"Бамбино" - читать интересную книгу автора (Сахаров Андрей Николаевич)

Истинный шотландец

Они стояли друг против друга: двенадцатилетний Дик Мак-Дермот — подручный механика из крохотной механической мастерской старины Дохерти — и госпожа Элизабет Мак-Кинли — жена члена парламента от лейбористской партии Шотландии Дональда Мак-Кинли, владельца нескольких шерстяных фабрик, земельных угодий, магазинов, доходных домов.

Руки Дика были засунуты в карманы стареньких джинсов, куртка из дешевой искусственной кожи сверкала на плечах в лучах телевизионных софитов, подстриженная накосо белая челка доставала почти до самого носа, а из-под нее на госпожу Мак-Кинли смотрели настороженно два упрямых серых глаза.

— Мы надеемся, Дик, что тебе и твоим друзьям понравится эта миленькая комнатка. Здесь есть все для того, чтобы вы с пользой проводили свободное время: книги, шахматы, игральные автоматы. Здесь вы сможете отдохнуть и развлечься. — Госпожа Мак-Кинли повернула к телевизионной камере свое хорошенькое, оживленное личико. — Наше Общество помощи нуждающимся значительно расширило за последнее время рамки своей деятельности. Материальная помощь семьям с ограниченными доходами, — и она скромно опустила вниз свои длинные черные ресницы, — по-прежнему остается нашей основной целью, мы по-прежнему будем заботиться о предоставлении им пособий, организовывать для детей экскурсии. Но сегодня мы переходим к новым формам работы: наша задача — привлечь детей из малообеспеченных районов Эдинбурга, — и она снова опустила вниз длинные ресницы, — к полезному отдыху, интересным развлечениям, отвлечь их от влияния улицы. Эту комнату мы сняли и оборудовали специально для ребятишек одиннадцати — тринадцати лет, с тем чтобы дать им здесь все, чего они порой лишены дома. — И она положила руку на сверкающее черное плечо Дика. Дик сжал губы и переступил с ноги на ногу.

Госпожа Мак-Кинли еще долго говорила в черный глаз телевизионной камеры о возглавляемом ею филантропическом обществе, о необходимости всех обеспеченных жителей города принять в его работе посильное участие и помочь средствами. Она потряхивала темноволосой, как на рекламной картинке, головкой, ослепительно улыбалась белозубым алым ртом, гладила Дика по голове душистыми пальцами, украшенными золотыми кольцами со сверкающими драгоценными камнями. Браслеты на ее руке при этом слегка позванивали.

Дик смотрел в блестящие восторженные глаза госпожи Мак-Кинли, которые сразу потухали и приобретали холодный отсвет, едва она отворачивалась от камеры, и ему хотелось убежать и от этих софитов, и от душистых пальцев, и от этой алой ослепительной улыбки и переменчивых глаз. Но старина Дохерти сказал ему, что надо потерпеть ради их общего с Дохерти дела, ради мастерской, и он терпел.

— Я надеюсь, что мой маленький друг поможет нашему Обществу приобщить десятки, а может быть, и сотни ребятишек к этому полезному начинанию.

Потухли софиты, сбежала улыбка с лица госпожи Мак-Кинли. Она еще раз погладила Дика по голове душистыми пальцами, послала ему от двери воздушный поцелуй и исчезла в глубине серого «Мерседеса», который ждал ее около дверей.


Госпожа Мак-Кинли сама нашла его. Она объехала на своем «Мерседесе» несколько мастерских и мелких заводиков, где работало немало детворы, пока не добралась до мастерской Дохерти.

Когда она вошла в двери, Дик просто остолбенел от удивления — он никогда еще не видал таких красивых и богато одетых дам. Его поразили ее взбитые вверх от висков смоляные волосы, длинные ресницы, блестящие глаза, ярко-алые губы, и вся эта красота со всех сторон была украшена золотом — серьгами, кольцами, браслетами: черное, красное и желтое. Дик был просто ослеплен.

— О! — воскликнула она, увидев Дика, который склонился над тисками и спрятал под челкой свои восхищенные глаза. — Да это настоящий маленький шотландец, Дональд, посмотри-ка на эту прелесть.

Следом за дамой в мастерскую вошел высокий седоволосый господин в шотландской клетчатой юбочке. Он посмотрел на Дика, окинул взглядом заваленную хламом мастерскую и промямлил:

— Да, недурно задумано.

— Нет, ты посмотри, какой у него угрюмый взгляд, какой волевой подбородок, и волосы, и веснушки — это как раз то, что мне нужно. Как вас… Э-э! — И она нашла глазами старину Дохерти, который стоял, прислонившись к косяку двери, ведущей на склад.

— Дохерти, Джером Дохерти, владелец, с вашего позволения.

Его лицо, пропитанное изнутри виски и никотином, а снаружи — металлической пылью, машинным маслом и копотью, изобразило какое-то подобие улыбки.

— Так вот, господин Дохерти, я хочу похитить у вас этого чу́дного мальчугана. Чу́-удного, — повторила она нараспев и потрепала Дика душистой ладонью по щеке. — Вы не будете в обиде, о вашей мастерской узнает вся Шотландия.

— Слушаюсь, — сказал вежливо Дохерти, еще ничего не понимая.

— Отправьте ко мне мальчугана завтра к двум часам пополудни. За ним заедут. Я задержу его на два-три часа. Вы же понимаете, телевидение… грим… повторы.

— Слушаюсь, — снова сказал Дохерти, и в глазах у него промелькнула какая-то мысль. Подчеркнуто вежливо он спросил: — Скажите, мэм, если я не ошибаюсь, широкая помощь нуждающимся семьям входит в предвыборную кампанию шотландских лейбористов?

— Вполне вероятно. Но это не мое дело. — И дама круто отвернулась от хозяина мастерской.

— До завтра, малыш, — и она послала Дику от дверей, через висящие вдоль стен велосипедные колеса и запаянные кастрюли, воздушный поцелуй.

Дохерти потер себя по небритым щекам и проговорил в раздумье:

— По-моему, Дик, это какая-то очередная политическая шумиха, но черт с ними, сходи к ним, лучше с этими Мак-Кинли не связываться.

Дохерти понял одно: что его Дик, подручный механика, три фунта и два шиллинга в неделю, приглянулся этой богатой даме и ей надо удружить. Во всяком случае худа ему от этого не будет, а что касается большой политики, то это не его дело.

— Ладно, хозяин, — сказал Дик, хотя понравившаяся ему поначалу дама оставила у него в памяти какой-то неприятный осадок своим откровенным к нему интересом, обсуждением его глаз и подбородка, непонятными разговорами о телевидении и даже воздушным поцелуем. Но с Дохерти лучше не ссориться. Жили они до сих пор мирно, пусть так будет и дальше.

Вечером он пришел домой и рассказал о появлении в мастерской богатой дамы матери и брату.

Мак-Дермот-старший, бывший шахтер с королевских копей, а ныне безработный, быстро сказал:

— Очередная блажь какой-нибудь сумасшедшей филантропки. Их теперь столько развелось. Чем больше прибылей у их мужей, чем больше денег, тем больше они бесятся, не знают, куда себя деть. А может, их просто совесть гложет.

Шахту, где работал брат, закрыли несколько месяцев назад, как невыгодную, угля она давала мало, нужны были большие затраты, чтобы доставать его с больших глубин, и шахтеры оказались на улице. Теперь брат целыми днями мотался по городу в поисках работы, брался за любое подворачивавшееся дело: подтаскивал чемоданы на эдинбургском вокзале, навлекая на себя гнев носильщиков, нанимался на уборку мусора, мыл витринные стекла магазинов на Принцесс-стрит. Но все это тогда, когда ему везло. Остальное же время он сидел в своей каморке рядом с кухней и делал из старых досок деревянных кукол, руки и ноги которых дергались, едва потянешь за веревку. Иногда он продавал их за гроши здесь же, прямо на улице, а в основном раздаривал соседским ребятишкам. Свою мать Дик помнил уже постаревшей поникшей женщиной. С тех пор как отец погиб в ожесточенной схватке со штрейкбрехерами во время большой забастовки шахтеров, которая потрясла в те недели всю Шотландию, мать потеряла всякий интерес к жизни. Хозяин небольшого отеля, где она работала горничной, пригласил ее и вежливо сказал, что фирма более в ее услугах не нуждается. Дику тогда было всего три года. Он весело ползал по выщербленному прогнившему полу, крутился со своими незамысловатыми самодельными игрушками между кухней и двумя маленькими каморками, в одной из которых жили отец с матерью, а в другой он с братом, лихо скатывался по перилам к выходной двери, играл с такими же, как он, малышами на асфальтовой мостовой рядом с колесами проезжающих автомашин, глазел на их блестящие лакированные бока, дышал их выхлопными газами, а зимой, в студеные ненастные ночи, когда ветер с моря нес на город ледяную пыль, замерзал на старой железной койке под ворохом тряпья, потому что дом не отапливался, а на установленный в комнате электрокалорифер-автомат в семье не было денег. Утром мать зажигала на кухне газовую горелку, варила опостылевшую овсяную кашу, в комнатах становилось немного теплее. Так шел год за годом, пока наконец старина Дохерти, знавший когда-то отца, не взял Дика подручным в свою мастерскую. Теперь он работал. Подтачивал, паял, резал металл всех видов и предназначений, руки его покрылись несмываемым налетом мазута, копоти и металлической пыли; он получал еженедельно свои три фунта и два шиллинга. Фунты отдавал матери, а шиллинги оставлял себе.

В конце недели он тщательней, чем обычно, пытался отмыть свои руки, приглаживал на лбу косую челку и, засунув руки в карманы джинсов, выходил на асфальт перед своим домом. Там ждали его друзья. Они вместе ползали здесь малышами, учились ходить, а теперь в уик-энд встречались как полноправные работающие мужчины: ловкий и быстрый, как обезьяна, двенадцатилетний Бобби — рассыльный из отеля «Кларендон»; малыш Чарли, обладавший не по годам зычным голосом уличного зазывалы и работавший продавцом газеты «Скотсмен», и самый старший среди них, тринадцатилетний Джекки, подсобный рабочий железнодорожных мастерских. Все они давно оставили школу из-за недостатка средств, зарабатывали для семьи кто сколько мог, а в конце недели надевали одинаковые блестящие куртки из искусственной кожи и выходили на улицу. Сначала они стояли на асфальте — руки в карманах, позванивая монетами, самостоятельные молодые люди. Они подшучивали над прохожими, грозили кулаками проезжающим мимо роскошным лимузинам и были очень довольны. Потом они шли по Принцесс-стрит, обязательно все четверо в ряд, никому не уступая дорогу, и нарядная вечерняя толпа послушно обтекала их со всех сторон, не рискуя связываться с этими маленькими белобрысыми бестиями в блестящих куртках. Они проходили мимо темной громады памятника-храма, построенного в честь Вальтера Скотта, сворачивали в узкую боковую улочку к своему подвальчику и усаживались за свой любимый столик у окна, мимо которого шаркали подошвы проходивших людей. Заказывали они всегда одно и то же: четыре бутылки кока-колы и по пирожному — на большее у них просто не хватало денег.

Они сидели, ели, пили, рассказывали анекдоты, обсуждали футбольные новости, слушали и говорили одновременно. Потом они шли обратно, и Джекки всегда останавливался около магазина детских игрушек и задумчиво смотрел на яркую витрину. Вместе с ним останавливались и остальные. Чего там только не было: куклы, звери, оружие, и все это двигалось, гудело, рычало, хлопало глазами, стреляло. И каждый раз Джекки говорил одну и ту же фразу: «В жизни у меня не было ничего подобного — так бы и хватил камнем по всей этой прелести, пятнадцать фунтов один медведь, ошалеть можно. Да мне три недели за него работать надо. А жрать что?»

И, постояв еще немного перед витриной, друзья шли дальше.

Дик любил этот момент. Сердце его билось от восторга при виде всех этих удивительных вещей. Особенно хотелось бы ему иметь замечательный, на настоящих гусеницах зеленый танк с вращающейся башней, антенной, люками. Мечта его стоила десять фунтов. Яркий свет витрины, вид дорогих нарядных вещей доходил до его сознания из какого-то совсем другого, неведомого ему, мира. Но он, конечно, ни слова не говорил, только крепче сжимал губы, опускал вниз свою челку. Притихшие мальчишки отходили прочь.

Потом они снова приходили в веселое расположение духа, стояли до поздней ночи на асфальте, задирали прохожих, Джекки, как самый смелый, кричал им вслед всякие непристойности. По субботам они порой дрались с мальчишками из соседних домов. Так проходил конец недели, а с понедельника начиналась новая рабочая неделя — с восьми утра до пяти вечера с получасовым перерывом на обед, с ноющими от усталости руками и ногами…

И вот теперь он стоял рядом с этой богатой дамой, и какая-то новая жизнь вдруг неожиданно и вплотную приблизилась к нему, жизнь из той сказки, что порой грезилась ему, когда он стоял перед витриной большого магазина игрушек. Кругом сновали фотокорреспонденты, сияли софиты, светилась улыбкой красивая Элизабет Мак-Кинли, и не было рядом ни Джекки, ни Бобби, ни Чарли.

— А теперь, мой маленький друг, — обратилась к нему госпожа Мак-Кинли, — ты можешь здесь развлекаться и отдыхать каждый вечер. Вот видишь: книги, шахматы, забавные автоматы, ты можешь пригласить сюда своих друзей.


Съемка окончилась, погасли софиты, госпожа Мак-Кинли выпорхнула из комнаты и уселась в автомашину. Люди разошлись. Дик и еще два-три незнакомых ему паренька, невесть как попавших сюда, недоверчиво посмотрели друг на друга, подошли к игральным автоматам, подавили на кнопки, но автоматы не работали.

— Да вы бросьте туда монеты, сразу заработают, — сказал Дик, который иногда в кино с приятелями поигрывал в такие.

— Бросай, если у тебя есть деньги, — ответил один из пареньков и, насвистывая, отправился к выходу.

Поглазев немного на запертый шкаф с книгами, на шахматную доску, Дик выбрался на улицу и отправился в мастерскую.

— Ну как, Дик, что она от тебя хотела? — спросил Дохерти.

— А кто ее знает, репортеров там понаехало — газеты, телевидение, и все из-за двух десятков книг, пары паршивых автоматов и шахматной доски. Они преподнесли все это нам, детям, от их Общества в подарок вместе с комнатой.

— М-м-да, — неопределенно протянул Дохерти, — не густо, но шума, конечно, много будет, лучше бы они позаботились о работе для твоей матери.

Наутро следующего дня в газетах были помещены снимки открытия детской комнаты в рабочем квартале Эдинбурга.

С газетной полосы на читателей смотрела обворожительная госпожа Элизабет Мак-Кинли, жена члена парламента от лейбористской партии. Она обнимала за плечи «истинного маленького шотландца», как гласила подпись под фотоснимком, подручного мастерской Дохерти Дика Мак-Дермота. У Дика все было на месте — косая челка, из-под нее колючий взгляд, веснушки, крепко сжатые губы.

— Ну что ж, недурно, — сказал Дохерти, протягивая Дику газету, — думаю, что дела мастерской после такой рекламы пойдут получше. Прибавляю тебе два шиллинга в неделю.

— Нет, Дохерти, я их не заработал, не за что мне платить, — подумав, ответил Дик.

— Ну как знаешь.

Дик взял в руки газету и внимательно прочел статью. В ней на все лады расписывались успехи филантропического общества, которое возглавляла госпожа Мак-Кинли: несколько сот фунтов стерлингов — пожертвований в пользу бедняков, организация обедов для безработных, оплата учебы в колледже нескольких способных молодых людей, а теперь вот создание детской комнаты в рабочем квартале.

А вечером по центральному каналу телевидения было показано открытие детской комнаты. Госпожа Мак-Кинли обнимала Дика за плечи, называла его «мой маленький друг», повертывалась перед камерой на все лады.

В субботу вечером Дик, как обычно, встретился со своими друзьями, и они отправились обычным путем — по Принцесс-стрит, мимо ярких витрин в свой подвальчик.

— Ну, мой маленький друг, — сказал вдруг Джекки, — может, завернем в комнату для бедных детей и поиграем в игрушки этой мадам?

Дик вяло махнул рукой:

— Да мне наплевать на все это; так, Дохерти просил.

— Ну зачем же, мой маленький друг, — кривлялся Джекки, — теперь вы стали знаменитостью, «истинный маленький шотландец».

Чарли весело хмыкнул и спрятался за спину Джекки.

— Замолчи, Джекки, не то вздую, — сказал Дик и из-под челки взглянул на товарища. Улыбка мигом сбежала у того с лица: Джекки знал, что, когда Дик приходит в ярость, он ничего не боится, а мускулы у него, несмотря на то что он на год моложе, ох какие.

Во вторник вечером около крыльца дома, где жили Мак-Дермоты, остановился серый «Мерседес», и на асфальт выпорхнула госпожа Мак-Кинли. Она с опаской посмотрела на обвалившиеся ступени крыльца, на старую, покосившуюся дверь, оглянулась на своих спутников — репортера газеты «Скотсмен» и шофера, державшего в руках большую коробку, — и шагнула вперед.

Мак-Дермоты сидели за столом и ужинали, когда послышался негромкий, но настойчивый стук в дверь и на пороге появилась, сияя темными глазами, госпожа Мак-Кинли.

— Приятного аппетита! — Она в восторге всплеснула руками, и золотые браслеты вспыхнули на ее запястьях, затрепетал на плечах дорогой мех.

— Мы не надолго нарушим ваш покой. Здравствуй, Дик, здравствуй, мой милый. Мне и моим друзьям хотелось бы передать тебе и твоей семье небольшую посылку. Здесь кое-какие вкусные вещи. Как раз к ужину.

— Спасибо, госпожа Мак-Кинли, — сказал старший Мак-Дермот, — единственное, в чем мы нуждаемся, так это в работе, мы сами в состоянии заработать себе на жизнь.

Она мельком взглянула на стол: ломти серого хлеба, картофель, стаканы с чаем, около каждого блюдца — ломтик сыра.

— Вы меня неправильно поняли. Это просто дружеская помощь.

Шофер мгновенно раскрыл коробку, и госпожа Мак-Кинли стала выкладывать из нее на стол дорогие консервы, джем в тюбиках, фрукты, обернутые в целлофан, поджаренные белые хлебцы, шоколад.

— Я думаю, что вам это не помешает. Помощь нуждающимся — наш долг. — Засверкал блиц фотоаппарата.

— Вы разрешите, я на секунду присяду к вам, — прощебетала госпожа Мак-Кинли.

Она опустилась на край старенького с деревянной спинкой стула, слегка провела рукой по пышным, взбитым у висков волосам, поправляя прическу, ущипнула кусочек хлеба, поднесла его к раскрытому в белозубой улыбке рту и повернулась к репортеру. Вспышки блица ярко высветили пожелтевшие обои, потертый диван, подтеки в углах комнаты — следы суровой зимы.

Госпожа Мак-Кинли положила кусочек хлеба на край стола и встала.

— Вы разрешите, я буду время от времени навещать вас. Мы будем друзьями, Дик.

С улицы донесся тихий шорох отъезжающего автомобиля.

За все время Дик не произнес ни слова. Его веснушки побледнели, челка совсем закрыла лицо, а из-под нее виднелась лишь ниточка сжатых губ.

— Да, — сказал брат, — крепко она прицепилась к тебе, Дик.

Через день в газете вновь появилась фотография госпожи Мак-Кинли. Она сидит за столом дома Мак-Дермотов, жует хлеб, улыбается, рядом сидит Дик и смотрит на нее, а на столе лежит груда принесенных гостьей продуктов. И подпись: «Госпожа Мак-Кинли говорит: «Помощь нуждающимся — наш долг». В гостях у подручного механика Дика Мак-Дермота».

— Крепко она вцепилась в тебя, Дик, — сказал и старина Дохерти, — не нравится мне все «это.

А Джекки уже совершенно нагло стал его звать «мой маленький друг».

В очередную субботу они подрались. Дик бросился на него, опустив голову, и Джекки едва увернулся от его кулаков. Ребята схватили Дика за плечи, оттащили прочь. Уикэнд был испорчен.

На некоторое время госпожа Мак-Кинли исчезла из поля зрения Дика. Правда, сведения о ней приносил Дохерти. Улыбаясь, он подходил к Дику, который при его приближении совсем низко склонялся над тисками.

— Твоя-то объявилась вчера на филантропическом банкете, деньги собирала в пользу бедных шотландцев, вот, полюбуйся. — И он совал Дику под нос газету с фотографией Элизабет Мак-Кинли, которая своей белозубой улыбкой, казалось, затмевала всю газетную полосу. А сзади стоял ее муж, стройный седовласый джентльмен в смокинге, и тоже ослепительно улыбался. Подпись говорила, что чета Мак-Кинли пожертвовала в пользу бедняков пятьсот фунтов стерлингов.

В другой раз Дохерти сообщил:

— Пикник устроили, снова филантропией занимались, уехали в замок Шервуд, там пили-ели, веселились, газеты Мак-Кинли прославляют. Твоя-то работает на мужа не покладая рук, закупает голоса простых шотландцев.

В тот день госпожа Мак-Кинли приехала к Мак-Дермотам раньше обычного, когда ни брата, ни Дика еще не было дома. И едва Дик вошел в комнату, как мать быстро заговорила:

— Спасибо доброй госпоже, она не забывает нас своими благодеяниями, видишь, сколько сладостей привезла нам и денег, спасибо вам еще раз, добрая госпожа. Дик, добрая госпожа приглашает тебя на уик-энд отдохнуть за город в собственное имение, покатаешься там на лодке, половишь рыбу.

— Да, мой маленький друг, мы с твоей мамой обо всем договорились. Погостишь у меня, там будет весело, будут другие дети, лодка, крикет, пони. А это тебе гонорар — десять фунтов стерлингов — за участие в телевизионной передаче. Немного, конечно, но ведь это дебют. — И она снова заулыбалась.

Дик остановился на пороге комнаты, засунул руки в карманы.

— Погоди, мама, а вы, — и он повернулся к госпоже Мак-Кинли, — заберите все это барахло и эти деньги. Мы не нищие и сами зарабатываем себе на жизнь.

— Что ты, Дик, — всполошилась госпожа Мак-Кинли, — это тебе от чистого сердца…

Лицо Дика налилось кровью, и веснушки на нем вдруг стали совсем белыми.

— Забирайте свое барахло и вон отсюда!

С удивительным проворством госпожа Мак-Кинли встала и направилась к выходу, а Дик бросился к столу и стал швырять ей вслед цукаты, бананы, шоколад. Они ударяли в спину госпожи Мак-Кинли, которая, не поворачиваясь и не говоря ни слова, стремительно спускалась по лестнице. Но Дик опередил ее! Как в детстве, он съехал следом за ней по перилам и остановился в дверях.

— Вот ваши фунты. — И разорванные бумажки полетели ей в лицо. — Вон! — заорал Дик. — И чтобы духа вашего больше не было ни здесь, ни у Дохерти, покупайте себе голоса избирателей в других местах.

Она мельком, на ходу взглянула на него остановившимися глазами, и он обмер: в них было столько презрения и ненависти и к нему, и к этому дому, и к этой старенькой лестнице, ко всей этой жизни.

Госпожа Мак-Кинли бросилась к машине, щелкнула дверца «Мерседеса», Дик выскочил следом за ней, схватил попавшийся под руку камень и швырнул им в заднее стекло автомашины. Стекло выдержало. Тогда он схватил другой камень, покрупнее и бросил его вслед отъезжавшему «Мерседесу». Камень со звоном ударил в багажник и оставил на нем заметную вмятину.

— Ты что, Дик, в своем уме? — Джекки и Чарли бросились к Дику и остановили его. — Ведь она сейчас полицию вызовет, скандал будет.

— Не вызовет, — ответил Дик, отдуваясь и откидывая со лба челку. — Ей это не выгодно. Я мог бы сейчас разнести вдребезги этот драндулет, и мне все сошло бы с рук — ведь я ее «маленький друг».

Наступил очередной уик-энд, и четверо друзей появились на Принцесс-стрит. Они шли, как всегда, в ряд, никому не уступая дороги, засунув руки в карманы джинсов, поблескивая дешевыми, «под кожу», курточками, — самостоятельные люди, зарабатывающие на жизнь и умеющие постоять за себя.

Они дошли до памятника Вальтеру Скотту и повернули к своему подвальчику.

Дик шагнул к стойке:

— Четыре бутылки кока-колы и четыре пирожных. Сегодня я угощаю.

И впервые за много дней на душе у него было спокойно и радостно.