"Последние сто дней рейха" - читать интересную книгу автора (Джон Толанд)

Часть вторая На западном направлении

Глава 9 "Упадет железный занавес"

14 февраля Эйзенхауэр встретился с Монтгомери в своем штабе в Бельгии. Спорная проблема командования все еще очень беспокоила Эйзенхауэра. Он жаловался на то, что Маршалл и члены Объединенного комитета начальников штабов постоянно критикуют его за то, что он проявляет себя в большей степени британцем, а премьер-министр (Черчилль) и начальники британского штаба — за то, что он склонен принимать решения в пользу американцев". Каково было мнение Монтгомери о такой ситуации? Обычно точка зрения фельдмаршала была определенной: если бы ему разрешили нанести главный удар при поддержке 9-й армии Симпсона, то Монтгомери считал бы нынешний расклад сил удовлетворительным. После беседы с Монтгомери Эйзенхауэр остался доволен, и это подтверждалось улыбкой на его лице.

Через девять дней вода в реке Рур несколько спала, что позволило начать операцию «Граната», в которой участвовало 303 243 солдата. 23 февраля в 2 часа 45 минут артиллерия 9-й армии начала мощную артподготовку. Через сорок минут она закончилась и четыре пехотные дивизии начали переправляться через реку.

На севере Монтгомери удалось сделать то, что неделю назад казалось невозможным, — он взял ситуацию под контроль. Операция «Истина» была возобновлена, и войска медленно, но уверенно продвигались через залитые водой равнины и густые перелески. Клеве и Гох удалось захватить в результате яростных уличных боев. Монтгомери облегченно вздохнул, узнав о падении Гоха, который представлялся последним бастионом Западного вала. Однако следующий город стал еще одним «Гохом», а вслед за ним еще и еще. Одиннадцать немецких дивизий сосредоточились на узкой полоске земли между Руром и Рейном и собирались стоять до конца. Было очевидно, однако, что достигнутый тяжелой ценой успех британских и канадских войск намного облегчил задачу Симпсону. К ночи американцы успешно форсировали реку на широком участке фронта ценой жизни девяноста двух солдат. На следующий день немецкая артиллерия попыталась остановить саперные подразделения Симпсона, но она не помешала установить через Рур семь тяжелых понтонных мостов для переправы танков и двенадцать легких.

На следующее утро, 25 февраля, 30-я пехотная дивизия прорвалась через Гамбахский лес. Теперь перед армией Симпсона до самого Кельна простиралась равнина, покрытая густой сетью прекрасных дорог, обещавших танкам движение как на параде.

Хотя немцы отреагировали на «Истину» не сразу, форсирование реки Рур войсками Симпсона раскрыло истинные цели союзников, и фельдмаршал Герд фон Рундштедт, пожилой командующий на Западном фронте, наконец понял, что две его армии находятся между молотом и наковальней и будут уничтожены, если быстро не отступить. Наступление союзников представляло серьезную угрозу на северном фланге, но для Рундштедта еще больше опасности представлял непредсказуемый Джордж Паттон, чьи войска наступали на южном направлении, и 25 февраля фельдмаршал запросил у Гитлера новые указания. Он подчеркивал, что если сейчас не отвести немецкие войска за Рейн, то может рухнуть весь Западный фронт.

Ответа из немецкой ставки не дали, и тогда Рундштедт послал второе сообщение, где запросил разрешения несколько отвести войска в районе слияния рек Рур и Маас. На этот раз Берлин дал ответ за личной подписью Гитлера, в котором категорически запрещалось какое-либо отступление.

На совещании несколько дней спустя Гитлер высмеивал настойчивые просьбы Рундштедта об отступлении.

— Я хочу, чтобы он держал Западный вал как можно дольше. Кроме того, мы должны вылечить его от навязчивой мысли об отступлении. Если отведем войска, то мы развяжем руки всей 6-й английской армии (он имел в виду 2-ю британскую армию) и всем американским войскам, которые бросятся в прорыв. У этих людей нет никакой широты видения. Их действия приведут к тому, что катастрофа просто случится в другом месте. Как только я уйду отсюда, у противника освободится целая армия.

Гитлер словно подслушал планы в Ялте о нанесении главного удара на севере при одновременном сдерживании немецких войск на юге. Тем не менее фюрера терзали сомнения, и он предложил направить на Западный фронт наблюдателей.

— Нужно найти пару офицеров, пусть они будут однорукие и одноногие, но хорошие офицеры, чтобы они составили ясную картину происходящего.

Он сказал, что не доверяет официальным отчетам.

— Они составляются, чтобы пустить нам пыль в глаза. Даются хорошие объяснения, но потом выясняется, что ничего не произошло.

На Восточном фронте Гитлер торопил Гиммлера стабилизировать фронт любыми путями, даже за счет привлечения женщин, которые, по словам Гитлера, хотели воевать и уже записывались добровольцами. Идея использования женщин была противна таким солдатам, как Гудериан, но он промолчал.

— Они даже храбрее, — продолжал Гитлер. — Если поставить их во вторую линию обороны, то, по крайней мере, солдаты-мужчины не отступят.

Войска Ходжеса- и Паттона успешно продвигались вперед, но их сдерживал Эйзенхауэр: Ходжес не мог наступать на Кельн, а Паттон на Кобленц до тех пор, пока Монтгомери не дойдет до Рейна. Паттон с горечью посетовал в разговоре с Брэдли, что история осудит Верховное главнокомандование американцев за отсутствие энергичных действий. Он постоянно просил Брэдли позволить ему "нанести быстрый удар по Кобленцу" и наконец получил разрешение — при благоприятной возможности. Она появилась 27 февраля, когда 10-я бронетанковая дивизия, временно приданная Паттону, подошла на расстояние девяти километров к Триру, древнему городу, расположенному в стратегическом месте на реке Мозель. Если бы удалось выбить немцев оттуда, то дальше они отступали бы до самого Рейна.

К вечеру Паттон позвонил Брэдли и сообщил, что Трир находится в пределах видимости, и попросил разрешения на дальнейшее продвижение, несмотря на то, что 10-я бронетанковая дивизия уходила в резерв той же ночью. Брэдли не возражал использовать ее до тех пор, пока Эйзенхауэр лично не прикажет вернуть дивизию. Он посмеялся и сказал, что не будет подходить к телефону. Паттон подумал, что он и Брэдли действуют "в обход" Эйзенхауэра, но неподчинение Брэдли оказалось притворным.

Они вместе с Эйзенхауэром решили дать возможность Паттону совершить неожиданный бросок к Рейну. Это решение было настолько секретным, что даже в штабе Брэдли об этом не знали.

Таким образом, 10-я бронетанковая дивизия продолжала продвижение по направлению к Триру, и после полуночи 28 февраля оперативная группа подполковника Джека Дж. Ричардсона тихо вошла в юго-восточный пригород и без единого выстрела захватила артиллерийскую батарею, защищавшую железную дорогу четырьмя противотанковыми пушками. Один из пленных сообщил, что в его задачу входило предупредить подрывников у двух мостов на реке Мозель о приближении американцев. Подполковник решил попытаться захватить мосты целыми. Он направил одну группу к северному мосту, который был взорван немцами до ее прибытия, а вторую группу — к южному мосту, построенному еще во времена римлян.

Ричардсон лично возглавил группу захвата. Лунная ночь давала возможность видеть, как его солдаты прижались к земле, прячась от автоматного огня с другой стороны реки. Он стал стрелять из крупнокалиберного пулемета по дальнему концу моста и затем приказал взводу пехоты и пяти танкам переправиться через мост. Шесть пьяных немцев пытались взорвать часть моста, но американцы опередили их и не дали сделать этого.

К рассвету два подразделения 10-й бронетанковой дивизии, усиленные частями 94-й дивизии, уже окружали полусонных немецких солдат. Захватив Трир и неразрушенные мосты, Паттон теперь мог идти вверх по реке Мозель до Кобленца или Рейна, либо повернуть на юго-восток в индустриальный район Саар. Он мог выбрать любое направление, и уже ничто бы его не остановило. Именно в тот момент ему доставили приказ из штаба, согласно которому ему предписывалось обойти Трир, поскольку для его взятия требуется четыре дивизии. Паттон с негодованием ответил: "Взял Трир двумя дивизиями. Что вы хотите от меня? Отдать его обратно?".

В тот же день 1 марта пехотинцы 29-й дивизии взяли Мюнхен-Гладбах, самый крупный немецкий город из захваченных на тот момент и находившийся в восемнадцати километрах от Рейна. Эйзенхауэр посетил штаб 9-й армии и сказал, что его интересуют планы Симпсона по захвату моста через Рейн. В данном районе находилось восемь мостов, и в результате смелого и стремительного броска можно было захватить по крайней мере один. Симпсон сказал, что на следующий день планирует попытаться захватить один из трех мостов, «Нойс-Дюссельдорф». В открытом джипе под дождем они поехали к линии фронта в расположение полка, который только что взял Мюнхен-Гладбах. По дороге Эйзенхауэр сказал:

— Хочу вас предупредить. Через несколько дней ожидается приезд премьер-министра. У вас какая машина?

У Симпсона имелся только «плимут». Впрочем, возможно, в тылу для него на всякий случай держали машины представительского класса.

— Я позабочусь об этом, — сказал Эйзенхауэр. — Вот еще что. Черчилль любит шотландское виски. Держите при себе хороший запас.

Солдаты узнали Эйзенхауэра на переднем сиденье джипа и начали кричать: "Айк! Айк!".

Генералы поднялись по грязи на холм, где собрались 3600 пехотинцев. Симпсон представил верховного главнокомандующего, который выступил с пятиминутной трогательной речью, но когда он повернулся, чтобы уйти, то поскользнулся и сел прямо в грязь. Раздался оглушительный смех. Эйзенхауэр поднялся, улыбнулся и сделал приветственный боксерский жест. Солдаты в ответ бурно приветствовали его.

В тот же день Эйзенхауэр посетил Монтгомери и по секрету рассказал, что ему хорошо известно о происках Брука, который хотел назначить Александера своим заместителем по наземным операциям. Монтгомери ответил, что конец войны уже близок и назначение Александера могло вызвать раздражение в определенных американских кругах.

— Ради бога, нужно прекратить любой ценой все возможные трения. Мы уже близки к победе. Пусть Алекс остается в Италии, а Теддлер останется на посту заместителя верховного главнокомандующего и доведет дело до конца.

Вскоре Монтгомери принимал еще одного важного гостя; премьер-министр У. Черчилль прибыл на континент, чтобы лично увидеть результаты победы 21-й группы армий. Утром 3 марта Черчилль, Брук и Монтгомери поехали на двух «роллс-ройсах» вместе с Симпсоном в Маастрихт. Группу сопровождало много журналистов, которые садились в машины, чтобы отправиться на передовую. Симпсон спросил Черчилля, не хочет ли тот вначале сходить в туалет.

— Как далеко находится Западный вал? — спросил премьер-министр. Узнав, что туда полчаса езды, он сказал, что потерпит.

По совету Монтгомери Симпсон сел рядом с Черчиллем. Их машину обогнал джип, и посыльный передал премьер-министру, маленький пакет. Премьер-министр развернул его, достал свой зубной мост и вставил себе в рот, после чего последовали рассказы о начальном этапе войны, о том, как он полетел в Париж во время немецкого вторжения в 1940 году и предложил французам заключить вечный союз, а французы ответили отказом. После Дюнкерка он сказал: "Я думаю, что нам еще повезло, что мы вернули назад 50000 человек".

Они подъезжали к мосту через небольшую лощину, и Симпсон заметил:

— Господин Черчилль, граница между Голландией и Германией проходит через мост перед нами.

— Остановите машину, — попросил Черчилль. — Давайте выйдем.

Он прошел по мосту и спустился к берегу реки к многочисленным "драконьим зубам" — немецким противотанковым надолбам. Там он подождал, пока Монтгомери, Брук и Симпсон вместе с другими генералами подошли к нему. С моста за ними в ожидании наблюдала большая толпа фотографов и корреспондентов.

— Джентльмены, — торжественно обратился Черчилль к присутствующим. Хочу предложить вам присоединиться ко мне. Давайте помочимся на Западный вал Германии. — Он погрозил пальцем фотографам, которые наставили на них свои фотоаппараты, и крикнул: "Это одна из тех военных операций, которые нельзя фиксировать на пленку".

Брук стоял рядом с премьер-министром, и его особенно впечатлила "детская ухмылка во весь рот, выражающая огромное чувство удовлетворения в самый критический момент".

В то время как Черчилль и Рузвельт говорили своим согражданам о договоренностях на Крымской конференции, в хваленом единстве большой Тройки стала проявляться трещина, нашедшая свое выражение в Румынии. Представитель США в Бухаресте сообщил, что "ярые коммунисты увеличивают требования, искажают факты, выдвигают обвинения против правительства в то время, как отношения с народом улучшаются". Местные коммунистические газеты заклеймили усилия полиции по разгону массовых демонстраций против коалиционного кабинета Радеску как "кровавую бойню" и потребовали немедленного роспуска правительства.

Британские и американские члены Контрольной Комиссии союзников по Румынии выступили с просьбой о встрече с целью разрешить кризис, но советский председатель комиссии отказался. В знак протеста Гарриман написал Молотову официальное письмо, в котором заявил, что политическое развитие ситуации в Румынии должно проходить в рамках Декларации об освобожденной Европе, как об этом было договорено в Ялте. В ответ Сталин направил в Бухарест заместителя народного комиссара иностранных дел Андрея Вышинского, хорошо известного по гнусному ведению процессов в Москве. В Ялте он добродушно улыбался, и был очаровательным, по крайней мере внешне. В Бухаресте он вел себя угрожающе и приказал королю Румынии немедленно распустить правительство Радеску и дал ему ровно два часа и пять минут на поиски нового премьера и публичное обнародование назначения. Когда министр иностранных дел Висояну стал протестовать, говоря, что король должен действовать в соответствии с конституционными положениями, то Вышинский просто приказал ему заткнуться и вышел, (громко хлопнув дверью.

На следующий день приблизительно в то время, когда Рузвельт выступал с обращением к Конгрессу, король назначил вместо Радеску принца Стирби. Коммунисты тем не менее отказались войти в правительство, и Вышинский дал указание королю сделать новый выбор — назначить премьером Петру Гроза, человека тесно связанного с коммунистами.

Прошло несколько дней после того, как Вышинский приказал королю Румынии сформировать новое правительство во главе с П. Гроза, но министры короля все еще проявляли нерешительность. Наконец 5 марта терпение Вышинского лопнуло, и он в приказном порядке дал указание королю объявить о формировании правительства в тот же самый день. Он стал угрожать, что если этого не будет сделано, то Советский Союз будет рассматривать данный акт как враждебный. В семь часов новый кабинет министров, тринадцать из которых поддерживало Гроза и четверо представляло другие партии, был приведен к присяге. Угрозами и без каких-либо выборов коммунизм фактически пришел в Румынию.

Гарриман продолжал выступать с протестами, как он делал это с самого начала кризиса, но ему лишь вежливо напоминали, что предыдущее правительство было фашистским. Выступая настоящими защитниками демократии, Советы заявили, что "террористическая политика Радеску, несовместимая с принципами демократии, сменилась в результате образования нового правительства".

По иронии истории, доктор Йозеф Геббельс написал статью под названием "2000-и год", в которой предупреждал Запад о таком двуличии. Но кто мог поверить врагу, особенно когда тот свободно смешивал выдумку и реальные факты?"… На Ялтинской конференции три лидера воюющих с нами стран с целью выполнения своей программы по уничтожению немецкого народа решили оккупировать Германию до 2000 года…

Насколько пустоголовыми должны быть эти люди, или, по крайней мере, двое из них! Что касается третьего, то планы Сталина идут гораздо дальше, чем у его партнеров…

Если немецкий народ сдастся, то Советы оккупируют… весь восток и юго-восток Европы и большую часть Германии. И перед всей этой территорией, включая Советский Союз, упадет железный занавес… Остальная часть Европы окажется в политическом хаосе, который станет лишь прелюдией подготовки к приходу большевизма…"

Даже если бы Геббельс ничего больше не совершил, то изобретенное им словосочетание "железный занавес" надолго стало для Запада предметом постоянной заботы.