"Все. что могли" - читать интересную книгу автора (Ермаков Павел Степанович)

5

Проходил день за днем, с переправой на другую сторону Волги у Нади ничего не получалось. Приютившая ее в маленьком хуторке старушка успокаивала:

— Поживи, милая, у меня. Деточки твои заморились, ты тоже. Можа, и не понадобится уезжать? Можа, наши не пустять немца сюды? Я кажинный день Богу молюсь, чтобы не пустили, чтобы им Господь силы дал на это.

— Ждет нас тетка. Мама ей написала, если письмо получила, беспокоится, что нас долго нет.

— Лодки да баркасы красноармейцы угнали в город. Плот можно бы связать, да ведь этакое дело с умом надоть делать. Мужиков-то немае. Гли, какая ширь, сама разве переправишься?

Надя с грустью глядела на водную гладь. В сиреневой дымке едва угадывался противоположный берег.

— Ты не горюй. Чего-то и надумаем, — успокаивала старушка.

Как-то, расстелив старое байковое одеяло под яблоней, они спасались от жары в ее тени. Машенька играла с куклой. Димка ползал. Река ослепительно сверкала под солнцем, от нее наносило запахом ила, тины. Под береговой кручей гортанно кричали чайки, садились на воду белыми поплавками.

Заглядевшись на реку, Надя не заметила, как Димка добрался до завалинки перед окнами хаты, уцепившись за доску, встал.

— Димка, ау, Димка, иди ко мне, — позвала Машенька, поманила руками.

Мальчик отцепился от завалинки, раскинул ручонки в стороны, ступил навстречу сестре раз-другой и быстро-быстро засеменил, качаясь из стороны в сторону, словно под порывами ветра. Он вертел головой, глазенки его испуганно-радостно глядели на мать. В этот момент в прищуре глаз, в повороте головы, в движениях мальчика Надя снова отчетливо заметила его удивительную схожесть с Андреем.

— Наш Димка пошел, — всплеснула она руками, подхватила сына, прижала, почуяла, как часто билось его сердечко.

В эти дни, оторвавшись от родного дома, ощущая себя песчинкой, которую подхватил и нес куда-то злой, безжалостный вихрь, она с новой, изнуряющей силой затосковала по Андрею. Вечерами, уложив детей, подолгу сидела и вспоминала их жизнь на пограничной заставе в Закавказье, мысленно переносилась на западную границу, где становилось все беспокойнее, поэтому Андрея видела урывками, он постоянно пропадал на заставах. Но тем радостнее, желаннее были встречи.

Иной раз не смыкая глаз, всю ночь проводила в думах и воспоминаниях и только под утро забывалась в коротком, тревожном сне. Ее угнетала эта тоска, ей казалось, надо же что-то делать, иначе с ума можно сойти. Ее настроение передалось дочке. Малышка что-то чувствовала и часто вспоминала отца.

Однажды Надя пришла с детишками на берег Волги. В маленьком заливчике вода прогрелась, просвечивал желтый песок, Машенька, булькаясь в теплой воде, неожиданно спросила:

— Мама, помнишь, мы с папой в нашем пруду купались?

Как забыть? Все помнила Надя.

На следующий день рано утром хозяйка торопливо вошла в горницу.

— Вставай, Надя, просыпайся, милая, — шуршала она босыми подошвами по глиняному полу.

— Что случилось?

— Не хотела отпускать тебя, а утаить не могу, обидишься, — старушка говорила шепотом, прерываясь, ожидая, не скажет ли Надя, что передумала и никуда не поедет, но та молчала. — Автомашины мимо едут, с фронта пораненных солдатиков везут. Бают, прямо к переправе. Я попытала, дескать, не возьмете ли командирскую жену с детками. Мол, пусть собирается, могут и подвезти.

— Я мигом, — вскочила Надя. — Ребяток соберу.

Увидев, что Надя не рассталась с мыслью уехать, старушка сникла, пригорюнилась, продолжала медленно, вроде нехотя:

— У их в дороге двое померли, так хоронить понесли. Бабы наши помогают.

Надя увязала пожитки, разбудила дочку, завернула Димку, мальчик даже не проснулся.

— Молочка на дорожку попейте, — суетилась хозяйка. — Не хочется? Боже ж мой, не проснулись толком. Я в бутылку налью, ватрушек положу. Потом поедите.

Выйдя на улицу, Надя увидела три грузовика, крытые брезентом, и подходящих к ним военных и хуторских женщин с лопатами. Один из военных, со «шпалой» на петлицах, по-видимому, старший, представился:

— Военврач Зарецкий. Это вам надо на переправу? Вы на той стороне живете?

Он близоруко щурился, разглядывая ее сквозь толстые стекла очков. Зарецкий был уже немолодой, военная форма на нем сидела мешковато. Лицо посерело от усталости, веки припухли и покраснели. Наде показалось, он невероятным усилием удерживал себя, чтобы не заснуть тут же, стоя перед ней.

Она кивнула, да, это ей надо на ту сторону реки.

— Я из Воронежской области. Фельдшером в селе работала. Больничку разбомбило, и немцы…

— Документик у вас какой-нибудь имеется?

Передав Димку хозяйке, она сунулась в узел, нашла сумочку, подала военврачу паспорт и справку, выданную ей еще в погранотряде в прошлом году, в которой говорилось, что жена капитана Ильина следует к месту жительства ее родителей.

— Выходит, мы с вами коллеги, — чуть оживился военврач. Он полистал паспорт, прочитал справку, помрачнел. — От самой границы… на Волге оказались.

Возвратил Наде документы с таким видом, словно оправдывался, что вынужден был спросить их.

— Считайте, мы с фронта на фронт едем, — пояснил он. — Немцы жестоко бомбят город, обстреливают артиллерией. Десанты бросают. Опасно там. Но там и переправа. Самый скорый путь на ту сторону. А ваш муж?.. — военврач опять устремил на Надю измученный взгляд.

— Встретил войну на границе. Думаю о нем, как о живом, а живой ли, не знаю.

Военврач помог Наде сесть в кабину среднего грузовика. Машины тронулись, хозяйка кричала вслед:

— Если что… слышишь, Надя, то вертайся.

Чем ближе подъезжали к городу, тем тревожней, угнетенней становилась атмосфера вокруг. Дымом заволокло небо, где-то в дыму тяжко дышал, по-живому ворочался фронт, о котором говорил военный доктор. Даже шум моторов автомобилей не заглушал грохот и гул, расползавшийся над землей.

У пристани была толчея, народ все подходил, больше старики и женщины с детьми. Они несли корзины, чемоданы, узлы.

Машины с ранеными пропустили близко к сходням. Там распоряжался невысокого роста, крутоплечий, с распаренным красным лицом командир. Он держал в руке большой жестяной рупор. Зарецкий переговорил с ним, раненых сразу начали снимать с грузовиков и переносить на баржу.

Командир подошел ближе, и сердце у Нади екнуло. На нем была зеленая фуражка, сбитая на затылок, выгоревшая, запыленная, с порванным верхом. Чем-то до боли родным повеяло на Надю при виде этой фуражки. Невольно слезы навернулись на глаза. Командир-пограничник стоял уже рядом.

— Доктор сказал, вы с границы?

Голос у него хрипловатый, надорванный в крике.

Надя назвала свой погранотряд и ждала, вот командир скажет, да, он знает этот отряд, встречался с капитаном Ильиным. Но командир отрицательно качнул головой.

— Я войну встретил на румынской границе, — он увидел в глазах этой незнакомой женщины огорчение и, не пытаясь успокоить ее ничего не значащими словами, вроде бы обязательными в таких случаях, сказал просто: — В какой только заварухе не пришлось побывать, а вот жив…

Кивнув Наде, он отошел. Множество дел и людей, скопившихся у пристани, ждало его решений и действий. Снова раздался его хрипловатый голос, усиленный жестяным рупором. Он поддерживал порядок на переправе.

Прибежал боец, поднял узел, повел Надю вдоль причала, говоря:

— Майор приказал отправить вас на барже.

На палубе было тесно, как в бочке сельдей. Повсюду лежали, сидели раненые. Некоторые только что из боя, сквозь свежие повязки проступали кровавые пятна. Кто-то был без ноги, у кого-то наглухо замотана голова с узенькими щелками для глаз и рта. Иные из них беспокойно озирались, мысленно торопили отправку, другие лежали безучастно, уйдя в собственные боли и переживания.

«Сколько горя, — думала Надя, протиснувшись к большому дощатому ящику с песком. — Повсюду боль, муки, страдания».

Машенька сомлела от жары и толкотни. Личико побледнело.

— Потерпи, доченька, теперь — доедем, — Надя достала бутылку с молоком, налила в кружку. — Глотни, полегчает.

Лежавший неподалеку боец скосил взгляд на кружку, провел языком по пересохшим, потрескавшимся губам. По щекам его гуляли красные пятна, как при лихорадке. Надя торопливо наполнила кружку, протянула ему.

— Нет… — замотал он головой. — Не можно отнимать у детишков.

— Пейте, пожалуйста. Детям хватит.

— До госпиталя довезут, там напоят.

— Это еще когда будет.

Боец принял кружку заскорузлыми, вздрагивающими пальцами, приподнял голову и жадными, крупными глотками выпил.

— Спасибочко, — выдохнул облегченно.

Надя быстро разливала молоко, подавала раненым. Литровая бутылка опустела.

— Водички… Попить бы, — неслось отовсюду.

С Димкой на руках она беспомощно озиралась, но не отыскала взглядом ни питьевого бака, ни бочки. Как пробиралась сюда, так же пришлось проталкиваться к борту.

— Это вы… — заметил ее майор-пограничник. — Места не нашлось?

— Спасибо, я устроилась. Раненых напоить бы надо.

— Водокачка разбита. По реке мазут плывет, нечистоты, вода взбаламучена взрывами. Сами видите. Колодцы в окрестных селах и хуторах вычерпаны досуха. Пусть потерпят ребята, сейчас даю отправку. Идите на место.

Из-за соседней баржи вынырнул юркий, задымленный, весь в латках и нашлепках по бортам буксирный пароходик с высокой, откинутой назад трубой.

В последний момент, когда буксир, отчаянно пыхтя, потянул баржу от причала, на палубу прыгнул военврач Зарецкий. Он оглядывал густо забитую баржу, высмотрел Надю, пошел к ней, осторожно переступая через лежащих, приговаривал, мол, скоро будем на месте. Ему разноголосо отвечали:

— Ништо, товарищ военврач, плывем.

— О нас сестрица позаботилась, порадела.

— Даст Бог, в госпитале подлечат.

Протиснувшись с трудом, Зарецкий присел возле Нади, снял очки в круглой металлической оправе, близоруко поморгал. Платком вытер мокрый лоб, промокнул глаза. Надя сейчас окончательно убедилась, что был он весьма пожилым, удивилась, как можно призывать в его возрасте и посылать на фронт.

— Вы тут за сестру милосердия… Спасибо, Надежда Михайловна, — Зарецкий водрузил очки на нос, вытянул усталые ноги. — Я чуть было не опоздал, пока на пароход устроил четырех своих бойцов. Очень тяжелые, довезут ли, не знаю. Может, успеют, пароход идет быстрее баржи, — он замолчал, Надя разглядела за стеклами очков, как веки его, словно тяжелые заслонки опускались, он силился их поднять и не мог. Встряхнул головой, заговорил безумолку, и она поняла, старался разговором отогнать одолевавший его сон. — Воспользуюсь случаем, попытаюсь добыть за Волгой бинтов, йоду, индивидуальных пакетов, кое-каких лекарств. Основательно поизрасходовались. Очень тяжелые бои, много раненых. Я человек мирный, врач невоенный. На московском заводе в медсанчасти работал. В прошлом году, когда к Москве немец приблизился, в ополчение пошел, — он горестно качнул головой. — Большинство ополченцев в осенних боях под Москвой… — Зарецкий взмахнул рукой, клюнул носом и, снова взбадривая себя, продолжал: — Те, кто уцелел, в армии оказались. Теперь я — военврач полка. Разрешите представиться, коллега? Ваше имя-отчество из документов узнал, а себя не назвал. Борис Львович, — он церемонно поклонился. — Извините, в сон меня шибает. Несколько суток отдыхаю урывками.

— Поспите, я за ранеными пригляжу.

— Нет, пойду, может, удастся умыться. Довезу ребят, тогда высплюсь. Конечно, если случай выпадет.

Надя задумалась, глядя ему вслед. Война все перепутала, изломала, искалечила людские судьбы. Вот и Зарецкий, сугубо гражданский человек, ходил бы себе в медсанчасть, лечил рабочих. По выходным дням ездил бы на огород, копался в грядках. Наверное, у него внуки есть.

— Сестрица, вы дочку посадите рядом со мною, — просительно сказал раненый с затянутой в лубок ногой. — Такая славная девонька. Малец ваш посапывает, и вы отдохните. У меня дома четверо огальцов. Мы с Машей покалякаем, я ей о своих архаровцах расскажу. Вроде бы сам дома побываю.

Взглядом манил Машеньку к себе. Девочка потянулась к нему, села возле, стала показывать тряпичную куколку.

А Надя снова задумалась все о том же: о незавидной своей судьбине, о муже… Не сразу сообразила, отчего неожиданно возникло на палубе шевеление, будто по лесу прошелся ветер. Глянула в небо — душа в комок сжалась. Над рекой появились самолеты. Они унеслись к скрытому дымкой противоположному берегу, стали заходить оттуда, из-под солнца. По мере их приближения нарастал, наваливался гнетущий рокот моторов, придавливал к палубе. Хотелось вжаться в щель, стать невидимой.

Захлопали, зачастили зенитные орудия. На буксире счетверенная пулеметная установка зашлась длинной очередью. Струями сыпались дымящиеся гильзы.

Один за другим самолеты пикировали на буксир и баржу, низко пролетели над ними. Звенящий рев моторов, показалось, расколол палубу. Хлесткие струи зажигательных пуль прошили ее. На корме вспыхнул огонь.

Надя увидела вдалеке Зарецкого. Он воздел руки вверх, размахивал ими, что-то кричал. Военврач был без гимнастерки, в нижней бязевой рубахе, худой, узкоплечий, он выглядел таким же беспомощным, как и все лежащие на палубе.

Самолеты снова заходили в атаку, надсадно ревели. Бомбы упали по обе стороны баржи, сильно тряхнули и раскачали ее. От прямого попадания разломился надвое старенький буксир и моментально затонул. Баржу развернуло по течению, затонувший пароход удерживал ее на буксирном тросе, как на якоре.

Над рекой началась кутерьма, в вышине вспыхнул самолет, разваливаясь в воздухе, упал недалеко от баржи. Тут и там от бомбовых взрывов поднимались огромные водяные столбы. Небо пятнали пушистые белые облачка от разрывов зенитных снарядов.

Два штурмовика вновь ринулись на баржу. Моторы ревели, звук их, казалось, не только вонзался в уши огромными холодными иглами, но и пронизывал все тело, леденил кровь.

— Мама! — пронзительно закричала Машенька. — Страшно!

Надя кинулась к дочке. Близко упала бомба, она проломила борт, баржа опасно накренилась. От второго взрыва вспух огромный водяной вал, выметнулся на палубу, сбрасывая все и всех, кто оказался на пути. Надю сбило с ног, швырнуло к низкому борту, ударило головой, и она на какое-то время перестала слышать и соображать.

Когда очнулась, вода, стекая с палубы, бурлила и пенилась. Ослабевшими руками Надя цеплялась за борт, пыталась подняться и никак не могла совладать с собой. Глянула на руки. Димка… где Димка? Ее будто током ударило. Ведь Димка был у нее на руках.

— Дитятко ваш потоп, — кричал боец с замурованной в лубок ногой.

Его и Машеньку волной прибило к деревянному ящику, наглухо закрепленному на палубе. Боец, ухватившись за него, удержал возле себя и девочку.

— Счас я, счас… можа достану мальца.

Боец напрягся, подтянулся руками и перевалился через борт. Остекленевшими глазами Надя глядела, как он нырнул раз, показался на поверхности, хлебнул воздуха и снова исчез под водой. Надя поднялась на колени, опять взглянула на руки, цепенея от ужаса, не могла взять в толк, как выпустила Димку.

Скользя по накренившейся палубе, подбежал Зарецкий.

— Что с вами, ранены? На лбу кровь, — сказал он.

Надя плохо его слышала, словно пробками забило уши.

— Дети, мои дети… — простонала она.

Зарецкий кинулся к ящику, поднял Машеньку. Девочка не шевелилась. Он передал ее Наде и, заметив, как метрах в десяти от баржи беспомощно барахтается в волнах боец, прыгнул за борт, поплыл к нему.

Еще одна бомба взорвалась поблизости. Накатившаяся волна накрыла бойца, и Зарецкого. Когда военврач вынырнул, едва переводя дыхание, бойца уже не было на поверхности. Несколько раз врач нырял, но его относило все дальше. Выбиваясь из последних сил, он повернул назад, добрался до баржи и ухватился за борт.

— Машенька, милая доченька! Да что же это с нами поделалось?

Надя качала безжизненное тело дочки на руках. Как только она приняла Машу от Зарецкого, сразу поняла, что ее не возвратить к жизни. По виску девочки тонкой струйкой стекала кровь.

— Никого, — прохрипел Зарецкий. — Глубина большая и течение.

Наде казалось, перед глазами ее течет не вода, а непрерывно льется, пузырится, бугрится кровь.