"Кровавый кошмар Восточного фронта. Откровения офицера парашютно-танковой дивизии «Герман Геринг»" - читать интересную книгу автора (Кноблаух Карл)

1-й батальон 16-го парашютно-десантного полка в приграничных боях под Гольдапом в Восточной Пруссии

От адъютанта я узнал, что 1-й батальон можно найти на южной окраине Гумбинена у железной дороги на Гросвальтерсдорф.

— Если ночью ничего не случилось, то командира батальона капитана Тойзена вы найдете под виадуком у насыпи, — проинформировал меня адъютант.

До Аннахофа Планерту было со мной по пути. По шпалам мы пошли обратно на север. Южнее Гумбинена на полях все еще лежал густой туман. Солнце тщетно пыталось пробиться сквозь него.

В паре сотен метров восточнее нас стоял советский танк. Нас он не видел. С короткими перерывами он стрелял в нашу сторону из пушки и из пулемета. Очереди били в щебенку насыпи.

Солнце пригрело, и туман начал рассеиваться. Огонь стрелкового оружия со стороны противника усилился. Мы укрылись за насыпью. Немецкого фронта видно не было.

У Аннахофа я попрощался с Планертом, прошел немного вдоль насыпи и на пересечении железной и шоссейной дорог юго-западнее Гумбинена встретился с группой десантников. Сидя в укрытии, с виду сильно не выспавшийся егерь спросил меня:

— Как вы здесь оказались, господин лейтенант?

Я с удивлением узнал в нем обер-ефрейтора Райца, полгода назад служившего ординарцем в офицерском казино 4-й эскадрильи 14-й группы. Здесь я меньше всего ожидал его встретить.

— Черт возьми, Райц. Вы здесь? Как дела?

— Хорошо, господин лейтенант. Здесь мне нравится больше, чем работать в казино. Летчиком мне все равно было не стать. Я пошел в десантники. Здесь такие отличные ребята!

— Райц, вы, конечно же, знаете, где здесь располагается 1 — й батальон из полка Ширмера?

— Так это мы здесь. Там, в придорожной канаве, — лейтенант фон Майер. Он вам расскажет, что здесь разыгрывается!

Огонь усилился еще больше. В окопе у придорожной канавы я разыскал лейтенанта фон Майера. Я ему сказал, что меня перевели в батальон, и спросил, где найти командира.

— Капитан Тойзен с несколькими людьми находится там, впереди, у насыпи, и прикрывает путепровод. Пока туман, вы можете до него добраться.

Я поблагодарил, выскочил из окопа и двинулся к путепроводу. Надо было пройти метров пятьсот. Мне повезло. Через пару минут я наткнулся на капитана Тойзена и его людей. Доложил о прибытии в батальон.

У Тойзена тоже был Рыцарский крест. Я задался вопросом: «Есть здесь еще офицеры без Рыцарского креста?» Командир поздоровался со мной и заметил:

— Идите назад к лейтенанту фон Майеру и будьте пока в его распоряжении. Если позволит обстановка, сегодня вечером поговорим о вашей дальнейшей службе.


88-мм зенитки в пограничных боях в Восточной Пруссии у Вольфсека, октябрь 1944 г.

Так был принят мой доклад о прибытии. Туман все еще висел над местностью, и я без особого труда вернулся к группе Майера.

Майер командовал остатками 2-й роты, которая вчера, как я потом узнал, вместе с отрядом зенитных пушек отражала массированные атаки танков южнее Вольфсека. Наши потери были велики. Русские потеряли несколько танков ИС. Отряд зенитных пушек был уничтожен.

Лейтенант фон Майер объяснил мне, что под прикрытием тумана он выдвинет свою боевую группу, в которой осталось еще 35 человек, дальше вперед.

Майер встал и крикнул людям в своем окружении:

— Вперед за мной — марш!

Егеря устало и тяжело поднялись и цепочкой потянулись параллельно насыпи на юг. Метров через пятьдесят туман-стал рассеиваться, а потом порывом ветра его сдуло совсем. С востока местность была совершенно открыта. Слева впереди был небольшой лес. По нам открыли сильный огонь. Мы побежали. Теперь нас заметили и экипажи танков. С грохотом в 30 метрах впереди нас в полотно дороги ударил снаряд. А потом посыпался целый град снарядов. Моментально мы оказались в кольце разрывов. В первый же перерыв в обстреле Майер отозвал группу на исходные позиции.

Я лежал в придорожной канаве и хватал ртом воздух. Ранение в легкие продолжало доставлять мне неприятности. Три человека погибли. Среди них был и обер-ефрейтор Райц. Я с трудом скрывал свое смущение.

Около полудня капитан Тойзен и его люди отошли к нам. Я оценил численность батальона приблизительно в 100 человек. Сколько в нем осталось офицеров — было не ясно. Успел познакомиться только с командиром и лейтенантом фон Майером. Отношения подчиненности я еще не понял. Майер попытался мне объяснить, что на самом деле 16-й парашютно-десантный полк уже не существует, а вскоре станет 3-м парашютно-мотопехотным полком, частью танкового корпуса «Герман Геринг».

С наступлением темноты Майер отправил к насыпи небольшую группу, чтобы убрать убитых. Через полчаса солдаты со скорбной ношей возвратились назад. У Райца были осколочные ранения в голову и бедро. Осколок разбил рукоятку его пистолета. Ранения были такие тяжелые, что он, очевидно, умер мгновенно. Я взял себе его шлем и автомат. Лейтенант фон Майер приказал похоронить павших.

В укрытии при слабом свете фонарика я продолжил свои дневниковые записи: «Три могилы юго-западнее Гумбинена, у развилки железных дорог на Гросвальтерсдорф и на Ангерап. Среди них — могила обер-ефрейтора Райца».

В 22.00 меня и Майера посыльным вызвали на совещание офицеров в Аннахофе. За одним из домов мы встретили группу офицеров. Мы с Майером подошли последними. В темноте я узнал капитана Тойзена. Остальные мне были незнакомы. Совещание вел какой-то майор: «Господа, авангарды 11-й гвардейской армии прорвались через Гросвальтерсдорф и Тельроде до Неммерсдорфа на Ангерапе. На юге русские танковыми частями перерезали имперскую дорогу № 132 севернее Гольдапского озера. Наш план состоит в том, чтобы ударами во фланги отсечь и окружить эти группировки. Танковому корпусу «Герман Геринг» поставлена задача во взаимодействии с 5-й танковой дивизией перейти в наступление из района южнее Гумбинена в направлении Пликенер Берге, Гросвальтерсдорф. Фюрерская гренадерская бригада из «Великой Германии» перейдет в наступление от Гольдапа в северном направлении. Если наступающим удастся соединиться, фронт с востока в направлении на Роминте удастся обеспечить. Наступление начинается завтра в 6.45!»

Командиры подразделений получили соответствующие приказы. Батальону Тойзена при поддержке штурмовых орудий предстояло сначала атаковать в направлении Вольфсека, в зависимости, как будет развиваться наступление, будут поставлены другие задачи. Главный удар наносился в направлении Гросвальтерсдорф.

Мы с Майером возвратились в окопы юго-западнее Аннахофа. Майер собрал командиров отделений и сообщил им о запланированном наступлении. Солдаты выслушали его со стоическим спокойствием. Каждый знал, что завтра снова недосчитаются кого-то из товарищей. Прежде чем задремать в придорожной канаве, я снова проверил посты. Над Кайленом и Нойхуфеном висели ракеты. Слышались отдельные выстрелы.

23 октября.

Ночь выдалась относительно спокойной. Спать я не мог. Как только начинал дремать, просыпался от ночного холода.

Вот уже 6.00! Егерь рядом со мной проверяет ход затвора у своего пистолета-пулемета. Лейтенант фон Майер тоже уже на ногах. Он сказал мне принять правую группу остатков его роты:

— Поддерживайте связь со мной и следите за тем, чтобы выдерживать направление главного удара.

Солдаты вокруг меня производили впечатление спокойных. В то же время казалось, что никто из них не углублен в себя. Я сам пытался выглядеть спокойным, хотя мне это удавалось с большим трудом.

Рассветало. На востоке появилась красно-желтая полоса. Я посмотрел за бруствер. Там у русских было еще все спокойно.

От Гумбинена послышался звук низко летящих самолетов. Это были не немцы, у нас самолетов почти не осталось. Звук усилился: я дал предупредительную команду:

— Самолеты на бреющем слева!

Вот появились и они, ведя огонь из всего бортового вооружения, пролетая чуть выше деревьев в направлении Эггенхофа. Я повернулся и увидел, как разворачиваются штурмовики, чтобы снова обстрелять нас из пушек, лег на дно окопа. Вот все стихло. К счастью, никого не ранило. На западной окраине Аннахофа показались штурмовые орудия. Я насчитал три. Конечно, подавляющего превосходства они нам не дадут, но все же это лучше, чем ничего. Они подошли к нам, мы получили команду сесть на них десантом.

6.45. Внезапно южнее Гумбинена открыли артиллерийский огонь. Поле боя оживилось. Сначала по шоссе мы ехали на юг, а потом через 600 метров свернули в поле. Местность повышалась. Перед нами был Вольфсек. Теперь открыла огонь и русская артиллерия. Снаряды ложились в сотне метров перед нами. Штурмовые орудия приняли вправо и на полной скорости поехали на юг. Мы едва могли держаться на броне.

Перед нами была дорога, ведущая из Вольфсека на запад. Огонь пехоты противника стал гуще. Штурмовые орудия остановились перед дорогой и начали бой, а мы спрыгнули и ушли в укрытие.

Чтобы «не зависнуть», я попытался установить связь со штурмовыми орудиями.

Солдаты напряженно наблюдали за моими действиями. Я это чувствовал. Для них я был новичком, о котором не знают, как он себя поведет, когда станет «жарко».

Я был не только новичком, у меня был еще и тяжелый порок — я не настоящий десантник, не парашютист. Люди, лежавшие вокруг меня в грязи, знают себе цену. Теперь они хотят определить, на сколько потяну я.

Как только я подошел к штурмовому орудию слева от меня и хотел уже постучать по броне, из этого стального ящика показалась голова:

— У нас кончились боеприпасы, отходим для их загрузки!

Три штурмовых орудия действительно попятились, развернулись и исчезли в направлении Аннахофа. Я почувствовал, как ноги у меня стали словно ватные. Ефрейтор рядом со мной все это слышал, сказал на это просто и метко:

— Говно.

Местность перед нами шла слегка на подъем. До «Зенитной» высоты (высота 55,8 в 500 метрах юго-западнее Вольфсека), которую мы должны были взять, было еще 400 метров. Перед нами стало заметно тише. Слышались только отдельные выстрелы. Наш правый фланг был открыт. Неизвестно, есть ли немецкие части по эту сторону дороги Гумбинен — Неммерсдорф. Здесь нам отлеживаться было нельзя. Я встал и крикнул:

— Вперед — марш!

Люди встали — медленно, тяжело и устало. Надо надеяться, что русские не бодрее нас. Местность перед нами совершенно открыта. Я подгоняю своих. Слева от нас — восточнее Вольфсека — слышится ожесточенная стрельба.

Еще несколько метров до вершины высоты. Мы идем внимательно, с оружием на изготовку. Я отправил людей в укрытие, а сам пополз к гребню высоты. Здесь по верху проходили пастбищные изгороди. Слева я увидел старую немецкую зенитную позицию. Русских не было видно. Было опасно тихо. Я принял решение с правофланговой группой роты Майера занять позицию зенитной батареи и обеспечить охранение в южном направлении.

По сигналу моей руки мы бросились вперед, чтобы захватить окопы на южной оконечности позиции зенитной батареи. В этот момент по нам открыли пулеметный огонь. Я не мог определить, откуда противник ведет огонь. Пули ложились так густо, что я не осмеливался поднять головы. Мои люди слева от меня спрятались за щитом 88-мм зенитки. Я попытался отползти влево, чтобы уйти из сектора обстрела, но, как только пошевелился, раздался выстрел снайпера.

Егерь справа от меня был мертв. Неестественно скрючившись, он лежал на земле. Его пустой взгляд остановился. Он умер беззвучно.

Пару минут я лежал не шевелясь. Потом попробовал снова отползти. Хлестнул выстрел. Ударило по спине. Осторожно пошевелил руками и ногами — меня не ранило. Пуля разорвала плащ-накидку в скатке у меня на спине.

Прошло еще несколько минут. У меня на лбу выступил пот. Слева меня кто-то позвал:

— Давайте сюда, господин лейтенант, мы проделали дыру в заборе!

Я слегка повернул голову налево и увидел дыру в заборе. Если «Иван» держит меня на мушке, он меня снимет, как только я вскочу. Я мучительно принимал решение. Вдруг раздался выстрел. В тот же миг я вскочил, пролез в дыру в заборе и скатился в окоп — получилось.

В окопе попробовал успокоить дыхание. Пока я думал, что делать, меня тряхнуло от ужасного грохота, барабанные перепонки заболели. Осторожно посмотрел за бруствер и увидел, что 88-мм пушка качается, из ее ствола идет дым. Только сейчас понял: трое моих людей выстрелили из зенитки по русским. Хотя прицел разбит, они целились через ствол.

Я оглядел зенитную позицию — одно из орудий было так повреждено во время боя 21 октября, что его ствол висел на лафете, как весы. Погибшие в том бою все еще лежали у своих орудий. Они оборонялись буквально до последнего вздоха. В сиденье наводчика 20-мм автоматической пушки висел лейтенант. Его убило осколком снаряда. Нижняя часть его живота была распорота. Я отвел глаза.

Надо было принимать решение! Здесь сидеть было нельзя! Взгляда за гребень «Зенитной» высоты было достаточно, что дальше отсюда в южном направлении идти нельзя. Я решил собрать людей и отойти в Вольфсек, чтобы соединиться с левым флангом батальона.

Я подал команду, и мы одним рывком покинули позицию зенитной артиллерии и укрылись за обратным склоном. Опрос показал печальный результат: четверо убитых. Раненых отправили в направлении Гумбинена. В колонну по одному мы отходили вдоль южной окраины Вольфсека, а потом снова пошли вперед по дороге на юго-восток. У амбара слева от дороги я встретил капитана Тойзена с немногими людьми его штаба. Доложил. Командир сказал мне, что остатки его батальона должны собраться здесь. Обстановка была неясной. Батальон должен, как только стемнеет, занять позицию между дорогами Вольфсек — Кляйнвайлер и Аннахоф — Эггенхоф, в 300 метрах южнее «Зенитной» высоты.

Насколько далеко продвинулись остальные части корпуса «Герман Геринг» и 5-й танковой дивизии, неизвестно. Я еще узнал, что вчера город Гольдап попал в, руки русских. Какой-то старший лейтенант рассказывал, что красноармейцы, прорвавшиеся на территорию рейха 21 октября, учинили резню мирных жителей в местечках Неммерсдорф и Шульценвальде. Большое количество женщин было изнасиловано, а потом зверски убито вместе с детьми.

Вечером, при последних лучах солнца, мы заняли оборону южнее «Зенитной» высоты.

Люди были на пределе физических возможностей. Некоторые засыпали на ходу. Я с большим трудом заставлял своих подчиненных хотя бы слегка окопаться. Я тоже выкопал себе неглубокий окопчик. Впрочем, я надеялся, что мы с восходом солнца пойдем вперед.

Сейчас 2 часа ночи. С ефрейтором я прохожу вдоль рубежа и застаю двух своих спящих солдат. Один из них не просыпался до тех пор, пока я не начал стучать по его ногам. Раньше такой случай повлек бы за собой дисциплинарное расследование. Но здесь и сегодня уже никого дисциплинировать было не нужно. Люди несколько месяцев не выходили из боев и теперь были уже совсем «готовы».

Разбуженный начал бормотать:

— Я больше не могу, господин лейтенант!

Несмотря на темноту, я заметил, что солдат дрожит всем телом, и попытался придать ему морального духа:

— Послушайте, ваши товарищи тоже больше не могут. Если хотите выжить, возьмите себя в руки. Вам еще повезло, что я вас разбудил, а не «Иван», а то бы вы навечно здесь задремали!

Тянущим голосом измученный продолжал:

— Вы про меня доложите, господин лейтенант?

Я заметил, что он уже не контролирует свой подбородок. Но уже не стерпел:

— За кого вы меня принимаете? Я высказал вам свое мнение и жду, чтобы рота могла на вас положиться! Про ваш сон в дозоре я уже забыл!

Я оставил его одного и отправился с ефрейтором дальше. Мы осторожно подобрались к дороге Аннахоф — Эггенхоф и через 200 метров наткнулись на пулеметную точку правого соседа.

Мы обменялись наблюдениями, и я рассказал гренадерам, где наш правый фланг. Двухсотметровый интервал между нами был слишком велик и ничем не прикрывался.

3.10. В 300 метрах перед нами горит огонь, вспыхивая то сильнее, то вновь потухая, в зависимости от того, как его раздувает ветер. Целых полчаса мне не давала покоя эта игра пламени. Я захотел выяснить, что это такое, и позвал к себе трех солдат.

Шаг за шагом, с пальцами на спусковых крючках автоматов, мы подошли к этому костру. Уже в 30 метрах от него мы почувствовали ужасный запах. Наконец, мы подошли к костру. Я приказал вести наблюдение за противником и осмотрел окрестности, насколько позволяла темнота. Ногами в огне лежал мертвый русский и медленно зажаривался, распространяя вокруг мерзкий запах горелого мяса. Мы вытащили «Ивана» из огня, засыпали и костер, и его землей.

Незадолго до 6.00 по цепочке прошла команда: «собраться на левом фланге». Люди начали устало вставать и брести к указанному месту. В колонну по одному мы снова отправились к южной окраине Вольфсека. Остатки батальон собрались у отметки 49,7 в 500 метрах юго-западнее Вольфсека.

К этому времени взошло солнце. На полях лежал туман. Меня пробирал до костей утренний холод. С юга доносился шум боя. Батальон двинулся сильно растянувшейся колонной по дороге на Кляйнвайлер. Я со своим отделением был замыкающим. Есть ли немецкие войска слева или справа от нас, было неизвестно. Мы быстро прошли Кляйнвайлер и оказались у покрытых лесом высот Пликенских гор. Голова колонны начала бой с противником. Юго-восточнее раздалась частая стрельба танковых пушек, это было совсем неподалеку.

Русские отходили, а мы не давали им оторваться. Пликенские высоты остались позади. Мы продолжали идти на юг. Перед нами показались крыши Брауэнсдорфа. Кое-где продолжались пожары. Голова колонны повернула на Альт-Вустервиц, надо было пройти два километра по открытой местности. К счастью, до местечка, состоявшего только из одного большого двора, мы дошли, не встречая противника. При приближении нас поразил отвратительный запах — смесь гари и горелого мяса.

«T-34», подбитый в Неммередорфе 23 октября 1944 г.

Головная рота завязала бой с арьергардом противника. Потом мы пошли дальше. На выходе из Альт-Вустервица я заметил на грунтовой дороге следы гусениц «Т-34». Вывернутая земля была совсем свежей. Если нас атакуют танки, то положение наше будет незавидным. У батальона нет никакого противотанкового вооружения.

«Если «Иваны» со своими танками отступают перед нами, вооруженными кое-как, — думал я, — то охват со стороны Гумбинена в направлении Гросвальтерсдорфа и из Гэлдапа в северном направлении удался». Русские отступали так быстро, словно хотели побыстрее вынуть свою голову из петли. Батальон продолжал идти дальше на юг. Через час мы стояли у Эрленгрунда. Здесь тоже стоял запах пожара и разорения. На выходе из деревни мертвый русский был раскатан по дорожному покрытию. Машины его отступающих земляков раздавили его в лепешку. Я постарался не наступать на это. Стояла ужасная вонь.

Около 18 часов (уже стемнело) мы дошли до Шварценау и южнее его заняли оборону фронтом на Роминте. Штаб разместился в отдельно стоящем дворе юго-западнее Шварценау. Меня вызвал командир. Впервые капитан Тойзен нашел время, чтобы поговорить о моей будущей службе:

— Лейтенант Кноблаух, расскажите, пожалуйста, коротко о своей военной карьере: войсковых частях, участии в боях…

Я коротко рассказал о своей предыдущей службе. Командир меня не прерывал. Когда я закончил, он сказал, раздумывая:

— Отрадно, что вы не только летчик! Завтра, если ничего не помешает, примете саперный взвод 4-й роты.

Мы выпили красного вина из металлических кружек. Мой испытательный срок закончился. Один за другим приходили посыльные из рот. Батальон теперь оборонял участок между Дакеном и Шварценау. После больших потерь за последние дни главная линия обороны была едва занята.

25 октября.

Вскоре после полуночи. Я иду в полной темноте. Перед фронтом батальона относительно спокойно. УДакена то и дело взлетают ракеты. Южнее нас, должно быть, у Гольдапа горизонт вспыхивает как при отдаленной грозе.

После обеда я принял саперный взвод, скорее, его остатки. Познакомился с людьми. Распоряжений никаких давать не пришлось. Саперный взвод — резерв командира батальона.

26 октября

Советская артиллерия обстреливает наши позиции.

15.00. Посыльный 2-й роты затопал у двери:

— Господин капитан, лейтенант фон Майер ранен в оба глаза и больше ничего не видит!

Капитан Тойзен встал:

— Лейтенант Кноблаух, принимайте роту. Посыльный отведет вас и приведет сюда Майера.

Я застегнулся, взял шлем и отправился. Посыльный шел впереди. По придорожной канаве мы дошли до Шварценау. То и дело приходилось укрываться от пулеметных очередей. В одном из домов на окраине был командный пункт лейтенанта фон Майера. По узкой лестнице мы спустились в подвал. Майер лежал в старом кресле, перед ним стоял стол, на котором горела восковая свеча. Он услышал, как мы вошли, и узнал меня по голосу:

— Как вы знаете, господин Кноблаух, я больше не вижу. Но меня успокаивает мысль, что именно вы примете вторую, к которой я успел привязаться.

Майер, держа глаза закрытыми, указал мне на карту с нанесенными позициями роты. Командный пункт находился на ее левом фланге. Позиции проходили перед дорогой Дакен — Шварценау на юго-восток. Пять солдат, лежавших на старых матрасах в подвале, — единственный резерв роты. Я поблагодарил за указания и попрощался с Майером. Посыльный повел его на КП батальона. Я остался один на один со своими обязанностями. Советская артиллерия обстреливала Шварценау. Кругом все гремело и трещало. Соседние дома горели. Едкий дым резал глаза. С посыльным я вышел наружу, и языки пламени охватили нас. Стрелковые ячейки располагались далеко друг от друга, сплошных траншей не было. К северо-востоку от нас шел бой.

19.00. Я сидел над картой и думал, что делать, если русские перейдут в наступление. Послышались шаги по подвальной лестнице. Появился посыльный:

— Вы командир 2-й роты?

— Да. Что такое?

— Господин лейтенант, батальон сегодня ночью переходит в наступление. Здесь письменный приказ командира батальона.

В свете свечи читаю: «…27 октября в 1.00 батальону покинуть занимаемые позиции и переместиться на 500 метров восточнее в готовности к атаке. Атаку начать на рассвете при поддержке штурмовых орудий. В ходе атаки перейти имперскую дорогу № 132 и выйти к Роминте…»

Я вызвал своего посыльного и отправился с ним на обход позиций, чтобы проинформировать людей и подготовить роту к атаке. Незадолго до полуночи я снова сидел в своем подвале в Шварценау. Осталась пара минут до часа ночи. Я вышел с управлением роты наружу. Надо было привыкнуть к темноте. Мы шли от окопа к окопу и собирали остатки роты. В 30 метрах передо мной в качестве охранения крались два моих солдата, мы шли за ними, поглядывая налево и направо, с оружием на изготовку.

На имперской дороге в 300 метрах впереди нас взлетали осветительные ракеты русских.

На нашей стороне в темноте что-то происходило. Может быть, это «Иваны». Я приказал роте остановиться и залечь в укрытие. Дальше пошел осторожно один и наткнулся на дозорного. Он схватил меня за руку и показал вперед в темноту.

Мы подождали несколько минут. Я услышал тихую немецкую речь. Кажется, сейчас произойдет огромное свинство. Кто перед нами? Наши или свинские собаки из комитета «Свободная Германия», пошедшие на службу к советам и чьи делишки многим камрадам уже стоили жизни?

Я услышал приближающиеся шаги, приглушенные мягкой пашней. Солдат рядом со мной и я приготовились к стрельбе с колена. Ничего не было видно. Шаги приближались. Наконец я решил все прояснить:

— Стой, кто идет?

— Не стреляйте, немцы, — послышалось в ответ.

Из темноты к нам вышло три тени. Я недоверчиво держал палец на спусковом крючке.

Передо мной стояли фельдфебель и пара солдат из соседней роты. Я тоже дал себя узнать, и узнал, что подготовка батальона к атаке в эту необычно темную ночь провалилась. Роты перемешались. Нам еще повезло, что мы не открыли друг по другу огонь.

Фельдфебель получил задачу отвести роту на старые позиции у Шварценау. Я ему не завидовал.

Я пошел к своим людям и отвел роту обратно в Шварценау. Заняли прежние ячейки. Я спустился с людьми из управления роты в подвал, где был командный пункт.

2.50. Нервное напряжение начало спадать. Я почувствовал, насколько устал.

У входа в подвал я услышал голоса, и сразу после этого передо мной оказался начальник оперативного отделения штаба дивизии. Я попытался доложить. Майор Швайм махнул рукой и сел на ящик. Показав на карту, он спросил:

— Скажите, как могло произойти перемешивание при выходе на исходные к атаке?

— Не знаю, господин майор. До исходного рубежа атаки я не дошел.

— Ну, это ясно. Все придется повторить. В 4.00 вам быть на исходном рубеже. Все остальное остается так, как в приказе! Вопросы?

— Вопросов нет, господин майор.

Начальник оперативного отделения встал, отдал приветствие и поднялся по лестнице. Мы снова остались одни. Ротный фельдфебель спросил:

— Кто этот майор, господин лейтенант?

— Это был майор Швайм, первый офицер генерального штаба нашей дивизи.[3] Если он лично на переднем крае занимается подготовкой атаки, можете считать, что корпус нашим действиям придает большое значение!


3.10. Мы взялись за оружие. Я потушил свечу, и мы вышли из подвала. Все повторилось снова. Я собрал людей и осторожно в колонну по одному повел к имперской дороге № 132. Местность сначала имела уклон на восток. Я шел в голове колонны, чтобы задавать направление движения. Около 4.00 мы вышли к маленькому кладбищу невдалеке от Дакена. Там стояла подбитая «Пантера». На другой стороне дороги, ведущей в Тольминген, располагалась гостиница.

Я позвал главного фельдфебеля:

— Здесь, за этой «Пантерой», мы разместим командный пункт. Прикажите отрыть окопы и подумайте над тем, что нам будет видно после восхода солнца. Русские засели в придорожных канавах по ту сторону имперской дороги и в гостинице. Сейчас я поставлю задачу роте.

Рота шла за мной. Мы спустились в лощину, тянувшуюся от кладбища на север. Я каждому указал его место и приказал:

— Окопаться!

Местность перед фронтом роты поднималась в восточном направлении значительно выше имперской дороги. Я надеялся, что атака начнется еще до восхода солнца. Если она будет позже, то мы окажемся как на блюдечке, о последствиях даже и думать не хочется. Возвращаясь к командному пункту, я постоянно взывал: «Окапываться!», «Копать!».

В мое отсутствие главный фельдфебель развил активную деятельность. Несмотря на темноту, я увидел подготовленное для меня укрытие и поблагодарил за него.

Чтобы установить связь с правым соседом, я с одним из посыльных отправился вдоль тыльного забора кладбища в направлении дороги. Требовалась чрезвычайная осторожность: мы не знали, где находятся русские.

Неподалеку от дороги, там, где узкая дорожка ведет от дороги к кладбищу, нас окликнули. Я слышал, как щелкнул предохранитель карабина:

— Стой, кто идет?!

— Дивизия «Герман Геринг»!

Мы медленно подошли поближе, вышли к левому флангу «Великой Германии» и оказались в сиятельном обществе. Утешаю себя мыслью, что рядом имперская дивизия.

Обменявшись наблюдениями, мы поговорили о предстоящей атаке. «Великогерманцы» держались уверенно. А я подавлял возникшие у меня сомнения.

4.00. Батальон находится на исходном рубеже. Еще темно. От имперской дороги пускают осветительные ракеты. Русские нервничают. Места выстрелов показывают, что мы довольно близко подошли к ним.

Я еще раз обхожу позиции. Солдаты выкопали лишь неглубокие окопчики. Я снова потребовал глубже зарыться в землю.

6.40. На востоке начинает светлеть. Приближается утро — становится неприятно холодно. На траве лежит иней. Смотрю в бинокль на Петерсталь. Все спокойно. Звуков техники не слышно. Нет ни штурмовых орудий, которые должны нас поддерживать, ни ракеты к атаке.

Светает. Смотрю вниз на жалкие ямки моих людей. Меня начинает трясти. Если сейчас придется атаковать, то при ясном свете нам придется идти по открытой поднимающейся местности к имперской дороге без поддержки тяжелого вооружения.

Если атаки не будет, то те, кто не смог заставить себя закопаться глубже в землю, окажутся непосредственно под стволами русских.

7.30. Беспокойная тишина опустилась на поля между имперской дорогой и рубежом Дакен, Шварценау, Петерсталь. Время тянулось медленно. Но вот стало совсем светло. На севере я услышал гул тяжелых моторов. Я схватил бинокль и посмотрел на Петерсталь. Взлетели ракеты — из Петерсталя гренадерские части пошли в атаку. Теперь я увидел несколько штурмовых орудий: мало, очень мало.

Мучительно принимаю решение о переходе в атаку. Мои люди должны пройти более 200 метров по открытой поднимающейся местности без поддержки тяжелого вооружения. Шансы дойти до дороги равны нулю. Я решил сначала дождаться, когда сосед справа, как договорились, возьмет гостиницу. Это непреложное условие для атаки моей роты.

Не успел я довести мысль до конца, как справа перед нами начался огневой бой. Гренадеры из «Великой Германии» рванулись вперед. Своим пулеметчикам я приказал вести огонь по позициям у имперской дороги севернее гостиницы, прикрывая фланг атакующих. Начали рваться ручные гранаты, трещали автоматные очереди. Потом вдруг установилась тишина. Раненый зовет санитара. Я покинул укрытие и побежал за кладбищем вдоль дороги. Пулеметная очередь прижала меня к земле. Осторожно поднимаю голову. На дороге лежат двое убитых. Во время броска к гостинице они попали под огонь русских. Атака «велико-германских гренадеров» отражена. Это одновременно означает, что моя рота останется лежать. Короткими перебежками я поспешил под прикрытием кладбища назад и вскоре оказался с моими людьми.

Взглянув на север, я увидел, что при поддержке штурмовых орудий гренадеры восточнее Петерсталя перешли имперскую дорогу. Если их атака будет развиваться и дальше, то они точно выйдут к Роминте. Тогда я смогу атаковать советские позиции моей ротой.

11.00. Продолжаем лежать. Любое движение исключено. Солдаты в импровизированных укрытиях перед имперской дорогой не могут вести даже огневого боя. Стоит только приподнять голову, как русские с более высокой позиции сразу же обрушивают на нее огонь. Я взялся за бинокль. Мой взгляд скользит от укрытия к укрытию: там никакого движения. Не могу понять, кто еще жив, а кого уже нет. С трудом пытаюсь подавить внутреннее возбуждение.

Один из моих посыльных обратился ко мне:

— То и дело вижу головы русских в окопах. Могу я по ним стрелять?

Я думаю, что таким образом мы привлечем огонь русских на командный пункт и я не смогу управлять ротой. Если «Иваны» начнут бить по «Пантере» из противотанковой пушки, придется менять место командного пункта. Снова посмотрел на своих людей, прижатых огнем к земле. Их выживание — дело случая. И принимаю решение:

— Стреляйте, но так, чтобы «Иван» не заметил дымок из ствола!

Стрелок залез под «Пантеру» и прицелился. Я смотрел в бинокль. Выстрел. Я видел, как голова русского исчезла, а ствол его винтовки задрался вверх.

Посыльный снова прицелился. Я его удержал:

— Парень, не так часто, а то мужики нас здесь быстро вычислят. Выждите пару минут!

Лицо моего посыльного (я думаю, ему было лет 19) приобрело своеобразное выражение: холодное и беспощадное. Прежде чем он снова приложился к своему карабину, я его спросил:

— Скажите, почему вы стреляете с таким свирепым видом?

— На то свои причины, господин лейтенант.

— Какие?

— Когда пару недель назад «Иваны» погнали нас от Эбенроде на Гумбинен, тогда еще погиб лейтенант Штайн, я с несколькими товарищами попал в плен. Нас построили в шеренгу, и мы должны были выходить по одному. Один за другим товарищи должны были становиться на колени, и их убивали выстрелом в затылок. Меня сначала словно парализовало. А потом просто пустился бежать. Прежде чем русские сообразили открыть по мне огонь, мне удалось спрятаться. Мне повезло, и я снова вышел к своему батальону. Вот такая причина, господин лейтенант, и больше ничего! — Он попытался улыбнуться, но ему не удалось.

Снова выстрел, и снова русский повалился в своем укрытии. Я посмотрел на север. Я не поверил своим глазам. Прорвавшиеся через имперскую дорогу к Роминте гренадеры отходили. Штурмовые орудия тоже скрылись в Петерстале. Накатывалась волна «Т-34». Отступление гренадеров приобретало пугающие формы. Между Шварценау и Петерсталем я уже не видел ни одного немецкого подразделения. Я думал, как мне предотвратить обход противником моего левого фланга. Сначала я должен вызволить своих людей из ужасного положения. Но как?

Оставлять позиции без приказа не годится. Мне нужно решение командира, а он — в Шварценау.

— Посыльного в батальон. Кто пойдет?

Вызвался обер-ефрейтор. Я объяснил ему, в чем дело:

— Попробуйте найти командира батальона в Шварценау. Доложите, что рота залегла здесь и будет уничтожена, если тут останется. Доложите, что я прошу разрешения отойти в Шварценау. Если командир согласится, нужно выпустить две белые ракеты. Сейчас побежите по склону в лощину. Там «Иваны» вас не увидят. Потом попробуете выйти на дорогу в Шварценау. Если попадете под обстрел, лежите до тех пор, пока вам не покажется, что «Иван» про вас забыл! Все понятно?

Обер-ефрейтор побежал по склону — без шлема и карабина. Он пропал в лощине, а потом показался на противоположном склоне у дороги на Шварценау, почти в 600 метрах от населенного пункта. Мы наблюдали за ним неотрывно. Вот он прошел еще 200 метров.

Теперь русские очухались. Открыли пулеметный огонь. Посыльный залег. Я посмотрел в бинокль: не шевелится.

— Приготовить пулемет! Открыть огонь по русским на имперской дороге, как только наш человек поднимется!

Минута шла за минутой.

— Он снова побежал, господин лейтенант!

Действительно, он побежал, но шаги его стали короче и темп замедлился — он бежал в гору.

Русские тоже заметили движение у дороги и открыли огонь. Наш пулемет заставил их на какое-то время замолчать. Но потом по нашему посыльному ударила противотанковая пушка — он залег.

Мы ждали: две минуты, пять минут, десять… Я заметил, как взгляды моих людей устремились на меня. Все ждали моих слов. Я посмотрел в бинокль. Посыльный лежал под плодовым деревом с расщепленным стволом. Положение его тела было неестественным. Прячущийся так лежать не может. Он был мертв.

Мои люди ничего не спрашивали. Они уже знали, что мы потеряли товарища.

Прошло полчаса. В укрытиях роты по-прежнему никто не может пошелохнуться. Надо что-то делать. Принимать решение без согласия командира батальона. Кто-то обращается ко мне — тот самый, который попал в плен между Эбенроде и Гумбиненом и убежал от расстрела.

— Если вы сочтете правильным, я попытаюсь прорваться в Шварценау!

Немного помедлив, я согласился. Я не приказывал. Он тоже оставил шлем и карабин. Без ремня он побежал вниз по склону. Я приказал пулеметчику занять позицию.

Наш человек добрался до противоположного склона. Он не бежал. Он шел и падал через каждые 20 метров или когда по нему стреляли. Наши взгляды были прикованы к нему. Русские усилили огонь. Стреляли по нашим позициям и по нашему посыльному. Снова начала стрелять противотанковая пушка.

Я приказал пулеметчику вести огонь по левому флангу русских. В Петерстале наши штурмовые орудия вели неравный бой с «Т-34».

Наш посыльный опять двинулся вперед. Мои руки, державшие бинокль, дрожали.

Снова выстрелила противотанковая пушка. Посыльный залег. Мы ждем пять минут, десять минут, пятнадцать минут — не шевелится. Мои ладони стали влажными. Мои люди смотрели на меня, я смотрел в пустоту.

— Он поднялся! Он бежит! — крикнул кто-то рядом со мной.

Я закричал пулеметчикам громче, чем это было обычным для меня:

— Ну стреляйте же, стреляйте!

Пулемет молотил по русским позициям вдоль дороги.

Я снова взялся за бинокль. Посыльный бежал, падал, залегал, вскакивал и снова бежал, пока не скрылся в лощине. Он добрался до Шварценау. Мы молча смотрели друг на друга. Ефрейтор рядом со мной сказал:

— Во дает парень! Во дает! — и отвернулся.

Я снял шлем и промокнул пот со лба.

В тот момент мне вдруг стало ясно, насколько фатальным может оказаться принятие незнакомой роты во время боевых действий, когда нет никакой возможности познакомиться с людьми своего подразделения. Я же почти не знал ни одного своего солдата по фамилии. Некоторых только сейчас увидел впервые.

Кто такой командир их роты, солдаты тоже не знали. Но вот что удивительно: лейтенант есть лейтенант. И совершенно все равно, как его зовут и откуда он взялся. У него есть приказ, у него есть ответственность за выполнение задачи и за жизнь своих людей.

И я находился под впечатлением того, какое доверие проявили молодые солдаты по отношению ко мне, чужому лейтенанту.

Отношения между офицером и солдатом развивались в Пруссии более 200 лет. Даже проигранная Первая мировая война не смогла внести в них раскол. Это феномен или часто упоминаемый и высмеиваемый прусский дух, который, как оказывается, распространен не только в Пруссии?

Что заставило двух посыльных добровольно отправиться в тяжелый и полный опасностей путь в Шварценау?

Над Шварценау взлетела первая белая ракета, потом вторая, потом — третья. Теперь у меня есть свобода действий. Мы можем отходить в Шварценау.

Я вызвал посыльного:

— Идите по склону, пока не подойдете к людям там, внизу в укрытиях, на расстояние слышимости голоса. Из укрытия крикните им, что мы упорядоченно, с рубежа на рубеж, отходим к Шварценау. Первый рубеж — русло ручья там внизу. Мы прикрываем отход. Потом отходим мы. Им будет видно. Передать по цепочке!

Посыльный взял свой карабин, прополз под «Пантерой» и пошел вниз по склону. Без особого труда он подошел на расстояние голоса к правому флангу роты.

Я наблюдал за ним в бинокль и убедился, что все всё поняли. Солдаты, пролежавшие словно мертвые несколько часов на открытой местности, начали осторожно шевелиться.

Посыльный возвратился:

— Ваше приказание выполнено!

Без посыльного в бою ничего не выйдет! Это знает каждый. Я поблагодарил и спросил:

— У вас есть впечатление, что товарищи там, внизу, поняли замысел?

— Думаю, да, господин лейтенант.

Прошло пять минут. Я обратился к главному фельдфебелю:

— Пора! Сейчас все спрыгиваем вниз, в русло ручья. Встаем — и пошли!

Одной перебежкой я оказался на обратном склоне. Люди шли сразу за мной. В русле ручья мы укрылись и стали ждать. Я смотрел в северном направлении. Из лощины показались первые головы. Их становилось все больше. Вот, кажется, собрались все. Я подождал еще несколько минут и спросил унтер-офицера:

— Как вы думаете, здесь рота в полном составе или, может быть, кто-то не заметил, что мы отходим?

— Это исключено. Люди, оставшиеся на позициях, мертвы!

В русле ручья вокруг меня залегли остатки 2-й роты. Я сосчитал: 26 человек!

— Слушайте все! Отходим в Шварценау. Один за другим, дистанция 20 метров. Как только выйдем из укрытия, каждый действует самостоятельно. Вперед!

Первые подошли к полевой дороге, ведущей в Шварценау. У Дакена и Петерсталя слышался шум боя. Мы растянулись по склону, который хорошо виден русским от имперской дороги. И тут опять началось. Винтовочный огонь усилился. По отходящим одновременно ударили несколько пулеметов. Шедший во главе, в 100 метрах впереди меня, залег. Я крикнул:

— Не лежать! Дальше!

Цепочка людей впереди меня снова пришла в движение. Огонь усилился. Я начал задыхаться. Мое ранение в легкие, полученное 13 месяцев назад, снова давало о себе знать. Сил больше не было. Я залег. Но здесь оставаться было нельзя. Я вскочил и поспешил дальше.

Открыла огонь противотанковая пушка. Русские стреляли по стволам фруктовых деревьев, росших вдоль дороги. Осколки свистели в воздухе.

Я прошел еще 100 метров. Силы быстро уходили. Мне снова надо было залечь. Передо мной лежал кто-то из наших. Я подполз к нему и позвал. Ответа не было. Я осторожно толкнул: он был мертв.

Я снова вскочил и с кругами в глазах проковылял последние 50 метров. Наконец-то я добрался до обратного склона. За мной пришли еще четверо. Мы подошли к первым домам Шварценау. Ко мне подошел капитан Тойзен. Я доложил. На какой-то момент я закрыл глаза. Я так устал, что вынужден был опереться о стену дома.

Командир разъяснил мне обстановку и дал новый боевой приказ:

— Наступление на Роминте после начального успеха восточнее Петерсталя потерпело неудачу на всем участке. Вам с ротой оборонять Шварценау, а с наступлением темноты отойти на прежние позиции к юго-востоку отсюда. Когда стемнеет, подвезут боеприпасы и продовольствие. Еще вопросы?

Вопросов у меня не было. О пополнении я даже не спрашивал, потому что на него можно было и не рассчитывать.

В роте осталось 24 человека. Двое погибли при отходе. Я спросил:

— Кто ранен?

Одиннадцать подняли руки.

— Кто считает, что из-за ранения должен покинуть роту?

Все опустили руки, кроме одного. Я посмотрел на рану. Головка снаряда перебила плечо. Кровь еще не остановилась. Я отправил раненого на перевязочный пункт.

— Всем слушать меня! Сейчас занимаем восточную окраину Шварценау фронтом на восток и на север. Как стемнеет, пойдем обратно в наши старые окопы. Я каждому укажу место. Оба пулемета сначала прикрывают северное направление. Обстановка между Шварценау и Петерсталем не ясная. Кто не будет стоять в дозоре — ложится и спит. Я буду в подвале того дома. Разойдись!

Люди устало поплелись на позиции. Больше здесь уже говорить было нечего. Каждый знал, что надо делать. С управлением роты я спустился в подвал. Сутки назад здесь я принял командование ротой от лейтенанта фон Майера. Неужели прошло только 24 часа?

Вернувшись с проверки позиции в подвал, я взял в руки дневник и в тусклом свете «летучей мыши» коротко записал последние события.

В момент относительного затишья мне стали ясны размеры потерь. За сутки погибло шесть моих солдат. Я мрачно подсчитал: если каждый день будут гибнуть по два человека, 2-й роты не будет через двенадцать дней! Если обстановка не изменится, а она не изменится, к 8 ноября нас всех накроет земля Восточной Пруссии.

Я погнал от себя эти мрачные мысли и спросил, как могут сейчас обстоять дела на фронтах во Франции и в Италии? Никакие новости до нас не доходили.

Стемнело. На улице послышался шум моторов. Я поднялся по подвальной лестнице. Под прикрытием стены стоял открытый вездеход. Из него выпрыгнул унтер-офицер и развязно заявил:

— У нас боеприпасы и еда для вас. Немного, правда. Но и вас тоже немного осталось.

Я приказал посыльному разгрузить машину.

Солнце зашло. Я снял пулеметы с северной окраины деревни и перевел людей в окопы юго-восточнее Шварценау. Пулеметы я поставил на правом фланге. Если русские атакуют населенный пункт с фронта, то пулемет ударит им во фланг.

Перед нашей позицией заметно стихло. Попытаюсь отоспаться. Посыльным приказал меня разбудить, как только что-нибудь произойдет.

21.00. Темная ночь. Обхожу позицию. Солдаты ничего особенного не наблюдали. В каждом окопе по два солдата. Один спит, другой дежурит. Расстояние между окопами более 50 метров. При такой темноте просачивание русских не исключено. Надо быть начеку.

28 октября.

Ночь прошла. Ничего не произошло. У меня впечатление, что русские занимались своими делами.

10.00. По Шварценау сильный артиллерийский огонь. С потолка подвала сыплется штукатурка. В перерыв между огневыми налетами я выскочил наружу, чтобы осмотреться. Окопы были под минометным обстрелом. То и дело стреляла противотанковая пушка. В окопах никого не было видно. Я возвратился в подвал. Начало смеркаться. Я приготовился обходить позиции. Услышал шаги по подвальной лестнице. В дверях появился ефрейтор:

— Господин лейтенант, десять минут назад на правом фланге прямым попаданием выведен из строя пулемет с расчетом.

С ефрейтором и посыльным отправился на позиции. Пулеметный окоп выглядел ужасно. Попадание было случайным, однако менее ужасным это его не делало.

Оба номера расчета были разорваны в клочья. Наши усилия найти их жетоны не увенчались успехом.

Я приказал положить погибших на плащ-палатки и отнести их в Шварценау. Требовалось сделать это быстро, потому что на правом фланге никого не оставалось. Однако я считал, что должен погибшим сослужить эту службу. Я думал о тех мертвых товарищах, оставшихся на открытом месте у имперской дороги, и тех, кто не смог отойти в Шварценау. Похоронить их было некому. Когда, где, кто и как их похоронит, теперь было неизвестно.

19.00. Противник открыл по Шварценау сильный огонь. В 20 часов он еще больше усилился, а через десять минут резко прекратился. Я с людьми рванулся в окопы. Это типичная ситуация перед атакой. Мы всматривались в темноту — ничего! Абсолютная тишина перед фронтом всего батальона.

Ночь прошла, «Иваны» оставили нас в покое. Над Марцхаузеном начал светлеть горизонт. Было относительно тихо, и я рискнул отправиться к командиру батальона. С собой я взял посыльного, другой остался на командном пункте. Ему я приказал выпустить белую ракету, если что-то произойдет. До КП батальона было недалеко. Мы прошли мимо домов Шварценау и по лощине и по руслу ручья пошли дальше на юго-запад.

Вдруг посыльный остановился:

— Там впереди лежит убитый!

Мы подошли. В траве лежал «великогерманский гренадер». Куда он был поражен, видно не было. Документов и нижней части жетона при нем не было. Значит, в его подразделении о нем знают.

На командном пункте я встретил капитана Тойзена, доложил ему обстановку. Командир считал, что в ближайшее время нас сменят. Довести бы его слова до ушей господа!

Тем временем мой посыльный осмотрелся и уже пришел откуда-то с небольшой пачкой писем для роты. Было удивительно, что полевая почта еще продолжала работать.

8.15. Снова сижу в подвале на своем командном пункте. Шварценау и позиции роты обстреливают минометы. Пока светло, я на своих людей в окопах посмотреть не могу. Они сидят на дне своих ячеек и едва могут двигаться. Только с наступлением темноты, когда ослабеет вражеский огонь, можно будет передвигаться. Даже справлять естественные потребности в таких условиях — проблема.

Снова стемнело. Я обхожу позиции и с помощью посыльного раздаю скромный продовольственный рацион. Незадолго до полуночи по нашим позициям открывает огонь тяжелая артиллерия. Наш подвал содрогается, как при землетрясении. В подвале посыпались с полки стеклянные банки для варенья.

30 октября

По нашим позициям систематически долбит русская артиллерия. Дакен и Петерсталь тоже находятся под сильным обстрелом. Думаю, что это предвестник атаки.

Ночь прошла. На рассвете ожидавшейся атаки не последовало. Пять дворов Шварценау с 10.00 находятся под сильным обстрелом советской артиллерии, Если будет прямое попадание в наш дом, то нам конец. Перекрытие подвала слишком слабое.

Около полудня к нам приковылял один из моих солдат. Он ранен осколком в левое плечо. Кровотечения, к счастью, нет. Его перевязали и уложили в угол. Отправить его с передовой можно будет только ночью.

Огонь ослабел. Я поднимаюсь осматривать позиции.

Из Пройсишнассау послышался приближающийся шум мотора. Подъехал «Фольксваген» командира батальона. Водитель торопился и наступившей тишине не доверял. В спешке он выгрузил полевой термос с эрзац-кофе, ящик из-под боеприпасов, в котором лежали хлеб и колбаса, забрал раненого и тут же уехал.

Солдаты в окопах радовались горячему напитку, хотя, конечно, это был совсем не кофе. Однако за несколько дней впервые они получили что-то горячее.

1 ноября

Ночи стали заметно холоднее. Только что пришел с позиций и попытался ненадолго уснуть. Как долго я спал — не знаю. Меня разбудил винтовочный огонь. Сразу же вскочил и пошел наверх. Вдруг все сразу стихло. Я устало опять спустился в подвал с надеждой, что в эту ночь больше не будет никаких сюрпризов. Снова шаги на лестнице. Я схватился за пистолет. В двери стояли два моих солдата. Один из них едва держался на ногах. Даже в слабом свете фонаря я видел рану на левой стороне его головы. Его трясло. Я встал и усадил его на свой стул.

— Что случилось?

Второй ответил:

— На нас напала штурмовая группа. Я как раз вылез из окопа, и тут атаковали русские. Они уже давно, наверное, лежали у наших траншей. Все было бесшумно. Его, — показал на своего товарища, — они ударили по голове и потащили с собой.

— А как оказалось, что он сейчас здесь?

— Дозорный слева от нас услышал шум и выстрелил в темноту. Наверное, он в кого-то попал, потому что раненый в возникшей суматохе смог вырваться и убежать.

Раненый сидел, дрожа, на стуле. Глаза его блестели, подбородок двигался. Он хотел говорить, но не мог выдавить из себя ни слова.

— Тревога! Обыщем поле.

Вчетвером мы прошли вдоль фронта роты — от ячейки к ячейке. Солдаты были встревожены стрельбой. Я внимательно рассмотрел ячейку, на которую было совершено нападение. На дне лежал шлем раненого. Он его снял, чтобы лучше слышать, и это едва не стоило ему жизни.

Осторожно мы проползли по предполагаемому пути отхода разведгруппы противника. Метров через пятьдесят я рассмотрел в темноте предмет, напоминающий лежащего человека. Держа пальцы на спусковых крючках, мы приблизились к нему. Осталась пара шагов — сомнений нет, кто-то лежит. Я приказал прикрыть меня со всех сторон и подошел к нему.

На земле лежал русский. Рядом с ним — автомат. Я перевернул его, он был мертв.

— Взять его, заберем с собой!

С большим трудом мы дотащили этого человека богатырского сложения вверх по склону до Шварценау. Под прикрытием стены обыскали его карманы. Нашли фото девушки и вырезки из газет с его именем и фотографиями. Я разобрал это, несмотря на кириллицу. На груди у него было много орденов, среди них — Красная Звезда. Наверное, был большой птицей в своем полку.

Вот этот советский человек откуда-то с Волги добрался до Восточной Пруссии (как мы до Сталинграда), и случайный выстрел положил конец его карьере. «Берлина он уже не увидит», — пришло мне в голову. Я это не сказал и не испытал никакого удовлетворения от этой мысли.

Награды и документы убитого русского я упаковал в пакет и отправил с посыльным в батальон. Может быть, они заинтересуют начальника разведки дивизии.

Снова наступила тишина. Я попробовал уснуть.

2 ноября

Рано утром русские открыли сильный огонь по Шварценау. Я не стал отправлять посыльного с утренним донесением, чтобы не рисковать его жизнью. Даже в нашем подвале слышалось завывание снарядов залпового огня. На деревенской улице стоял адский грохот. Только к полудню удалось отправить посыльного в батальон.

Вечером получили официальную информацию от командира: «Рано утром нас сменят!» Я в это поверю только тогда, когда к нам подойдут сменяющие подразделения.

3 ноября

Почти полночь. Я вышел с посыльным, чтобы довести до своих людей эту радостную новость. Как только я вышел на улицу, послышался вой. Одним прыжком я и посыльный оказались в укрытии. Выло и грохало повсюду. Это были снаряды немецкой реактивной установки, где-то попавшей в руки русских.

Через пару минут в стрельбе наступил перерыв. Мы вышли на улицу. Несмотря на темноту, было видно, что крыша соседнего дома обвалилась. Я прошел от ячейки к ячейке и предупредил о смене. Реакция была различной. Некоторые не верили и говорили об этом открыто. В других это известие пробуждало желание жить дальше. Третьи были настолько апатичны, что мои слова не производили на них никакого впечатления.

3.00. На деревенской улице послышался шум. Я вышел из подвала и встретил офицера из 2-го разведывательного батальона «Герман Геринг». В двух словах я проинформировал его о положении и о переднем крае русских, насколько это было мне известно и было возможно в темноте.

Через десять минут пришла сменяющая рота. Она тоже не была полностью укомплектована, но численно намного превосходила мою выжженную ватагу.

Смену произвели быстро. Русские ничего не заметили. А мы налегке отправились в направлении КП батальона. Туда же подошли остатки других рот. После небольшого пешего марша мы встретили три грузовика, стоявшие у дороги. С радостью и удивлением мы узнали, что нас довезут. Весь батальон уместился на трех средних грузовиках. Я оценил его численность в 60 человек. Теперь мне тоже стало ясно, почему нас сменили с фронта.

Мы погрузились, и поездка на открытых грузовиках по холодному ночному воздуху началась. Шварценау и дуга фронта у Дакена находились под огнем советской артиллерии.

Наверное, я на некоторое время уснул. Когда снова очнулся, мы проезжали через Гумбинен. Еще через семь километров наша поездка закончилась. Маленькая деревушка, где мы оказались, называлась Куббельн. Она находилась на дороге Гумбинен — Инстербург.

Роты разошлись по немногим имеющимся домам. По дому на роту! Как изменились времена! Я подумал о большом казарменном комплексе на территории рейха.

Мне срочно было необходимо хоть как-то помыться и побриться. Взгляд в зеркало в доме, где мы разместились, меня испугал. Я себя просто не узнал: грязного, бородатого, сонного.

Когда люди выспятся, потребуют есть. Я стал искать отвечающего за это главного фельдфебеля. В импровизированной «канцелярии» я встретил фельдфебеля. Я спросил про главного.

— Главный вместе с людьми из прежнего состава полка уехал в направлении Кёнигсберга. Однако приказ в отношении питания какой-то должен быть. Точно не знаю. Дела главного фельдфебеля принимаю я.

Я всего этого не понял и потребовал, чтобы до окончательного прояснения фельдфебель действовал за главного.

Я осмотрелся в деревне. Из «старых» парашютистов я встретил лишь немногих.

Надо было принимать какое-то решение. Я взялся за полевой телефон и позвонил в штаб дивизии. После нескольких неудачных попыток на проводе оказался какой-то старший лейтенант (наверное, офицер для поручений). Из разговора я понял, что отход десантников осуществлен не по приказу штаба дивизии. Мой собеседник потребовал от меня командовать остатками батальона до тех пор, пока не прибудет новый командир.

Я был несколько шокирован услышанным, но сохранил эти новости при себе.

4 ноября

Я вышел из дверей моей квартиры, как раз когда к ней подъехал «Фольксваген». Из него вышел майор.

— Я ищу лейтенанта Цвибеля.

— Это я, господин майор.

— Я новый командир батальона, моя фамилия — Арнольд. Идемте в «канцелярию» вашей роты, чтобы обсудить обстановку.

Я посторонился и пригласил майора пройти.

Мы сели, и майор Арнольд сразу же приступил к делу:

— Лейтенант Кноблаух, с этого момента я назначаю вас своим адъютантом[4] Наша задача заключаетсяв переформировании батальона. В дивизии пообещали, что пополнение из офицеров и солдат прибудет уже сегодня вечером. Об оснащении транспортными средствами и вооружении поговорим позже. Есть вопросы?

— Вопросов нет, господин майор. Но хочу предупредить, что я никогда не был адъютантом и у меня нет соответствующей подготовки.

— Это ничего не значит, мой дорогой! Здоровое понимание людей и твердая воля важнее!'

В этом я был не уверен и молча принял слова майора к сведению.

Командир поднялся и пригласил меня идти за ним:

— Подыщем место для штаба!

Ко второй половине дня «штаб-квартира» была оборудована настолько, что смогла приступить к работе.

Я зашел к командиру:

— Господин майор, будут ли приказания? Первые пятьдесят человек пополнения прибыли!

— Нет, у меня не будет никаких приказаний. Действуйте самостоятельно. И в будущем тоже. Мы — батальон штаба дивизии, ваши полномочия как адъютанта — широчайшие. Пользуйтесь этим!

Я принял это к сведению и пошел.

«Дивизионный батальон» и «широкие полномочия», командир, не отдающий никаких приказов, — все это было для меня новинкой.

Я сел в своем «кабинете», взял стопку машинописной бумаги и разработал организацию батальона. Официальные бумаги обещал и прислать завтра утром. Но так долго я ждать не мог.

Еще до полуночи я распределил всех вновь прибывших по должностям. Командиров взводов и отделений приходилось «вытряхивать из рукава».

5 ноября

Я отправился в штаб дивизии и наконец получил подписанные документы, штатное расписание и т. д. С некоторой хитростью я приступил к работе.

Прибыло первое офицерское пополнение. Это были в основном офицеры с непехотной специальностью. Я был озадачен.

Вспоминая то время, могу сказать, что унтер-офицеры на должностях главных фельдфебелей вполне соответствовали своим должностям, батальонный писарь тоже был подобран дельный.

Во второй половине дня распределили еще 100 человек пополнения. После этого я отправился к командиру и доложил о положении дел.

Майор Арнольд удовлетворенно кивнул, но никаких вопросов не задал. Строевые записки и требования на вооружения и боевую технику он подписал не глядя.

Только сейчас стало известно, что с позавчерашнего дня шли бои за Гольдап, его оставили, а сегодня опять отбили. Там воевали 5-я танковая дивизия, 50-я пехотная дивизия и части «Великой Германии».

6 ноября

Численность батальона составляет 400 человек. Наряду со штатным расписанием рот я составил план боевой подготовки. Командир одобрил все без комментариев.

8 ноября

По радио объявили о применении ракет V2 против Южной Англии.

Вечером меня вызвал командир:

— Господин Кноблаух, завтра — 9 ноября. Вы уже знаете. «Сверху» приказали, чтобы этот день в тыловых частях был отмечен соответствующим образом. Займитесь этим, пожалуйста, а то мне нездоровится.

У меня отнялся язык. Я же не какой-нибудь митингующий партиец!

Потом, немного подумав, вызвал к себе командиров рот.

— Господа, командир приказал мне сказать пару слов по случаю 9 ноября. Батальон для этой цели будет построен завтра в 10 часов перед зданием штаба. Мы отправимся на луг на южной окраине деревни. Перед открытым строем рот я скажу то, что надо сказать. У вас есть вопросы?

Вопросов не было. Я посмотрел на удивленные лица.

9 ноября

Батальон построился. Командир продолжал болеть. Я принял рапорт от командира 3-й роты и дал приказ идти маршем к поляне на окраине деревни.

10.30. Батальон стоит передо мной. Я сделал несколько шагов вперед. Люди смотрели на меня с большим или меньшим безразличием. Однако офицеры с некоторым напряжением ожидали, что я скажу в это тяжелое время по поводу специфического национал-социалистического праздника. Я был уверен, что моя речь должна быть политически выдержанной.

— Товарищи, посмотрим в этот день на тяжелое положение нашей Родины. Подумаем о том, что Красная Армия здесь, в Восточной Пруссии, впервые ступила на землю германского рейха. Не забывайте, что значит для населения оказаться в руках русских. События Неммерсдорфа и Шульценвальде произошли всего лишь пару недель назад. Каждый знает, что там случилось. Не только солдатский но й моральный долг каждого из нас здесь, на границе германского рейха, отдать все силы на то, чтобы остановить натиск советских войск. Фузилеры! Я могу сказать из собственного опыта, что эту задачу мы сможем выполнить, только если будем держаться вместе и каждый сможет положиться один на другого. Мы должны позаботиться о том, чтобы за короткое время наш батальон стал единой боевой единицей. Мы сохраняем традиции славного 1-го парашютно-десантного батальона 16-го парашютно-десантного полка. Той части, которая еще несколько дней назад дралась с врагом. Мы должны быть достойными этой традиции. Приступим к работе. Выполним свой долг!

После этих слов я почувствовал облегчение и приказал возвращаться в расположение. Роты возвращались в Куббайн с песнями. Восточный ветер доносил гром артиллерийской канонады близкого фронта. Я разыскал командира и доложил содержание приказа на 9 ноября. Он кивнул. И больше ничего — никаких вопросов!

11 ноября

Прибыло пополнение. Численность батальона возросла до 500 человек. Систематическая пехотная подготовка стала большой проблемой. Квалифицированных инструкторов не было. На первый план выступали стрельбы и учения в составе подразделений. Однако об учениях в составе взводов и рот еще долго нельзя было и думать. У меня было такое впечатление, что командир совершенно не принимает к сведению существование этой проблемы. Было совершенно ясно, что в пехоте он совершенно не разбирается. Конечно, у него есть заслуги, но на этой должности он просто пустое место.

14 ноября

Командир все еще болеет. Он отказывается даже отвечать на телефонные звонки. Я с трудом ограждал его от повторяющихся вопросов к нему со стороны командира дивизии. Вечером канонада в стороне Гольдапа усилилась.

Несколько дней меня донимали сильные боли в области левой глазницы. Наверное, мелкие осколки, которые я носил в голове со времени ранения в сентябре 1943 года, надавили на какой-то нерв.

Доктор Науман 15 ноября отправил меня в Инстербург к врачу-специалисту. Без результата на следующий день я возвратился обратно. Осмотр в госпитале не дал ничего нового. По-видимому, за последние недели я подвергся большой физической и психической нагрузке.

Батальон постепенно перебрасывается на фронт. Уже завтра нам предстоит занять отсечные позиции на дороге Шульценвальде — Эггенхоф. Задачи ротам уже поставлены. Соприкосновения с противником у нас здесь не будет, и я обрадовался, что у нас еще будет немного времени, чтобы заняться боевой подготовкой.

17 ноября

Рано утром батальон пешим маршем покинул Куббайн, а во второй половине дня занял позиции восточнее Бисмарксхё.

На вездеходе-«Фольксвагене» я выехал вперед и оборудовал командный пункт восточнее Бисмарк-Турм. Установили связь со штабом дивизии.

Пока еще было светло, я проверил, как роты разместились в блиндажах. Командир забрался в свою каморку за моим «служебным кабинетом».

18 ноября

В 10.00 ко мне в комнату влетел батальонный писарь:

— Господин лейтенант! Там на улице — генерал!

В дверях стоял генерал-майор Шмальц, командир парашютно-танкового корпуса «Гурман Геринг». В какой-то момент я заметил «Дубовые листья» у него на шее.

К докладу я был совершенно не готов. Генерал быстро подошел ко мне:

— Вы адъютант?

— Так точно, господин генерал!

— Где ваш командир?

— Командир лежит в постели. Он болен.

— Идите к нему и скажите, что я хочу с ним сейчас же поговорить! Вы поняли? Немедленно!

Я зашел в соседнее помещение:

— Господин майор, командир корпуса желает с вами немедленно поговорить!

Пока майор приходил в себя, командир корпуса зашел уже в комнату и обратился ко мне:

— Лейтенант, оставьте нас вдвоем!

Дверь закрылась. Я немного отошел назад. Из-за нее до меня доносились обрывки разговора. Голос командира корпуса становился все громче, потом вдруг оборвался. Дверь распахнулась, генерал Шмальц быстрыми шагами молча прошел мимо меня. Ушел он также быстро, как и пришел.

Командир вызвал меня к себе.

— Господин Кноблаух! Состояние моего здоровья оставляет желать лучшего. Генерал считает, что я немедленно должен отправляться в госпиталь. Прикажите упаковать мои личные вещи и закажите водителя на 11.00.

Водитель подал машину точно к указанному сроку. Майор Арнольд попрощался со мной, сел в вездеход и уехал.

Чуть позже мне позвонил офицер для поручений из дивизии:

— Лейтенант Кноблаух, сообщаю вам, что командование фузилерным батальоном сегодня же примет капитан Вольф из 4-го полка.

Я принял это к сведению.

Из машины вышел капитан и решительными шагами направился ко мне:

— Вы, я точно знаю, адъютант. Я — капитан Вольф, с этого момента — командир батальона. Думаю, что вас проинформировали из дивизии. Пройдемте в помещение!

Капитан Вольф совершенно не был начальником, у которого «не было приказов», как у его предшественника. На вид ему было 34 года, он относился к массивному, динамичному типу людей. Он сразу же перешел к делу:

— Господин лейтенант, представьте мне побыстрее документы об укомплектованности личным составом, офицерским составом, вооружением и автотранспортом. Конский состав, как я понимаю, у нас тоже есть.

— Так точно, лошади в батальоне тоже есть. Солдаты и без того уже говорят о парашютно-гужевом корпусе!

Капитан Вольф пошел располагаться. Мне бросилось в глаза, что у него необычно мало вещей.

20 ноября

Я пришел на доклад с входящими документами. Капитан Вольф хотя и был «только» командиром батальона, но на практике по харизме своей личности он для всех нас почти «командующий».

Я положил перед ним письмо из дивизии, требовавшее назначить в батальоне офицеров национал-социалистического руководства.

Капитан Вольф внимательно ознакомился с содержанием, а потом обратился ко мне:

— Я вчера посмотрел лист назначения офицеров, а потом сходил в роты, чтобы познакомиться с людьми. Обер-фенриха Элена срочно перевести в штаб в качестве офицера для поручений. Доложите в дивизию о том, что он одновременно назначается офицером национал-социалистического руководства. То, что происходит на этом поле, буду решать я сам. Я Элену лично скажу, где его деятельность начинается, а где заканчивается!

Это было очень ясное решение!

Остается только добавить, что Элен так никогда и не работал в качестве офицера национал-социалистического руководства. И у меня сложилось впечатление, что он совершенно не интересовался обязанностями по этой должности.

Со вчерашнего дня резко похолодало. Началась зима.

21 ноября

Идет сильный дождь. Местность вне дорог стала непроходимой. Во второй половине дня к нам прибыл командир корпуса. Очевидно, он хотел узнать, как изменилась обстановка в батальоне после смены командира.

22 ноября

Поступила почта с выпиской из приказа о присвоении мне следующего звания «старший лейтенант». Я подготовил вместе с ним остальные документы и представил их командиру. Через пару минут капитан Вольф зашел в мою комнату:

— Лейтенант Кноблаух, разбирая почту, вы, конечно же, заметили, что получили повышение. Но порядок есть порядок, и я формально объявляю вам о производстве в старшие лейтенанты. Поздравляю!

— Благодарю, господин капитан!

Во второй половине дня к нам приехал полковник Зёт, офицер сухопутных войск при штабе 2-й дивизии.

Посещения не прекращались. 23 ноября к нам в гости приехал командир 4-го полка подполковник Клюге. От капитана Вольфа я знал, что командир полка в 1943 году получил Рыцарский крест. Во время оккупации Норвегии в апреле 1940 года он стал известен как командир «отряда Клюге». Я вскоре заметил, что мой командир и подполковник — старые знакомые.

Капитан Вольф вдруг без предупреждения поставил на стол бутылку красного вина:

— Господин подполковник, мой адъютант вчера получил звание старшего лейтенанта. С вашего разрешения по этому поводу я хотел бы налить этого вина!

— Ну, наливайте! — Подполковник встал, пожал мне руку и поздравил.

От первой бутылки «Бужоле» ничего не осталось. Когда третья подходила к концу, мы уже были хороши.

Подполковник Клюге разговорился в хорошем настроении:

— Господин Кноблаух, вы даже не подозреваете, какими качествами обладает ваш командир. Я считаю его гениальным декламатором. Это надо слышать, как он без текста читает из «Фауста»! Господин Вольф! Доставьте нам, пожалуйста, такое удовольствие!

Командир сначала не соглашался, но потом сдался, и мы услышали:

— «Опять ты здесь, неясный призрак…»

От «Пролога» он перешел к «Прологу на небесах» и к «Трагедии первой части». Он читал все дальше. Пить мы перестали. Когда капитан Вольф прервал чтение, подполковник схватился за стакан:

— Господин Вольф, мы благодарим вас! И опять это было великолепно!

Я находился под впечатлением. Такой декламации наизусть я еще не слышал.

Батальонные адъютанты и командиры рот, как обычно, были привлечены на дивизионные командно-штабные учения. На ящике с песком разыгрывали «широкомасштабные боевые действия». Речь шла о том, чтобы уберечь войска на главной линии обороны от первого огневого удара и сократить тем самым потери.

Подразделения, за редким исключением, незадолго до ожидаемой атаки отводились на вторую линию обороны, а после прекращения артиллерийской подготовки противника переходили в контратаку, чтобы снова захватить первую линию.

Идея была хорошая. Основная трудность заключалась в только что сформированных подразделениях. У них не было привычки и фронтового опыта, которые в такой обстановке играют главную роль.

25 ноября

Во время обеда на КП пришел батальонный посыльный:

— Господин старший лейтенант, на улице стоит гражданский со своим сыном. Он хочет поговорить с офицером.

Я вышел. Передо мной стоял мужчина со своим сыном лет двенадцати.

— Что я могу для вас сделать?

Мужчина изложил свою просьбу на восточно-прусском диалекте:

— Господин обер-лейтенант, могли бы ваши солдаты мне помочь выкопать мою жену, чтобы похоронить ее по-человечески? Ее убили русские и закопали позади нашего дома. Я хочу отвезти ее на тележке в Шульценвальде, чтобы она ушла под землю как подобает!

Я сухо сглотнул от волнения. Мальчик, стоявший с отцом, был бледен и не проявлял никаких чувств.

Я дал мужчине двух солдат. Он поблагодарил, коснулся пальцем края потертой кепки и пошел.

Теперь посетитель ко мне! Мой посыльный из прежней 2-й роты 16-го парашютно-десантного полка обер-ефрейтор Мюнекхоф вдруг оказался у дверей:

— Я здесь случайно проходил, господин старший лейтенант, и подумал, что должен вам сказать: «Добрый день»!

Я счел это замечательным и по-настоящему обрадовался этому визиту. Если бы у 2-й роты осталось от меня плохое впечатление, то едва ли Мюнекхоф пришел бы поздороваться.

1 декабря

Началась настоящая зима. Идет снег. Три года назад умер мой отец. Я думаю, что он от многого уберегся.

Командир уехал в дивизию. Речь идет о получении тяжелого вооружения. У нас оружия все еще не хватает. У меня опять начались боли в левой глазнице. Доктор Науман счел, что требуется осмотр в специализированной больнице. Командир, которому я об этом доложил, согласился отправить меня в госпиталь.

2–7 декабря

Осмотры в больницах Тайпау и Кёнигсберга не дали ничего нового. Разочарованный, я возвратился обратно в часть.

8 декабря

На 10.00 назначено совещание с командирами рот. Командир изложил свой личный взгляд на «общий боевой порядок». День прошел в написании писем родственникам погибших в последних боях.

10 декабря

Воскресенье. Командир удалился, сказав, что полчаса хочет побыть один. Этот короткий промежуток времени он использовал для того, чтобы в спокойной обстановке выпить чашку чая. Для отого «культового» действа у него были подготовлены чистая салфетка и китайская чайная чашка. После такого «Внутреннего сосредоточения» капитан Вольф снова поднялся и со свойственной ему динамичностью принялся решать поставленные перед ним задачи.

Штабной работы становилось все больше. До сих пор я думал, что для такого рода деятельности не гожусь, но оказалось, что это не так.

13 декабря

За участие в боях между Гумбиненом и Гольдапом был вручен «Знак люфтваффе за участие в наземном бою». Он соответствовал «Штурмовому знаку пехоты».

16 декабря

Вчера рано утром наши позиции были атакованы штурмовиками противника. Потерь у нас не было, но можно было утверждать, что наша вторая линия обороны (позиция «Нельке») известна советским войскам.

Из дивизии прибыл приказ о принятии позиций на первой линии обороны восточнее Гирнена. Роты готовы к маршу. Завтра рано утром мы произведем смену позиций.

17 декабря

3.00. Растянувшись в длинную колонну, роты идут через Брауэрсдорф и Альт-Вустервиц в Гирнен. Командир со штабом выехал вперед.

Блиндаж командного пункта находится в 500 метрах северо-восточнее Гирнена на обратном склоне высоты. Командиры беседуют. Ночь прошла относительно спокойно. Лишь время от времени слышались отдельные выстрелы. Над Брюкенталем висели ракеты.

5.10. Прибыла головная рота. Повзводно начали смену и прием позиций. Надеемся, что русские ничего не заметят и будут вести себя тихо. Позиции проходили в 400–900 м от КП батальона фронтом на проходящую через местечко Брюкенталь с юго-востока на северо-запад имперскую дорогу № 132.

Смененная часть попыталась как можно быстрее покинуть передний край. Была установлена телефонная связь со штабом дивизии. Радиосвязи не было. Я задавался вопросом, что мы будем делать, когда после первого артналета проводная связь будет порвана.

18 декабря

Еще до рассвета связисты проверили состояние провода.

11.10. Прибыл посыльный из 2-й роты. В роте потери — два человека убиты снайпером.

Командир выслушал сообщение и обратился ко мне:

— Напишите приказ по батальону о проблеме со снайперами. Потерь из-за легкомыслия или неопытности у нас быть не должно!

С наступлением темноты убитые из расположения роты были доставлены в тыл к командному пункту батальона. Фельдфебель роты обеспечения заберет их после того, как доставит на передовую боеприпасы, продовольствие и почту.

По радио я услышал удивительную новость: «16 декабря в 5.30 на широком фронте с Западного вала после короткой, но мощной артиллерийской подготовки немецкие войска перешли в наступление и прорвали передовые позиции американских войск между Хоен Венн и Северным Люксембургом. Наступление продолжается под прикрытием крупных сил авиации…»

Я уже думал, что мы не способны на такие мощные удары. Неужели мы сильнее, чем казалось до сих пор?

19 декабря

Сегодня утром в 3-й роте погиб солдат от пулевого ранения в голову. Капитан Вольф был вне себя от ярости и вызвал к себе командиров рот.

20 декабря

Я приехал из 4-го полка. Водитель как раз успел поставить свой вездеход в окоп, когда русские начали тяжелой артиллерией обстреливать наш командный пункт. Я спрыгнул в укрытие. После того как я поднялся, отряхнулся от комьев земли и хотел уже доложить о прибытии, услышал, что командир сказал начальнику связи:

— Группа армий «Центр» была бы разгромлена и в том случае, если бы не было 20 июля!

Я был удивлен. О 20 июля, его причинах и последствиях в штабе до сих пор ничего не говорили. Слишком мало друг друга знали.

Начальник связи вышел с командного пункта и отправился на позиции. Капитан Вольф посмотрел на меня. Я чувствовал, что он ждет от меня высказывания по поводу только что услышанных мною слов.

— Господин капитан, я считаю, что у нас слишком мало информации, чтобы прийти к соответствующему выводу. Для себя лично я этим и ограничиваюсь. И все же меня в этом беспокоит тот факт, что военные из старых прусских фамилий нарушили присягу. Предки Трескова, Штюльпнагеля и всех остальных служили еще Фридриху Великому. Я не могу припомнить, чтобы из них кто-нибудь когда-нибудь нарушил присягу. Они служили, как могли, и ради своего короля шли на смерть!

— Господин Кноблаух, как бы мы ни оценивали мотивы покушения, одно все же неоспоримо: прусский король и фюрер — несопоставимые величины. Прусские офицеры считают себя личными распорядителями своего господина. Они чувствуют себя представителями своего короля независимо от времени и места. Дело их короля было их делом, и наоборот. Это касалось и молодого лейтенанта, и фельдмаршала в равной мере. Но фюрер не является представителем офицерского корпуса. Офицерский корпус, за некоторыми исключениями, считает себя обязанным рейху. Осмелюсь сказать, что принесенные до сих пор огромные жертвы были принесены не ради фюрера, а ради существования рейха. Это относится и к последующим месяцам. Рейх, господин Кноблаух, является нашей величиной, а не что другое! И еще одно я вижу: в королевстве Пруссия офицер был первым человеком в государстве, а в сегодняшнем — партиец. Это сместило качество связи с главой государства и не в последнюю очередь оказало влияние на качество клятвы. Делать нам нечего, русские здесь в Восточной Пруссии через пару недель дадут нам последний бой. И мы его примем, несмотря на то, что большинство из нас не выживет. И наши действия определяются не присягой, которой мы обязаны Гитлеру. Мы будем стоять здесь, в Восточной Пруссии, и, наверное, погибнем, потому что попытаемся защитить рейх и его население от русских, выполняя последний солдатский долг. Это не вопрос присяги, а исключительно вопрос самоуважения. И последнее: мне все равно, чем руководствовался Штауфенберг, когда шел на покушение. Но меня сильно задевает то, что он пожертвовал жизнью своих товарищей-офицеров, а сам ушел. Это все равно, как если бы лейтенант Шнайдер, чтобы отключить меня, сделает это ценой вашей смерти. Вы считаете это возможным?

— Нет, господин капитан. В отношении личности лейтенанта Шнайдера — нет. Но с 20 июля происходят события, которые раньше невозможно было себе представить. У меня такое впечатление, что прусский офицерский корпус получил тяжелый удар, быть может, смертельный. Будущее это покажет.

— Быть может, вы и правы. Закончим эту тему и будем вести себя так, как будто этого разговора не было.

— А ничего и не было, господин капитан!

Я приступил к своей бумажной работе. Поступили ежедневные донесения от рот. Разговор с командиром батальона настроил меня на размышления. И я не мог освободиться от своих мыслей.

21 декабря

Сегодня перед нашими позициями действовал разведдозор 3-й роты. Удивительно, что в дозор не пришлось назначать в приказном порядке. Все еще есть добровольцы для таких дел. И причина этого совершенно не заключается в том, что весь парашютно-танковый корпус состоит из имперских немцев-добровольцев.

24 декабря

Рождество. С наступлением темноты я пошел на передовую к людям. Над Брюкенталем и Гусаренбергом висят осветительные ракеты. Мягкий свет лежит на покрытой снегом земле. У солдат настроение хорошее. Незадолго до полуночи я снова вернулся на командный пункт.

25 декабря

Старший лейтенант Кальф, командир 3-й роты, пригласил меня на чашку кофе. Откуда ему удалось достать кофе в зернах — неизвестно. Я постеснялся даже об этом спросить.

26 декабря

3.00. Я в окопах 2-й роты. Группа под командованием фельдфебеля приготовилась сделать вылазку, чтобы взорвать дом, стоящий в 200 метрах перед нашими позициями. Каждую ночь его занимают русские. Соседи проинформированы. Сейчас 3.15. Солдаты ударной группы проползают под колючей проволокой. 3.45. Мы вслушиваемся в ночь. Надеюсь, что противника этой ночью в доме нет. Столкновение с русскими повлечет потери.

3.55. Грохот разорвал ночную тишину. С русских позиций запустили осветительные ракеты. Застрочили пулеметы. Чёрез десять минут перед нашими позициями возникло движение. Ударный отряд возвратился. Фельдфебель доложил:

— Дом взорван, один человек ранен.

Ранение, к счастью, оказалось легким.

27 декабря

Сильная метель. Солдаты сидят в окопах, которые снег заносит до самых краев. Я забочусь о том, чтобы ежедневно на передовой был горячий напиток.

29 декабря

Штаб дивизии поддерживает контакт со своим основным батальоном. У нас побывал капитан Трюкенмюллер, очевидно, по заданию начальника оперативного отдела.

30 декабря

Деятельность советских войск перед нашими позициями указывает на подготовку к наступлению. Вопрос заключается в том, будет ли это местное ограниченное наступление или мощное наступление, в результате которого противник попытается прорваться на территорию рейха. Командир дивизии приказал усилить инженерное оборудование позиций. Но мороз не дает вести никакие шанцевые работы. Углублять окопы взрывами нецелесообразно.

31 декабря

00 часов. У капитана Вольфа день рождения. Из глубин своего чемодана он извлек бутылку «Арманьяка». Все присутствовавшие получили по глотку из бутылки. В полумраке я увидел офицера для поручений, связистов, батальонных посыльных и офицера связи.