"Все. что могли" - читать интересную книгу автора (Ермаков Павел Степанович)

8

— Однако чувствительный ты, майор Ильин!

Крепко обняв начальника штаба, Стогов пристально взглянул в его лицо. Почудилось, в нем появились новые черточки. В этот момент оно как бы делилось на две части. Между бровей пролегли вертикальные складки. Взгляд серых глаз был прямой, жесткий. К поседевшим вискам тянулись частые морщинки. Сама суровость и страдание. Губы же дернулись, застыли в трогательной и беспомощной улыбке.

— Ждали тебя, Андрей Максимович, не верили, что ты сгинул.

Стогов был обрадован встречей, не пытался даже скрыть радость под обычной своей сдержанностью.

— От этого самого и расчувствовался, — проговорил Ильин. — В один миг воскресилось в памяти все происшедшее со мной на плацдарме и после. И неожиданное, схожее с чудом, спасение.

— Горошкин рассказал мне, — кивнул Стогов, мол, ему все известно, как вырвался от немцев, как линию фронта прошли.

— Сейчас не обо мне речь, — сказал раздумчиво Ильин. — Душа изныла за ребят, что полегли на плацдарме. Очевидно, я обязан был лучше организовать бой.

Стогов заметил, как повлажнели глаза Ильина, снова обнял его за плечи, шепнул на ухо:

— Настоящие мужчины не плачут, они только огорчаются, — помолчал, словно вспоминая что-то, продолжил, глухо роняя слова: — Не мое изречение. Так говорил мне один мой знакомый мальчик. Может, повторял за кем-то, возможно, вынес из сказки, услышанной от бабушки.

Он позвал в хату, где квартировал. В маленькой, с низким потолком горенке было тепло. Через окошко во двор виднелась летняя кухня с дымящейся трубой. Пожилая хозяйка готовила ужин. Ей помогал ординарец Стогова: подкладывал в печку сучья, открывал консервные банки.

От Ильина не ускользнуло враз происшедшее изменение с командиром полка. Стогов вроде замкнулся, весь ушел в себя, словно что-то тяготило его, но он не решался поделиться сомнениями с товарищем. Долго глядел в окно, похоже, ничего не видя там.

— Так вот, насчет тех слов, почему с ними подошел ко мне однажды тот мальчишка… — Тимофей Иванович повернулся к Ильину, размял папиросу, прикурил и первой же затяжкой сжег ее почти наполовину. — В тридцать седьмом арестовали моего друга, командира полка Семена Кирюхина на Дальнем Востоке. Тогда катилась по стране чудовищная волна арестов, сметала людей как щепки, они уходили в безвестность. И большие авторитеты, и никому не ведомые «винтики». Черное опахало накрыло и пограничные войска. Когда ты пришел на службу, не мог не слышать о начальнике Главного управления пограничной охраны в начале тридцатых годов Николае Михайловиче Быстрых. Я-то хорошо его запомнил по Средней Азии. С ним да с Иваном Ивановичем Масленниковым связывали тогда разгром последней крупной басмаческой банды на территории Туркмении. Масленников теперь командует фронтом. Вот… а Быстрых, будучи уже на другой должности, арестован и исчез. Да один ли он?

Стогов маятником мерил комнату из угла в угол, за ним полоскался хвост дыма. Ильин был ошарашен. Он еще жил в своих недавних приключениях и в этот час не понимал, почему вдруг Стогов, в общем-то сдержанный, суховатый в отношениях человек, завел с ним разговор на тему явно запретную и опасную, чреватую гибельными последствиями, выйди она за пределы хаты. Но слушал с участием.

— Об аресте Семена мне сообщила его жена, — Стогов погасил окурок и сразу извлек из кармана пачку с папиросами. — Письмо по ее просьбе знакомая женщина опустила в другом городе. Не хотела, чтоб на меня пала тень. В ту пору большинство из нас были ослеплены открытыми судебными процессами над врагами народа, тяжелыми приговорами. На митингах клеймили их позором. Верили, в том числе и я, что вокруг нас враги, агенты иностранных разведок, последыши троцкистов. Но когда Семена арестовали как врага, усомнился. Задумался, до ломоты в висках маялся. Откуда столько много врагов взялось? Партийные и советские работники, хозяйственники, военные почему-то пачками подались в шпионы и вредители. Сверху донизу. А если они, спрашивал я себя, такие же «враги», как мой Семен?

Стогов остановился напротив Ильина, заглянул ему в глаза. Нет, его взгляд не требовал, чтобы Ильин соглашался или протестовал против сказанного. Просто он хотел, чтобы тот прочувствовал боль, жившую в нем.

— Сенька — враг? Бывший деревенский пастушонок, сирота, ставший командиром полка? — Стогов встряхнул головой, как бы и сейчас хотел сбросить с себя одурманивающее наваждение. — Не мог он стать изменником Родины, которая вырастила его, подняла на высоту, о какой он и не мечтал. Так думал я и был глубоко убежден в том. Семь лет мы с ним, стремя к стремени, по пескам гонялись за басмачами. Он взводный, и я взводом командовал. Его на эскадрон двинули, и мне то же доверие. Знали друг друга как самого себя. Когда я получил известие об аресте Семена, не оставляла меня мысль: кто-то оболгал его, настрочил донос. Надо признать, командир он был жесткий. Себе поблажки ни в чем не давал и другим спуску не делал. За службу спрашивал строго, за плохой проступок, нечестность шкуру мог спустить. Полк его в Особой Дальневосточной армии славился боевыми успехами. Под дых ударило меня известие. Спрятал я письмо, вышел во двор. Сел на лавочку, про Сеню думаю, в глазах черно, слезы текут. А я начальник пограничного отряда, в городке меня каждая собака знает. Вот тут-то ко мне и подкатился тот мальчуган…

Ильина растревожила судьба неведомого ему Семена Кирюхина. Показалось, тот чем-то походил на него, очевидно, отношением к делу, к службе. Ильин был тронут искренностью Стогова, с какой он поверял свою тайну, покорен мужеством, с каким боролся за друга. Рисковал не только своим добрым именем, но и жизнью. Но что она тогда стоила, его жизнь? В любую из ночей могли постучать и к нему в дверь. Защищает врага народа, значит, у самого рыло в пуху, сам такой же враг.

— Жаль мужика, — задумчиво сказал Ильин. — Как бы он пригодился в этой войне.

Плечи у Стогова расправились, глаза засветились теплом.

— Верно. Не знаю, что помогло. Согнуть его не смогли, — говорил Стогов. — С началом войны Семена освободили из лагеря, послали на фронт, прежнюю должность вернули. Под Курском уже командовал дивизией, — согнал улыбку, помолчав минуту, продолжил, будто одеревеневшим голосом: — А скольких подобных Семену не выпустили… Потому что уже некого было выпускать. Помню таких по своему отряду, по армейским частям. Опустошили армию так, что потом было дельного командира днем с огнем не отыскать. Вчерашнего ротного ставили полком командовать. Что с него возьмешь, с ротного на полку? С тем и войну встретили.

От догоревшей до мундштука цигарки полковник прикурил новую, подымил, сосредоточенно глядя в окно. От взгляда его, подметил Ильин, потянуло холодом. Заговорил он вновь, медленно выталкивая слова, будто у него враз онемели и губы и язык.

— Помню, как громом поразило меня одно высказывание. Довелось прочитать его во время восемнадцатого съезда партии в тридцать девятом году. И не кто-нибудь это сказал, а бывший тогда наркомом обороны Ворошилов, — Стогов зябко передернул широкими плечами, туго обтянутыми гимнастеркой, поморщился, будто на язык ему попало что-то непередаваемо кислое, — сейчас вспоминаю, озноб продирает. Маршал в своем выступлении на съезде прямо похвалялся, как им удалось очистить Красную Армию от «мерзких» людей, изменивших своему государству. Называл цифру в десятки тысяч человек. Невероятно! В войсках наших, по заявлению наркома, изменник на изменнике. А коли так, спрашивал я тогда себя, где он сам-то был, куда глядел, как допустил до такого состояния свою армию? И еще утверждал нарком, дескать, после чистки армия стала намного сильней. Пусть враг попробует напасть, он будет накоротке смят и уничтожен. Что ж, враг попробовал. Дорого обошлась нам эта проба.

Стогов опять замолчал, насупился, глядел в одну точку, о чем-то размышлял. Возможно, сожалел, что все это высказал Ильину.

Хотя о таком откровенном высказывании наркома Ильин услышал впервые. Возможно, оно было напечатано в газетах, однако ему не пришлось читать. Даже сейчас, когда минуло несколько лет после заявления маршала, когда разразилась война и показала, как тот же Ворошилов пытался «смять» немца и что из этого получилось, и когда боевой успех все-таки пришел к нам, Ильину стало неуютно и страшно. Не верилось, что такое было в действительности. Но это было. Стогову он не мог не верить. Историю с его другом нарочно не придумаешь. Особенно то, что этот «мерзкий» человек, друг Стогова, сейчас снова воевал, геройски дрался с врагом. А мог запросто сгинуть в лагерях.

Заметив, что Ильин взглянул на его новый орден, Стогов оживился:

— За плацдарм ты, Андрей Максимович, достоин большей награды, чем эта, которую своей властью дал нам командующий армией. Представление на тебя послано.

Показалось, эти слова Ильин пропустил мимо ушей или не придал им того значения, которое хотел подчеркнуть Стогов. Его мысли были заняты другим: он снова в своем полку, в кругу обычных забот, заниматься которыми его вынуждала война.

Вошли хозяйка с ординарцем, накрыли стол. Рядом с разогретой тушенкой исходила аппетитным парком отварная картошка, лоснились, ядрено пахли укропом и чесноком соленые огурцы, вызывали слюнку крупные ломти квашеного вилка капусты.

— Откуда такое богатство? — спросил Стогов.

— Та… сховали от нимцев. Як воны ни шукалы, дибраться до того погребка не могли. Кушайте на здоровьичко, ридны наши вызволители, — певуче отозвалась хозяйка.

— Спасибо большое. Выпьем за возвращение майора Ильина. Почитай, с того света выбрался.

Хозяйка вместе с ними капельку пригубила, вытерла слезу: не знает, не ведает, где ее муж. Когда наши отступали, ушел в армию. Может жив, объявится?

Заканчивали ужин, Стогов по секрету сообщил Ильину, дескать, пограничный полк в ближайшее время должны влить в стрелковую дивизию.

— Меня по этому поводу уже вызывали в штаб армии.

— Наше руководство не возражает?

— Думаю, армейское начальство с ним договорилось, поскольку это необходимо в интересах дела. Армия держит направление на Коростень. Пока же мы продолжаем охранять ее тылы.

Ильину послышалось, что Стогов сделал ударение на слове «пока». Он подумал с уверенностью: вопрос о передаче полка в армию уже решен.