"Симулятор. Задача: выжить" - читать интересную книгу автора (Сертаков Виталий)

... Мы почти подготовились к походу. Зиновий раздобыл офицерский кортик и пистолет. Пистолет, конечно, одно название, пугач. Я могу похвастаться банкой с персиками, двумя банками шпрот и целым ананасом! Да, удивительно, но ананасу ничего не повредило, мы съедим его на десерт... Зато дети припрятали несколько банок консервов, маленькие жулики, и раздобыли воду. Да, черт подери, почти четыре литра дистиллята из гаража! Кто бы мог подумать, там десять раз прошерстили, а дистиллят прятался в банке с надписью «масло»...

Эту воду заберут только через мой труп...

Впрочем, следует излагать по порядку, я снова сбиваюсь. Очевидно, распыленные в атмосфере добавки действуют, как легкий наркотик. Две женщины вообще не встают, впали в транс, бормочут и смеются. Поголовно все скинули обувь, пальцы ног не помещаются. На каком-то этапе пальцы прекратили рост, хоть это радует. Доктор Белкин угрожал гранатой всем, кто посмеет обидеть его супругу. Теперь, когда его супруге уже никто не сумеет нанести вред, я радуюсь хотя бы тому, что внешние изменения протекают у всех примерно одновременно.

Сегрегации не произойдет. Никто не обзовет соседа «чернозадой обезьяной», или еще как. Я вынужден пользоваться лексиконом Жана Сергеевича.

Незаметно деградирую. Литературным языком все тяжелее выражать мысли. Чернозадые мы потому, что цвет нашей кожи никак нельзя обозначить словосочетанием «сильный загар». Бледнолицые стремительно превращаются в краснокожих, у блондинок корни волос стали цвета красного золота, темноволосые также рыжеют. Антонина, доселе слепая старушенция, вполне сносно читает и самостоятельно добирается до отхожего места. Подружки следят за ней, выпучив глаза. Кстати, нам повезло с туалетом. Отчим Элички выстроил во дворе сарайчик для гостей, с туалетом типа «очко». В отсутствие воды домашние удобства пришлось заколотить досками.

Впрочем, эпидемий мы можем не бояться. По крайней мере, тех эпидемий, что угрожали немытому человечеству неделю назад. Нет ни мух, ни прочих насекомых. В предельно сухом, жарком воздухе царапины затягиваются за несколько часов. Я случайно поранил себе ногу, когда измерял длину пальцев; кстати, восемь сантиметров. И язвы на спине ведут себя странно. Не болят и не разрастаются дальше.

Чернозадая обезьяна. Скорее, краснозадая.

Автор сих корявых строк выглядит смешнее прочих. Пока еще я седой, но буйный рост рыжей подпуши на макушке уже не спрячешь...

Черт возьми. Меня прервали, ритуал раздачи воды. Хорошей воды, настоящей, оставшейся от времен христианства и демократии. Настолько ответственное дело, что просыпаются все, даже умалишенные... Я и сам слегка слабоумен, ха-ха... Перед тем как произнести длинное предложение, собираюсь с мыслями.

Так о чем я? А, об их идиотской вылазке. Жан Сергеевич сказал, что бинокль Валентина слабоват, но в него видно, как розовые шары летают далеко над лесом. Их много, и ни разу, пока он следил, «гирлянды» не кидались к земле. Казалось, им просто некого атаковать.

Мы так думали тогда. Мы сильно ошибались.

Художник Дима предположил, что если выйти группой, то можно найти способ ускользнуть от шаров. Двое будут все время следить за небом, а остальные — за возможным появлением медведей. Тут встрял сержант Комаров. Комарову было недостаточно предыдущих смертей. Ему было недостаточно, что не вернулся никто из ушедших на станцию. Кстати, про тех, кто ушел на станцию...

Вот так, я стал забывать целыми кусками. На станцию ушли пятеро или шестеро из тех, кто отсиживался в коттедже Зинчуков. Молодые ребята и девчонки, горячие головы, такие же нетерпеливые, как Жан и наша молодежь. Они нас не звали, и об их походе мы проведали гораздо позже, от тех, кто остался в доме. Остались две сестры Харитоновы, обе в возрасте. Я их тоже вписал в общий список и, несмотря на возражения, добился, чтобы они перешли в наш коттедж. Забавно было наблюдать, как в первый день обе сестры, Люда и Лидия, сокрушались, что не покинули укрытие вместе с молодыми ребятами. На второе утро их энтузиазм угас, а после они, уже не скрывая, благодарили бога, что не отважились уйти.

Возможно, они проживут чуть дольше. Как и все мы.

Сержант Комаров тоже знал, что шестеро не вернулись. Надо попытаться добраться до райотдела, нудил сержант, там есть оружие, хороший бинокль и вода. И телефон. И вообще, сколько можно торчать в подвале, как крысы? Комаров был прав, что в подвале нельзя провести жизнь, но к вылазке следовало готовиться. Однако меня не слушали, зато слушали блондинку Тамару, завернутую в одеяло. Она не могла ни спать, ни есть и все твердила, что провода задушат нас во сне. Провода никого не душили, и Тамаре никто не верил, пока Нильс не отправился спасать дочку прокурора. Мы же про нее совсем забыли, а девочка не могла вылезти из инвалидной коляски...

Мне неприятно писать такое, но лучше бы девчонка умерла с голоду.

Черт побери, я снова сбиваюсь с мысли на мысль. Голова работает отвратительно, плюс жара, плюс давление. Комарова послушали, после того как мы похоронили Марину Анатольевну, никто не знал ее фамилии, славная женщина. Была ее очередь дежурить наверху, в паре еще с одной дамой. Поднялась по лесенке и упала: кровоизлияние в мозг.

Так вот, ситуация обострилась. Как только Саша-Нильс и Валя с дробовичком покидают коттедж, дисциплина падает, возникают свары, практически без повода. А после того как люди послушали старшего сержанта Комарова, нас стало гораздо меньше. Из этого не следует вывод, что я сумею спасти тех, кто еще жив. Старому дурню поздновато спасать человечество, однако я попытаюсь спасти тех, кто этого достоин.

Ведь наши шансы гораздо выше, чем раньше. Мы попробуем выжить. Хороший вопрос, кстати: а кто достоин, ха-ха...

В течение трех суток прокатилось шестнадцать стеклянных «волн». Я имею в виду наши «старые», обычные сутки. Потому что сиреневое солнце восходит каждые два часа с минутами. Я полагаю, что Зиновий прав. Именно столько длятся сутки на той планете.

На той планете, где должны расти цементные поганки и где из люков вылезает всякая мерзость...

Мы с Зиновием слишком поздно спохватились, что надо не только считать, но и все записывать. Записывает девочка, она молодчина. Эля не струсила, поднялась наверх и принесла несколько блокнотов. Ее никто не заставлял, девочка проявила качества истинного журналиста. Язык не поворачивается так говорить, но благодаря ей у нас сохранились последние предсмертные письма тех, кто погиб.

Опять начинается боль в висках, это давление. Сохранилась упаковка андипала. Сейчас придет смена дежурных, и можно будет поспать. Мне надо успеть рассказать о первых часах, потому что это важно. Это летопись. Кроме того, если со мной что-то случится, если жара доконает мои сосуды, люди должны знать маршрут, которым мы пошли.

Первая вылазка, н-да...

Не прошло и часа после того, как над нами прокатилось стекло. Девочка принесла бумагу, зажгла фонарик. Я предложил всем назвать свое имя, возраст, записаться, чтобы не возникло путаницы. В известном смысле, я оказался самым подготовленным к катаклизму, я ведь ехал в Питер, когда все началось. Паспорт с собой, часы, зажигалка, ножик складной, деньги...

Хотя кому теперь нужны деньги?

Тем не менее, я видел тех, кто над ними продолжает увлеченно трястись. Товарищ Мартынюк, к примеру. Товарищ Мартынюк не стал записываться в общий список, он протолкался к нам и сообщил, что пойдет в город один. Раз милиция не в состоянии обеспечить элементарный порядок, он найдет тех, кто это сделает с лучшими результатами.

Старший сержант Комаров сидел в углу на корточках и ничего не ответил. А Нильс обиделся и вознамерился стукнуть депутата затылком о трубу, женщины ему помешали. А подружка депутата, секретарша, была совсем никакая, ее стошнило несколько раз. Мы так и не смогли добиться, как же ее зовут, а, тут Мартынюк обнаружил, что секретарша посеяла его портфель с макулатурой. Он так разорался, что Нильс снова полез драться. Тут даже Жан Сергеевич встрял и велел депутату «заткнуть хлебало».

Откровенно говоря, меня совсем не обрадовало, что Жан очутился с нами в одной компании; он тяжелый, недобрый человек и порядком измучил меня в лесу. У меня словно в груди заныло, когда его увидел. Так и почуял, что добром не кончится.

И не кончилось.

Тамару мы в одеяло завернули, несчастную эту блондинку, что в одном халатике прибежала, ноги все порезала. Врач Белкин потребовал воды, чтобы промыть ей раны, но тут девочка удивила всех. Эля — молодец, она первая сказала, что возле холодильников надо установить дежурство. Она же первая сказала, что воду следует беречь и ни в коем случае не пить бесконтрольно. Вначале ей не поверили, тетки начали кричать, что обойдутся без подачек, что как-нибудь напьются в другом месте, но вскоре кто-то вернулся от колодца.

Вода в колодце превратилась в камень. И во всех остальных колодцах тоже. Эля полила доктору из канистры, и женщины разом вскрикнули. Упавшие на пол капли воды превратились в камешки, а струйка тоже застыла, как будто выкованная из прозрачного металла. Мы стояли вокруг, и никто не решался прикоснуться к каменной воде.

Первым отважился Муслим. Он вообще активный мужик, живчик такой, и рук замарать не боится. Попросил у Эли кувалду и несколько раз саданул по застывшей воде. От таких ударов раскрошился бы металл, но с теплым льдом ничего не случилось.

Тогда я впервые подумал, что Оно меняет молекулярную структуру материи. Причем методами, до которых земной науке еще тянуться и тянуться. Ника кого отношения к разработкам Пентагона наши приключения иметь не могли. Я никому не сказал ни слова, только вечером поделился с Зиновием. Я подумал, что не вправе раздувать панику. Тем более что среди тех, кто еще способен был соображать, восторжествовала военная теория. В гараже, в центре кружка заплаканных женщин, разглагольствовал седой дядька в пижаме; в полумраке поблескивали его золотые коронки. Выяснилось, что он записался, как генерал Томченко, то ли танкист, то ли зенитчик, туману напустил немало, но, как ни странно, народ начал успокаиваться. Уже после дебатов этот Томченко мне подмигнул, мокрый весь, волосы слиплись, и я подумал, что мужик молодец. Он убедил народ, что мы попали в центр военных маневров и присутствуем на испытаниях секретного оружия. И ничего опасного не произойдет, скоро все разъяснится; якобы он видел тайные документы в Генштабе, еще когда служил.

Только что на наших глазах погибали женщины и дети, но ничего страшного не происходило. Всего лишь не совсем удачные маневры. Генерала послушали и постепенно успокоились. То есть не окончательно успокоились, из подвала выходить боялись, но кое-что изменилось. У нас потихоньку начал налаживаться быт. Принесли свечи, разделили консервы и хлеб, женщины натянули веревочку, разделили подвал покрывалом. Кто-то организовал связь с соседним домом, с засевшими там соратниками по несчастью. Тут-то и выяснилось, что шестеро сбежали на станцию в поисках лучшей доли.

Кто-то отважно сопровождал Элю наверх, на кухню, кто-то устраивал постель для детей. Плакали, но как-то потише. В основном сконцентрировались вокруг женщины по имени Наташа, у которой погибли сыновья. Спорили о радиации, спорили о синем солнце. Я видел, что долго они так не просидят, что очень скоро люди начнут рваться наружу. Неусидчивый Жан Сергеевич, несмотря на разбитую голову, бегал от окошка к окошку и активно агитировал мужчин на вылазку. Я попытался ему напомнить, чем закончилась его поездка на машине по лесу, но Жан уже командовал. Я понял — это один из таких людей, для которых не существует обстоятельств.

В тот день они едва не перестреляли друг друга.

— Жизнь налаживается, — подмигнул мне генерал Томченко. — Главное — не дать бабам снова впасть в панику. Особенно вот этим кликушам. — Он незаметно указал подбородком на группу издерганных потных женщин предпенсионного возраста.

— А что вы предлагаете? — взвился сбоку депутат, — Снова скрывать от народа правду?!

При каждом слове от него разлетались капли пота и поднимался ветер. Электричества не было, свечи густо чадили, сгорбленные тени людей раскачивались на шершавых стенах.

— Да какую правду?.. — поморщился генерал.

— Кто со мной в Поляны? — громогласно взывал Жан Сергеевич.

— Мужчины, так и намерены отсиживаться? — встав в позу Родины-матери, вопрошала старушка в шортах и панамке.

— Вначале мы выйдем и проверим уцелевшие дома на Сосновой, — принял командование Саша-Нильс. — Наверняка там есть те, кто нуждается в помощи...

— Я иду! — выступил вперед Раду, строитель-молдаванин. Под этим именем он записался.

— Идиоты! — отчетливо произнес Жан. — Там никого нет, всех сожрали!

— Там остался ребенок, дочка Завилевых, — возразил генерал.

— А-а, колясочная! — протянул кто-то из темноты. — Нам только ее не хватало...

— И так повернуться негде!

— Совсем сдурели, всех рахитов сюда тащат!

— Привезешь колясочную сюда — сами выкинем!..

— Кто сказал? — Нильс оскалился на кликуш и на мгновение стал похож на оборотня.

— Тупо просто так ждать... Ждать действительно бесполезно, — тихонько рассуждали двое парней в пижамах.

Они нервно выдыхали дым, стоя у лестницы, ведущей наверх, вооружившись ломами, и убеждали скорее себя, чем окружающих, что надо набраться храбрости и выйти. Их жены застыли рядом, как запасные в почетном карауле. Одна плотная, в красном изодранном сарафане, вторая, напротив, тонконогая, чем-то похожая на циркуль. Тонконогая перекрикивалась через двор со знакомыми, которые прятались в соседнем доме.

Ко мне сквозь толпу пробился Зиновий.

— Алексей Александрович, там просека сохранилась, можно попробовать...

— Где просека? — Я не сразу понял, о чем он толкует.

— Да справа же, от озера, — нетерпеливо зашептал мальчик. — Мы за ветками ходили, я посмотрел. Проволока на просеку пока не залезла; если повезет, то до самого Белого доберемся. Только можно Эля с нами пойдет?

Мне стало смешно. Я хотел сказать резкое «нет», а потом подумал: какого, собственно, черта я буду им указывать? Пусть идет девочка. Вместе с Муслимом нас уже четверо...

Не буду отвлекаться... Скоро стало очевидно, что Жана с компанией не удержать. Они беседовали все громче и все смелее выглядывали во двор. Во дворе было тихо, я бы сказал — мертвецки тихо. Сиреневое солнце начинало свой третий восход. Ближайший черный люк у шлагбаума не шевелился. Асфальт готовился закипеть прямо на дороге. Мертвые головки цветов рассыпались пыльцой по черным трещинам в почве. У водостока валялись несколько дохлых кротов; несчастные зверьки до последнего пытались найти воду.

Кровожадные шары не показывались. Серые минареты слегка расплывались в знойном мареве над Сосновой аллеей. В распахнутых окнах недвижимо повисли занавески. Прямо перед калиткой торчала дамская босоножка, застрявшая каблуком в горячем асфальте. Где-то за озером раздавался монотонный гул, словно бы повторялась сложная дробь гигантского барабана, завернутого в ткань. Звук был таким низким, что скорее угадывался ногами, чем слухом.

— Мы только доберемся до магазина...

— Надо посмотреть, что там на озере...

— Там девочка, в инвалидной коляске. Мы ее так и не забрали, — настаивал сержант Нильс. — Надо за ней сходить...

— Не валяйте дурака! — пискнул Мартынюк. — Вы видели, что стало с домами на Сосновой? Живых вы там не найдете!

— Я пойду, только дайте оружие! — рвался в бой Раду.

— А мне надо в город... Простите, но мне надо в город... — как сомнамбула, повторял пестро одетый художник. Дмитрий мне нравился все меньше; косичка на его голове расплелась, на лице появились потеки грязи, взгляд застыл. Кто-то мне, помнится, намекал насчет его наркотических пристрастий, но раньше было как-то недосуг задумываться. Да и какое мне дело до семейства Ливен? Однако в ближайшем будущем Дмитрий мог стать проблемой номер один... Я подумал, что пусть идет с Жаном, пусть бросит тут мать и идет куда хочет. Очевидно, у него кончилось зелье, и не терпится в город. Пусть идет, здесь от него будет больше проблем.

— Огородами лучше... — рассуждал Валентин. — До сторожки бы доползти, там патроны еще...

Мне смешно их было слушать. Взрослые мужики как будто убеждали друг друга в наличии у них отваги.

— Не ходите, — подала голос Эля.

Мужчины точно ждали ее окрика и разом повернулись. Охранник наш Валентин держался за ручку двери, за ним вплотную стояли сержант милиции и отставной генерал с супругой, которая ни за что не хотела отпускать мужа одного. Доктор Белкин вооружился лопатой. Раду мял в огромном кулаке ручку топора и с надеждой поглядывал на автомат сержанта.

— Гена, ты с нами? — окликнул напарника Нильс.

Комаров отвел глаза. На губах его плавала неприятная усмешка.

— Эй, командир, бросай играть в благотворительность! — заворочался Жан. — Пошли вместе в Поляны.

— Не надо... — Девочка обняла себя за плечи и раскачивалась, словно пьяная; видимо, химия, растворенная в воздухе, действовала на нее, как снотворное. — Не ходите, там что-то еще... Я чувствую, там не только медведи...

Я ей сразу поверил. Новое неземное солнце окрашивало ее тонкие ручки и лицо в жуткие сиреневы тона; и без того замухрышка, с уродливо выступающей грудной костью, девочка стала похожа на живого мертвеца. Впрочем, сомневаюсь, что мы выглядели намного лучше.

— Мы не можем сидеть тут вечно, — покачал головой Нильс.

И толкнул дверь.

— Стойте, я с вами! — метнулась жена генерала Томченко.

— Это самоубийство — шататься по поселку! — проворчал депутат Мартынюк.

— Вы чокнутые! — буркнул Жан Сергеевич. У него снова открылась рана на голове, и женщины пытались промокнуть ему кровь платками. — Не хрен бродить тут, искать на свою жопу отвертку. Я сказал вам — двинем сразу в Поляны, а оттуда в Питер! На крайняк, в лесу сосны, а не эта... порнография.

— На Сосновой могли остаться люди, — упрямо помотал головой Нильс. Его пшеничные волосы свалялись и спутались, как грива. — Мы заберем девочку и вернемся. И тогда подумаем, что делать дальше.

Они потянулись наружу, но тут захохотала Тамара Маркеловна.

— Там провода, — сквозь смех произнесла блондинка. — Там провода, они задушат вас всех...