"Все. что могли" - читать интересную книгу автора (Ермаков Павел Степанович)

6

Под ногами легонько, по-домашнему, «по-довоенному» поскрипывал паркет. Невольно пришедшему сравнению Богаец усмехнулся, и неожиданно жгучая тоска навалилась на него. Если бы он был тут один, взвыл бы дико, неукротимо, как волк в глухом зимнем лесу. Но на шаг сзади от него шел управляющий и весьма почтительно докладывал хозяину о намолоченных этим летом пудах пшеницы, чувалах кукурузы, накопченных окороках, надоенных бидонах молока, а также прочем продукте, исправно даваемом обширным хозяйством пана Богайца. Затем он принялся перечислять, что и на каких условиях продано военному ведомству, отправлено в Варшаву, в поместье пана Казимира, какой доход получен в итоге.

Казалось, кого угодно должна была взволновать баснословная по военному времени сумма, выраженная в полновесных рейхсмарках, но Богайца она вроде бы не тронула. Он оставался холодно-равнодушным, хотя приехал именно за тем, чтобы ревизовать свое хозяйство. Впрочем, не только за этим. Долг за ним перед паном Затуляком. Приспела пора отдать. Пан Затуляк — нужный ему человек, в ближайшем будущем пригодится. Более того, без Затуляка не обойтись. Потому подмаслить его самое время. Под благовидным предлогом выхлопотал у господина Стронге неделю отпуска. Тот поморщился, «забыв», что раньше обещал полумесячный отпуск. Но как можно не пойти навстречу сыну компаньона?

Равнодушие Богайца было показным, истинное отягощение к сообщению своего управляющего он искусно скрывал. Внутри у него все трепетало, самодовольство — какой он справный хозяин, родного батюшку перещеголял по доходам, и хапуге Стронге в генеральской форме такие дивиденды не снились — распирало его. Управляющий бросал взгляды на хмурое, бесстрастное лицо Богайца, обижался в душе. Он рассчитывал не только на устную благодарность владельца имения, но и на значительное вознаграждение за старание. Должность его по сегодняшним временам не только хлопотная, но и небезопасная. Крестьяне косятся, рабочие сыродельного завода вовсе зверем смотрят. Того и гляди подстерегут в темном переулке. И, будь счастлив управляющий, если только намнут бока, а не лишат головы.

— Потом об этом. Оставьте меня… одного, — намеренно отмахнулся Богаец.

— Слушаюсь, — склонился управляющий и, удрученный, ушел.

Долгим взглядом Богаец проводил его, но думал вовсе не о нем. О человеке, так много сделавшем для него, он сразу забыл. Мысли потекли вокруг собственного будущего, своего существования. Очень неопределенного, смутно представляемого. Он повернулся, пошел назад. Теперь его уже не умилял «домашний» скрип паркета, раздражала гулкая пустота комнат. Обставлены были только те, в которых останавливались господин Стронге и отец, пан Казимир. Потом принарядили еще несколько — будуар и спальню жены. Она тоже наведывалась сюда на короткое время.

Собственный особняк казался Богайцу чужим. Не сбылось то, о чем мечтал когда-то. Вроде представлялось все просто: вернется на свою землю, вступит во владение поместьем, и жизнь пойдет по старой, наезженной колее, какой была до тридцать девятого. Он — господин, холопы безропотно ему служат, власть его над ними беспредельна.

Действительность вступила в разлад с мечтой с первых шагов. Может, напрасно он связался с немцами? Но что было делать? С их помощью, вернее, благодаря их силе возвратился в вотчину, и сейчас немецкие войска обходят ее стороной благодаря охранной грамоте господина Стронге. А жизни, рожденной воображением, нет.

Проходя по широкому коридору, он толкал двери то в одну комнату, то в другую. Захлестывали воспоминания. Вот гостиная матери. Просторная, светлая. В ней стояли диван и кресла, обшитые плюшем, большой круглый стол под вязаной скатертью, резное, красного дерева пианино. С потолка свисала хрустальная люстра. Эта комната притягивала Лео к себе. Мать, немка из Пруссии, научила его немецкому языку. Когда он подрос, понял, что через нее отец завязывал деловые отношения с немецкими коммерсантами. Теперь и Леопольд пристегнут к ним стальной цепью, как преступник к руке полицейского. Собственному сравнению криво усмехнулся. Сам лез в пристяжку, никто специально его не тянул.

Ладно, не о том вспомнилось. Теперь о матери, он любил ее. И глубоко тоскует по ней. Помнил, мать садилась за пианино здесь, а не за большой черный рояль, стоявший в зале. Она любила играть Бетховена. Торжественно-волнующая музыка навевала грезы, звала куда-то, томила душу. Ему мнилось, окажись тут мать сейчас, он сел бы рядом, склонил голову к ней на плечо. Она тонкими сильными пальцами погладила бы его по волосам, потрепала бы за вихры, и все беды, свалившиеся на него в последние годы, ушли бы, отвалились, как отболевшая короста.

Но мать никогда не появится здесь. В тридцать восьмом она умерла, за три года до войны с Россией. Похоронена на ее родине, в Пруссии. Над могилой он стоял в день похорон, позже еще раз побывал, когда уже надел форму немецкого офицера. Очевидно, мать не одобрила бы его шага. Приехав на могилу, он намеревался мысленно просить прощения, что пошел против ее воли, но почему-то передумал.

С юношества помнил Богаец, мать настороженно относилась к тому, что происходило в Германии, когда власть захватил Гитлер. Чувствовал, не воспринимала шума, крикливой, чванливой суеты, всеобщего опьянения от обещанных властями благ и преимуществ для немецкого народа. В этом, думалось Богайцу, у нее возникли разногласия с отцом. Пан Казимир в то время ловко использовал новую ситуацию, заключил контракты с фирмами, пустил в доходный оборот капитал, доставшийся ему в качестве ее приданого, потом и недвижимое имущество родителей жены, перешедшее к ней по наследству.

Может, в силу всех тех обстоятельств она чувствовала себя одинокой и рано покинула этот мир. Отец словно не заметил, что ее не стало. Уже в Варшаве, где полностью хозяйничали немцы, развернулся вовсю. Он даже с Бразилией торговал, привозил оттуда кофе и табак.

Подумав о матери, Богаец подавил тяжелый вздох.

Следующая комната была детской. В ней ничего не меняли. Лео взрослел, и его больше тянуло на псарню, где были не игрушки, а живые борзые и гончие собаки, на конюшню, к рысакам и скаковым лошадям.

В детской у него тоже была почти настоящая лошадь — чучело пони. Помнится, лет десяти-одиннадцати, он потребовал вынести чучело на лужайку, чтобы похвалиться перед мальчишками. Один из них, сын экономки, попытался вскочить на пони, но уронил чучело. Оно стукнулось о качалку, шкура порвалась. Богаец налетел на мальчишку и начал бить его кулаками и ногами. Колотил зло, исступленно орал: «Мое — не тронь!»

Ему казалось, случись нечто подобное сейчас, он тоже избил бы, истоптал бы сапогами. Или застрелил. Чего проще. Чувствовал, как кровь приливала к вискам, дыхание стало напряженным и частым, будто он в самом деле с кем-то дрался.

Непонятное творилось с ним, пока он шел по дому. Настроение менялось каждую минуту. От слезливой чувствительности к дикому озлоблению.

Он толкнул очередную дверь. Да, ведь это его бывшая комната. Тут его царство, святая святых. Сюда редко кто входил кроме него. Только мать. Она еще в детстве внушила сыну, что он сам должен заправлять свою постель, убирать комнату. После, когда он повзрослел, она оберегала сына от горничных, как ей казалось, крутивших подолами возле молодого барина.

Да, здесь был его мирок, тут никто не мешал ему мечтать о будущем. Он ведь понимал, что был единственным наследником в семье. Отцовская мошна разбухала, Лео был не прочь погрузить в нее свои руки. Но тогда еще не пробил его час. Может, он пробил теперь? Черта с два. По отцовской воле с ним случилось явно что-то не то, о чем грезилось ему.

А что касается женских подолов… Из Пруссии как-то приехала погостить дальняя родственница матери. Лет на пять старше его. Ему тогда исполнилось девятнадцать, соки жизни в нем переливались через край. Девица, пухленькая, смазливая блондиночка, гуляя с ним в роще, на берегу пруда, кошкой ластилась к нему, мурлыкала, как бы случайно касалась его выпуклостями своего тела, приводя парня в смущение и трепет. Однажды ночью она пришла в его комнату и исчезла только под утро. Потом она заявлялась каждый вечер и, будучи опытной в любовных утехах, обучила им Леопольда. Очевидно, мать что-то углядела, догадалась по его зацелованным припухшим губам, утомленному, невыспавшемуся виду и быстренько выпроводила родственницу.

Потом девица частенько являлась к Леопольду в снах, его окатывало жарким валом сладострастия. Вспоминая о блондинке, он спрашивал себя: мог бы взять ее в жены? Наверное, ему было бы проще с ней, чем с его красивой, фарфорово-холодной женой. Где теперь эта блондинка, его учительница? Пожалуй, по причине живости характера, где-нибудь в тыловом гарнизоне услаждает знатного бонза, вроде господина Стронге.

Но как же ему быть с женой? Дошли сплетни, будто его отец, еще нестарый, только за пятый десяток перевалило, оказывает ей знаки внимания. Скорее всего, напрасно старается. Не нужны ей ни Леопольд, ни его отец, а нужно их богатство. «Но все же, батюшка, как бы ни складывались у нас с нею отношения, — думал он с раздражением, — пока она остается мне женой».

Хмелем ударила в голову обида. Надо все выложить отцу, не ждать, пока над ним станут смеяться. Он торопливо прошел в кабинет, позвонил. Появился управляющий.

— Скажите, пусть принесут коньяк и хорошего вина.

Вскоре появилась молоденькая девушка в кружевном фартучке, поставила поднос с бутылками и бокалами на стол.

— Дайте, пожалуйста, бумаги и чернил, — снова сказал он управляющему.

Пока тот ходил, он велел девушке налить коньяку. Выпил, зажевал ломтиком лимона. Тотчас выпил еще. По жилам разлилось тепло, ломота в затылке отпустила. Впервые с вниманием посмотрел на горничную, показалась она свежей, ладненькой. На щеках ее играл румянец.

— После… придешь сюда, — сказал он, не сводя с девушки упорного, немигающего взгляда.

Она поняла, что означало «после», вздрогнула, изменилась в лице.

Вошел управляющий, положил на стол стопку бумаги, поставил массивную чернильницу.

— Все это постоянно должно быть здесь, — сердито заметил Богаец.

— Виноват, — оправдывался управляющий. — Вы внезапно приехали.

Богаец взял ручку, обмакнул перо, задержал его над листом.

— Можете идти. — Богаец снова кинул быстрый взгляд на девушку: — Не забудь, что я тебе велел.

Перо заскользило по бумаге, выплескивая претензии к отцу. Но вдруг Лео остановился. Нет, так в лоб нельзя, слух — это еще не вся правда. С отцом ему ссориться не резон. Смял листок, положил другой. Попивая коньяк рюмку за рюмкой, писал, что приехал на пару дней в имение. По делам своего хозяйства. Последнее подчеркнул со значением. Пусть отец будет уверен, что он исправный хозяин. К нему, под Варшаву, наведаться не может. Господин Стронге приказал не задерживаться.

Оторвался от бумаги, сдвинул тяжелую портьеру. За окном опустился вечер, помутнела даль. В голове Богайца тоже стоял туман. Бутылка опустела, он откупорил другую.

«На нашем фронте…» — нацарапал он. Причем тут фронт? К чертям собачьим фронт… Не мысли, а какие-то обрывки, как вспугнутые галки, метались в голове. После своей позорной поездки в Сталинград Богаец при упоминании о фронте вздрагивал. В победе германской армии он разуверился, хотя немцы без устали твердили — победа придет. Болтовне больше не верил. «Это вам не девка, которой я приказал и знаю, она непременно явится к господину», — развязно ухмылялся он.

Немцы твердили, на Днепре они создали непреодолимый для русских рубеж. Берлинское радио кричало об этом. Русские почти без затруднений шагнули через него. Вам, господин Стронге, этого не понять. Чего ему не понять? Может, Стронге хочет снова турнуть его на фронт? Туда, на Днепр? Нет, пусть катится к… Да, здесь можно и Стронге послать. Перед генералом же подожмет лапки, потому что зависим от него. Как синица в садке. Убежать надо, укрыться, никакой наместник не найдет. Отец и Стронге — компаньоны… сын дезертир. Убежит, имущество останется, целое состояние. Его вывезти надо. Вот тогда и бежать. К отцу не повезет.

Отцу он все выложит. Ишь, старый плут, ластится к его жене. На жену он плевать хотел, но… не замай. Не твое, не тронь. Перо рвало бумагу, оставляло кляксы.

«Почему до сих пор нет девки?» — мысли потекли в другую сторону, прорезалось совершенно отчетливое желание.

Забыв о звонке, Богаец стучал кулаком по столу, но никто не приходил. Под руку попалась пустая бутылка, хрястнул ею о дверной косяк. Осколки разлетелись по кабинету. Казалось, он бодро зашагал к двери, однако ноги заплелись, и Леопольд растянулся на ковре.

Когда управляющий вбежал в кабинет, хозяин, запрокинув голову, придушенно храпел. С трудом втащил его на диван, укрыл пледом. Замел осколки, мельком глянул на измазанный чернилами листок. Понял всего одно слово, повторенное несколько раз: «Свинство…»

На дворе торопливо напутствовал горничную:

— Беги на хутор. Спрячься на те дни, пока он здесь.

— С вас за меня спросит, дядечко. Вы-то как?

— Бог милостив.

За окном посветлело. Уже утро? Богаец сел на диване, с трудом вспоминая, где он. Голова трещала. Боже, он у себя в имении, и что-то такое ему вчера лепетал управляющий. Увидел в буфете бутылку коньяка, налил фужер. Ощущая противную дрожь, торопливо глотал. Минут десять сидел, приходя в себя. В голове постепенно прояснялось, озноб прошел. Накинув халат, сходил в туалетную комнату, побрился, помылся.

Когда вошел управляющий, он снова сидел в кабинете и писал. Словно только что расстался с ним.

— Доброе утро, Леопольд Казимирович.

— Гутен морген, господин Конрад, — приветливо сказал Богаец, будто ничего вчера не произошло.

Управляющий, обрусевший немец, не выказал удивления, был рад, что хозяин не вспоминал ни горничную, ни те мелкие грехи, за которые накануне упрекал его.

— Завтрак вам подать сюда?

— В столовой нам с вами будет удобнее. Вы напомните мне вкратце итоги по доходам имения, о которых говорили вчера.

Выслушал с нескрываемым удовлетворением. Цифры внушали уважение, несколько раз повторил: «Зер гут».

— Это весьма положительно характеризует вашу деятельность в роли управляющего. На ваш счет будет перечислена солидная премия, — пообещал Богаец.

Стол ломился от жареного, печеного и соленого. Весело смотрелись яркие красочные наклейки на бутылках. Накануне не ужинавший, Богаец налегал на свиную отбивную с ломтиками жареного картофеля.

Взбодренный только что проявленной щедростью хозяина, управляющий начал развивать планы дальнейшего улучшения хозяйства. Он договорился с владельцем образцовой датской фирмы о закупке двух десятков высокоудойных коров. Если пан Леопольд дает свое согласие…

— Одобряю, герр Конрад, — прервал его Богаец, подливая в кофе густые сливки. — Уверен, нововведения дадут ощутимый результат. Новая награда не заставит вас ждать.

Давая гарантии управляющему, Богаец сам не верил в них. Опять в сознании замелькали тревожные мысли о том, что русские перешли Днепр, и новое их наступление грядет, последствия… Да что последствия? Труба дело. Не трудно предположить, какова будет судьба его имения, особняка, да и лично пана Богайца.

«Взорву, сожгу, разрушу до основания», — снова накатило на него глухое бешенство, он, возможно, сорвался бы, не войди слуга и не сообщи, что приехал пан Затуляк.

Вот кстати. Сейчас ему очень нужен именно Затуляк, этот проныра, связанный с разными темными дельцами. Все, о чем говорил управляющий, мелочь по сравнению с тем, что пока еще лежало в хранилище. Пожалуй, Богайцу не нужны старинные ружья и сабли, фарфор и хрусталь, картины и ковры. Все это было бы слишком на виду и вызывало у немцев болезненную зависть, прежде всего у Стронге. Он глазом не моргнет, прихлопнет своего офицера. Только пан Затуляк с его возможностями поможет превратить антиквариат в золото и бриллианты. Вот что придаст ему новые силы, позволит в любой части света держаться на поверхности.

Пан Затуляк был принят по-царски. После изысканного завтрака, они приступили к составлению документа на землю, которую передавал ему Богаец в благодарность за сохранение имущества. Потом на дрожках, запряженных резвыми лошадьми, поехали смотреть эти земли. Богаец, кажется, сумел полностью подчинить себе Затуляка. Тот клялся в верности, заполучив дополнительно к двумстам десятинам земли сотню десятин леса.

— Станем соседями и, видит Бог, очень можем пригодиться друг другу, — говорил Богаец, как бы приравнивая Затуляка к себе.

— Истинно так, — наливался кровью от самодовольства новый землевладелец.

Вечером он отбыл в свои владения, спешил утвердиться там. Гауптман Богаец отправился к месту службы. Ехал и вспоминал, что господин Стронге говорил ему о каком-то новом поручении, которое приготовил своему офицеру. «Что еще придумала эта старая лиса? — память вернула к событиям на Днепре. — Неужто все-таки туда турнет с «новой миссией»?»