"Недвижимость" - читать интересную книгу автора (Волос Андрей)14– Как же нам не быть довольными, – говорил Будяев улыбаясь. - Тут ведь вот какая вещь… Сколько тянется эпопея. А? Я уже, по совести говоря, и не рассчитывал. Слишком все привередливые. Слишком. И копаются, и копаются. Не угодишь. Мы же не можем здесь стены передвинуть, верно? Какая есть квартира – такую и покупайте. Так нет же. То не так, это не этак… Да-а-а-а… Ну хорошо хоть, что Ксения эта решилась… так-то она вроде приличная женщина… – Он с сомнением поднял брови. – А там-то, конечно, кто ее знает… Доторговались, значит. Ну хорошо… Я уж, по чести сказать, и не рассчитывал. Ну слава богу… Как ни болела, а все же померла, как говорится… – Он помолчал, потом закончил со вздохом: – Но все-таки очень, очень привередничают. Уж и цену сбавили, – правда? – а им все не так. Какие люди все-таки… Неодобрительно покачивая головой, Будяев принялся выщупывать в раскрытой пачке сигарету. Я уж давно заметил эту привычку: одну вытрясет, помнет, потом другую… хорошо если на третьей остановится. Дмитрий Николаевич сунул наконец сигарету в рот, рефлекторно точным движением истинного курильщика приклеив ее к нижней губе, взял коробок и негромко встряхнул. С третьего раза полыхнуло. Табак затлел. Потек дым. Затянувшись, влажно закашлялся. – А как же с нами-то теперь? – спросил он в конце концов, утирая косточкой пальца слезящиеся глаза. – А? Я вздохнул. – Теперь ваша очередь привередничать. Пока время есть. – У-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у!.. – укоризненно загудел Будяев. - Что вы, что вы. Скажете тоже – привередничать. Какое там!.. Нам не до переборчивости. Наоборот. Надо бы побыстрее. Прижимает. Видите ли, тут какая вещь… Вот я вам сейчас покажу. Разве бы мы отсюда когда двинулись? У-у-у-у-у!.. Он положил сигарету, засучил рукав и предъявил желтый пластырь, наклеенный на левое предплечье. – Видите? Вот эта чепухенция стоит десять долларов. Мне на месяц нужно три упаковки по десять штук в каждой. Умножаем десять на тридцать: итого триста. Это, так сказать, кредит. Что же касается дебета, каковой существует у нас в одном-единственном виде, то есть пенсии, то… Тьфу, даже вспоминать не хочется. - Он отмахнулся. – В общем, совершенно негодная получается арифметика. Застегнул рукав и снова взял сигарету. – Можно бы, конечно, и без них… Но без них – это, скорее всего, недолго. И – до свидания. Уж я не буду вам рассказывать в деталях… короче говоря, как ни крути, а нужны они мне просто позарез… Из этой хреновины нитроглицерин поступает в кровь в течение суток. И равномерно! Вот что важно! Рав-но-мер-но!.. Здесь ведь такая штука, – он сморщился и легонько постучал кулаком по груди, – что без равномерности просто ни в какие ворота. Таблетка что? – сначала много, потом мало. Потом следующая таблетка – опять много. А сердечная мышца этого не любит. Ой не любит! Ее пошатает-пошатает, а потом кувырк – и готово. Такая вот ерундовина. Следовательно, через пару неделек, от силы через месячишко – на бугорок. Не хотите на бугорок? Тогда просим под капельницу – капельница тоже равномерность обеспечивает… Но не могу же я остаток жизни под капельницей провести? Сами посудите. Это и физически невозможно, и… да что говорить! А раз невозможно – тогда вот… пожалуйте бриться. Пластыречек забугорный. А? – Понятно… Послезавтра можно будет посмотреть две квартиры. По описанию подходящие. – Во сколько приедете? – забеспокоился Будяев. – Позвоню. – А завтра не поедем? – Завтра не поедем. Завтра мне в Ковалец нужно ехать. – Ого!.. Опять в Ковалец! Все по тем же делам? – Все по тем же, – кивнул я. – Эх-хе-хе… Да уж, делишки… Будяев стряхнул пепел и уставился на тлеющий кончик сигареты. – Видите ли, Сережа, – сказал он. – Все это, конечно, шелуха… все равно существуют неизбежные окончания… Зачем мне вечная игла для примуса, если я не собираюсь жить вечно. Помните? – Он хмыкнул. – Тут ведь вот какая смешная штука. Личная смерть – это событие громадное, конечно. Очень, очень значительное… Но все же гораздо любопытнее размышлять о человечестве в целом. А? – Не знаю, – ответил я. – Разве? – Конечно! – оживился Будяев. – Несомненно! И что интересно? Человечество в целом ведет себя точь-в-точь как большая колония дрожжевых бактерий. Ну, вы знаете: стоит этим закукленным тварям оказаться в подходящей среде, как они встрепетываются и начинают жить полнокровной и радостной жизнью. Что касается среды, то это, допустим… – Он махнул сигаретой. – Допустим, это виноградный сок. – Допустим, – кивнул я. – Еще бы. Очень подходящая среда. – Вот-вот. Ожив, они без устали поглощают сахар и непрерывно размножаются. А вместо сахара выделяют алкоголь. Чем больше их становится, тем быстрее идет дело. Сахар, понятное дело, убывает. Зато увеличивается концентрация алкоголя. Должно быть, каждая… гм… гм… особь? – Будяев посмотрел на меня, словно ожидая, приму ли я это слово; я принял. – Каждая особь озабочена тем, чтобы сожрать как можно больше. Вещь экзистенциальная: надо полагать, именно в этом видится им смысл их короткого, но бурного существования. Часы в соседней комнате пробили четыре. Будяев поднял брови и пристроил дымящийся окурок на пепельницу. Затем свинтил крышки с четырех или пяти склянок, которые стояли возле, и методично вытряс из них множество разноцветных таблеток. Как только он положил на блюдечко последнюю, раздался голос Алевтины Петровны: – Димулечка, время! Тут же и она сама появилась на пороге с большой кружкой в руках. Удовлетворенно мыча, Будяев высыпал таблетки в рот и припал к воде. – Вот так, – сказал он, ставя кружку и облизываясь. – Их становится больше. С каждым днем. Не исключено, что по мере размножения, то есть по мере снижения доли сахара, приходящегося на душу населения, эти существа тоже начинают относиться друг к другу все более нервозно и подозрительно. Можно предположить, что уличенных в воровстве бьют смертным боем. Между тем процесс идет. Отдельные случаи нехватки сахара переходят в его тотальный дефицит, поэтому и единичные стычки перерастают в широкомасштабные столкновения. Что дальше, Сережа? Дальше они неизбежно стихают. Я имею в виду столкновения. Не подумайте, что никто уже не хочет сахара. Нет. Просто концентрация алкоголя достигла такого уровня, что серьезно сказывается на всеобщем самочувствии. И как следствие на способности вести боевые действия. Понимаете? Наступает период вялой мирной жизни, духовным содержанием которой становятся болезненные воспоминания о том, как много прежде было сахара и как мало – алкоголя… – Ну да, – кивнул я. – Где же ты, утраченная юность? – Вот именно. Вот именно. Но оказывается, утрата юности – не самое большое зло. Есть и большие. Следующий этап – это уже преддверие последней катастрофы. Ведь тут какая вещь? Все предшествующие периоды тоже воспринимались как катастрофы. Согласитесь, что всякое уменьшение доли сахара всегда воспринимается как катастрофа. Но теперь грядет истинная катастрофа. Объективная. Массовые обмороки… коллективные отравления… беспричинные смерти, – перечислял Будяев, ровно помахивая дымящей сигаретой. – Паническое замешательство… разрушение элементарных связей… утрата целей и святынь… распад морали и падение нравственности. Только у самых тренированных и живучих представителей этого быстро угасающего племени хватает сил, чтобы все-таки перерабатывать, перерабатывать, перерабатывать сахар в алкоголь!.. Понимаете?.. Сахара, как правило, хватает. Даже к тому времени, когда концентрация спирта становится окончательно смертельной, его еще немного остается. А? – Дмитрий Николаевич замолчал, взял из пепельницы сигарету и протянул: – Вот такое алиготе… – И где же, по-вашему, мы сейчас находимся? – спросил я. – На каком этапе? Меня, собственно, вот что интересует: сделку-то мы успеем провести? Или уже не суетиться? – Кто его знает, – вздохнул Будяев. – Я, собственно, имел в виду модель. Людей становится все больше, еды нужно им все больше, одежды нужно все больше, машин, пластмасс… все больше заводов дымит и вырабатывает отходы… Модель, модель мне нравится! Процесс накопления побочного продукта, вот что красиво! И однажды – бац! Двенадцать процентов… А сколько накопили сейчас – я не знаю. Пять, шесть. – Угу. На полпути, значит. – Да вы не расстраивайтесь, – хмыкнул он. – Может, как иначе дело пойдет. С ускорением. Слышали, американцы хотят черную дыру организовать? Я пожал плечами. – Было что-то такое… – Как же, как же! Вы представьте! Это ведь как? В один прекрасный день где-то там в Оклахоме, черт ее знает… в исследовательском центре… происходит запуск самоновейшего ускорителя элементарных частиц. Разгоняет до несусветных скоростей. Победа новых технологий. Теоретики, правда, сомневаются – как бы, говорят, черная дыра часом не возникла. Тогда нам всем каюк. Но что теоретики? Не останавливать же из-за них все дело?.. И вот однажды утром некий молодой человек в белом халате… аккуратненький такой… рубашечка, галстучек при нем… улыбочка… Настроение радужное – ведь не каждый день такой ускоритель запускается. Блокнотик у него, ручечка – все честь по чести. Подходит он, значит, к пульту… Конечно, он знает о сомнениях этих маловеров теоретиков. Но гонит от себя мрачные мысли. Теории теориями, а диссертацию все-таки писать надо? – надо. Материал нужен? – еще как нужен! Никуда не денешься: дело, как говорится, житейское… а раз житейское, то какие могут быть сомнения?.. Подходит он, значит, к этому пульту, тянет палец к кнопочке… нажимает… И вдруг – хлоп! И все на свете слепляется в один комок размером с футбольный мяч: Греция, Турция… Канада-Италия… музеи-выставки, книги-фильмы… Толстой-Достоевский, Кафка-Дюрренматт… западники-славянофилы, капиталисты-социалисты… Земля-Луна, Марс-Фобос, черт-дьявол, господь-батюшка!.. А? И этот мяч, как в матче “Спартак” – “Динамо”, летит себе в космосе… да еще и все вокруг стремится пожрать. Не страшно? Я пожал плечами. – Правильно, – обрадовался Будяев. – Если быстро – чего бояться? Бац – и готово дело, а после нас хоть потоп. Страшно – это если медленно. Если, например, эта черная дыра окажется не мгновенного действия, а замедленного. Вот тогда страшно. Скажем, каждые сутки увеличивается в диаметре на один метр. Только на один – но постоянно. Вот это страшно! Вот уж бактерия-то загоношится! – Он потряс кулаком. – Вот уж забегает! Как?! Что?! Да ничего – черная дыра! Каждые сутки – на метр! Через неделю – нет исследовательского центра. Через год – городка. Через два - Оклахомы. Через три – Атлантики… А? Вот что страшно: знать, что и до тебя скоро доберется! – Жизнь и без черной дыры так устроена, – сказал я. – Известно, что доберутся. Вопрос только – когда. – Это вы опять об индивидуальном, – отмахнулся он. – Вы об общем, об общем подумайте!.. – Дмитрий Николаевич расстроенно почмокал, пустив напоследок несколько клубов дыма. Потом осторожно загасил окурок и сказал со вздохом: – Правда, сколько себя человечество помнит, столько и толкует о скором конце света… И, как правило, относит его в самое близкое будущее. А себя полагает живущим при скончании дней. И объясняет тем самым ущербность морали. И разложение нравственности. Мол, что вы хотите – ведь конец света не за горами. А раньше, дескать, когда до конца света было далеко, все мы демонстрировали высокую нравственность и соответственно безупречную мораль… Это все чепуха, конечно. Никогда никто не демонстрировал ни высокой морали, ни безупречной нравственности. Да вон возьмите хотя бы десять заповедей. Конечно, большая часть из них утратила актуальность. Сотворение кумиров мало кого касается… суббота опять же. Но – не укради! Но – не убий! А? Каково? Уж за тысячи-то лет можно было привыкнуть к запретам?.. Черта с два. Поглядите вокруг – убивать можно. И красть можно. Нет, ну правда вглядитесь! Можно, можно! Нет наказания! Бог отвернулся, люди слабы, – наказания нет, убивай, кради!.. Поневоле задумаешься – а уж и впрямь: сейчас как трубы затрубят, как бездны распечатаются к чертовой матери!.. Он замолчал и принялся выщупывать новую сигарету. – Короче говоря, ничто не меняется. Не движется. Вашими словами говоря: недвижимость кругом. – Вытащил одну, зачем-то понюхал, сунул обратно в пачку. – А то, что пророчат конец света не сегодня-завтра, – так это просто от эгоцентризма. От ячества. Я, я – самый важный в галактике! Мне, мне страшнее всего!.. А ничего не я. И ничего не мне. Вон, слышали, астрономы обнаружили загадочные вспышки где-то там на окраинах Вселенной? Прикинули – и ахнули: вышло, что такие энергии могут выделяться только при аннигиляции очень крупных объектов. Вот где страшно-то… Помолчал, тщательно разминая выбранную, потом вздохнул: – Правда, я-то, грешным делом, по-стариковски-то думаю, Сережа, что все проще. Какая там аннигиляция! Просто мы со всеми нашими земными потрохами живем где-то вроде как внутри электрона – понимаете? Или протона, допустим, один черт. Но внутри. А снаружи кто-то время от времени втыкает вилку в розетку. Понимаете? Допустим, рубашку ему погладить надо или штаны, вот он и включил утюг. Погладил – выключил. Читать захотел – лампу воткнул. А розетка всякий раз искрит. Не вполне исправная розетка. Искрит, сволочь. Только и всего. А у нас – вспышки на окраине Вселенной. А мы сидим и ужасаемся – вот какая ужасная аннигиляция. Вот какая большая Вселенная. Вот какие мы маленькие. А? Я рассмеялся. – Ничего смешного, – невнятно сказал Будяев, вновь чмокая над вспыхнувшей спичкой. – Не маленькие мы… То есть нет, вру: маленькие, конечно, – но въедливые, как клещи. Клещ! – милая такая букашка. Способна тридцать лет проваляться без воды и пищи в совершенно иссохшем виде. А стоит ее положить на живое, как она и сама немедленно оживает и начинает пить кровь. Тридцать лет! А может быть, и триста, – ведь никто не пробовал. Терпения не хватает… Человек, конечно, не таков… тридцать лет не протянет. Но тоже ведь живуч, бродяга! Все-таки похож, похож на клеща! Что с ним только не делают, а ему хоть бы хны!.. – Будяев покачал головой. – В общем, я не знаю, сколько осталось до конца света. Он стряхнул пепел и заключил: – Но ведь тут вот какая вещь, Сережа… Помолчал. Почмокал. – Тут вещь-то, знаете ли, такая… Вздохнул. – Что, если мы его просто не заметили? А? Под окнами завыла автомобильная сигнализация. Через минуту она замолкла. Снова стало слышно, как в кухне капает вода – ды, ды, ды, ды. – Не ваша? – спросил Будяев. – Что? – Машина, говорю, не ваша? – Какая машина? – Да вот гудела-то! Не ваша? – Нет. – Ну, слава богу. Ага… Ладно, не будем о грустном. – Он вздохнул и откинулся на спинку кресла: – Так вы не договорили – и что же? Теперь вздохнул я. – Да, собственно, я уже сказал… Ксения дозрела. Квартира ее устраивает. Задаток хочет дать. Все ей вроде подходит… И по срокам удобно. Условия хорошие. Так что вот… – М-м-м-м… Задаток, задаток… – Будяев взял бороду в кулак, легонько потянул, потом ссутулился и жалобно продолжил неожиданно дребезжащим, блеющим голосом, к каковому он прибегал в случаях, когда, по его представлениям, на него надвигались те или иные опасности. Всяк по-своему себя ведет. Ящерицы отбрасывают хвосты, жуки притворяются дохлыми. Будяев начинал блеять, как умирающий от изнеможения баран. – Задаток, говорите?.. Ага… То есть деньги. Де-е-еньги… Ведь деньги? Это ж деньги, черт бы их побрал… Ой, не хочется нам денег брать. Зачем нам эти деньги? Это ведь не фунт изюма, а? Нет, ну в самом деле – это ж деньги, де-е-е-еньги!.. Зачем? Мы и так на все готовы. Нет, ну правда. Что ж мы? Вы им объясните, что мы люди приличные и… – Ну уж нет, – сказал я. – Вот именно потому, что все кругом приличные люди. А приличные люди подтверждают свои обязательства деньгами. Иначе не получится. – Какие обязательства? – пролепетал Будяев, поглядывая в сторону кухни. – Я уже рассказывал, Дмитрий Николаевич. Вы обязуетесь продать вашу квартиру конкретному лицу в оговоренный срок. А себе купить другую. – Да как же я могу взять на себя такое обязательство! – возмутился он. – Вы что, Сережа! Вы же нас под монастырь подводите! Как же так – продать?! Мы-то куда денемся?! – Вы. Себе. Одновременно. Купите. Другую, – отделяя слово от слова, сказал я. – Мы с вами это уже сорок раз обсуждали. Я вам подыщу другую квартиру. Несколько уже подыскал. Послезавтра две поедем смотреть… Ну вы что, Дмитрий Николаевич! Это же не я хотел вас переселять! Это вы хотели, чтобы я вас переселил. Вот я и переселяю. И для этого нужно сделать ряд конкретных шагов. В частности, получить задаток. Неужели непонятно? – А задаток-то… он что же? Я помню, вы говорили… Если что не так, вдвое, что ли, отдавать? – Вдвое, – безжалостно подтвердил я. – Вот видите! – тонко воскликнул Будяев и с треском раздавил окурок в пепельнице. – Что-то как-то легко у вас все получается! Вдвое! А мы ведь не миллионеры! Как же так? Мы специально, чтобы… – Не откажетесь от сделки – так ничего никому отдавать и не придется. – Не откажетесь! Мы-то не откажемся… Нет, ну в самом деле, Сережа, как вы можете такое говорить! Почему же мы откажемся? – Говорить не о чем, – согласился я. – Разумеется, вы не откажетесь. И разумеется, вам ничего не грозит. И все будет хорошо. Я вам подыщу чудную квартирку – и вы в нее переедете. Мы ведь так договаривались? – Переедете… На словах-то оно легко, – буркнул Будяев. – А если не найдете? Нас тогда на улицу? А не на улицу, так задаток вдвое отдавать! Снова здорово. Веселенькое дело. – Да на какую улицу? И почему же я не найду? Всем нахожу, и вам найду. – Сами говорите, у нас требования сложные, – не сдавался Дмитрий Николаевич. – И этаж, и площадь, и что там? – да, сквозное проветривание нам нужно… вы же знаете… нам без сквозного проветривания просто никуда… еще консьержка чтобы в подъезде… а? Вдруг не найдете? – Ладно, это моя забота, Дмитрий Николаевич. Давайте заниматься своим делом. Я своим. Вы – каким угодно, только не моим. Договорились? – Ну, вы сразу в амбицию… Вы поймите, мы же не можем вот прямо так, с закрытыми глазами – да в омут! Какие-то деньги чужие брать… да нас и убьют потом за эти деньги! Чертовня какая-то получается, честное слово! – Он огорченно пожевал губами и простонал: – А вы-то не можете эти деньги сами взять? – Нет, – вздохнул я. – Я не могу. – А почему? – А потому, что это ваша квартира и обязательства относительно ее тоже должны быть ваши. Будяев обиженно посопел. – Ну да, а нас потом добрые люди по башке за эти обязательства… Тэк-с, тэк-с… вот ерундистика какая… Вы говорили, что бумагу какую-то подписывать придется? – Естественно. Вам же деньги дадут. А вы подпишете соответствующую расписку. Мол, взял столько-то у такого-то – у гражданки Чернотцовой в данном случае… у Ксении то есть… при чем обязуюсь в такой-то срок продать ей то-то и то-то – квартиру именно, – а если не продам, верну вдвойне, а если покупатель не купит – задаток останется у меня, а если… – Мы подписывать ничего не будем, – резанула Алевтина Петровна. Она стояла на пороге, нервно теребя кухонное полотенце. – Вы знаете, сколько разных случаев? Вы знаете, что из-за квартир сорок тысяч пенсионеров убили и… – И съели! – рявкнул я, вставая. – Все понятно. Лыко да мочало! Хватит! Где моя сумка? – Вы куда? – встревожился Будяев. – Подождите, Сережа! – Хватит, – повторил я. – Баста. Все имеет свои границы. Вы шутите? Я вам ничего нового не сказал: я с самого начала вам это все рассказывал! Описывал схему наших будущих действий. И не один раз. Было это? Было! Вы соглашались? Соглашались. Отлично. Теперь, когда я… – Да подождите же, Сережа! – взмолился Будяев. – Никто ничего такого не хотел сказать! Просто мы… – …когда я два с лишним месяца продаю вашу дурацкую квартиру!.. и в конце концов нахожу покупателя!.. то есть все идет к сделке!.. и не дешево, не дешево продал!.. и вы теперь мне заявляете, что не будете брать задаток! Чудесно! Замечательно! Сейчас я уйду… – Может быть, чаю? – растерянно брякнула Алевтина Петровна. – …я уйду, а вы продавайте вашу квартиру сами или обратитесь к другому риэлтору, и когда он… – Господи, да что ж такое-то!.. – …и когда он вам ее продаст, а вы ему скажете то же самое, что сказали сейчас мне, посмотрите, что он с вами после этого сделает!.. До свидания. Всего хорошего. Где моя сумка? – Подпишем! – крикнул Будяев. – Алечка, ну что же ты стоишь, родная! Ну скажи Сереженьке, что мы подпишем! Ну хорошо, мы подпишем, подпишем! Но так же тоже нельзя, Сережа! Нас-то куда?! Куда нас-то?! Вот такой вопрос. Мне рассказывали про одного мальчика. Бабушка привела его на Красную площадь, поставила лицом к Мавзолею и торжественно сообщила: – Митя, здесь лежит тело Владимира Ильича Ленина! – А голова? – удивился мальчик. Я сел и обхватил затылок руками. |
||
|