"Кемаль Ататюрк" - читать интересную книгу автора (Жевахов Александр)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ БУНТАРЬ

Глава первая ВРЕМЯ РАЗОЧАРОВАНИЙ

Век начался для Саид-бея удачно. Мог ли он сетовать на что-то? Сын личного казначея султана, Саид-бей только что получил маршальский жезл, выдвинувшись, таким образом, в первый ряд правительственной иерархии Османской империи, наиболее привилегированных, высокопоставленных чиновников, элиты из элит.

Саид-бей работает несколько часов в неделю в Высшем совете здравоохранения, созданном в 1838 году султаном Махмудом II для более эффективной борьбы с эпидемиями. В истории Османской империи Махмуд останется как первый выдающийся реформатор. Когда он пришел к власти в 1808 году, империя вступила во второй век упадка. Былое могущество империи султана Сулеймана Великолепного[4] было утрачено под влиянием политики европейских держав, а также в результате инертности последующих правителей.

Махмуд решил действовать немедленно, заимствуя опыт западных держав, которого так недоставало его империи. Так, он ликвидировал янычар, составлявших в течение длительного времени ударные войска османской армии, но постепенно превратившихся в неконтролируемые отряды. Они были казнены в 1826 году на площади Атмейданы. Отряды янычар были заменены современной армией «по европейскому образцу». Султан покинул старый дворец Топкапы и поселился на Босфоре во дворце Долмабахче, обставленном по-европейски. Махмуд провел коренную реорганизацию государственного аппарата: появились чиновники нового типа, получившие образование в лучших европейских школах, владеющие иностранными языками, направляемые на работу в посольства с целью лучшего ознакомления с зарубежными странами, наконец, получающие зарплату вместо традиционных вознаграждений. Саид-бей — детище реформ султана Махмуда.

Если верить его визитной карточке, он обучался деловому общению на французском языке в Коммерческом училище, а также изучал литературный турецкий и искусство перевода в привилегированном султанском лицее в Галатасарае. Как и вся османская элита, Саид-бей получил высшее образование в этом лицее, созданном по инициативе Наполеона III. Работа отнимала у Саида не более двадцати часов в неделю, поэтому он с удовольствием занимался переводами на турецкий язык детективных романов для султана Абдул-Хамида II.

Абдул-Хамид увлекался чтением детективных романов, проявляя к ним профессиональный интерес. В 1878 году, через два года после вступления на трон, он распустил парламент и отменил конституцию, хотя текст ее продолжали публиковать в императорском альманахе. Он не был обскурантом — его правление отмечено многими прогрессивными реформами, — но был нетерпим ко всему, что хоть как-то стесняло его султанскую власть. В феврале 1878 года, когда русские войска вторглись в империю и угрожали столице, один из депутатов, простой булочник, заявил ему: «Вы решили узнать наше мнение слишком поздно. Вам следовало бы посоветоваться с нами, когда еще можно было избежать катастрофы. Парламент снимает с себя всякую ответственность за ситуацию, сложившуюся не по его вине».

Абдул-Хамид, крайне подозрительный, создает в империи гигантскую сеть информаторов, стремясь защитить свой трон от любых врагов: могущественных европейцев, сторонников конституции и националистов. Национальные права — вот идея, которую Абдул-Хамид, как и его предшественники, не может понять. В империи султаны никогда не ставили ни одну из наций в привилегированное положение, в том числе и турецкую: империя должна быть многонациональным сообществом, и, будучи мусульманином, можно было добиться успеха на государственной службе, будучи албанцем, греком, армянином, арабом, черкесом, курдом. Парадоксально, но турки-анатолийцы считались презренной популяцией, чернью. «Назвать турком жителя Османской империи, — отмечал еще в 1840 году Франс Жуаннен, — это означало нанести ему глубокое оскорбление». И тем не менее Греция, Босния и Герцеговина, Румыния, Болгария, Кипр непрерывно добивались от султана национальных прав. Кроме того, за национальные права выступали и европейские державы, защищая соглашения, заключенные с Османской империей в период ее процветания и предоставляющие иностранцам право занимать должности, иметь своих судей и пользоваться налоговыми льготами. Впервые подобные льготы-капитуляции были предоставлены Сулейманом Великолепным для привлечения французских коммерсантов в османские порты.

Саид-бей служил султану, как его отец предшественнику Абдул-Хамида, но без особого воодушевления. Чтобы противостоять амбициям европейских держав и угрожать Франции, Великобритании и России, колонизировавшим множество мусульманских народов, Абдул-Хамид стал проводить панисламистскую политику, памятуя о титуле халифа[5], возобновленном одним из его предшественников, султаном Селимом I Грозным в 1517 году (Селим I вернул звание халифа после завоевания Египта). Абдул-Хамид решает построить железную дорогу, соединяющую Стамбул с Хиджазом — священными местами ислама. Саид-бей вносит свою лепту в этот грандиозный проект, жертвуя несколько пиастр! Высокопоставленный чиновник делает все что следует, но ничего более. Впрочем, Саид уважает религиозные праздники и не работает по пятницам, но в то же время не колеблясь направляется в кафешантан в этот день, предназначенный для Аллаха, а в дневнике скрупулезно отмечает количество выпитой анисовой водки, забывая упомянуть о посещении мечети.

Как и большинство представителей османской элиты, Саид ведет жизнь, полную явных противоречий. Он служит четко налаженному государственному аппарату в империи, приходящей в упадок. Он — подданный султана, чья власть, по крайней мере теоретическая, все еще распространяется до Триполитании, Кувейта, Албании, но никогда не покидает Стамбула. Его мир сводится к микрокосму — от султанского дворца на берегу Босфора до дома в Аксарае, одном из престижных кварталов Стамбула[6]. Летом, которое начинается для него в апреле и длится в течение шести месяцев, Саид снимает на берегу Босфора великолепный дом, украшенный мраморными колоннами и окруженный прекрасным садом. Иногда он покидает Босфор и отправляется по Мраморному морю в живописную бухту Каламис или на Принцевы острова — жемчужину Мраморноморья.

Саид-бей ценил европейскую изысканность, свободно владел французским языком, часто посещал итальянские и французские театры в Бейоглу, дипломатические приемы; он купил для старшей дочери пианино, а жене выписал французский дамский журнал[7]. Всё это не мешало ему оставаться истинным османом. Концерт арабской музыки, спектакли Карагёза, турецкой марионетки, более непристойные, чем французские, часы, спокойно проведенные в мужском кругу за курением кальяна и чаепитием: Саид-бей был приверженцем традиционного образа жизни османского буржуа Стамбула. Выглядеть европейцем, оставаясь османом, — вот желание Саид-бея, как и многих других ему подобных.

Полсотни мужчин, собравшихся 4 февраля 1902 года в Париже у сенатора Лёфевр-Понтали, не одобряли материальное благополучие и ханжество Саид-бея. Правительство Османской империи безуспешно пыталось запретить объединение «младотурок», в котором на самом деле состояли турки, греки, армяне и представители других национальностей империи. Одни противники султана жили за пределами империи в течение долгих лет, другие присоединились к ним недавно и, наконец, третьи оставались в империи, чтобы тайно осуществлять активную деятельность в наиболее современных училищах — среди будущих военных медиков, ветеринаров, офицеров, инженеров. Их было немало среди будущей элиты подданных султана, считающих, что Абдул-Хамид ведет империю к катастрофе. 9 февраля «младотурки» как самостоятельное движение заявили о своих целях: сохранение целостности империи, уважение гражданских прав и восстановление конституции, обеспечение порядка и мира при соблюдении равенства всех османов.

Идеи младотурок проникли даже в Академию Генерального штаба, один из важнейших центров османской власти.

Именно в это время одним из сорока трех курсантов, принятых в Академию Генерального штаба, оказался Мустафа Кемаль. Точная дата его рождения неизвестна. Официальная «История Турецкой Республики», опубликованная в 1935 году, указывает 1880 год; лучший биограф Кемаля, Шевкет Сюрейя Айдемир, придерживается иной даты — 14 января 1881 года; другой турецкий биограф Кемаля считает датой его рождения 23 декабря 1880 года. Декабрь 1880 года или январь 1881 года — точная дата не столь важна. Неясность, окружающая дату рождения Кемаля, не является чем-то исключительным. «Я не знаю точную дату моего рождения, — пишет в своих «Мемуарах» один из высокопоставленных турок, родившийся в конце XIX века, — так как дни рождения не отмечались в то время. Во многих семьях обычно записывали дату рождения детей на листочке, хранящемся в семейном Коране, но я не смог обнаружить следов своего рождения. Когда я задавал этот вопрос матери, она всегда отвечала: „Ты родился, когда начал созревать виноград“…» Махбуле, сестра Кемаля, вспоминает: мать говорила ей, что он родился «в тот вечер, когда была сильная снежная буря».

Кемаль оказался в среде военных с 1894 года, через пять лет после смерти отца, сраженного туберкулезом. Отец Кемаля, Али Рыза, служил мелким чиновником, затем занялся коммерцией, но неудачно. Семья жила в нужде. Кемаль редко говорил об отце. Тем не менее он вспоминал роль отца при выборе начальной школы. Его мать, Зюбейде, хотела отправить сына в традиционный мектеб, но Рыза предпочел новую светскую школу, только что созданную в Салониках. Когда Кемаль окончил ее, отца уже не было, и на этот раз он сам выступил против желания матери. Зюбейде намеревалась записать сына в рюштие — среднюю гражданскую школу, созданную правительством в Салониках, как и в других главных центрах империи. Но подросток предпочел военное рюштие: «Нашим соседом был майор Хатип. Его сын Ахмет учился в военной школе, носил форму этой школы. Мне хотелось быть одетым, как он. Я часто встречал офицеров на улицах и понял, что должен пойти в военную школу, чтобы стать таким, как они. Моя мать очень боялась военной школы и яростно сопротивлялась тому, чтобы я стал солдатом. Я прошел по конкурсу в военную школу самостоятельно, без ведома матери. Таким образом, я поставил ее уже перед свершившимся фактом».

Стал ли Кемаль военным из-за престижа военного мундира? Подобный вопрос кажется упрощенным. Сделать карьеру на государственной службе — мечта каждого османа, а армия давала такой шанс. В былые времена империя увенчала себя славой военных завоеваний, а в конце XVII века, когда победы происходили все реже, армия стала одним из первых государственных институтов, преобразованием которого серьезно занялись османские реформаторы. Обновленные, зачастую с помощью иностранных консультантов, освобожденные от социальных предубеждений, офицерские школы превратились в самые передовые учреждения империи. Стать пашой (генералом), офицером или даже военным врачом мечтали многие мальчишки. И даже участившиеся поражения и надвигающийся крах империи не останавливали желающих поступить в офицерские школы, напротив, это только способствовало увеличению их числа.

Какой бы скудной ни была информация о детстве и юности Кемаля, можно предположить, что его стремление стать военным было продиктовано более сложными мотивами, чем желание защищать свою родину или занять положение в обществе. Сам Кемаль поведал биографу следующую историю:

«— Ты помнишь, какой подарок сделал тебе отец по случаю моего рождения? — спросил я мать спустя некоторое время после поступления в военное училище.

Подумав, мать ответила:

— Саблю.

— Куда ты поместила эту саблю?

— Над твоей колыбелью.

— Это означает, что отец хотел, чтобы я стал военным, я рожден для того, чтобы быть военным».

Итак, военная карьера стала как бы исполнением посмертной воли отца, но, как признался Кемаль в 1926 году, были и другие причины: «Взрослея, я всегда предпочитал быть самостоятельным… Тот, кто живет в семье, прекрасно знает, что постоянно находится под присмотром близких, впрочем, бескорыстным и очень откровенным. Тогда оказываешься перед дилеммой: или повиноваться, или совершенно не считаться с их мнением и советами. На мой взгляд, и то и другое плохо».

Семья Кемаля была небольшой. Одна из сестер умерла еще до его рождения, другая — в возрасте 12 лет, двух братьев сразила оспа в 1889 году; он знал отца всего несколько лет, остались только мать и сестра Махбуле.

Подросток, поступивший в училище в Салониках, затем в Кадетскую школу в Манастире и Военную академию в Стамбуле (1899–1901), желал стереть в памяти неприятные воспоминания. В Манастире в его личном деле было указано, что он — «сын умершего Али Рыза, таможенника», хотя тот служил таможенником всего несколько лет. Но охрана границы в горах, даже в качестве простого таможенника, больше удовлетворяла самолюбие сына, чем занятие коммерцией, особенно если оно поставило семью на грань нищеты.

Кемаль был гордым, стремящимся выделиться и произвести впечатление подростком. Он, например, отказывался играть в чехарду, чтобы «не гнуть спину». Имя Кемаль он получил в военном училище. Один из преподавателей предложил ему взять второе имя — Кемаль, что означало «совершенный»[8]. Во время греко-турецкой войны 1897–1898 годов он даже пытался сбежать из училища в Манастире на фронт.

Академию Генерального штаба Мустафа Кемаль-эфенди Селяник[9] закончил восьмым по успеваемости из 459 выпускников. Он выделялся среди других своей блестящей выправкой и элегантностью. «Он превосходно выглядел в безукоризненной военной форме», — вспоминает Али Фуад, его товарищ по военному училищу. Азым, другой его товарищ по учебе, также подтверждает стремление Кемаля выглядеть безупречно и вызывать восхищение: «Мустафа Кемаль — очень вежливый юноша, никогда не сердится, всегда тщательно следит за тем, как одет, и прекрасно излагает свои мысли». Молодой македонец всегда стремился выглядеть как будущий образцовый офицер.

Манастир — затерянный в горах Сербии небольшой скучный городок, где проживали 30 тысяч человек и куда лишь случайно изредка заглядывала труппа артистов. В Стамбуле улицы освещены, много театров и масса других развлечений. Почувствовать легкое покачивание моста Галата, когда сумерки скрывают минареты, в воздухе разносится запах жареной рыбы, а с минаретов раздаются гортанные призывы муэдзинов; послушать концерт арабской музыки, отправиться на спектакль Карагёза, а затем участвовать в греческом карнавале; ловить взгляды мусульманок, окутанных покрывалом, — сколько удовольствий с жадностью открыл для себя Кемаль! Его радушно принимают в доме Али Фуада, расположенном на берегу Босфора, где он оказывается среди османской аристократии: Фуад — сын генерала и внук маршала, окруженного почетом и уважением. Семья Фуада имела славянские и венгерские корни. То, что «отец относился к Мустафе как к собственному сыну», по словам Фуада, усиливало тягу Кемаля к культуре, его стремление понять новую для него жизнь.

Когда именно Кемаль осознаёт ущербность Стамбула, столицы, подвергшейся колонизации? Заметил ли он, что в Стамбуле проживает 130 тысяч иностранцев при общей численности населения 870 тысяч? Удивляло ли его, что хозяйкой семейного пансионата, где он проживает, была француженка?

Во всяком случае, нет худа без добра: именно она передала ему статьи младотурок, опубликованные в Париже. Как вспоминал Кемаль, «мы начали осознавать, насколько серьезна политическая и административная ситуация в стране». Как уточнял его друг Азым, они «стали тайно читать и пересказывать друг другу Намыка Кемаля, одного из выдающихся интеллектуалов, реформиста Османской империи». В книгах Намыка Кемаля будущие офицеры открывали для себя ценности, сведенные на нет Абдул-Хамидом: родина, права, конституция, парламентаризм, свобода, — ценности, которые, как они знали, защищали выдающиеся деятели французской революции. После смерти Намыка Кемаля в 1888 году его дело продолжили честолюбивые последователи, также вдохновляемые европейскими авторами, в основном французами; турецкие мыслители не сомневались в необходимости новых реформ, превозносили достоинства некоторой секуляризации и объявили себя защитниками турецкого национализма от национализма арабского, армянского или албанского.

Между курсом артиллерии, маневрами и теоретическим изучением партизанской войны курсанты погружались в чтение запрещенной литературы и стремились быть в курсе всех парижских публикаций младотурок. С тревогой они узнавали о террористических актах болгарских партизан в Македонии, этой балканской провинции, которую конгресс в Берлине в 1878 году оставил султану. Мустафа Кемаль «из Салоник» с трудом верил в то, что история не повторится, когда австрийско-российское соглашение в 1903 году поместило де-факто Македонию под иностранный контроль. Он вспомнил о своем разочаровании в 1897 году, когда османы, победив на поле сражения, потерпели фиаско от греков за столом переговоров под давлением великих держав: «Наши преподаватели заявили нам, что мы можем оккупировать всю Грецию. Но когда новость о перемирии дошла до нас, курсанты испытали глубокое разочарование. Но мы не могли задавать вопросов. Только мой друг Нури рассказал мне, как один молодой офицер плакал, заявляя, что всё происшедшее печально. Тем не менее на улицах Манастира была организована радостная манифестация и снова раздавались крики: „Да здравствует султан!“ Впервые я не присоединился к подобному пожеланию».

На этот раз Кемаль не был единственным, кто сомневался. «Настанет день, когда наше правительство определенно рухнет, — заявил бригадный генерал, приглашенный отцом Али Фуада, — но я не думаю, что оно будет замещено правительством по западному образцу». «Ваше превосходительство, — ответил ему Кемаль, — правительство на западный манер придет в свое время. Сегодня большинство возможностей нашей нации находится в дремлющем состоянии. Если в случае революции правящая верхушка будет стремиться прежде всего сохранить свои функции, тогда следует признать, что вы правы. Среди нового поколения есть немало людей, достойных доверия». «Мустафа Кемаль-эфенди, сын мой, — заговорил тогда генерал, — я вижу, что Исмаил Фазыл (отец Али Фуада. — А. Ж.) не ошибся в тебе. Теперь я согласен с ним». А затем добавил: «Ты не будешь вести обычную жизнь офицера Генерального штаба, как мы. Твой блестящий ум и способности будут служить будущему страны. Я считаю тебя одним из тех молодых людей, которые станут государственными деятелями. Да поможет Аллах, чтобы я оказался прав!»

В последний день октября 1904 года пресса Стамбула опубликовала имена дипломников, выпускников Академии Генерального штаба. В алфавитном порядке Мустафа Кемаль — последний из тридцати восьми дипломников, но по успеваемости он был пятым, что позволило ему сразу получить звание капитана Генерального штаба. Кемаль присоединяется к военной элите своей страны. Тогда как простой капитан обречен зачастую на весьма призрачную карьеру и скромный социальный статус, капитана Генерального штаба ожидают продвижение по службе и привилегии.

Но новый капитан Генерального штаба оказывается под арестом. Однажды, еще во время учебы, Кемалю и нескольким его друзьям-«заговорщикам» уже грозил арест, но комендант училища, «по-отечески относящийся к курсантам», помог им избежать сурового наказания. А через несколько дней после окончания учебы Кемаль, Али Фуад и два других капитана были арестованы по доносу за возобновление «подрывной» деятельности. Через десять дней они были освобождены. Кемаль, по словам Али Фуада, собирался бежать в Европу, но не сделал этого. Не вернулся он и в Салоники, хотя имел на это право. Он отправился в Дамаск.

Пребывание Кемаля в древней резиденции омейядского халифа, находившейся в плачевном состоянии, только укрепило его убеждения и боевой настрой. В Дамаске, как и в Багдаде и Сане, турецкие войска могли оценить «успех» панисламистской политики султана: одни за другими йеменцы, друзы[10] и сирийские арабы поднимают восстание, тогда как Союз арабов требует независимости всех арабов Османской империи. Приходилось искать в Анатолии тысячи новых рекрутов для отправки их в эти удаленные, неизвестные и фатальные земли.

Кемаль является свидетелем удручающего зрелища, которое представляют собой османские солдаты в изношенной и заплатанной военной форме, занимавшиеся мародерством. Моральное состояние войск, как вспоминал французский консул в Дамаске, было таково, что когда по случаю религиозного праздника солдаты при подстрекательстве своих офицеров отказались участвовать в официальной церемонии, то комендант гарнизона не наказал их, так как опасался мятежа. Отражением атмосферы, царящей в Дамаске, является и тот факт, что полковник того полка, в котором служил Кемаль, порекомендовал ему познакомиться с бывшим военным врачом, ссылка которого в эти края не заставила его расстаться со своими идеями: он основал движение «Ватан» («Родина»). В свою очередь, Кемаль тоже создает небольшую группу «Родина и свобода», которую пытается внедрить в Яффу, Иерусалим, Бейрут, где находится Али Фуад, и даже в Салоники, где он побывал в начале 1906 года, проехав туда через Египет и Пирей. Официально никто не давал ему разрешения на эту поездку, но с помощью влиятельных друзей в Салониках ему удается благополучно пройти полицейский контроль и встретиться с генералом Шюкрю, главным инспектором артиллерии: Кемаль письменно обрисовал генералу опасность ситуации и попросил его поддержки. Кемаль наивно рассчитывал на успех, но паша довольно резко выпроводил его. Четырехмесячный отпуск «по болезни», оформленный с помощью друзей, спас Кемаля от наказания за проступок; он воспользовался своим пребыванием в Салониках, чтобы создать там филиал «Родины и свободы».

В октябре 1907 года, снова возвратившись в Салоники, на этот раз официально, чтобы приступить к своим обязанностям в Генеральном штабе 3-й армии, Кемаль находит там подлинно революционную атмосферу. В течение нескольких месяцев армия бурлит, всё больше растет недовольство режимом султана: от Саны в Йемене до Скопье в Македонии офицеры и солдаты открыто протестуют против задержки жалованья — если его выдавали, — всех волнует одно: в какую пропасть ведет их Абдул-Хамид? В Салониках, более чем где-либо, сильно брожение умов: традиционное занятие торговлей сделало население города особенно восприимчивым к «крамольным» идеям, проникающим из Европы, идеям, объединяющим значительное еврейское население, многочисленных масонов, обосновавшихся там, и прессу, намного более либеральную, чем в Стамбуле. Салоники оказываются на переднем фланге европейских притязаний.

За несколько дней до прибытия Кемаля в Салониках был создан комитет «Единение и прогресс» («Иттихад ве теракки») с целью объединения противников режима в изгнании в Париже, младотурок конгресса 1902 года и членов Ассоциации османов за свободу. Ассоциация османов за свободу — совсем молодая организация, но ее основатели — почтовый служащий Талаат, лейтенант Исмаил Канболат и их восемь соратников — времени зря не теряли. Два члена локальной секции «Родина и свобода» тоже фигурируют среди основателей ассоциации, а сам Кемаль присоединяется к комитету «Единение и прогресс» 29 октября 1907 года, поклявшись на Коране и револьвере бороться против тирана султана с целью восстановления конституции.

Через восемь месяцев — в июле 1908 года — революция младотурок восстанавливает конституцию[11].

Идеи, за которые боролся Кемаль, восторжествовали. Однако его надежды не оправдались. Он считал себя достойным первых ролей, он мечтал стать военным министром, но ему не удалось занять ответственный пост среди пришедших к власти младотурок: ни его идеи, ни личные качества не оказались востребованными.

Тем не менее в апреле 1909 года Кемаль оказывается в первых рядах возникшего армейского движения. В Стамбуле защитники абсолютизма смогли отстранить от власти младотурок, а в Салониках офицеры, сторонники конституции, решили выступить на ее защиту и организовали марш на столицу. Кемаль стал начальником Генерального штаба этой армии, причем он сам дал ей название «армейского движения»: «Я хотел название, которое не задевает никого и с которым каждый может согласиться. Я выбрал слово „харекет“, соответствующее французскому слову „движение“, к тому же мы действительно находились в движении…» Добившись первого личного успеха, Кемаль должен был занять место в строю и уступить руководящий пост офицерам постарше: ему было всего двадцать восемь лет.

Кемаль стремится проложить дорогу своим идеям. Когда он предлагает полностью отделить армию от политики — государство нуждается в армии, оснащенной самыми современными средствами, защищенной от политических склок, — конгресс активистов «Единения и прогресса» (юнионистов) отклоняет его предложения и отношения Кемаля с некоторыми членами комитета приобретают напряженный характер. В 1909-м, а затем и в 1911 году ему пытаются угрожать и, возможно, даже расправиться с ним. После стольких лет подпольного сопротивления и франкмасонского влияния комитет «Единение и прогресс», добившись власти, сохраняет жесткие привычки подполья; единственный диалог, предлагаемый им большей части противников, — это оружие. Для выполнения военно-политических заданий юнионисты использовали федаев — преданных людей, готовых на самопожертвование. В течение нескольких недель федаи преследуют Кемаля и даже, согласно его «Мемуарам», стреляют в него. Федаи редко не попадают в цель, поэтому Кемалю крупно повезло…

Кемаль оказывается простым наблюдателем политических потрясений, вызванных деятельностью комитета «Единение и прогресс» в империи с 1909 по 1914 год. Он также является свидетелем ослабления власти султана Мехмета V Реза, брата Абдул-Хамида, возведенного на трон младотурками в 1909 году, и постепенного захвата власти диктаторским конгломератом. Под общим лозунгом «Спасение империи и контроль над султаном» комитет партии «Единение и прогресс» составляет поразительный ансамбль противоборствующих кланов, где доминируют примерно тридцать лидеров. А на вершине пирамиды — странный триумвират. Талаат — единственное гражданское лицо этого трио; этот юнионист, состоявший в рядах комитета «Единение и прогресс» с момента его создания, производил впечатление своими качествами политика даже на такого ярого противника «Единения и прогресса», как американский посол Моргентау. Физически и интеллектуально Талаат обладал всем, чтобы быть наиболее сильной фигурой триумвирата. И все-таки Кемаль предпочитал не Талаата, хотя и вел себя учтиво по отношению к нему; у Кемаля установились подлинно дружеские отношения с Джемалем.

Невысокий, нервный, с пышной черной бородой, Джемаль-паша, казалось, собрал в себе все пороки. Говорили, что он жесток и лицемерен, что он лишен чести и совести и что к тому же он игрок. Довольно странный друг для Кемаля, который в 1926 году подчеркивал, что его связывали с Джемалем «особые дружеские отношения и привязанность». Это обстоятельство остается загадкой, так как трудно объяснить, что привлекало Кемаля в этом человеке, к тому же старше его почти на десять лет. Многое объясняет соперничество между Джемалем и Энвером, последним членом триумвирата.

Один из биографов Кемаля, Бенуа-Мехин, будет говорить об антагонизме, разделяющем Кемаля и Энвера. Это не совсем удачное слово, как и высказывания другого биографа, Шевкета Сурейя Айдемира, описавшего комплексы Кемаля по отношению к Энверу и Энвера по отношению к Кемалю. Что Кемаль ревниво относился к Энверу, что он опирался на его противника Джемаля — это очевидно, и это даже можно понять, но почему Энвер мог испытывать комплекс неполноценности по отношению к Кемалю?

Энвер-паша, родившийся в 1881 году, получивший диплом в Академии Генерального штаба в 1902 году, был одним из героев революции младотурок 1908 года. Он принимает активное участие в сопротивлении, которое оказала османская армия итальянцам, наступающим в Триполитании (1911–1912 годы), — Энвер-бей как командир завоевал большой авторитет у бедуинов, как писал военный атташе Франции в Стамбуле, — а затем превосходно проявил себя в двух войнах на Балканах. В октябре 1912 года Черногория, Болгария, Сербия и Греция выступают против империи с одной целью: устранить ее господство над последними европейскими провинциями. Одного месяца оказалось достаточно для войск коалиции, чтобы продвинуться до Чаталджи, расположенного в 60 километрах от Стамбула. 23 января 1913 года в Стамбуле, запруженном толпами беженцев, раздираемом политическими противоречиями между юнионистами и их противниками, Энвер в сопровождении нескольких федаев прорвался в канцелярию великого визиря, убил военного министра и «выбросил в окно текст с условиями перемирия, а заодно и нескольких упрямцев». Шесть месяцев спустя авторитет Энвера возрос еще больше, когда он вошел во главе османских войск в Эдирне (Адрианополь), бывшую столицу империи, захваченную болгарами в марте 1913 года.

Казалось, всё удается Энверу. Женщины не замечали его небольшого роста, а его необычайная отвага покоряла мужчин. Он умело пользовался обстоятельствами для удовлетворения своих неистовых амбиций, подчас рискуя показаться смешным. Разве Энвер не заставлял своих друзей называть себя «маленьким Наполеоном»? Ему оказана наивысшая честь — он становится даматом, то есть зятем султана. И почему бы Энверу считать Кемаля своим соперником? Да, его раздражает несдержанность Кемаля, его вспыльчивость. Да, ему не нравится этот человек, «дерзкий, откровенно высказывающийся», всегда готовый критиковать других.

Между Кемалем, чьим главным успехом была редакция труда по тактике на сорок одной странице с семью иллюстрациями «Маневры, учения полковой бригады и кавалерии армии Джумалы», и Энвером борьба была неравной. На самом деле никакой борьбы и не было, так как Кемаль не имел ни достаточного влияния, ни необходимой поддержки.

Окончательный разрыв между Энвером и Кемалем произошел, вероятно, в начале 1913 года во время турецко-балканской войны. Корпус Болайыра, в котором служил Кемаль, а его друг Али Фетхи был начальником штаба, получил приказ провести операцию, успешное осуществление которой было возможно лишь при поддержке 10-го корпуса, где Энвер был начальником штаба. Корпус Энвера не оказал никакой поддержки, и Али Фетхи потерпел поражение. При обсуждении провала операции высшее командование поддержало 10-й корпус, а Энвер должен был получить назначение в Стамбул. Али Фетхи и Кемаль подают рапорт об отставке, но затем забирают его, когда стало известно, что повышение Энвера отменено.

По мнению Кемаля, Энвер не только некомпетентен, но и приносит вред армии, так как допускает ее политизацию, что, на его взгляд, является грубой ошибкой. Этой же точки зрения придерживаются также и немцы. Кайзер скажет генералу Лиману фон Зандерсу, отправляющемуся в Стамбул в начале 1914 года: «Искореняйте политику из корпуса турецких офицеров. Вмешательство в политику — вот их главный недостаток». Но это заявление будет единственной общей точкой зрения Кемаля и немцев, назначаемых инструкторами в османскую армию с 1840 года: примерно 70 немецких офицеров прибыли в Стамбул. В недавнем прошлом военный атташе в Берлине, Энвер верит в превосходство прусской модели армии и цинично заявляет: «Мы с ними, потому что это в наших интересах». Со своей стороны, Кемаль признает ценность берлинского метода, он даже переводит некоторые немецкие труды, но считает недопустимым слишком сильное влияние иностранцев и, как неизбежное следствие, подчинение турецкой армии.

Личные неудачи отражаются на характере Кемаля, нервном, импульсивном, подчас мрачном. Уже в Академии Генерального штаба он пребывал иногда в состоянии меланхолии или депрессии. «Друзья, — говорил он тогда, — я ложусь спать и не могу уснуть, как вы. Я бодрствую до рассвета. И лишь когда наконец я забываюсь сном, раздается сигнал подъема и, естественно, я не могу проснуться. И только человек, сотрясающий мою кровать, выводит меня из состояния оцепенения. В результате я чувствую себя совершенно разбитым и усталым телом и душой».

Осенью 1913 года Али Фетхи, давний друг Кемаля по совместной учебе в Манастире и Стамбуле, был назначен послом в Софию. Али и Кемаля связывали прочные узы дружбы. Будучи военным атташе в Париже, Фетхи приглашал Кемаля на большие маневры в Пикардию, организованные французской армией в сентябре 1910 года. И на этот раз Али как новый посол протягивает руку помощи Кемалю, предложив ему сопровождать его в Софию в качестве военного атташе. Кемаль вынужден согласиться, но его пребывание в Софии превращается в печальную ссылку. Он пишет одному из друзей, насколько грустно ему в столице Болгарии: «Здесь нет ни одной красивой женщины; я вынужден остановиться в отеле, так как не нашел подходящего дома. Ни одно событие не украшает мою повседневную жизнь. На всё воля Аллаха». Кемаль сообщает также, что он не посещает кабаре, так как они наводят только скуку. В данном случае Кемаль был не совсем искренен.

А между тем работа его не лишена интереса: Балканы охвачены волнением, в Болгарии насчитывается миллион двести тысяч выходцев из Турции. Вечера в опере Софии, успех в светском обществе, вызванный появлением Кемаля в костюме янычара на костюмированном балу по случаю праздника святых Кирилла и Мефодия, дружеское внимание Али скрашивали его пребывание в Софии. Друзья публикуют за подписью посла статью «Истинные причины поражения корпуса Болайыра» в одном из болгарских военных журналов. А Кемаль пишет также небольшой труд на двадцати страницах под названием «Беседы с офицерами и командующими»: печальные размышления после трех конфликтов в Триполитании и на Балканах, в результате которых империя лишилась трети подвластной ей территории и пятой части населения, едва ли не оказавшись за пределами Европы и отдав Салоники Греции. Некоторые мысли позволяют угадать в нем будущего государственного деятеля: «Главное в идее — это ее способность быть воспринятой как абсолют без того, чтобы стать объектом критики. Это возможно, когда идея становится мнением, а в конце концов, убеждением; после этого никакие логические доводы или суждения не могут ее поколебать».

В Софии Кемаль пережил также необычайно сильное любовное увлечение. Возможно, единственный раз в жизни женщина, болгарка Димитрина (известная всем как Мити) Ковачева, пробудила в Кемале чувства, которые не сводились только к физическому влечению. Кемаль, забывший об осторожности, требуемой от военного атташе, даже просил руки Мити у ее отца, военного министра. Генерал Ковачев отказал Кемалю: он не мог позволить любимой дочери покинуть родину и не скрывал, что его волнует, как Мити выдержала бы условия жизни в Турции.

Кемаль никогда не говорил позже об этом драматическом эпизоде. Но за несколько недель до начала Первой мировой войны он признался одному из болгарских друзей: «Турки — хорошая нация. Но они нуждаются в современном образовании lt;…gt; Необходимо освободиться от восточного влияния, давящего на общество и отдельные личности. Но чтобы изменить турецкий народ, следует провести серьезные реформы».

Девять месяцев, проведенные Кемалем в Болгарии, явились для него нелегким испытанием. Он оскорблен болгарами как турок и как мужчина, он оскорблен правительством Стамбула, сославшим его в Софию. Единственная идея, поддерживающая его дух и энергию, — стремление к власти. При этом он стремился показать, что подобное влечение к власти бескорыстно. «Мои амбиции велики, — писал он во время Первой мировой войны другу, — но они не сводятся к материальным амбициям, таким как получение более высоких постов и денег»…

18 октября 1914 года в письме другу Салиху Кемаль цитирует неизвестного французского поэта: «Жизнь коротка: немного мечты, немного любви, и прощайте. Жизнь тщетна: немного ненависти, немного надежды, и конец». А затем добавляет: «Салих, запомни эти строки и в зависимости от смысла, который ты придаешь жизни, руководствуйся одной из этих формулировок». Что бы выбрал он сам, если бы не разразилась мировая война и не произошла бы битва за Дарданеллы?