными соображениями. Петлюра этого сделать оказался не в силах, старая честность уже была затуманена идеями “Петлюровщины”. Мало того, ведя еще переговоры с французами, он отдает указанный уже приказ Яневу, не предупреждая о нем французское командование и этим выводя на Одесскую железнодорожную линию большевиков на всем пространстве от Вапнярки до Раздельной. Наконец, добиваясь помощи Франции, он одновременно находит возможным командировать Мазуренко в Москву для переговоров с большевиками. Расносторонность, по меньшей мере достояная удивления, и политическая нечестность и неумелость более, чем достойные удивления. Естественно, что в такой обстановке лопаются комбинации и с французами, и с большевиками.

Фаворитизм и его лейт-мотив — “мессианизм” — Петлюры набирают новые силы. Все честное и независимое вытесняется преклоняющимися перед талантами головного атамана. Петлюра окончательно проникается верой в себя и высокое свое призвание и все более и более переходит на политику личных своих аспираций. Он не в силах справиться ни с военными, ни с международными политическими задачами; внутри страны, уменьшающейся для него с каждым днем, он абсолютно уже бездеятелен и беспомощен. А между тем работой своей клики он все более и более централизует в своих руках всю правительственную власть, если можно так назвать тот призрак власти, около которого он топчется. Клика все более и более пропагандирует идею провиденциальности для спасения и возрождения Украины личности ее главы. Для несогласных с этими идеями скоро заводится формальная чрезвычайка, и веру в мессианизм Петлюры начинают пропагандировать застенками Чеботарева. Постепенно складывается в окончательную свою форму беспринципная, гибельная для страны и проклинаемая украинским народом, но пригревающая огромную банду авантюристов и просто карьеристов (часто ради хлеба насущного) “Петлюровщина”. В народе имя Петлюры уже не имеет никакого веса. Лишь далеко на левом берегу Днепра, где о нем знают только по наслышке и знают со старого еще времени, это имя пока еще повторяется со смутными надеждами, но правый берег уже отказывается идти в петлюровские войска и бежит от них, разбирает рельсы на путях петлюровского поезда и охотнее (как, например, на Подолии и Волыни) соглашается иметь дело с большевиками, которых, правда, пока не знает на опыте, чем с Петлюрой, которого уже слишком хорошо знает. При отступлении из Жмеринки в Проскуров и затем на Старо-Константинов три раза поезд Петлюры пытались опрокинуть местные крестьяне, разбирая на его пути рельсы. Разрыв Петлюры и “Петлюровщины” с украинским народом с этого периода становится уже окончательно совершившимся фактом.

Следует период Ровенско-Каменецкий, период окончательного фактического воцарения на Украине или, вернее, на незанятом большевиками участке ее, тогда достигавшем размеров менее одного уезда, Петлюры в период наиболее широких неудач и крахов для украинского дела.

Военный диллентантизм лишь прогрессирует, и выживаются из украинской армии последние специалисты. Колоссальные и непрерывные военные неудачи, приведшие к июлю месяцу 1919 года 9 ст. стиля) состав петлюровской армии к 2000 штыков и сабель, досточно всем известны и говорят сами за себя.

Политический диллентантизм изолирует петлюровскую Украину от всех международных поддержек, а внутри приводит к вакханалии партийных счетов. Остапенко, Мартос, Мазепа, О.Макаренко и проч., и проч. ведут борьбу между собой, арестовывают друг друга, интригуют, готовят перевороты, объявляют широчайшие реформы и программы, и все это на пространстве одного уезда; да и на этом малом пространстве дело не идет дальше разговоров и интриг, а в жизнь ничего не умеют и не могут провести. Сдержать эту вакханалию Петлюра не только не в сылах, но сам вызывает своим слабоволием и неустойчивостью своих политических взглядов.

Фаворитизм окончательно пышно расцветает. Чеботарев неудержимо стремится к идеалу — превзойти Дзержинского. Доносы, подозрения, обвинения и вымогательства, пытки, расстрелы без суда или с цинической видимостью суда — вот характерные, всем памятные, гнусные черты этого периода.

Между тем, мессианизм Петлюры возводиться его кликой в культ. С его именем объединяют имя Украины, по старой формуле Людовика 14-го, и вне его не признают ничего. Разгул и засилье банды адептов и спекулянтов на фигуре и имени головного атамана доводит до апогея “Петлюровщину”. Петлюра высказывает желание короноваться в украинские короли. (Автор мог бы привести имя его собеседника: официального лица Галицкого уезда в Тарнополе, которому так же, как и многим другим, Петлюра лично высказывал эту идею. И эта блестящая идея высказывается, сидя уже не на украинской территории, которая вся была потеряна в этот момент. Необычайно характерная черта маниакального мессианизма).

Украинский народ определенно и резко отходит от Петлюры. Ему приходится, например, в Каменце охранять себя почти всем наличным составом своей армии, так как окрестные деревни весьма недвусмысленно высказывают намерение уничтожить его с корнем. Эта эпоха, апогей “Петлюровщины”, также и апогей развала украинского дела.

Правда, в это время Петлюре случайно повезло, и он едва не выкарабкался опять в герои, но, верный самому себе и характерным свойствам созданной им и около него “Петлюровщины”, и здесь все же в конце концов он все провалил и погубил. По недоумию и политической трусости так называемого галицкого диктатора Петрушевича, Петлюре в начале июля 1919 г. (ст. стиля) удается в такой мере заимпонировать названному диктатору, что тот приводит в распоряжение гибнущего уже от бессилия головного атамана почти стостысячную, блестяще организованную сравнительно с петлюровскими обломками галицкую армию. Для Петрушевича, жалкого провинциального адвоката и грошевого политика из кунсткамеры довоенного австрийского рейхстага, хотя и называвшегося громким именем диктатора, фигура Петлюры уже величина, Петлюра уже имя, державный украинский авторитет; он пасует перед ним и сдает в руки Петлюры и “Петлюровщины” свое войско, сдает на ту определенную уже всем предыдущим историческим процессом судьбу, которая всегда для Петлюры и “Петлюровщины” трагически одна и та же — гибель и неудача. Галицкая армия гонит большевиков и вступает в Киев. Однако скоро уже, начав с успехов, галицкая армия, совместными трудами Петлюры и своего злополучного диктатора, кончает плачевным распадом. Диктатор, погубив армию, ьежит за границу, Петлюра вслед за ним предпринимает то же. И до какой степени далеко оторвался уже Петлюра от украинского народа, показывает больше всего именно этот момент. Восстания Григорьева и других почти очистили Украину от большевиков; Петлюра имел в руках галицкую армию и все же ничего не сделал для Украины и не мог сделать — жертва своей собственной “Петлоровщины”, положившей непроходимую пропасть между ним и украинским народом. И это ведь все объективные исторические факты; нет более сурового судьи, чем беспристрастная история, и вот ее материалы, сам предрешающий несомненные выводы.

Наступает момент формального распада директории, фактически уже более полугода самоупразднившейся. Все бегут за границу, расхищая народную казну. Петлюра остается один, но, движимый своим мессианизмом и хватающимися за него приближенными, слишком привыкшими к произволу и приволью, чтобы без борьбы расстаться с этим, судорожно ищет выхода из созданного им же самим тяжкого положения. Впервые за всю политическую деятельность Петлюры ему приходит действительно жизненная для украинского дела идея — союз Украины с Польшей. Переговоры завершаются успешно, дается широкая помощь, и Петлюра опять торжественно вступает в Киев, чтобы по священному уже обычаем порядку тотчас из него выступить. Поляки воочию сталкиваются с “Петлюровщиной” и убеждаются на опыте в ее роковых свойствах. Военный диллентантизм “Петлюровщины” не дает не только тех результатов, которых можно было ожидать, но вообще не дает никаких результатов. За спиной польской армии Петлюре по обычаю не удается создать ничего мало-мальски серьезного ни в военном, ни в политическом отношении, и когда отвлеченные опасностью для своей страны польские войска были вынуждены покинуть Украину, Петлюра остался все в том же беспомощном положении, как и перед началом наступления на Украину весной 1920 года.Разрыв с народом дает себя явно чувствовать отрицательным отношением к новому предприятию Петлюры. Народ не идет за ним, не дает ему никакой поддержки и больше не верит ему. В итоге даже счастливая политическая идея в комбинации с “Петлюровщиной” приводит лишь к отрицательным результатам. Верный себе, своей вере в свой мессианизм, он, может быть, и искренно убеждает правительство Варшавы, что вся Украина подымется по мановению его руки. Но горькая жизненная правда констатирует иное, и союзники оказываются просто обманутыми. Договор 22 апреля 1920 года не дает им ничего, кроме разочарования, и не спасает положения самого Петлюры. С поразительной выдержанностью история “Петлюровщины” сохраняет свой основной тон и до мелочей остается верной себе.

Поляки не бросают Петлюру после его неудачи на Украине и дают ему пристанище. Казалось, жизненные факты должны бы были убедить украинского самозванного мессию в полном провале его мессианизма. На деле, однако, это не так. Для самого Петлюры горько мириться со скромным уделом маленького частного человека после такой шумихи около него, хотя и чисто рекламного, грубо-крикливого характера. Клике, собравшейся вокруг него, переход в прежнее ничтожество также мало соблазнителен. И вот новая и последняя авантюра за счет Украины, ее народа. Рекламно готовится широкое повстанье; подаются ноты всем правительствам мира, с рекламой того, чего не было, а что действительно было, то замалчивается. А был последний публичный акт “Петлюровщины”. С легкомыслием, достойным лучшей участи и непростительным для мессии с несколькими поучительными годами мессианства за спиной, бросается на смерть от большевистских пуль кучка доверчивых украинских военных элементов. Им внушается, что народ бросится к оружию при первом кличе Петлюры. И все кончается феерически быстро, народ не только не шевелится за Петлюру, но гонит всех, кто выступает с его именем. Слабые кучки войск в лучшем случае распыляются, а то платятся жизнями в чрезвычайках. Приносится выгода только большевикам, результат же выступления мессии неумолимо тот же, что и всегда — неудача и гибель всего лучшего, что идет за ним.

Легенда обаяния на Украине имени Петлюры, усердно так пропагандируемая его петлюровцами не только в одной Польше, легенда, которой многие готовы были серьйозно верить, оказывается продуктом “Петлюровщины” со всеми соответствующими характерными свойставми. Имя, когда-то, на заре украинской революции, вызывавшее в среде украинцев подъем патриотического настроения, изжило себя, выветрилось, стало абсурдным и вредным переживанием; его единственным созданием является лишь роковая для Украины “Петлюровщина”. И не будет оправдания истории для самого первоисточника и основателя “Петлюровщины”, так бессмысленно отыгравшего историческую роль таких колоссальных возможностей для его родины и для него самого.

А.П.Греков