"Взлетная полоса" - читать интересную книгу автора (Галиев Анатолий Сергеевич)

3

В индустриальную эпоху Нижние Селезни перешли на рассвете шестого января тысяча девятьсот двадцать восьмого года, хотя жители их еще и не догадывались об этом.

О начале эпохи первыми возвестили селезневские собаки. Человеческое ухо еще не улавливало ее приближения, тем более что поселок спал сладким предутренним сном, когда от двора к двору по всему берегу покатился такой яростный и хриплый брех, лай и вой, что Маняша вскинулась с постели и испуганно уставилась в морозную мглу.

Учуяли селезневские дворняжки чужие, машинные запахи и чутким собачьим слухом различили первые смутные звуки, которые были предвестником конца их безмятежной жизни, когда можно было до полдня валяться в пыли посередине единственной селезневской улицы.

Изумленные селезневцы засвечивали каганцы и лампы, выскакивали из изб, ошалело вслушивались. Со стороны закованной во льды Волги, снизу, накатывался гул моторов, лязг гусениц, доносилось заливистое ржанье лошадей. С высокого берега было видно, что по льду движется длинная цепочка бело-желтых электрических огней, качающихся на застругах, как на волнах.

Потом из этой же мглы на берег по съезду к бревенчатой пристани, светя фарами, стали выползать черные гусеничные трактора с фанерными будками-кабинами. Трактора тащили огромные металлические сани-волокуши, на которых громоздился груз, закрытый плотно зашнурованными зелеными брезентами.

Впереди шел на лыжах военный в длинной шинели, буденовке и башлыке, светил под ноги фонариком. Иней от дыхания запушил башлык, лицо было молодое, горячее и красное от ходьбы. За ним из мглы, как из мешка бездонного, начали вываливаться пароконные сани. В них сидело множество красноармейцев. Перед подъемом они спрыгивали с саней, быстро строились в колонну по двое, перекликались. Ездовые на санях легко взлетали на подъем.

Глазастая Настька Шерстобитова первая разглядела на рукаве у командира нашивку и, лукаво подмигивая, спросила:

— А вы кто?

— Образцовый саперный батальон, инженерные войска! — козырнул тот. И тут же парировал: — А таких, как вы, тут, гражданочка, много?

— Каких — таких?

— Привлекательных! — улыбнулся военный.

Настька довольно хихикнула и убежала.

Военные разместились в Нижних Селезнях быстро. Заняли под жилье заброшенную кирпичную казарму, где до революции Мальцев держал пришлых рабочих, выгребли грязь и сгнившие перегородки, переложили печи, вставили стекла. Для столовой поставили большую палатку. Огородили лагерь, в воротах встал часовой, над лагерем возвысился флагшток из свежеошкуренной мачтовой сосны.

По утрам трубили побудку. Красноармейцы, голые по пояс, делали зарядку, скатывались к проруби, умывались ледяной водой. Мужики все здоровенные, ядреные, как на подбор. Потом за оградой пел горн, на флагшток взлетал красный флаг со звездой, кричали команды.

Заводили трактора с волокушами, уходили колонной с пилами, топорами, ломами в лес. Батальон сверхспешно бил просеку под будущую железнодорожную ветку к разъезду Петюнино, от Нижних Селезней двадцать четыре версты.

Женское население, хотя и малочисленное, дрогнуло. Девицы кинулись к укладочкам, даже в будни наряжались, выветривали на морозном солнце пронафталииениые бабушкины платки, скрипели лапоточками по снегу мимо военного лагеря. Беспощадно надирали щеки для румянца красным бураком, сандалили брови и ресницы самодельными — из сажи и гусиного жира — подмазками, но передвигались пока плотными стайками. На личные предложения знакомства покуда не откликались, однако не без завлечения голосили частушку:

Одна Настька Шерстобитова на приход красноармейцев не реагировала — ей было не до них.

Военные еще только устраивались, когда в санях от разъезда по зимнику тоже ранним утром приехал низенький, квадратный человек в очень коротком пальто в крупную красную и синюю клетку, со множеством карманов на клапанах, в коротких штанах, жестких крагах и желтых ботинках на подошвах толщиной в три пальца. На крупной массивной голове его была вязаная шапочка с помпоном. Человек был смугл, и маленькие черные усики его отливали синевой. Он пришел в контору прямо с чемоданом.

Маняша в тот день пришла поздно. Увидела: приезжий сидит за столом и заправляет самопишущие ручки из пузырьков с разноцветными иностранными этикетками. Маняша растерянно осмотрелась, неуверенно пробормотала «здрасте». Он кивнул в ответ, быстрые маленькие глазки весело обежали ее с ног до головы, будто сфотографировали.

— Фамилия? — спросил он с легким кавказским акцентом.

— Щепкина.

— Имя, отчество?

— Марья Семеновна…

— Ты кто? Машинистка?

— Да вот… печатаю! — показала она на машинку.

— Садись и печатай! — приказал он повелительно.

Маняша села.

— «Приказ номер один»! — продиктовал он.

Она начала долбать по клавишам одним пальцем, спешила, сбивалась.

— «Параграф номер один, — продолжал он. Откинув рукав пушистого светлого пиджака, посмотрел на ручной хронометр со множеством стрелок и цифр. — Щепкиной за опоздание на работу объявляю строгий выговор»!

— Да ты кто такой?! — вскинулась она.

— Я? Бадоян! Геворк Нерсесович. Можно — Григорий Николаевич…

— К вашему сведению, — сказала Маняша, распалившись, — я сюда вообще не должна была приходить сегодня! К кому ходить-то? Никакого начальства.

— Ты сколько знаков в минуту печатаешь, Щепкина? — невозмутимо продолжал спрашивать Бадоян.

— Не считала! Я еще учусь!

Он взглянул через плечо на напечатанное, подумал и сказал:

— О'кей! Тогда продолжим! Печатай! «Параграф номер два. Уволить Щепкину М. С. за профессиональную непригодность». Подпись — заведующий производством и исполняющий обязанности управляющего «Ремвоздуха» номер восемь — Бадоян. Дата сегодняшняя!

Маняша нервно засмеялась:

— А как вы меня можете уволить, если я сюда и не поступала?

— А что ты здесь делаешь? — удивился он.

— Добровольно печатаю, осваиваю машинку. Помогаю, когда что нужно.

— Ну и порядки у вас! — поморщился он недовольно. — Бузовые дела! Кто у вас на кадрах?

— А никого, — открыто потешалась над приезжим Маняша.

— На кадры сядешь? — быстро и деловито прикинул он.

— Нет! — заявила она решительно.

В отдел кадров в тот же вечер Бадоян посадил Нила Семеновича.

Поселился Бадоян в доме Мальцева. Особняк он обежал в одну секунду, все обнюхал, обсмотрел и сказал довольно:

— О'кей! Здесь, на втором этаже, оборудуем гостиницу для инженерно-технического персонала! На первом — оффис, то есть контора! И чертежная!

Теткин не успел глазом моргнуть, как Бадоян потащил его осматривать фабрику. Лазали по подвалам, по крышам. Бадоян надел темно-синий рабочий комбинезон и, как мальчишка, заползал во все щели. В котельной даже в давно погасший котел пролез, детальнейшим образом осмотрел топку, колосники, трубы. Вылез довольный.

— Вот что значит из нашего, уральского железа склепано! Можно будет задуть! Ремонтных работ на десять процентов!

Когда он все успевал, никто не мог понять. Катался шариком по Селезням, часто пропадал в батальоне. На четвертый день связисты протянули нитку до уезда, в конторе зазуммерил полевой телефон, Бадоян вышел на связь с Москвой.

В Селезни из окрестных лесов потянулись мужики, взбудораженные глазуновской агитацией. Из Ярославля, Нижнего Новгорода зачастили разведчики от артелей. Ширился и креп слух о большой работе. Но Бадояну пока были нужны не столько грабари, каменщики и плотники, сколько мастера по дереву и металлу, но таких пока было мало.

Инженер Бадоян полгода провел за границей, стажировался на авиазаводе «Фиат» в Италии, потом в Америке на заводе фирмы «Мартин».

— У меня один человек на заводе «Мартин» даже голову пощупал — искал рога! Раз большевик — значит, с рогами и хвостом! Шутил, конечно, но кто-то там и всерьез так думает, — рассказывал Бадоян за вечерним чаем.

Наконец вернулся Щепкин, которого Маняша ждала с нетерпением. С ним явилось человек сорок — ответственные люди из всесоюзного совнархоза, проектировщики, руководство и спецы из «Авиатреста». Они очень громко спорили. Маняша поняла, что мнения разделились — одни были за полную ликвидацию затеи в Селезнях, другие против. Все решила Волга. Сошлись на том, что основные транспортные нагрузки в будущем река может взять на себя. Это дешево и удобно. Новая железнодорожная ветка послужит ей хорошим подспорьем. А главное, что в верховье, как на главной улице России, встанут заводы, которые смогут работать и на Селезни. Если проект авиазавода утвердится, он окажется звеном в неразрывной цепи между металлургическим Уралом и фанерно-древесным Северо-Западом.

Но Маняше было не до высоких проблем. В первую же ночь, стыдясь и гордясь, объявила Дане долгожданную новость. Он растерялся, не сказал ничего. Просто уткнулся ей лицом в голое плечо и благодарно молчал. Она ерошила ему волосы, в первый раз за последние годы думала успокоенно: «То-то… Никуда ты теперь от меня не денешься!»

Со столичными приехала и высокая худая дамочка лет тридцати, как определила придирчивым взором Маняша, но державшаяся по-девичьи прямо, в аккуратной шубке, меховом берете-шляпе, косо падавшем на узкую высокую бровь. Была она молчалива, бледна и задумчива, много ходила по Селезням и почти беспрестанно курила длинные папироски. Селезневские девки следовали за нею неотступно, хотя и на деликатной дистанции. Обсуждали столичную гостью со всех сторон — ценили не только городскую моду, но и стать ее, и редкостный зелено-синий цвет глаз, и стройные ноги с узкими «шиколками» в не по-зимнему легких полуботинках из тонкой кожи. Как и Маняша, все в Селезнях решили, что дамочка — «инженерша» и состоит при ком-то из столичных приезжих. Но гости уехали, а дамочка осталась. Теткин уступил ей свою комнату, охотно с нею разговаривал. Маняша считала, что это он из молодого мужского интереса.

Как-то Маняша подстригала Щепкину портновскими ножницами отросшие волосы, ворчала, что не нашел в Москве времени на парикмахерскую. Щепкин сидел, закутанный в простынку, и благодушно отбрехивался. Кто-то тихонечко стукнул в дверь, и вошла и вежливо встала у притолоки городская дамочка. Нервно хрустнув длинными пальцами в маникюре, сказала:

— Даниил Семенович, если не возражаете, я постараюсь вам и в чертежной быть чем-нибудь полезной. В бюро у Томилина я приобрела кое-какой опыт!

Щепкин вскочил, путаясь в простынке:

— Вот, познакомься, Маша! Это товарищ Голубовская!

Маняша строго поджала губы, церемонно подала ладошку лодочкой, сухо произнесла:

— Рады познакомиться.

Про себя же подумала с неприязнью: «Интересно, какой у тебя опыт? И где это ты к моему Даньке успела подкатиться?»

Голубовская не заметила ее тона. Как всегда, думала о чем-то своем… Но работником оказалась превосходным. Бадоян только крякнул, когда она села за машинку и ударила очередью, как из «максима».

— О'кей! — восхитился он.

На совещании, что он созвал в нижней зале мальцевского особняка, Ольга Павловна сидела за отдельным столиком с блокнотом, записывала выступавших. Их было очень много, Маняша поила всех чаем. Стаканов не хватало, и чай пили по очереди. Поднося Голубовской, заглянула в ее блокнот. Та сыпала непонятные закорючки — стенографировала. Ревниво подумала: «Образованная!»

Бадоян встал, погладил ершистую голову, сказал:

— Будет здесь авиазавод, не будет — пока дело темное! Да и не наше это дело — капитальное строительство. Мы существуем пока как авиамастерская, которой тоже фактически нету, но ее надо оборудовать как полагается. Будем задувать котельную, ремонтировать и готовить цеха и одновременно начинать в них работу над амфибией! Шестого июля должны быть готовы два экземпляра нашего гидросамолета! («Ишь ты, уже «нашего», а он же Данин!» — с обидой подумала Маняша.) Объявляю распределение обязанностей: Щепкин — общее руководство и рабочие чертежи, Теткин — расчеты, Бадоян, то есть я, — производство! На сегодня — все! Членов партии прошу остаться!

Осталось семь человек. Образовали партячейку, секретарем дружно выбрали Нила Семеновича Глазунова. На столе, на подставках, как голубая мечта, стояла отлакированная деревянная модель амфибии. Лодочка дерзко раскинула крылья, острый носик был озорно приподнят, казалось, крутани пропеллерчик позади обтекаемой короткой моторной гондолы на стойках — полетит.

Через две недели впервые за долгие годы из трубы мальцевской фабрики повалил белый дым, после очистки и ремонта пустили паровой котел в котельной, в пристройке застучал дизель портативного генератора. В окнах фабрики тускло загорелись электрические лампочки. Это на первое время. Уже строили линию, ставили в просеке деревянные опоры, тянули медные провода.

Саперы долбили мерзлый грунт, отогревали его кострами, клали смолистые шпалы, свинчивали рельсы — к Первому мая приказано было пустить в ход железнодорожную ветку. Пока же санный обоз привез оцинкованные гвозди, бочонки с краской и авиалаками, красную листовую медь и латунь, тюки с мануфактурой для обтяжечных работ. В столярке зашоркали рубанки, запели пилы.

Осипшему от крика Щепкину говорили спокойно:

— Не волнуйся! Все будет в порядке! Ты только гляди, чтобы мы от чертежа твоего не отпрыгнули и не напортачили.