"Все. что могли" - читать интересную книгу автора (Ермаков Павел Степанович)

25

Прошел месяц. Близилась весна, она уже влетала в окна веселой звонкой капелью. В предчувствии ее сильней стучало сердце, упругими толчками билась в жилах кровь. Жизнь наполнялась новым содержанием. Ильин понимал, это происходило не столь от близкой весны, а от того, что вместе с нею приближалась победа.

В середине января фронт перешел в новое наступление, наши войска вступили на территорию Германии. До Берлина, как сообщал ему Стогов, оставалось пройти шестьдесят — семьдесят километров. Генерал писал регулярно, во фронтовой сумятице не забывал, как дороги Ильину эти вести. У него хранилась уже изрядная стопка стоговских писем, как своеобразный дневник боевого пути родного Днепровского полка. «Скоро снова вперед. На Берлин, — заканчивал генерал. — Благослови на это свой полк, Андрей Максимович».

«Спасибо, Тимофей Иванович, что считаете меня во фронтовом строю, — благодарно шептал он, читая письмо. — Постараюсь хорошей службой на границе помочь вам».

С приходом весны начнется пора чернотропа, и для пограничного отряда наступят еще более напряженные дни. Очистится от снега земля, деревья и кусты оденутся листвой, «лесные братья» выберутся из своих нор. Нет, они безвылазно не сидели в схронах и зимой, шкодили на дорогах, в селах и даже в городе. Погранотряд преследовали неудачи, Ильин все чаще вспоминал высказанную Горошкиным тревогу, что информатор бандитов сидел где-то поблизости. Поэтому они с Захаровым все более сужали круг людей, кому становились известны замыслы очередной операции, район действий, но от утечки информации не избавились.

За минувший месяц никак не проявил себя Карчевский. Ильин ждал, вот вызовут, возьмут «за жабры», во второй раз от этой братии не открутишься. Возможно, Карчевский не написал своей жалобы, проще говоря, доноса, ибо свидетелей того разговора не было. Не дурак, к тому же понимает, что если оперативные сведения выходят за пределы отряда, повинен в этом и начальник контрразведки. На то она и называется «Смерш — смерть шпионам». Но Карчевский не разоблачил шпиона, лишь пытался собственную немощь перевалить на начальника отряда.

В одну из ночей пограничный наряд на участке заставы услышал лошадиное ржание. Солдаты осветили местность ракетой, увидели десятка два вооруженных людей, нарушивших границу, открыли по ним огонь. На выстрелы с заставы подоспела подмога, но и она не могла остановить нарушителей.

Той ночью Ильин был на соседней заставе, поднял ее, приказал Захарову выбросить резерв из отряда. Двое суток шел, то затихая, то вспыхивая с новой силой, бой с прорвавшейся вооруженной группой, к которой присоединилась одна из местных шаек. В конце концов большинство их уничножили, часть задержали.

Возвращаясь с операции, Ильин вдруг обнаружил, что на участок погранотряда пришла весна.

У штаба встретил Горошкина. Тот был чем-то очень доволен, улыбался, чего Ильин давно не замечал за ним.

— Что, тоже весна на тебя действует?

— Янцен приехал. Выписался из госпиталя и прямо сюда.

— Веди его ко мне.

Горошкин потоптался перед дверью в кабинет.

— Такое дело, товарищ подполковник, замысел-соображение имею, — высказался Горошкин. — Не желательно его до поры «засвечивать». Определил пока в мангруппу, наказал, чтобы не маячил попусту нигде, готовился выполнить разведывательное задание.

— Пусть будет по-твоему, — Ильин не спросил, какое задание надумал для Янцена Горошкин, знал, тот ничего не затевал на пустом месте.

Разведчик вошел в кабинет, плотно прикрыл дверь. У него как-то странно изменился взгляд.

— Андрей Максимович, кажется, я выявил того иуду, который выдает нас бандитам.

Заявление разведчика было оглушающим. Ильин молча глянул на него, кивнул, чтобы продолжал.

— Мог прищемить ему хвост, да подумал, надо прежде доложить вам.

— Кто? — спросил Ильин.

— Капитан Гуменюк.

— Начальник связи отряда? Вася, ты часом не того?..

— Пока не свихнулся-не тронулся.

Ильин позвонил Захарову, чтобы зашел. По мере того, как рассказывал разведчик, начальник штаба бледнел, широкой ладонью нервно потирал затылок.

— Чудовищно, — наконец вымолвил он. — Вы понимаете, в чем обвиняете Гуменюка?

— Кабы не понимал…

Захаров горячо заговорил о том, что Гуменюк один из самых энергичных и разворотливых офицеров штаба. С малыми силами связистов-линейщиков, при нехватке материалов, раньше установленного срока протянул телефонную линию на все заставы. Соседние отряды с этим пока не управились. Не кто иной, как капитан Гуменюк, организовал обучение специалистов, которых отряду пока никто не шлет. Наконец, разве не он отбил захваченных бандитами линейщиков, взял пленного? И в личном мужестве ему не откажешь.

— Насчет личного мужества, товарищ майор, бабушка надвое говорила-толковала, — упрямо возразил Горошкин. — Я свое заявление не с бухты-барахты сделал.

Он начал пояснять, что как раз после захвата пленного Гуменюком у него и зародились сомнения. Не докладывал, пока не нашел подтверждения. Осмотрел якобы умершего по дороге раненого пленного и по краям раны на коже нашел крупинки пороха. Убит в упор. Кем и для чего? Пристрелили и подбросили? Сам Гуменюк это сделал? Прятал концы в воду? Вообще, продолжал Горошкин, к нему, новому человеку в отряде, Гуменюк проявил напряженное внимание. Однажды вечером разведчик обнаружил, как на улице за ним кто-то крался. Ну, от слежки он ушел, установив, за ним с финкой наготове надзирал Гуменюк. Можно было его задержать. Какие доказательства? Отопрется, скажет, обознался, за чужака принял. «На заметку я взял его. Дальше-больше, — рассказывал разведчик. — Сейчас главное обрисую». Главное состояло в том, что он нашел тайник и видел, как Гуменюк положил в него письмо, засек и того, кто записку вынул. Но прежде Горошкин донесение переписал, прочитать текст помогли армейские шифровальщики. Агент предупреждал о резерве, отправляемом штабом отряда на вторую заставу. Нашу машину с солдатами ждала бандитская засада. Разведчик отвел беду, направил резерв другим проселком.

Захаров в оцепенении сидел за столом. Ильин стремительно расхаживал по кабинету, на тумбочке вздрагивал графин с водой, тонко позванивал стакан.

— Обезвредить немедленно, — он сел рядом с Захаровым. — Учтите, имеется один щекотливый момент. Гуменюк водит дружбу с Карчевским. Наш особист или самонадеянный шалопай или… По осени он и Гуменюк вместе на рыбалку ездили, по пороше зайцев гоняли. Плохого ни в рыбалке, ни в охоте не вижу, но Карчевский явно не в ту сторону закидывал удочки, — помолчав немного, будто вспоминая что-то, добавил: — Вася, ты поступил разумно и осмотрительно. Этого гада надо взять с поличным. Давеча намекнул, что у тебя созрел план. Выкладывай.

Штаб работал слаженно. Отдавались приказания, наносилась на карты обстановка, составлялся план действий пограничников в очередной операции по ликвидации бандитской боевки. Как и обычно, к разработке ее был допущен узкий круг офицеров. Одна из основных фигур здесь — начальник связи. Известно, без связистов поиска не проведешь.

Боевка относилась к куреню пана Затуляка. Она разгромила сельраду, согнала в помещение три семьи селян, поддерживавших пограничников, и сожгла их заживо. Ильин тяжко переживал гибель Гната Тарасовича, корил себя за то, что не смог убедить старика перебраться в отряд после того, как он выручил Надю и Кудрявцева. И вот новое злодеяние, поражающее садистской изощренностью, стремлением устрашить селян. Ильину из округа сообщили, что скоро в район прибудет оперативный полк. Ему предлагалось совместно с полком повести борьбу за полную ликвидацию бандитизма в приграничье.

Горошкин старался не упускать Гуменюка из вида. Установил постоянное наблюдение за «почтовым ящиком».

Вечером начальник отряда собрал офицеров и отдал приказ: выступать в полночь. Горошкин, наблюдая за Гуменюком, не обнаруживал у него признаков беспокойства. «Уже успел передать, предупредил?» — с тревогой думал он.

Когда стемнело, Гуменюк отправился из штаба, известив дежурного по отряду, что если его будет спрашивать начальство, он в роте связи. Законно и логично. Где ему еще и быть, как не в подразделении, от четких действий которого будет зависеть управление поиском? Бросившись за ним, Горошкин чувствовал себя то следопытом, идущим по «горячему» следу нарушителя, то фронтовым разведчиком, почуявшим «языка». Одно настораживало и разочаровывало — связист тянул не к роще, не к дубу с тайником.

Миновали больницу, свернули в переулок, вдруг Гуменюк исчез, словно сквозь землю провалился.

Разведчик остановился, прислушался. Может, тот снова ждал с финкой наготове? Где-то в глубине огорода, за плетением веток Горошкин не услышал, скорее, ощутил легкое похрустывание, нашарил узенькую калитку и шагнул под старые яблони. За ними темнел высокий продолговатый сарай. В глубине его вспыхнул слабый свет.

Через приоткрытую дверь разведчик увидел в дальнем углу Гуменюка. Тот, подсвечивая карманным фонариком, что-то сунул в углубление на притолоке и задвинул чурбачком.

«Второй тайник? — похолодел Горошкин. Он никак не ожидал, что агент окажется таким изворотливым. Почему бы ему и не иметь запасного «почтового ящика»? Дальше Горошкин все делал автоматически, как на фронте, когда захватывал вражеский блиндаж, внезапно сваливаясь в окоп на головы немцев. Он перехватил руку Гуменюка, заломил ее за спину. Фонарик выпал и потерялся в куче кукурузных будыльев. Разведчик заметил, как в глазах Гуменюка плесканулся одновременно испуг, живший в нем из-за предчувствия, что он на подозрении, и дикая ярость, что его захватили у «почтового ящика». Он рванулся с нечеловеческой силой, пытаясь одолеть противника.

— Врешь, собака, не вырвешься, — выдохнул Горошкин.

Все бы так и случилось, силенкой разведчика Бог не обидел, если бы он не зацепился ногой. Споткнулся, что-то тяжелое скользнуло по виску, ударило в плечо.

Он неясно увидел Гуменюка, метнувшегося к окну. Потянулся за ним, левой рукой схватил за ногу, когда тот вывалился в проем. В эту же секунду кто-то вломился в сарай, полоснул яркий луч, и в его свете Горошкин заметил, как чьи-то руки за окном перехватили Гуменюка.

— Ты ранен? — расслышал он голос Ильина.

— Живы будем — не помрем, — разведчик осторожно прикоснулся к широкой ссадине.

В голове гудело. Он ощущал тугие болезненные толчки в висках. Потянулся к тайнику, вынул записку. В ней, в отличие от извлеченной из дупла, открытым текстом передавалось содержание приказа начальника отряда.

— Спешил-суетился, — поморщился Горошкин. — Не до шифровки было.

Установили на место подпорку, державшую бревно, которое оглушило разведчика.

Гуменюк понял сразу, запираться, доказывать, что он не тот, за кого его пытаются выдать, бесполезно. Да его и не спрашивали ни о чем. Выжали главное: связной придет через час. Предложили написать объяснение своего дальнейшего отсутствия, скажем, на неделю-две. Он щурился, зрачки его беспокойно метались, очевидно, столь же лихорадочно прыгали и мысли.

Он согласился, быстро начиркал, что простудился, схватил воспаление легких и его увозят в госпиталь. Ильин прочитал записку, продиктовал другой текст, мол, срочно командирован получить для отряда дополнительные средства связи. Дал затем и третий вариант: отозван на переподготовку по новой радиоаппаратуре, приказано завтра быть в Харькове.

Заметили, когда писал эту, третью, записку, неуловимо дрогнула рука.

Перебинтованный наскоро Горошкин, двигая ушибленным плечом, и довольный, что кости целы, отнес в тайник именно этот вариант «шпионского» донесения.

Разбирательство с Гуменюком было еще впереди.