"Охотник на ведьм" - читать интересную книгу автора (Локамп Пауль)

IV.

Их было двое… За ними, в сумраке бетонных стен, маячила еще одна. От первой отделяло метров семь. Передо мной полутемный коридор. Кричи не кричи, – все равно никто не прибежит. Город вовсю готовится к выходным, да и темно… Две и еще одна – трое. Жаль, не рассчитал, могу не успеть. Понизу живота раскатился холод, грязные облезлые стены словно сдвинулись, и мир потерял цвета. Осталось только неприятное чувство растянутого времени и эти…

Крик, шаг в сторону, рука метнулась к поясу, бл… рубашка, еще шаг. Ближе к стене! Гос-с-споди! Ахнул выстрел, ударив по перепонкам, еще выстрел – есть! На первой возникли две темные дырки. В короткой полусекундной паузе было слышно, как катилась гильза, звеня латунным тельцем по бетону… Твою так! Р-р-раз – дабл-тап, дв-в-ва! Еще четыре пули нашли свои цели. Тихо… Только в слегка оглушенных выстрелами ушах, стучали удары сердца… Под ботинком звякнула гильза, отлетая в стене. Все, успел.

– Считай, по времени почти уложился, – сзади из темноты выдвинулся силуэт инструктора. – Думаю, на сегодня хватит уже, поздно все-таки…

Я выщелкнул магазин и разрядил пистолет. В тире стоял приятный запах оружейной смазки, тихо шумела вентиляция, вытягивая пороховой дым.

– Нервно ты стал двигаться, Сашка, – сказал тренер, снимая наушники. – Куда ты торопишься? От того, что будешь дергаться, стрелять быстрее не станешь, скорее наоборот. Стрельба любит пластику. Не рваные, когда ствол дергается, словно в руках эпилептика, а быстрые плавные движения, выполненные с разной скоростью, словно танго танцуешь. Съезди на стрельбище, поэкспериментируй, можешь даже музыку включить, это тебе на пользу пойдет.

– Хорошо, – я кивнул, – съезжу.

– Случилось что-нибудь?

– Нет, все нормально, с чего ты взял?

– Да так, – посмотрев на меня, сказал инструктор, – смотри сам.

Еще один, блин, сострадалец нашелся, на мою голову. Плохо, если люди начинают замечать, что я меняюсь. А что предпринять? Принять схиму и уйти в монастырь, чтобы попытаться понять происходящее? Не выход, господа, не выход…

Я вышел из университетского спорткомплекса, где в цокольном этаже был тир, принадлежащий ассоциации охранных агентств. Несмотря на его удобное местоположение, посетителей здесь было немного. Охранники стреляли редко (их начальство экономило патроны и деньги), а простые люди, купив оружие для самозащиты, захаживали нечасто; большинство полагало, что пистолет в кобуре – это вполне убедительный фактор, чтобы считать себя в полной безопасности, и тренировки считали лишней тратой времени и денег. Как правило, такие персонажи несколько раз вытаскивали пистолет из кобуры дома, перед зеркалом и, попозировав в красивых позах, успокаивались. Не дай Бог им подвергнуться нападению – ведь мало того, что по лицу получат, так еще и оружие отберут.

В костел к ксендзу-охотнику я все же сходил, но ехал нехотя, будто чувствовал, что не надо было этого делать. Долго сидел в машине, положив руки на руль и не решаясь сделать первый шаг, смотрел на строгую готическую красоту костела. Острый шпиль, словно указывал путь, вонзившись в серое хмурое небо. Как просто… Наугад включенная музыка еще больше запутывала обрывки мыслей, но вместе с тем и выталкивала навстречу людям и событиям – Адажио Альбинони. Эх, Джадзотто, что же творилось у тебя в душе, когда ты создавал эту музыку? На какие вопросы искал ответы? Вместе с этими перехватывающими горло звуками приходило понимание, что я уже вступил на предназначенную мне дорогу, где каждый неправильный шаг может стать последним. Ну что же, мне тридцать три года, уже не мало, чтобы научиться не плакать по убежавшему молоку. Вместе с последними аккордами потушил сигарету и, на мгновение застыв, вышел из машины. Будто в пропасть шагнул.

Вошел – и чуть было не бросился вон из костела, словно на меня вся нечисть преисподней накинулась! Может, и убежал бы, только вдруг ноги ослабли. Хотел бы вас увидеть на моем месте – как бы отреагировали на представшую передо мной картину! Шла обычная проповедь. Ксендз читал наставление пастве, которая слушала его со всем прилежанием и усердием, которое отличает «ревностных» католиков. Нормально, буднично, с одним исключением – ксендз был Нежитью. Нет, я не сошел с ума, как может показаться – просто остолбенел, внимательно рассматривая эту тварь. Да, все тот же черный провал глазниц; кожа, похожая на полуистлевший пергамент. Нечисть…

А в зале сидели люди. Обычные, нормальные люди. Слушали, внимали его поучениям о справедливости, терпимости к ближним, доброте и милосердии. Что же это творится в этом мире, Господи! Кто теперь заботится о твоей пастве, вознося благословенные молитвы небесам?

– Впечатлились?

Медленно, еще находясь в шоке от увиденного, обернулся и увидел ксендза. Скорее всего, он вышел из крипты, поэтому я не заметил, как он подошел. Худощавый, лет сорока, но уже седой, как лунь, мужчина. Впалые щеки, темные грустные глаза, вокруг которых разбегаются лучики морщин…

– Вы отец Станисловас?

Он кивнул и показал мне на дверь.

– Пойдемте, молодой человек, не будем мешать людям…

Мы вышли на улицу и, не сговариваясь, повернули на дорожку, которая опоясывала костел. Между истертыми за сотни лет каменными плитами пробивалась весенняя трава. В глубине небольшого сада виднелось несколько, потемневших от времени, замшелых скамеек. Даже деревья, которые росли вокруг храма, настраивали человека на мысли о смысле Бытия… Иных и возникнуть не могло – при взгляде на эти искривленные обрубки ветвей. Словно застывшие в немой мольбе морщинистые руки, тянущиеся к небесам.

– Вы, полагаю, удивлены, – ксендз посмотрел на меня. – Извините, я не успел вас предупредить, что сегодняшнюю службу проводит мой коллега.

– Коллега?!

– Да, – грустно кивнул он, – именно коллега.

– Не понимаю, внутри костела я видел Нежить, а вы, как мне сказал Петр, один из нас…

– Дело в том, что это мой родной брат. Старший брат, – он словно жалел о том, что не успел меня перехватить перед дверьми костела. – И вместе с тем он является той самой предназначенной Нежитью, которую я должен уничтожить. Давайте присядем, – он кивнул на скамью.

– Вы знаете, Станисловас, о том, что я Охотник, узнал недавно. Не буду скрывать, в душе творится такое, что словами выразить трудно. Даже вопросов у меня уже нет, одно смятение. Привычный мир превратился в непонятную игру по не известным правилам. Но после того, что я увидел в храме, у меня последние мысли вышибло, не понимаю, что происходит!

– Жизнь, Александр, вокруг обычная жизнь. Пусть это и Чистилище. Я бы мог многое рассказать, но думаю, сейчас нет такой необходимости. Вы в смятении – вполне, надо заметить, понятном. Лучше не пытайтесь сейчас разобраться. Время – лучший учитель.

– После того, что увидел там, – кивнув на костел, сказал я, – мне вообще будет трудно кому-то поверить.

– Не судите, да не судимы будете, – сказал ксендз, – не все в мире так просто, как бы нам этого хотелось.

– И можно вот так жить рядом с жертвой, не пытаясь ее уничтожить?

– Как видите, можно. Если…

– Если что?

– Если договориться, что придет день, и вы убьете ее.

– Вы договорились с Нежитью, с нечистой силой? Вы в своем уме, святой отец?

– Не хамите, молодой человек, – ксендз прищурился. – Со временем вы научитесь и не такому. Если совершать поступки, следуя только канонам нашей профессии, то можно не заметить, как переступите черту, отделяющую нас, Охотников, от Нежити.

– Простите, но я не понял…

– Со временем поймете. Изредка приходится поступаться принципами и откладывать свершение правосудия на позднее время.

– Чтобы Нежить существовала?!

– Чтобы имела шанс повернуться лицом к Богу, – Станисловас поднял на меня глаза. – Всегда должен быть шанс, пусть иллюзорный, но обязан существовать.

– Вы играете в опасные игры, Отче.

– Я в них играю не первую жизнь, Александр, – согласился он, – но эта игра последняя. Убив своего брата, я получу прощение.

– Почему же не сделаете это сейчас?

– Хочу дать возможность упокоиться с миром. Но довольно про меня, ваш Авгур должен был объяснить путь, которым отныне будете следовать?

– В общих чертах – да, но поверьте, яснее мне не стало.

– Вы уже убивали?

– Да, на меня напала, – я запнулся, – Нежить с тьмой вместо глаз.

– Выражение, что глаза – это зеркало души, появилось не просто так, – кивнул он, – но это не единственная примета.

– Что?!

– Неужели вы полагаете, что темный провал – это единственный примета наших, – он немного замялся, – наших подопечных?

– Разве это не так?

– Нет, Александр. Все намного сложнее. У ведьм, например, есть глаза, потому, что есть душа. Черная, проданная Дьяволу, но есть. Поэтому с ними бороться опаснее всего. Со временем вы научитесь распознавать и чувствовать их колдовские козни. В этом вам поможет перстень, правда, я не могу сказать, как – каждый действует по-разному. Например, мой – Станисловас поднял правую руку, показывая черный перстень на руке, – темнеет, когда мой брат неподалеку. Пока не научитесь, будьте осторожны, не рискуйте без необходимости, и, главное, никому в этой жизни не верьте.

– Даже Авгуру?

– Никому, – он немного помолчал. – А знание… Оно придет само, со временем.

– У меня такое ощущение, что вы смирились, – сказал я. – Это так?

– Да! – Станисловас резко ответил мне, словно боясь ответить иначе, и посмотрел мне в глаза с такой злобой, что я чуть не оскалился в ответ, отвечая на его ярость, – Да, смирился. Нашел свою Нежить и убью ее, когда придет время. Получу прощение и упокоюсь навечно, оставив за плечами седьмую жизнь и этот проклятый небесами мир! И не тебе меня судить, Александр!

– Может, и так, – я пожал плечами и поднялся со скамьи. – Может, и так. Но знаете…

– Что еще?

– Corruptio optimi pessima…[3]

Когда подходил в машине, неподалеку, метрах в тридцати, в тени придорожных деревьев заметил неприметный Гольф темно-серого цвета. Внутри, приоткрыв окна, сидели два парня, которые так откровенно меня разглядывали, что я даже усмехнулся. Экая наглость, право слово! Может, шугануть их, дилетантов частного сыска? С этими мыслями, уже приоткрыв дверь в свою машину, я вдруг резко повернулся и направился к ним. Как бы не так – не успел пройти и десяти шагов, как ребятки шустро завели свой пепелац и уехали, оставив меня в одиночестве. Из ворот храма, уже начинали выходить люди со строгими и задумчивыми лицами, будто, отсидев положенный срок на жестких скамьях храма, они разом избавились от всех грехов, которые успели натворить за свою долгую жизнь…

Серые ленты улиц, слепые зеркала витрин и теплый свет окон, за которыми жили люди со своими грехами и надеждами, любовью и злобой. Каунас на редкость неоднороден – то привлечет уютной, почти обволакивающей, тишиной скверов, то резко оттолкнет безвкусицей новомодных зданий, построенных за последние десять лет. Хотя нет, их не строили, а будто разбрасывали по карте города, не особенно заботясь о том, куда упадут эти серые коробки из стекла и бетона. Наверное, это удел всех городов, история которых насчитывает не одно столетие. Уже несколько часов, я бесцельно езжу по Каунасу, словно боюсь остановиться. Кажется, заглушу мотор – и все, больше не найдется сил, способных сдвинуть меня с места; так и буду стоять на обочине, обняв руками руль. Господи, за что? За что на меня свалилось это предназначение – словно клинок сверкнул над головой и замер, едва коснувшись шеи. Сердце билось, срываясь с ритма, будто пыталось вырваться из груди. «Все, что меня не убивает, делает меня сильнее» – всплыла в памяти фраза, возвращая в этот шумный мир, до краев наполненный вопросами, на которые у меня нет ответов. Значит… Значит, еще поживем.

Мягким движением бросаю машину в крайний левый ряд и, пропустив несколько машин, разворачиваюсь. Краем глаза отмечаю знакомую серую машину, которая пыталась повторить мой маневр, но безнадежно отстала, нарвавшись на чей-то злой гудок. Правильно, нечего по городу гонять – ездить надо легко и непринужденно, словно вальсируя. Один мой знакомый, старый друг отца, в свое время трудившийся в ГОН'е[4], утверждал, причем не голословно, а подкрепляя фактами и примерами, что хороший водитель может проехать по городу, ни разу не прикоснувшись к педали тормоза. Таких высот мастерства я никогда не достигну, но правильно ездить он меня научил. Взглянул на часы – девять часов вечера, если немного поторопиться, то вполне успеваю в ветеринарную клинику за витаминами для Тишки. И еще – откуда я вдруг вспомнил это латинское выражение, сказанное ксендзу на прощание, ведь отродясь латынью не интересовался. Хм, интересно память работает – будто обрывки прошлых жизней всплывают в голове, такими темпами аккурат к пенсии и про ведьм что-нибудь полезное вспомню. Конечно, если они сами, раньше воспоминаний, до меня не доберутся. А к ксендзу придется еще раз наведаться; мелькнула у меня одна идейка касательно его коллег. И помочь он должен – я усмехнулся – да что там должен, просто обязан! Есть один способ, как взять его за жабры, чтобы даже трепыхаться не вздумал.

У небольшой ветеринарной клиники, которая расположилась неподалеку от района Амаляй, было многолюдно. Машины выстроились вдоль дороги, словно второе кольцо ограждения. Вроде цивильно; раньше мне здесь бывать не приходилось, повода не было. У входа очереди нет, но через окно приемной вижу несколько человек в обнимку с мохнатыми питомцами разных пород и размеров. На двери кабинета висела вполне понятная надпись, запрещающая входить к доктору без приглашения. Подождем, вечер длинный. Рядом со мной несколько человек, с собаками, но все притихшие – ни тебе склок, ни тебе лая. Знает зверье, куда их привезли, наверняка не в первый раз к «дохтору». Только один щенок немецкой овчарки никак не реагировал на окружающих его соседей, а просто завалился на спину, выставив пузатое брюхо, и пытался крохотными зубами уничтожить поводок, который держала его хозяйка, ярко накрашенная девица с какой-то собачьей «блохой» на руках.

– На прививки привезли? – поинтересовался я. – Красивый щенок.

– Да нет, усыпить.

– Простите? – мне показалось, ослышался.

– Усыпить, – она улыбнулась улыбкой, которую захотелось смазать с ее накрашенной морды. Не знаю, как – может быть, хорошей оплеухой? – Муж притащил с очередной гулянки щенка, а зачем он нам нужен, и так две вот такие собачки дома, – она засюсюкала, складывая пухлые губы бантиком, и поднесла к своему лицу украшенного розовой лентой той-терьера, сидящего на руках. – Выбросить, знаешь, немного жаль, вот и решили усыпить или продать в лечебницу.

– А дать объявление не пробовали? Купил бы кто нибудь.

– Так мы и пришли продать, вдруг купят на опыты?

– На что? – процедил я и почувствовал, как начинают болеть скулы – стиснул зубы так, что ножом не разжать. – На опыты?

– Тебе чего надо, парень? – сбоку на меня надвинулся какой-то мужик. По возрасту, похоже, муж этой фифочки.

Я медленно перевел на него взгляд; еще немного, и меня захлестнет черная волна злобы на этих нелюдей, «познавших цену» жизни. Ну давай, рискни что-нибудь сказать хозяйским тоном человека, добившегося в жизни всего. И не таких самоуверенных качков приходилось усмирять. Рискнешь взгляд выдержать или не сможешь?! Ну же, чего тушуешься, слабак? Нет, не выдержал, глаза забегали…

– Ты, это… – его голос сломался, теряясь на фоне огромного тела, – если купить хочешь, так бери, щенок хороший, из питомника. Хорошему человеку не жалко.

– Сколько?

– Так думаю, ща глянем прейскурант, скока там собаку усыпить стоит, а потом уже и поторгуемся, – он попытался сделать движение, чтобы хлопнуть по плечу, но словно натолкнулся на стену, и рука замерла, обвисла колодой. Я перевел взгляд на стену, где в рамочке висел небольшой лист с перечнем услуг и цен и пробежал глазами по строчкам, – да, так и есть, усыпить – сто литов. А щенок уже уселся у ног этой муклы и смотрел на нас, словно понимая, что сейчас решается его жизнь. Не переживай, не останешься! Наклоняюсь и снимаю с него ошейник. Малой совсем, от него еще мамкиным молоком пахнет, месяца два с половиной, не больше… Беру на руки и, вытянув из кармана небольшую пачку денег, отделяю две бумажки по пятьдесят литов.

– Ну вот, видишь, и договорились, – с облегчением подает голос мужик, протягивая руку.

– Конечно, – киваю я и, смяв банкноты в небольшой комок, бросаю деньги на пол…

В наступившей тишине смотрю ему в глаза и спокойно жду, что взорвется. Матом, угрозами. Нет, не рискнул. Правильно, не стоит этого сейчас делать – тебе же дороже выйдет, на лекарствах разоришься. В наступившей тишине открываю дверь и выхожу на улицу, унося теплый пушистый комок, уткнувшийся холодным носом в мою руку…

Щенок немного повозился, а потом решил помочь мне с вождением, перебраться ко мне на колени. Нет, братец, сиди-ка ты здесь – беру его под грудь и перекладываю на заднее сиденье. Еще мне не хватало, с тобой в аварию влипнуть. Что за времена пошли – за сорок баксов люди готовы продать душу. А тебя – я бросаю взгляд на щенка – пожалуй, назовем Баксом. Чтобы не забыть про этих Иуд, продавших друга за сорок современных сребреников.

Кстати, если забежать немного наперед, то надо заметить, что, несмотря на классическую неприязнь котов и собак, Тишка с Баксом отлично поладили. По крайней мере, через несколько дней они уже спали вместе, честно поделив подстилку пополам. Глядя на этих мохнатых малышей, сыто сопящих во сне, и правда начинаю верить в то, что мир – это не что иное, как Чистилище, наполненное разномастной нечистью.

Через несколько дней я стоял во дворе костела, который находился в полсотне верст от Каунаса, и мне навстречу, спешил, плотный служитель церкви. Невысок ростом, но очень широк в плечах. Эдакий кубик, – как ни поставь, габариты не изменятся.

– Добрый день, отче.

– И правда добрый, слава Иисусу Христу – глаза, укрытые за толстыми линзами очков, доброжелательно разглядывали «фотолюбителя, изучающего родной край». Да, именно так, меня охарактеризовал отец Станисловас в рекомендательном письме, которое было адресовано его коллеге, ксендзу Казимеру. Этот святой отец заботился о прихожанах в небольшом городке, уютно расположенном на берегу Немана. В письме также было написано, что ваш покорный слуга «в свободное от работы время бродит с фотоаппаратом, запечатлевая старинные усадьбы и хутора». В общем, занимается богоугодным делом – пытается сохранить в памяти потомков шедевры деревянного зодчества. За неимением оных в пределах видимости годятся и каменные, главное, чтобы «пыль веков успела осесть на стрехах этих зданий».

Не скажу, чтобы ксендз принял меня плохо. Нет, он был вполне приветлив, спросил о здоровье отца Станислова, хотя бьюсь об заклад, говорил с ним по телефону не позднее часа назад. Сразу после того, как я позвонил и попросил разрешения нанести визит. Да и «рекомендательное письмо», сами понимаете… Причину легкого недоверия к моей персоне понять можно. По всем этим заброшенным усадьбам и хуторам повадилось бродить такое количество народу, что скоро там будет теснее, чем на церковном дворе в пасхальное утро. И добро бы еще просто так бродили! Вооружившись лопатами и металлоискателями, эти современные «кладоискатели» зачастую перекапывают такие места, что даже мне – человеку, далекому от истории – понятно, что иначе, как осквернителями могил, их назвать трудно. Этого ксендз и опасался – пришел мужчина, который на человека искусства никаким боком не похож, и усиленно косит под бескорыстного любителя древностей. Вы бы поверили? Вот именно, он тоже не особенно поверил, поэтому общался со мной хоть и мило, но откровенничать не спешил. Пришлось «нечаянно» продемонстрировать пустой багажник своей машины, где, кроме штатива и открытого рюкзака с фототехникой ничего не было. То есть никаких лопат, щупов и электронных приборов. В довесок изобразил почти искренний интерес к его городку, вывалив ворох информацию, которую успел собрать в интернете и библиотеке. Почему я приехал именно сюда? Потому, что именно в этом городишке изволил проживать тот самый, погибший при невыясненных обстоятельствах, ксендз, любитель крупникаса и карточных талий.

Понемногу Казимерас начал рассказывать. Вначале нехотя, но потом, видно, и сам увлекся, вспоминая историю прихода, где жил и работал не один десяток лет. Даже принес старую фотографию, чтобы показать, как выглядел городок больше ста лет назад. На мой взгляд, никаких особенных изменений видно не было. Такие же домишки, утопающие в зелени, тот же костел неоготического стиля, построенный на горе, разве что на старом снимке еще и колесный пароход виднеется…

Разложив на капоте моей машины старую, еще советских времен военную карту (на любом книжном развале – пятерка), ксендз легкими штрихами карандаша обозначил несколько старых усадеб, которые могут быть интересны. Кстати, а служитель культа не так то прост, как может показаться на первый взгляд. Почему? Карту читает с необычайной легкостью. Коротко рассказал про хутора, обозначив маленькими крестиками места, где живут люди, и те, которые были заброшены. А вот над одним значком он тормознул, словно не зная, как его охарактеризовать.

– Здесь, – он запнулся, – хотя нет, здесь вы уже ничего не найдете. Даже развалин не осталось. Когда-то это был отдаленный хутор нашего прихода; по рассказам старожилов, там жила одна… сумасшедшая. Но теперь там все заросло, и даже дороги туда не найдете, – он резким движением перечеркнул значок на карте.

– Сумасшедшая? Одна и на таком отдалении от людей? Как же она там выжила? – поинтересовался я.

– Пожалуй, что никак, – Казимерас поправил очки. – Видите ли, этот хутор находится на краю болота, которое, по неизвестной причине, не попало в планы мелиорации. Даже в советские времена там никто не жил, не нашлось для него применения. Да что там! – словно очнувшись, воскликнул он. – Вот эти хутора для вас будут гораздо интереснее! – он повернул карту почти на девяносто градусов и широкими жирными штрихами обозначил небольшую группу строений, неподалеку от еврейского кладбища…

Что же ты так замялся, святой отец, над этой точкой на карте?