"Двойная игра" - читать интересную книгу автора (Карау Гюнтер)

17

В отеле «Шилтон-Ройял» заседает международный союз нумизматов, специализирующихся на коллекционировании золотых монет, а одновременно проходит конгресс официально признанного северогерманского объединения специалистов по уходу за ногами. В карманы владельцев отеля потихоньку текут денежки, а в самом отеле царит по-провинциальному шумный дух предпринимательства.

В этот час приемов и банкетов Виола два раза объезжает вокруг отеля, расположенного между Виттенбергерплац и Ландвер-каналом, чтобы найти свободное место для машины.

Портье приветливо улыбается ей и, прежде чем она успевает что-либо спросить, бросив взгляд на доску с ключами, говорит:

— Господин профессор, как всегда, у себя в номере, милостивая фрейлейн.

Виола отвечает шуткой про старых барсуков, прячущихся по своим норам, и, вертя на пальце ключ с тяжелой грушей, идет в лифт и поднимается наверх.

Убедившись в наличии запасов в баре-холодильнике, она принимает душ, достает косметику и на всякий случай — а вдруг старый барсук еще способен на что-то? — приводит себя в порядок. Затем три раза с короткими паузами стучит по водопроводной трубе. Это условный знак, что Дэвиду можно прийти. Но ответного сигнала — четырех ударов с продолжительными паузами — нет. Она повторяет свой сигнал, однако результата никакого. И по телефону он не отвечает. Тогда она звонит портье.

— Нет-нет, милостивая фрейлейн, совершенно точно.

Господин профессор должен быть у себя. Ключ от 717-го номера выдан.

Виола в одиночестве готовит себе коктейль — классический «Манхэттен» времен иммиграции, который в настоящее время делают довольно редко, — половина джина и половина старого итальянского вермута без льда, соды и других штучек-дрючек. После первого глотка она останавливается возле окна и задумчиво рассматривает небо над городом, в котором родилась. В низких снеговых облаках отражаются кровавым заревом огни рекламы. Виола чувствует себя чужестранкой. Где-то там, в восточной части города, за освещенным прожекторами старопрусским монументом победы, который, подобно указующему персту некоего духа истории, грозит скрытому во мраке настоящему, ее кузен, облаченный в старомодное, спортивного покроя пальто с подстежкой из овчины, торопливо шагает к домашнему очагу. Думает ли он о ней, как она сейчас думает о нем? Ей хотелось бы заполучить для себя этого человека как своего рода предмет из фамильного наследства, как нечто такое, что поможет сохранить ей воспоминания о неизвестном прошлом. Но странно, при всей сердечности их встречи между ними осталась определенная дистанция, что, с одной стороны, очень мило, а с другой — просто невыносимо. Она вспоминает, как на фоне падающего снега светились зеленью его глаза, когда он не торопясь, почти торжественно взял талисман Дэвида как залог будущей встречи.

Что скажет на это Дэвид? И где он пропадает? Она допивает коктейль и решает, что пора действовать. Она надевает домашние туфли, жилет и, повинуясь интуиции, уверенно направляется к лифту. Поднимается на верхний этаж. Для своей заключительной пирушки мастера педикюра сняли ресторан на крыше, и звуки оркестра вместе с облаками табачного дыма выплескиваются сквозь открытую дверь зала в вестибюль. Там ее встречает маленький толстячок с накладкой из завитых волос, из-под которой струятся крупные капли пота. Впечатление такое, будто он ждал ее. При виде ее глаза у него начинают блестеть, а красные губы произносят восхищенное «О-о-о!». И он тихонько спрашивает:

— Вас заказали для членов правления? Включая обслуживание в номерах?

Виола равнодушно смотрит сквозь него, а проходя мимо, негромко, но весьма разборчиво произносит:

— Старая белая свинья!

В конце ч вестибюля она обнаруживает железную дверь.

Она закрыта. Но ручка второй двери, на которой написано «Только для персонала! Посторонним вход запрещен!», подается, дверь открывается, и Виола находит ту дверь, которую искала. Здесь пахнет цементом и кухонным чадом. Сильный сквозняк ударяет ей в лицо. Поднявшись по лестнице и распахнув следующую дверь, она выбирается наружу. Подобно мрачному замку, на фоне красноватого неба возвышается надстройка над шахтой лифта. Где-то рядом гудит вытяжной вентилятор, выбрасывая в морозный воздух испарения кухни.

Виола не знает, куда идти дальше. Знает лишь, что у нелюдимого Дэвида есть обыкновение бежать от искусственного климата и тесноты гостиничного номера сюда, в сад на крыше. Но где он, этот сад? Вероятно, она пошла не тем путем. Постепенно ее глаза привыкают к отраженному от низких облаков свету улиц. Некоторое время она выжидает в этом лабиринте бетонных строений, потом делает шаг и ударяется головой о трубу. Холодно, и она прислоняется спиной к теплому жерлу вентилятора. Грохот выбрасываемого воздуха больно бьет в уши. Между двумя бетонными выступами открывается иллюминированная панорама ночного города. В нервном мерцании огней Виола видит электричку, тянущуюся по эстакаде. Она уже собирается шагнуть назад, когда вентилятор вдруг начинает хрипеть, затем свистеть, потом все стихает, и в наступившей тишине звучат два мужских голоса. Кажется, что говорящие стоят совсем рядом, тем не менее слов разобрать нельзя. Кто это разговаривает? Где? Гулкое, как из бочки, эхо искажает голоса. Чувствуется, что оба говорят тихо, и все же она слышит их как через усилитель. И тут до нее доходит, что голоса доносятся из темного жерла вентилятора. Любопытство побеждает страх. Осторожно движется она вдоль шершавой бетонной стены до тех пор, пока не оказывается прямо перед отверстием. Она различает отдельные слова, а затем обрывки фраз:

— Не будем говорить… Где они…

— Спасибо… Обратный рейс…

— Аппаратура с вами?

Сначала Виола думает, что подслушивает разговор, доносящийся откуда-то из чрева отеля — из кухни или из хозяйственных помещений. Но что-то, возможно, то, как вибрируют голоса в темной металлической трубе, подсказывает ей, что обладатели голосов находятся где-то здесь, в хозяйственном отсеке чердака, только перед другим отверстием трубы, которая действует как переговорное устройство. Ее предположение подтверждается, когда кто-то из двоих говорит:

— Нам не следует долго задерживаться здесь, наверху…

Постепенно ее ухо привыкает к звуковым колебаниям, и она начинает лучше разбирать слова. Внезапно она замирает словно от удара током: она слышит, как один из собеседников говорит:

— Это все, что я смог сделать для вас, Дэвид…

Да-да, конечно, — теперь ее ухо это отчетливо улавливает — один из голосов принадлежит Дэвиду Штамму. Но чем занимается он здесь, наверху? С кем это у него встреча?

— Да, Хопкинс, вы сделали все, что смогли.

— Немедленное возвращение самолетом — наш единственный шанс.

— Что касается вас, конечно…

— Я серьезно, Дэвид. Даже в вопросе, касающемся жизни и смерти, вы не можете больше на меня рассчитывать.

— Не волнуйтесь, — слышится мягкий смех Дэвида, — я уже мертв. Я могу теперь быть спокоен, если вы все сделали так, как я просил, Хопкинс…

Что за чепуха? Виола Неблинг не знает, верить ли своим ушам. Неужели это Дэвид говорит о своей смерти? Кто сошел с ума — она или те, другие? У второго человека, которого Дэвид называет Хопкинсом, очень низкий голос, который полость вентиляционной трубы превращает в хрипение умирающего, и Виола уже ничего не разбирает из того, что он говорит. Она лишь с ужасом понимает, что про смерть они упоминают не в шутку. Больше всего ей сейчас хочется крикнуть: «Кончайте ваш глупый треп! Позаботьтесь наконец обо мне!» — но любопытство побеждает, она жаждет узнать обо всем, поэтому осторожно отодвигается от «рупора». Да, так лучше: на расстоянии голоса меньше искажаются.

Человек по фамилии Хопкинс говорит по-немецки, но в отличие от Дэвида Штамма у него чувствуется американский акцент. По всей видимости, он отчитывается в чем-то перед Дэвидом, а тот прерывает его короткими вопросами. Виола напряженно слушает, но не может понять, что к чему. Речь идет о третьем человеке, по фамилии Шмельцер, и еще об одном, по фамилии Мампе, который работает на Шмельцера. Или уже не работает? Правильно ли она поняла, что эта работа завершилась кровавым концом? Какое отношение имеет Дэвид к подобным делам (речь идет о нелегальном провозе людей через границу)? Для чего Дэвиду понадобился паспорт этого Шмельцера? И что имел против этого Мампе? Мампе, насколько понимает Виола, руководитель транспортной фирмы, но в разговоре упоминается и другая фирма, которую именуют просто фирмой, без всяких уточнений. Она-то, как докладывает Хопкинс, и схватила Шмельцера.

— Вы будете смеяться, Дэвид: старое кафе для любителей го, в котором вы часто сиживали, все еще существует. Его немного модернизировали и сделали при нем сауну. Туда-то я и направил Шмельцера под предлогом, что вы ожидаете его на предмет вручения паспорта. И пока он потел в сауне, я занялся его одеждой. Вот его паспорт.

— Спасибо.

— Ему я оставил копию, которую он принес для вас, а кроме того, сунул в карман его пиджака пару фишек для го. Наши люди из фирмы, конечно, засекли посещение Шмельцером старого кафе. Когда они в свою очередь занялись его барахлом и обнаружили фальшивый паспорт и фишки, им все стало ясно. Наконец-то они настигли доктора Баума! Теперь им нужен был лишь материал, записанный на пленку. Но он все время находился у меня. Вот он! Осторожнее, аппаратура снабжена, как вам известно, блокирующим устройством!

— Не знаю, как благодарить вас, Хопкинс.

— Все это ради вас, Дэвид. Что касается благодарности соотечественников, то с этим, по всей видимости, придется подождать.

Виола слышит, как оба тихо смеются. И ей чуточку смешно из-за той нелепой ситуации, в которой она оказалась, а также из-за того, что Дэвид занимается какими-то непонятными, странными вещами и тщательно от нее это скрывает. Она думает, что пора как-то обнаружить себя, но в это время слышит, как Хопкинс говорит:

— Все остальное пошло как по маслу. Конечно, для Мампе Шмельцер по-прежнему оставался Шмельцером. И когда фирма дала понять людям Мампе, что со Шмельцером, он же доктор Баум, пора разделаться, они рассчитались с ним. Они не хотели терпеть кого бы то ни было, кто самостоятельно проворачивает дела. Это не только помеха, но и фактор риска, как всем известно. Удобная возможность вскоре появилась. Задание, фирмы соответствовало старой формуле: живым или мертвым! Мампе решил сыграть наверняка и навсегда избавиться от Шмельцера. Трое его людей переправили Шмельцера через границу. В целом чистая работа.

— Будем надеяться, — говорит Дэвид.

Несколько мгновений царит молчание. Виола обдумывает, не лучше ли потихоньку ретироваться, как вновь раздается голос Дэвида:

— Когда отправляется ваш самолет?

— Через три часа. Прямой рейс. Если все будет нормально, то завтра утром в положенное время я буду сидеть за своим рабочим столом.

— Привет от меня Вашингтону, Хопкинс! И дому сумасшедших в Лэнгли[27]. Там-то вздохнут с облегчением: наконец-то мое имя можно будет стереть в программе компьютера.

Для Виолы история все больше и больше запутывается. Дом сумасшедших в Лэнгли? Компьютер? Может быть, Дэвид пьян? И где же он в конце концов? Она пытается сориентироваться в темноте, делает несколько неуверенных шагов по бетонному откосу и оказывается на решетке водостока, С этого места, где со всех сторон открывается более светлое небо, она может оглядеться. Над высокой балюстрадой темнеют две головы, на одной из них — шляпа.

— Дэвид? — осторожно зовет она.

Голова в шляпе тотчас исчезает за стеной. Слышится металлическое щелканье. Голова без шляпы, с продолговатым затылком, по которому она в профиль узнает Дэвида, поворачивается к ней. Шаги приближаются. Она с облегчением чувствует, как знакомые руки ложатся на плечи и слегка их сжимают. В нагрудном кармане у Дэвида она замечает прямоугольный предмет. И вот уже Дэвид прикасается к ее щекам своими теплыми губами.

— Детка, — говорит он, — ты, чего доброго, разыщешь меня и в аду.

Она притягивает его голову и шепчет ему на ухо:

— Дэвид, кто этот человек?

— Какой человек?

— Там, — указывает она кивком в темноту. — Он еще там, я чувствую это.

Дэвид тянет ее к двери. По темной лестнице он идет впереди нее.

— Из обслуживающего персонала. Рабочий-ремонтник, — не задумываясь объясняет он. — Что ты так волнуешься? Иногда я беседую с ним, когда выхожу подышать воздухом.

«Почему ремонтники в берлинских отелях носят по ночам такие же шляпы, как американцы на конных скачках?» — размышляет Виола. В лифте она задумчиво рассматривает покрасневшее на морозе лицо Дэвида, отчего еще контрастнее белизна его висков.

— Рад тебя снова видеть, — говорит он как ни в чем не бывало, будто они встретились в вестибюле, а не на крыше отеля. — Наметился ли прогресс в твоих поисках?

Забыв о загадочных обстоятельствах их встречи, она начинает темпераментно излагать впечатления прожитого дня. Из своей комнаты она приносит фотокопии рукописей государственной библиотеки. Потрясающе, неповторимо, незабываемо! Она бросается Дэвиду на шею и благодарит за путешествие, позволившее ей сделать это открытие. Он, улыбаясь, отстраняется. Наконец ему удается снять пальто. Из нагрудного кармана он осторожно вынимает маленький магнитофон и запирает его в сейф, спрятанный в стене за сдвигающимся в сторону зеркалом.

Виола подкрадывается к нему со спины и закрывает ему руками глаза.

— Тебе привет от господина Будды, — говорит она и вкладывает ему в руку купленную в восточноберлинском антикварном магазине папку с гравюрами.

Он переворачивает титульный лист, и ему с первого взгляда становится ясно, какое это оригинальное и редкое издание.

— Поистине удачная покупка.

Он с интересом рассматривает гравюры, и все же в его реакции заметно некоторое разочарование.

Она подходит к бару-холодильнику, вмонтированному в шкафчик из красного дерева, отделанный под старину, н звенит бутылками и хрусталем. Доверху налитые бокалы, которые она осторожно ставит на стол, сразу запотевают.

— Водка, — поясняет она. — Выпьем за мой удачный визит на ту сторону.

— На здоровье, — говорит Дэвид по-русски. — За твой успех!

Он осторожно цедит водку через сложенные трубочкой губы — так, как обычно пьют горячий чай. Некоторое время они сидят молча.

Затем Виола тихо произносит:

— На крыше все-таки был человек, и вовсе не рабочий-ремонтник. И ты знаешь это.

— А что знаешь ты?

— Я слышала ваш разговор. С каких это пор ремонтников доставляют в берлинские отели на самолете из Вашингтона?

— Кто тебе такое сказал?

— Ты!

Он задумчиво смотрит на нее: Что тебе еще известно?

— Его фамилия Хопкинс.

— Тихо! Забудь это имя навсегда!

— Попытаюсь. Но зачем ты меня пугаешь? Вы говорили о твоей смерти. Что все это значит?

Он вытягивает длинные ноги и с отсутствующим видом рассматривает носки своих ботинок. Она восхищается его хладнокровием, но вдруг слышит это нервное клацанье фишек в его руке.

— Кто такой Шмельцер? — продолжает она упорно расспрашивать. — Какое отношение имеет его смерть к тебе?

— Все это неинтересно, — тихо говорит он. — Интересно другое: если ты слышала меня, значит, могли подслушать и другие.

— Я была одна. Звуки доносились через трубу. Так что не беспокойся.

Он берет ее за руку и сажает рядом с собой в кресло:

— Я боюсь за тебя. Мне не следовало брать тебя с собой в эту поездку, я не должен был тебя впутывать. Но иначе ничего не получалось. — он улыбается ей: — А ты, оказывается, взбалмошная девчонка. И будет очень правильно, если я отошлю тебя подальше отсюда, назад к Каролине, в ее тихий, обособленный рай.

— Я что-нибудь натворила? Я не должна была подслушивать? Клянусь тебе, я уже все забыла. — Она вскакивает и глядит на него с вызовом: — Впрочем, я не позволю играть со мной в кошки-мышки и отослать меня. Почему ты не доверяешь мне? Во что ты не хочешь меня впутывать?— Она подходит к креслу и прижимает его голову к себе: — Умоляю тебя, Дэвид: кто покушается на твою жизнь и почему? Тебе грозит опасность? Так неужели я оставлю тебя одного?

Он слышит, как бьется ее сердце — часто и гулко.

— Успокойся, с тех пор как тот человек, о котором мы говорили, мертв, меня тоже считают мертвым.

— Я ничего не понимаю. Ты что, убил этого человека? Почему тебя преследуют? — Она все еще прижимает его голову к себе.

Он осторожно высвобождается из ее объятий, берет бокал и ставит на стол;

— Ты пьешь слишком много крепких напитков.

— Я пью для того, чтобы у меня полегчало на душе. Каким счастливым мог быть сегодняшний день! Но ты, Давид, так и не ответил на мои вопросы. Странно, что и кузен сказал мне не все.

— Что ты имеешь в виду?

— Не знаю, как тебе объяснить. Обаятельный человек, ориентирующийся в жизни, хотя, похоже, никогда не покидал пределов своего мирка. он просто чудо в нашем разнесчастном роду! Для меня это приобретение, которое поможет мне понять самое себя. Развлекал он меня по-королевски. И все же у меня было такое чувство, что он о чем-то умалчивает. Дэвид, почему не отвечают на мои вопросы? И почему меня ни о чем не спрашивают?

Профессор Штамм неподвижно сидит в своем кресле, неловко подогнув длинные ноги.

— Говори, говори, — произносит он, глядя куда-то мимо нее. — Когда говоришь, рождаются вопросы, а иногда и ответы.

— Он пригласил нас обоих. Ты поедешь со мной? Он-то сюда приехать не может. Он — та последняя, тонкая как волосок нить, которая связывает меня с Берлином.

Внезапно он вскакивает с кресла, хватает ее и неловко пару раз вращается с ней по комнате:

— Все будет хорошо. А теперь иди. День сегодня у тебя был долгий и утомительный.

Уже лежа в своем номере в постели, она снимает телефонную трубку:

— Дэвид?

— Да?

— Ты уже спишь?

— Нет, я говорю по телефону с молодой дамой.

— Ты договариваешься с ней о свидании?

— Да, но потом.

— Дэвид?

— Да?

— Можно мне хотя бы думать о тебе?

— Я тоже думаю о тебе.

— Спокойной ночи, Дэвид.

— Спокойной ночи.

Она тотчас засыпает, а просыпается в страхе от сна, которого в момент пробуждения уже не помнит, но от которого продолжает трястись. Часы на расположенной вблизи Церкви бьют один раз. Город, который никогда полностью не спит, гудит под окном. Ей необходимо с кем-нибудь поговорить, чтобы страх развеялся, и она хватается за телефон. В трубке слышится лишь частое попискивание. Тогда она звонит портье.

— Нет, милостивая фрейлейн. И я не могу дозвониться. Если позволите, я посмотрю, на месте ли ключ… Алло? — Так как между ними установились доверительные отношения, портье говорит ей заговорщицким тоном: — Это кажется удивительным, милостивая фрейлейн, но профессор ушел.

— Сколько сейчас времени?

— Точно один час семнадцать минут.

— Спасибо.

— Милостивая фрейлейн…

— Слушаю.

— Я забыл про письмо, извините ради бога. Профессор Штамм оставил для вас письмо. Прошу прощения, мне надо было сразу известить вас.

Она сбрасывает с себя одеяло:

— Письмо лежит давно?

— Да нет, милостивая фрейлейн, успокойтесь! Я должен был обслужить одного постояльца, а затем…

Ей требуется какое-то время, чтобы прийти в себя. Что означает внезапное исчезновение Дэвида? Она еще в плену кошмарного сна. Может, та сцена на крыше отеля, когда Дэвид говорил о своей смерти как о спасении, тоже была всего лишь сном? В телефонной трубке она слышит покашливание портье.

— Хорошо, я иду.

Она поспешно одевается, а в голову ей приходит пугающая мысль: не означали ли фишки для го, которые сунули в карман настоящему Шмельцеру, что он приговорен к смерти? Что же тогда означает фишка для го, которую вложил ей в руку кузен?