"Всем смертям назло. Записки фронтового летчика" - читать интересную книгу автора (Лобанов Лев Захарович)

Цена ошибки

В полк прибыло пополнение. Три летчика и три штурмана. Сержанты, окончившие училище. В нашу эскадрилью попали летчик Сорокин и штурман Дударев. Сегодня я должен «вывозить» Дударева. Задание простое: бомбить передний край вражеской обороны. Весь полк будет действовать на узком участке фронта. Такие изматывающие немцев бомбежки продолжаются обычно всю ночь. Непрерывно висят над позициями противника слепящие «САБы» — световые авиабомбы, мы засыпаем окопы гитлеровцев осколочными бомбами и поливаем пулеметным огнем.

Дударев уже имел несколько боевых вылетов, страшно этим гордился и старался выглядеть этаким «старым воздушным волком». Он перестал бриться, решив отрастить для солидности усы и бороду. «Старики» давно переболели подобным поветрием, когда их физиономии украшали реденькие усишки да лохматенькие бороденки. На безобидные причуды новичков в полку смотрели снисходительно, знали, что пройдет немного времени и сами собой поисчезают все волосяные атрибуты.

Приближалось время вылета. Кроме штатного комплекта бомб в такие полеты обычно брали по нескольку десятков однокилограммовых бомбочек, укладывая их прямо на пол штурманской кабины. Над вражеской передовой штурман сбрасывал их руками. Способ, конечно, самый примитивный, но вполне себя оправдывающий: немцы несли ощутимые потери в живой силе от действия этих маленьких злючек, разрывающихся на тысячи смертельно разящих осколков.

Впрочем, занятие это — возить в кабине под ногами насыпом сотню осколочных бомб считалось хлопотным и небезопасным. Да и способ их сбрасывания, честно говоря, не вызывал особого восторга. Приходилось обращаться с бомбочками почтительно и даже ласково — как столь опасный груз этого и заслуживал.

В полете Дударев без умолку говорил и говорил, желая, видимо, показать мне, как много он успевает заметить на земле. Не очень-то разговорчивый по натуре и привыкший часами молчать в полетах со своим постоянным штурманом Николаем Нехороших, я был несколько раздосадован потоком темпераментной речи сержанта. Но приходилось терпеть… Впрочем, я понимал истинную причину возбужденного состояния новичка.

Подошли к линии фронта. Зенитные автоматы врага не знают покоя: вверх, к самолетам, тянутся их огневые трассы, освещая небо разноцветными, в общем-то, красивыми, но таящими гибель шариками снарядов. Все время надо быть очень внимательным: наводчики «эрликонов» дело свое, к сожалению, знают. Чуть зазевался летчик — и беспощадная очередь разорвет привычно ровный гул мотора. Не сумел вырваться из огневого кольца — не видать тебе грядущего рассвета…

Я вел самолет по просекам и лужайкам огненного леса, показывал штурману лучшие способы прицеливания для сброса бомб и обстрела окопов. Машина освободилась от тяжелых фугасок — два «эрликона» выбыли из реестра огневых средств противника. Дударев сбросил и сотню осколочных малюток. Расстреляв боезапас пулеметов, мы вернулись на аэродром, чтобы заправиться и взять на борт новый бомбовый груз.

Последний, третий, вылет начался далеко за полночь. Я гнал машину на повышенной скорости, выкраивая из ночи минуты оставшегося в обрез темного времени. При подходе к передовой небо заметно посветлело. Отбомбившись, легли на обратный курс и на малой высоте пошли домой в предутреннем сумраке.

Его уже было видно — родное летное поле, как вдруг в переговорном устройстве раздался взволнованный голос штурмана:

— Товарищ командир, у меня в кабине осталась одна бомбочка. Закатилась под сиденье, и я ее не увидел…

Дударев был расстроен до слез. Он держал в руках ту чертову малютку, проклиная себя за успокоенность и невнимательность. Он знал: производить посадку, имея на борту хоть одну такую бомбу, категорически запрещалось — весь боезапас обязательно должен быть сброшен на гитлеровцев, только на них, весь, без исключения. Сбрасывать бомбы на своей территории считалось преступлением.

Круто развернувшись, добавив мотору обороты почти до взлетных и ни слова не говоря удрученному штурману, я погнал машину на бреющем полете назад. «Вот раззява. Болтает в полете, как сорока, а на главное внимания не хватило. Ну да ладно, паренек-то он, в общем, неплохой: не трус и честный, не побоялся сказать об этой проклятой бомбе. Будет ему эта оплошность уроком на будущее».

Наступило утро. Мы проскочили Днестр, разделяющий наши и вражеские части, и я сразу же взял машину в крутой разворот, скомандовал Дудареву:

— Бросай, штурман!

Дударев разжал выставленную за борт руку — бомбочка исчезла на фоне бешено вращающейся земли.

На нашу территорию уходил на форсаже, при полном свете дня. Мы уже проходили свой, левый берег, как, спохватившись, ударила вдогонку короткая очередь «эрликона». Машина вздрогнула, ручка управления резко дернулась. Почти физически ощутил я ранение самолета.

Следующий миг принес звуки разрывов в хвостовой части и в стороне правого крыла. Началась тряска. Стараясь удержаться в воздухе, слегка освободил ручку, и подбитая машина, пока послушная управлению, поднялась на высоту около двадцати метров. Повторных очередей не последовало — наш Р-5 скрылся из видимости наводчиков «эрликона».

Я осмотрелся. Снарядом развернуло хвостовое оперение, правую его половину почти полностью оторвало, и клочья обшивки трепало струей воздуха. Порывы на крыльях и хвосте увеличились. Казалось, машина готова раздеться, сбросить с себя тонкое полотно обшивки.

Дударев забился в угол кабины и, ухватившись за пулеметную турель, не отрывал расширенных сознанием обреченности глаз от правого крыла, на котором все шире расползались рвущиеся щели. У меня шевельнулось теплое, почти отцовское чувство к парню.

— Ничего, штурман, пока летим. Скоро аэродром!

Дударев при этих словах ожил, начал осматриваться.

«Ну вот, зашевелился, теперь придет в себя, — подумал я, усмехнувшись, и тут же ахнул: ось шасси оказалась перебитой. Для полного набора несчастий нам не хватало только этого. — Придется садиться на пузо».

Удивительная все-таки машина Р-5: с такими повреждениями никакой другой самолет не удержался бы в воздухе, а этот фанерный, обтянутый полотном, в самом истерзанном виде летел целых сорок минут и донес до аэродрома экипаж — в целости и сохранности.

Кстати, усы и бороду Дударев сбрил в тот же день и никогда больше их не отращивал…