"Кемаль Ататюрк" - читать интересную книгу автора (Жевахов Александр)

Глава пятая СОСТОЯНИЕ НЕОПРЕДЕЛЕННОСТИ

10 ноября 1918 года генерал Кемаль покидает Адану, столицу Киликии. Поездка в Стамбул предстояла долгая и тяжелая.

Одноколейная железная дорога пересекает горный массив Тавр, отделяющий Анатолийское плоскогорье от киликийских равнин. Немцы, концессионеры дорог Анатолии и Багдада, недавно проложили туннель в этих труднодоступных горах. Отныне можно было пересечь знаменитые Киликийские ворота, не покидая поезда, а ведь еще в 1914 году приходилось, как это делал в свое время и Александр Македонский, в течение трех дней передвигаться на повозке или на спине верблюда, чтобы попасть из Эрегли в Адану. От Эрегли поезд уже спокойно спускался до железнодорожного узла Эскишехир, а затем направлялся в Стамбул, расположенный примерно в тысяче километров от Эрегли.

Сразу после перемирия обстановка на железной дороге была крайне напряженной. Редкие эшелоны брались штурмом гражданским населением, немецкими солдатами, одиннадцать тысяч которых еще оставались в Турции и подлежали эвакуации, а также турецкими солдатами, чья демобилизация была предусмотрена разоружением. Топлива не хватало. Несколько недель спустя после проезда Кемаля бывшие солдаты, доведенные до отчаяния задержкой своего возвращения по домам, совершили нападение на склад боеприпасов в Афьон-Карахисаре.

13 ноября генерал сходит на перрон вокзала Хайдарпаша на азиатском берегу Босфора и видит столицу под прицелом орудий противника. Флот союзников прибыл в тот же день в Стамбул и встал на якоре в Босфоре, направив свои пушки на дворец султана. Повернувшись к своему адъютанту, Кемаль прошептал: «Они уйдут так же, как и пришли». Греки, армяне, евреи и прочее нетурецкое население охвачены энтузиазмом. Радость, охватившая большинство турок при объявлении перемирия — популярный поэт даже посвятил этому событию стихи, — не была настолько сильна, чтобы подавить чувство стыда за оккупацию. Особенно ликовали греки и даже устраивали демонстрации. Опасаясь инцидентов и реакции правительства, франко-британское руководство обратилось в патриархат православной греческой церкви с просьбой ограничить демонстрации.

Кемаль остановился в «Пера Паласе», одном из лучших отелей города, принадлежащем греческому владельцу мукомольного завода. Расположенный в устье Пера, это был первый отель в столице с электрическим освещением. В его салонах буржуа всех рас, а отныне и офицеры оккупационных войск встречаются, танцуют, развлекаются на балах, регулярно устраиваемых дирекцией отеля.

Кемаль остается в «Пера Паласе» всего несколько дней, встретившись за это время с несколькими иностранными журналистами. А затем он гостит у друзей, словно хочет быть подальше от Пера, и, наконец, переезжает в район Шишли, на север города, в квартал, где недавно построили себе роскошные особняки спекулянты, нажившиеся на войне. Любопытное соседство, даже если Кемаль расположился в доме, находящемся в самой скромной части квартала.

Так Кемаль впервые в жизни стал владельцем дома. Не собирается ли этот неугомонный генерал удалиться и довольствоваться окружением матери, сестры и адъютанта? Забавная идея, да и интерьер подходящий: «Просторная комната с диваном и креслами темного цвета, стены украшены коврами» и всюду — на письменном столе, где лежит серебряный черкесский кинжал, рядом с романами Бальзака и Мопассана, в стеклянном шкафу, на полу — «тетради, черновики, бумаги, карты, а над всем этим господствует большой пулемет, захваченный у англичан». Стоит ли уточнять, что личные качества Кемаля никак не предполагают превращение его в рантье или ветерана войны, живущего воспоминаниями?

С момента своего появления в Стамбуле Кемаль развивает бурную активность: не проходит дня без деловых свиданий или участия во встречах с единомышленниками. Что искал он? Что делать в Стамбуле? Какова судьба столицы Османской империи? Кемаль не знал этого, но не он один на берегу Босфора задавался этим вопросом осенью 1918 года. Ибо русских, кому по секретной договоренности союзников в ходе войны был обещан Стамбул, не было в столице. Россия за это время перешла из лагеря союзников в лагерь революционеров. Через несколько дней после победы Октябрьской революции власть большевиков объявила, что аннулирует секретные договоренности, заключенные царским режимом.

Впрочем, Москва не довольствуется утверждением, что не заинтересована в Стамбуле и проливах Босфор и Дарданеллы; она стремится обратить в большевизм 65 тысяч военнопленных и 10 тысяч интернированных турок, находящихся в России, и пытается создать революционные комитеты в рядах турецких войск в Восточной Анатолии.

В отсутствие русских греки заявляют свои претензии на Стамбул. Забыты три долгих года ожесточенных споров между королем Константином, зятем кайзера, и премьер-министром Греции Венизелосом, либералом, симпатизирующим союзникам. Греки Афин и греки империи едины в убеждении: союзники обещали им присоединение значительной части Западной Анатолии, в результате чего территория Греции почти удвоится, а население увеличится на одну пятую.

Они намерены воплотить в жизнь чрезвычайный проект: вернуть Греции ее мощь античного периода. Ненависть к туркам слишком неистова, давление всех, кто превозносит вечные права эллинизма, слишком сильно, столь ожидаемая возможность кажется слишком исключительной, чтобы в ней сомневаться.

В Стамбуле, где греческое население превышает двести тысяч и где находится сто восемьдесят православных церквей, греческие войска чувствуют себя как дома. Все поводы хороши, чтобы унизить турок, чтобы заставить их смириться с будущим возвращением Константинополя метрополии, обязать их салютовать бело-голубому флагу на балконе греческого генерала, прежде чем войти в яхт-клуб…

Англичане не разделяют вожделенных чувств греков по отношению к столице. Конфиденциальная брошюра, предназначенная для офицеров на Среднем Востоке, объясняет им, что «турки автоматически поступают в их распоряжение; порядок настолько важен, что мятежи населения недопустимы; тот, кто контролирует Стамбул, контролирует страну, а тот, кто контролирует тайную полицию и гарнизон Константинополя, контролирует город». Следовательно, достаточно контролировать тайную полицию и гарнизон Константинополя, чтобы контролировать страну. Военный комендант Калторп вскоре замечает, что обстановка на самом деле гораздо более сложная. Османское правительство, протестующее против «оккупации», не предусмотренной перемирием, не облегчает ему задачу. А что говорить о правительстве Великобритании, раздираемом туркофобами министерства иностранных дел и государственным секретариатом по делам Индии, обеспокоенным тем, что последствия политики в Турции скажутся на моральном состоянии индийцев, подданных его королевского величества?

А пока греческие и британские офицеры развлекаются на балах, устраиваемых в «Пера Паласе» местной буржуазией, желающей продемонстрировать своих дочерей и свое уважение к союзникам. Особенно бурное веселье царило на вечерах русской аристократии, покинувшей родину, а с наступлением весны начнутся морские прогулки на Принцевы острова.

Французы и итальянцы тоже не пренебрегают развлечениями в Стамбуле, но не чувствуют себя настолько привольно. Лишенные военного коменданта вплоть до января 1919 года французы не имели четких указаний по поводу их миссии, а когда Париж наконец направляет в Стамбул военного коменданта, полученные им инструкции не вносят ясность в неопределенность их позиции: «Изучать и предлагать правительству условия предварительного мирного соглашения или окончательного договора, которые обеспечили бы Османской империи нормальное существование и благосостояние, гарантирующее выплату долгов».

Что касается итальянцев, руководимых графом Сфорца, то, говоря откровенно, Стамбул их не интересовал. Их целью было получить то, что им было обещано секретным соглашением в Сен-Жан-де-Морьене в апреле 1917 года, — вилайеты Аданы и Измира. Это произошло в апреле 1917 года, то есть за три месяца до присоединения Греции к союзникам, которой Лондон и Париж также пообещали Измир и его окрестности! Итальянцы пытались колонизировать западное и юго-западное побережья Анатолии с конца XIX века. То, что для греков Измир или, скорее, Смирна (греческое и европейское название города) был символом древнегреческой культуры во мраке Османской империи, итальянцам было безразлично. То, что греки составляли почти шестьдесят процентов населения Измира, что именно им Измир обязан своим развитием, что Измирский вилайет — единственный во всей Анатолии, где подавляющая часть населения греческого происхождения, не меняло точку зрения итальянцев. Тем хуже для тех, кто надеялся переубедить их, напоминая, что сами турки признавали специфичность Измира, называя его гяуром, то есть неверным.

Население столицы также начинает постепенно замечать взаимные придирки, соперничество и разного рода «подножки», которым с удовольствием предавались между собой союзники. Вскоре стало ясно, что больше всего следует опасаться англичан. Поползли слухи о грубости и жестокости солдат его королевского величества; так, если они обнаруживали у турка холодное оружие, то тут же испытывали его эффективность, вонзая его между пальцами руки несчастного.

Кемаль, вернувшись в столицу, не хотел мириться со сложившейся, унизительной для турок, ситуацией; он относился к числу тех, кто хотел действовать. Позже, после окончания войны за независимость, когда будет создана республика, Кемаль утверждал, что хотел сразу создать организацию национального сопротивления в Анатолии. На самом деле всё было не так просто.

По прибытии в Стамбул он, сопровождаемый Рауфом, встречается с Иззетом. Перед уходом в отставку в связи с перемирием бывший великий визирь пригласил нескольких молодых энергичных офицеров вернуться в столицу, в их числе был и Кемаль, которого высоко ценил Иззет. Встреча Кемаля с маршалом началась плохо: он упрекал Иззета в том, что тот ушел в отставку. Иззет, как рассказывает Кемаль в своих «Мемуарах», в конце концов признал свою ошибку: он должен вернуться и возглавить правительство, а преданный Кемаль поможет ему составить список министров.

Чтобы Иззету снова стать великим визирем, считал Кемаль, достаточно, чтобы его преемник не получил поддержку парламента. Проявляя наивность неофита, забыв о прежних убеждениях о разделении армии и политики, Кемаль «облачается во фрак лоббиста»: «Я говорил с депутатами, которых знаю уже давно. Я хотел установить контакт с максимальным числом парламентариев. Я был в здании парламента, во дворце Фындыклы, в гражданском…»

«Я хотел, чтобы парламент не выражал доверия новому великому визирю… Я сделал всё возможное, чтобы убедить в этом моих знакомых депутатов. Однако они считали, что парламент будет распущен, если они не проголосуют за доверие. Я же им объяснял, что в любом случае парламент будет распущен и что следовало выиграть время с новым кабинетом Иззета». В группе, решившей убедить депутатов, Кемаль был самым последовательным и настойчивым. Он надеялся добиться своего, если ему удастся объединить «значительную часть депутатов» и высказать им свои идеи. После встречи с парламентариями он покидает их взволнованным и уверенным в успехе. Бедный генерал, по отношению к которому политика по-прежнему отказывается быть благосклонной! Подавляющим большинством голосов парламент выражает доверие преемнику Иззета. Кемаль, как он сам признавался, был поражен результатами голосования. Первый суровый опыт непостоянства парламентариев; Кемаль вспомнит о своей неудаче, когда столкнется со своим парламентом в Анкаре.

Таким образом, Иззет-паша выходит из игры. Его преимущество заключалось в том, что, будучи военным, он нашел общий язык с лидерами «Единения и прогресса». Тем не менее, как отмечал Фетхи в своих «Мемуарах», Кемаль всё же лишь относительно верил в «вариант Иззета»: «Иззет-паша, даже если бы он остался у власти, не смог бы сопротивляться давлению оппозиции, и султан убрал бы членов „Единения и прогресса“ из правительства». Кстати, султан согласился принять Кемаля, пожелавшего «откровенно высказаться по поводу необходимых мер».

Простое совпадение или совместный маневр, но юнионисты, оставшиеся в Стамбуле, тоже хотели подобной встречи. В течение трех ночей Фетхи, Рауф и их друзья собирались в доме Исмаила Канболата, бывшего префекта полиции, бывшего губернатора Стамбула и бывшего министра внутренних дел, «человека умного и отважного», по словам Кемаля. После побега триумвирата и роспуска партии «Единение и прогресс» юнионисты оказались в любопытной ситуации. Как отмечали англичане, юнионисты остались достаточно сильны «в стране, администрации, армии и полиции». Их влияние в стране таково, что они становятся настоящей проблемой для союзников, особенно англичан. «Таймс» даже пишет, что «Единение и прогресс» — «единственная эффективная партия, созданная в Турции».

Большинство партий и политических движений, возникших после перемирия? Юнионисты. Ассоциация офицеров запаса? Юнионисты. Гильдия ремесленников и другие корпоративные организации? Юнионисты. Ассоциации по защите прав, созданные во Фракии, в восточных провинциях или в Измире на основании двенадцатого пункта предложений Вильсона? Тоже юнионисты. Наконец, значительное число небольших децентрализованных групп «Единения и прогресса», возникших под влиянием политического и экономического успеха партии во время пребывания у власти.

К тому же разведслужбы союзников до февраля 1919 года не знали о существовании «Каракола» («Часовой»), одной из наиболее действенных тайных организаций юнионистов. «Каракол» был создан в ноябре 1918 года такими убежденными юнионистами, как Кара Кемаль, ответственный за «Единение и прогресс» в Стамбуле, дядя Энвера Халил-паша и полковник Кара Васыф. Сначала «Каракол» обеспечил побег лицам, ответственным за жестокую расправу с армянами, а затем использовал те же пути, чтобы переправлять оружие и боеприпасы в Анатолию.

В конце ноября Калторп отметил, что «„Единение и прогресс“ становится центром, вокруг которого начинают группироваться силы турецких националистов». Чтобы как-то успокоить себя и Лондон, он добавил: «Учитывая силы союзников, находящиеся в городе и его окрестностях, мало вероятно, что турки попытаются предпринять что-либо подобное вооруженному восстанию».

Действительно, так. Но юнионисты, собравшиеся в доме Канболата, осознавали, что время играет против них и что им нечего ждать ни от англичан, ни от османского правительства. В самом деле, либералы, пробудившиеся после десятилетней «зимней спячки» во время правления «Единения и прогресса», спешат взять реванш. День за днем их пресса клеймит позором юнионистов, обвиняет их во всех смертных грехах и прежде всего в той ситуации, в которой оказалась страна. В конце ноября правительство создает военные трибуналы для суда над лидерами «Единения и прогресса»; через несколько недель Энвер и Джемаль, сбежавшие в Германию, были лишены армейских званий, был также послан запрос на их экстрадицию.

Инстинкт самосохранения, а также националистические убеждения побуждают Канболата и его друзей выбрать наступательную тактику и организовать сопротивление. «Мы пришли к обоюдному решению, — пишет Фетхи, — что только в Анатолии можно организовать национальное сопротивление».

Юнионисты решают отправить к султану «молодых командиров». Падишах остается символом верховной власти, он умен, проницателен и энергичен. Желательно было узнать его мнение по этому поводу, заручиться его согласием или, по меньшей мере, нейтралитетом. Фетхи, Рауф, Канболат и другие, зная отношение Вахидеддина к юнионистам, предпочли остаться за спиной армии, а не отправляться к султану. Армия в плачевном состоянии, но всё еще способна вдохнуть жизнь в национальное сопротивление, помочь султану, если он этого захочет, тоже встать на этот путь или, в противном случае, напомнить ему, что именно армия сместила его брата Абдул-Хамида.

Для этой ответственной миссии были выбраны два офицера, «ненавидевшие Энвера»: Кемаль и Кязым Карабекир.

Кто такой Кязым Карабекир?

Холеное лицо с гладкой кожей и полными щеками — внешне он больше походил на гражданского, несмотря на усы «а-ля пруссак». Карабекир, тридцати шести лет, не совершал героических подвигов. Тем не менее этот сын паши добросовестно служил, а за успешное командование на Кавказе был удостоен звания генерала. Именно кавказская армия должна была составить ядро военного сопротивления. Кампания против кавказских республик была победоносной и подняла дух турецкой армии.

Пока Карабекир добирался до Стамбула, Вахидеддин принял Кемаля и они беседовали с глазу на глаз в течение часа. Если верить воспоминаниям генерала, султан прервал его, когда он «начал излагать ему преамбулу»: «Я уверен, что генералы и офицеры тебя очень любят. Можешь ли ты дать гарантии, что они ничего не предпримут против меня?» Хитрый, как старый духовник, искусно скрывая собственные амбиции за полусонным взглядом, Вахидеддин загнал Кемаля в угол, и тот стал невнятно говорить о том, что совсем недавно прибыл в столицу и ничего не слышал о заговоре. В ответ на настойчивые расспросы султана генерал в конце концов сдается: «Я могу вас заверить, что вам нечего опасаться». И снова султан сказал: «Я говорю не только о сегодняшнем дне, но и о завтрашнем», а затем закончил встречу комплиментом, заставившим Кемаля задуматься: «Вы умный офицер, и я уверен, что вы сумеете просветить и успокоить ваших товарищей».

Кемаль покидает покои Вахидеддина «обескураженным и огорченным».

После описания встречи с султаном Мехметом VI Кемаль заключает: «В моем доме в Шишли я сам обдумаю ситуацию». Так заканчивается первая часть «Воспоминаний», которая была опубликована турецкой прессой весной 1926 года. Вторая часть, повествующая о «личных усилиях Кемаль-паши во время перемирия и охватывающая период до его прибытия в Самсун», будет опубликована только в 1944 году, после его смерти. Правда, смысл его «усилий» между ноябрем 1918-го и маем 1919 года не всегда достаточно ясен.

Конец 1918 года. Кемаль продолжает посещать императорский дворец. Разве он не почетный адъютант султана? Его появление не оставляет равнодушными дам во дворце. Светлые волосы с легким рыжеватым оттенком, голубые глаза, всегда элегантный вид — всё это придавало ему скорее славянский, чем анатолийский шарм, что обеспечило ему определенный успех и прозвище «Желтая роза». Поговаривали даже о браке с любимой дочерью султана принцессой Сабихой. Менее удачливый, чем Энвер, Кемаль никогда не станет зятем султана; Сабиха позже выйдет замуж за одного из своих кузенов.

Кемаль будет утверждать, что никогда и не думал жениться на этой принцессе из семьи, символизирующей закат империи; для скептиков он добавлял благовидный предлог, что не создан для семейной жизни. Другие говорили, что султан не захотел снова повторять ошибку, совершенную с Энвером, и был не готов отдать руку любимой дочери мужчине, чья склонность к плотским развлечениям и выпивке никак не предполагала его превращение в образцового мужа.

Как бы то ни было, Кемаль не ограничился только встречей с Вахидеддином, в ходе которой султан расспрашивал его о лояльности армии. Кемаль утверждает, что эта встреча состоялась в первую пятницу после голосования о доверии правительству Тевфика-паши и «в тот же день или накануне» роспуска парламента. Но голосование о доверии было 19 ноября, а роспуск парламента — 21 декабря. Кроме того, в своих «Мемуарах» Фетхи и Рауф называют дату этих встреч Кемаля с султаном — 15 ноября (Фетхи) и 16 и 30 ноября (Рауф). Но, согласно записям императорского камергера, Кемаль встречался с Вахидеддином три раза, 15 и 29 ноября и 20 декабря.

Каково было содержание этих встреч, Кемаль сохранит в тайне. Хотел ли генерал утаить проекты, касающиеся Анатолии, хотел ли он замаскировать разочарование, вызванное роспуском парламента, или хотел скрыть неудачу попыток добиться чего-то от султана в ноябре или декабре?

Факт тот, что тотчас после утверждения правительства Тевфика Кемаль решает остаться в Стамбуле и заняться политикой. При этом он рассчитывал на поддержку Канболата, Рауфа, с которым встречался почти каждый день, и особенно Фетхи. Бывший однокашник по Манастиру и военной академии покинул армию, чтобы стать дипломатом и политиком. Фетхи стал одним из важнейших звеньев в системе юнионистов, одним из тех, кто знал и держал в своих руках все нити этой сложной канвы. Даже англичане квалифицировали его как «интересную личность»! Сразу после перемирия Фетхи внес свою лепту в рождение партии «Ренессанса», другой партии «свободных османов», такой же кратковременной, и возглавил националистическую газету «Минбер».

В своих «Мемуарах» Фетхи сообщает, что газета была создана по инициативе Кемаля. Вернувшись в Стамбул, генерал обнаружил, что оппозиция использует прессу для нападок на юнионистов: «Наилучший способ мобилизации общественного мнения — действовать тем же методом, создав свою газету». И Кемаль становится акционером «Минбер», посвященной «политическим, научным, культурным, медицинским и экономическим проблемам», чтобы достойно «отражать яростные и несправедливые атаки». «Мы действовали только цивилизованными методами», — поясняет Фетхи.

Публикуя материалы на злобу дня, паша использует «Минбер» в целях предвыборной агитации; он регулярно выступает на страницах газеты, публикуя свои «Беседы с офицерами и командирами», написанные в Софии в 1915 году. Многие статьи и документы в газете имеют одну общую цель — продвижение Кемаля. Во-первых, как отмечает Фетхи, это «своего рода репортаж о его встрече с султаном Мехметом VI 15 ноября. Целая серия статей появилась под общим заголовком: „Что думает командующий боями при Дарданеллах о будущем своей родины в нынешних условиях?“ Он утверждает, что священный долг нации — бороться, чтобы заставить уважать себя». Было опубликовано также письмо, отправленное генералом 17 сентября одному из друзей, проникнутое ненавистью к Энверу и немцам: «Цель, какую я преследовал до сих пор, никогда не была личной lt;…gt; всегда в интересах родины, нации и армии… Я хотел бы, чтобы ты делал всё, что в твоих силах, чтобы наша страна не была замешана в этой мировой войне». Чтобы всё стало окончательно ясно, «Минбер» предваряет текст письма шапкой, где неизвестный редактор пишет: «Признаемся, что один из блестящих умов, а также первый, по отношению к которому родина не оказалась достаточно щедрой, — это Кемаль-паша, чьи заявления публикуются в газетах „Минбер“, „Заман“ и „Вакит“. Несмотря на то, что он является одним из лучших представителей своей нации и родины, именно он не оценен по заслугам. Но чья это ошибка? Сам он настолько избегает славы, он настолько скромен, что в течение долгого времени не признавался, что был единственным защитником Анафарты и освободителем Стамбула…» Кемаль скромен — поистине, дружба Фетхи не знает границ!

«Минбер» добивается определенного успеха, но прекращает существование 22 декабря, сразу после роспуска парламента. Политический способ решения потерпел неудачу.

Предчувствовали ли Кемаль и Фетхи подобный исход во время их беседы с графом Сфорца? 17 декабря 1918 года итальянский военный комендант отправляет телеграмму в двадцать три строчки, начинающуюся так: «Делегация лидеров „Единения и прогресса“, состоящая из Фетхи-бея и Кемаля-паши, героя Дарданелл… попросила встречи со мной». Уверенный в скорейшем возвращении к власти «Единения и прогресса», Сфорца принимает эту делегацию. Ни французы, ни англичане не были проинформированы об этой встрече, что отвечало духу времени: разве турецкая пресса не объявила недавно, что некоторые юнионисты «делают попытки получить поддержку представителей Антанты в деле создания новой организации „Единения и прогресса“, представляющей значительную силу в стране и симпатизирующую (!) Антанте»? Сфорца упрекает своих собеседников в том, какую политику ведут лидеры «Единения и прогресса» по отношению к нетурецким национальностям империи. Военный комендант тем не менее достаточно откровенен: если бы турки доказали свое желание превратить империю в «Соединенные штаты Турции», они могли бы еще спастись.

В любом случае, добавляет Сфорца, турки, даже если они поступят так, должны будут подвергаться контролю со стороны Европы, и будет лучше, если они проявят инициативу и попросят советников и кураторов прежде, чем их им назначат, обратившись, в частности в их собственных интересах, к Италии. И в заключение: «Они меня поблагодарили и заявили, что если они снова придут к власти, то намерены опираться на поддержку Италии». Соратники Кемаля дают совершенно другую версию этой встречи, что не подтверждается ни одним документом: итальянец (Сфорца?) якобы вступил в контакт с Фетхи и Кемалем и встретился с ними в доме итальянского архитектора; этот человек якобы заверил их в дружеском отношении итальянцев и предложил им участвовать в создании нового правительства. В своей книге «Портреты и личные воспоминания», опубликованной в 1930 году, Сфорца дает следующую версию: «В первые недели моего назначения в Турцию (куда он прибыл 15 ноября. — А. Ж.) я заверил Кемаля в моих мирных намерениях». Узнав о том, что англичане намерены его арестовать «по причине его популярности», продолжает Сфорца, Кемаль якобы спросил его, может ли он рассчитывать на его помощь. «Я ответил, что предоставлю ему жилье в итальянском посольстве. Это стало известно и помешало британской разведке принять решение, которое могло бы повлечь дипломатические осложнения».

Не так важно, была ли это инициатива итальянской или турецкой стороны. Даже напротив, если Кемаль или Фетхи сделали первый шаг, то этим они продемонстрировали умение маневрировать и прекрасное знание взаимоотношений союзников. А имея в виду организацию сопротивления в районе Измира, разве не было важно заручиться нейтральностью итальянцев?

По крайней мере, «операция Сфорца» не носит двусмысленного характера по сравнению с предыдущим контактом Кемаля с союзниками. Если верить воспоминаниям английского журналиста Г. Ворд-Прайса, турецкий генерал якобы беседовал с ним в «Пера Паласе». Выразив сожаление по поводу пропасти, разделяющей его страну с Великобританией, Кемаль предложил свои услуги, заявив: «Если англичане возьмут под свой контроль Анатолию, они будут нуждаться в сотрудничестве с опытным турецким губернатором, поддерживающим их. Я хотел бы знать lt;…gt;, кому я мог бы предложить свои услуги». Англичане, проинформированные журналистом, откажутся от подобного предложения, о чем ни Кемаль, ни его соратники не упоминают в своих воспоминаниях. Кемаля можно понять. Гипотезы, приходящие на ум — бесконечное отчаяние после поражения или коварный, особенно утонченный прием, — с трудом позволяют оправдать этот промах самолюбивого человека.