"Западный ветер - ясная погода" - читать интересную книгу автора (Можейко И.В.)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава I. Путь к войне

Вторая мировая война началась задолго до считающегося формально днем ее начала 1 сентября 1939 г., когда немецкие войска перешли границу Польши, связанной союзными договорами с Великобританией и Францией. Раскатами надвигавшейся грозы были и нападение Италии на Эфиопию, и мятеж фалангистов в Испании, и захват Австрии, и расчленение, а затем и оккупация Чехословакии. На Востоке эти раскаты зазвучали еще раньше, чем в Европе.

Движение Японии по пути военной экспансии началось войной с Китаем в 1894-1895 гг. и захватом Кореи в 1910г. Шагом на этом пути была русско-японская война 1904- 1905 гг., когда впервые в истории нового времени азиатская держава смогла победить европейскую. Для Японии рубежа XX в. был характерен своеобразный симбиоз растущей национальной буржуазии, победившей в революции Мэйдзи (1867-1868), и самурайства, приспособившегося к новым условиям. Военные победы дали японской буржуазии новые рынки и способствовали экономическому развитию страны; они же укрепили дух самурайства. Превращение Японии в формально конституционную страну с множеством политических партий и шумными дебатами в парламенте отнюдь не означало демократического преобразования общества. Традиционные связи в обществе, экономически бурно развивавшемся по капиталистическому пути, но несшем груз феодальных пережитков, давали преимущества самурайско-промышленному союзу.

Влияние Первой мировой войны на судьбы Японии было весьма велико. Япония удачно выбрала сторону в конфликте и, фактически не воюя, приобрела бывшие немецкие владения. Продолжением мировой войны для Японии стала интервенция против Советской России. 5 апреля 1918г. японские части высадились во Владивостоке — казалось, что к территориальным приобретениям добавятся и дальневосточные районы России. Этого не случилось, пришлось отступить, но кадровое офицерство и крепнущие японские монополии (дзайбацу) стремились к новым захватам.

Первые послевоенные годы ознаменовались борьбой самурайско-промышленного союза и противостоявших ему профсоюзов и партий. В 1918 г. по стране прокатилась волна «рисовых бунтов». Ответом стали репрессии против левых организаций. В 1925 г. был принят Закон об охране общественного спокойствия полицией, который грозил десятилетним заключением всем, кто принимал участие в организациях, ставивших под вопрос незыблемость существующего строя. Еще более жесткая внутренняя политика проводилась пришедшим к власти в 1927 г. кабинетом генерала Танаки — председателя партии «Сэйюкай». Весной 1928 г. по всей стране начались гонения на инакомыслящих. Многие левые организации были официально распущены, а Танака добился принятия императорского декрета, установившего для «нарушителей спокойствия» смертную казнь. Правящие круги добились повиновения в стране.

Предыстория Второй мировой войны на Востоке тесно связана с документом, вошедшим в анналы XX в. под названием «меморандум Танаки». В нем содержалась программа покорения Японией всего мира. «Для того чтобы завоевать Китай, писал Танака, — мы должны сначала завоевать Маньчжурию и Монголию; для того чтобы завоевать мир, мы должны сначала завоевать Китай. Если мы сумеем завоевать Китай, все остальные азиатские страны и страны Южного моря будут нас бояться и капитулируют перед нами. Мир тогда поймет, что Восточная Азия наша, и не осмелится нарушить наши права... Имея в своем распоряжении все ресурсы Китая, мы перейдем к завоеванию Индии, Архипелага, Малой Азии, Центральной Азии и даже Европы». Важным аспектом «меморандума Танаки» был его антисоветский тон. «В программу нашего национального роста, — продолжал Танака, — входит, по-видимому, необходимость вновь скрестить наши мечи с Россией на полях Монголии в целях овладения богатствами Северной Маньчжурии. Пока этот скрытый риф не будет взорван, наше судно не может пойти быстрее».

В конце 20-х годов эта программа казалась настолько экстремистской, что до сих пор высказываются сомнения в подлинности этого текста, но уже в 1931 г. Япония захватила Маньчжурию, и с тех пор любое действие любого японского правительства было направлено на осуществление концепции мирового господства. Правда, между различными группировками в японском руководстве существовали разногласия, принимавшие порой острую форму, но касались они не конечной цели, а путей ее осуществления. В перемене японских предвоенных правительств можно уследить некое качание маятника: к власти приходили то «бешеные», то «умеренные»; однако политика «умеренных» становилась все более агрессивной, а агрессивные правительства никак не умеривали свою агрессивность. Роль катализатора играли молодые офицеры национал-социалистского типа. Убивая своих противников и запугивая «умеренных», эти, казалось бы, независимые и не получавшие официального одобрения в высших армейских кругах экстремисты последовательно выполняли свою историческую роль: после каждого бунта, устроенного молодыми офицерами, Япония делала еще один шаг к войне.

Борьба самурайства против «умеренных» достигла апогея в феврале 1936 г., сразу же после всеобщих выборов, на которых убедительно победили «умеренные». Буржуазная партия «Минсэйто» почти удвоила число депутатов (205 вместо 127), а милитаристы, взгляды которых в парламенте выражала партия «Сэйюкай», получили лишь 174 места вместо 242. Результаты выборов свидетельствовали об антивоенных настроениях в стране. За три года до этого в Германии нацисты пошли на грандиозную провокацию — поджог рейхстага, так как поняли, что волна мирового кризиса, который вынес их на поверхность разоренной Германии, миновала и с ней теряются голоса избирателей. Японские фашисты, не обладавшие властью, но имевшие сильных покровителей, в похожей ситуации решились на мятеж.

Японская «ночь длинных ножей» выдалась снежной и холодной. Незадолго до рассвета группа лейтенанта Курихары подъехала к дому премьер-министра адмирала Окады, разоружила полицейских и принялась разыскивать главу правительства. Вместо него по ошибке был убит его секретарь, самому же адмиралу удалось отсидеться в чулане, куда его спрятали служанки, а затем бежать. Судьба смилостивилась и над ближайшим советником императора принцем Сайондзи, которому тогда было уже 96 лет и который был последним из остававшихся в живых деятелей революции Мэйдзи. Местные полицейские (принц жил в загородном дворце), чтобы спасти Сайондзи, закутали его в ковер и носили из дома в дом, чтобы сбить убийц со следа.

Однако далеко не всем из намеченных жертв удалось спастись. Погибли, в частности, генеральный инспектор армии Ватанабе, лорд-хранитель печати адмирал Сайте, министр финансов Такахаси, был тяжело ранен главный камергер Судзуки.

В общей сложности в путче 1936 г. участвовало около полутора тысяч солдат и офицеров. Взяв под контроль центр Токио, они в дальнейшем вели себя пассивно. Ими был выпущен манифест, в котором говорилось о продажности японского руководства и необходимости защитить императора и спасти японский дух, но что делать потом, было неясно. Однако сочувствие заговорщикам в генеральской среде было настолько сильным, что, несмотря на бездействие мятежников, поначалу никто не решался выступить против них. Устранился от вмешательства в эту историю даже военный министр. Лишь на третий день, раздраженный неспособностью генералитета справиться с мятежом, направленным, в частности, и против его ближайшего окружения, император приказал армии предпринять немедленные действия...

Мятеж удалось подавить, воспользовавшись соперничеством между армией и флотом. (Во время мятежа было убито по крайней мере три адмирала.) Объединенный флот вошел в Токийскую бухту и объявил о своем намерении высадить десант. Тогда и армейскому руководству пришлось переменить тон. 29 февраля был издан приказ о том, что армия намерена подавить мятеж. Когда приказ дошел до участвовавших в путче солдат, они начали расходиться по домам, и к полудню мятежные офицеры остались без армии. Им было предложено покончить с собой, однако по здравом размышлении они предпочли пойти под суд, мотивируя это тем, что на суде смогут изложить свою позицию. Самурайский дух уступал реалиям XX века.

Для окружающего мира мятеж казался ординарным событием. Действительную его суть поняли немногие, в том числе советский разведчик Р. Зорге, который направил в Москву анализ как социальных корней мятежа, так и сил, стоявших за ним. Он предсказал, что сам факт мятежа означает лишь одно — скорое и неминуемое вторжение в Китай, начало «большой войны».

Следующее японское правительство было куда менее умеренным, чем предыдущее. Военным министром в нем был генерал Тераути, известный своими консервативными взглядами. Он не одобрял решительных действий молодых радикалов, но в то же время был вынесен на поверхность именно этими действиями. Правительство, хотя мятежники и были арестованы, начало активно проводить в жизнь некоторые из их требований. Были, например, запрещены демонстрации и забастовки.

Как уже отмечалось, хотя общий курс на войну в японском руководстве не вызывал сомнений, шли горячие споры относительно объекта этой войны. Командование Квантунской армии, отражавшее точку зрения монополий, стояло за скорейшую войну с Китаем, будучи убеждено, что китайские армии небоеспособны, а с ресурсами Китая, а затем и Юго-Восточной Азии можно будет приступить к реализации планов мирового господства. «Токийская» группа полагала, что настоящим и единственным врагом Японии является Советский Союз. Война с ним, отмечали участники группы, не вызовет противодействия со стороны бывших союзников Японии по Антанте; не исключено, что они даже будут помогать Японии. Агрессия же против Китая и Юго-Восточной Азии неизбежно приведет к войне с западными державами, а к этому Япония еще не готова. Лишь освоив ресурсы Маньчжурии и превратив ее в кузницу империи, т. е. примерно к концу 40-х годов, можно будет осмелиться на войну с Западом.

Отражением этой борьбы мнений были частые перестановки в правительстве и борьба внутри армейского руководства. Наконец, император и армия сошлись на кандидатуре принца Коноэ, председателя палаты пэров японского парламента, человека, с одной стороны, близкого к императорской фамилии, с другой — тесно связанного с концернами. Приход Коноэ к власти означал, что время споров прошло. Победила точка зрения Квантунской армии — сначала быстро разгромить Китай, а затем, опираясь на его ресурсы, приступить к дальнейшим завоеваниям.

Через пять дней после вступления Коноэ на пост главы правительства в Маньчжурию приехал принц Хасимото. Он устроил банкет, на который пригласил командование Квантунской армии, в том числе начальника штаба генерала Тодзио. На банкете Тодзио показал принцу приказ, который уже был разослан по соединениям армии. В нем предусматривался захват восточных портов Китая и дорог, ведущих к ним. В приказе, в частности, говорилось: «В соответствии с нашей стратегией подготовки войны против России и оценкой создавшейся в Китае обстановки мы считаем момент благоприятным, чтобы направить наши силы на уничтожение нанкинского режима».

Целью первого этапа наступления против Китая был Пекин. Части Гоминьдана в этом районе были куда многочисленней японских, но к боям не были готовы и фронта как такового не существовало. Практически японцам противостояла лишь 29-я армия генерала Сун Чжэюаня.

8 июля 1937 г. японская пехотная рота начала ночные учения к востоку от моста Лугоуцяо, который вошел в историю войны под названием моста Марко Поло. Маневры такого рода проводились уже не первую ночь, причем в непосредственной близости от китайских частей, которые довольно вяло сооружали в тех местах оборонительные сооружения.

Выстрелы раздались глубокой ночью. Кто стрелял и были ли потери в японской роте, сегодня уже не установить. Командир роты доложил командиру батальона, что у него пропал без вести один солдат. На поиски «пропавшего» солдата тут же был послан весь батальон. В тот же день сидевший в Пекине член «союзнической оккупационной комиссии» генерал Такэо Имаи предъявил китайскому командованию ультиматум с требованием «наказать виновных солдат и офицеров и вывести все войска из зоны железной дороги Пекин — Тяньцзинь». Как только китайская сторона согласилась на требования японцев, те, не давая противнику опомниться, предъявили новый ультиматум, в котором содержалось требование разоружения китайских войск. А когда генерал Сун Чжэюань отказался принять второй ультиматум, в Токио загремели боевые трубы. 11 июля военный министр потребовал срочного созыва парламента, который должен был санкционировать начавшуюся войну и выделить дополнительные расходы на военные нужды.

Очевидность событий начала войны не означает, что в наши дни и в Японии, и за ее пределами не предпринимается попыток оправдать агрессию, заявляя, будто Япония была «вынуждена» так поступить. Высказываются также сожаления, что японские генералы не послушались тех, кто стоял за поход против Советского Союза, а ринулись в бездонный Китай. В действительности же за спорами японских генералов задача похода на СССР никогда не исчезала. Победа сторонников «южного пути» была не случайностью. Приверженцы немедленного нападения на СССР не могли победить, потому что им противостояло трезвое большинство в командовании. Уже интервенция 1918-1922 гг. показала, что завоевание Сибири непростое дело. С тех пор Советские Вооруженные Силы окрепли, и очертя голову высшие офицеры Японии лезть в бой не желали, тем более что тогда им пришлось бы начинать войну в экономически невыгодном положении — без китайских ресурсов. На СССР идти намеревались лишь после репетиций, проб, тщательной подготовки.

К середине июля на пекинском направлении было сосредоточено уже более 40 тыс. японских солдат, более 100 орудий, 150 танков и столько же самолетов. У китайских войск ни самолетов, ни танков не было, однако они без подкреплений, без боеприпасов, даже без общего командования продолжали сопротивляться Квантунской армии.

Командованию в Токио казалось, что полевые командиры недостаточно энергичны и медлят с наступлением. На фронт под Пекин был направлен новый командующий Кийоси Кицуки, который официально заявил по приезде, что прислан, чтобы «наказать наглых китайцев». Любопытно, что даже в высших кругах японского руководства не было единой формулы, оправдывающей войну в Китае. Поэтому слова «наказать» звучали никак не хуже других.

В те же дни состоялось совещание у премьера Коноэ, на котором тот потребовал у генералов ответа: когда же Китай будет побежден? Генералы заверили премьера, что с Китаем будет окончательно покончено через три месяца. Коноэ дал им три месяца сроку и издал указ о высадке десантов в Шанхае и Циндао. 27 июля Коноэ выступил в парламенте с заявлением, что его правительство приложит все усилия, чтобы установить новый порядок во всей Азии.

В тот же день простой в формулировках генерал Кацуки отдал приказ о бомбардировке городов Северного Китая, объяснив, что намерен «начать карательную экспедицию против китайских войск, которые предпринимают действия, оскорбительные для престижа Японской империи».

Идеологически захваты оформлялись в лучших традициях колониализма XIX века. Любое сопротивление захвату было унизительно для престижа метрополии. А уж на оскорбление такого рода приходилось отвечать с помощью оружия.

Разумеется, действия генерала Кацуки не привели к победе, но они подтверждают характеристику, которую советский комкор Г. Жуков дал японской армии, когда беседовал со Сталиным после окончания боев на Халхин-Голе. «Японский солдат, — сказал Жуков, — который дрался с нами на Халхин-Голе, хорошо подготовлен, особенно для ближнего боя. Дисциплинирован, исполнителен и упорен в бою, особенно в оборонительном. Младший командный состав подготовлен очень хорошо и дерется с фанатическим упорством. Как правило, младшие командиры в плен не сдаются и не останавливаются перед харакири. Офицерский состав, особенно старший и высший, подготовлен слабо, малоинициативен и склонен действовать по шаблону».

Наблюдения Жукова оказались правильными не только по отношению к Халхин-Гольскому конфликту начального периода войны, но и для всех боевых действий. Это не означает, что в японской армии не было талантливых начальников, но было очень мало начальников инициативных, неординарных. Тем более что при неудачах командование начинало тасовать генералов, а это пользы не приносило. Страшные позы, надувание щек и неоправданная жестокость были характерны для высших японских офицеров. И если в обороне солдаты и капралы, зарывшись в землю, сопротивлялись до смерти, то командующий чаще всего вел себя пассивно.

Однако даже при таком положении дел офицерский и генеральский корпус Японии куда как превосходил английских и голландских генералов, практически не нюхавших пороху и воспитанных в Санкхерсте или Сен-Сире по военным законам начала века, которые были отвергнуты уже Первой мировой войной и никак не годились для Второй. Японская же военная верхушка прошла военную практику в достаточной степени, ибо с начала тридцатых годов возможности для этого были широкие. Для японцев война не прекращалась, но важно подчеркнуть, что это всегда была война с уступающим по силе и вооружению противником. Китайский опыт, при котором японские генералы непрестанно «наказывали» противника и удивлялись тому, что он до сих пор не сдается, годился только в первые недели войны против европейских армий. Если бы среди английских военных нашлось бы несколько опытных, талантливых генералов, то вернее всего японское наступление в Юго-Восточной Азии если не провалилось, то задержалось бы значительно. Но такие генералы смогли пробиться к командованию лишь после падения Сингапура, Батавии и Рангуна. Так что в первые месяцы войны японцам хватало и генералов с китайским опытом побед над слабым противником. И некому было тогда заметить, что японские войска действуют по шаблону, без инициативы, лишь пользуясь ошибками англичан.

Стилуэлл, Уейвел и Слим — это находки Второй мировой войны, это аналог Жукову, Рокоссовскому и Ватутину, занявшим место Кулика, Буденного и Тимошенко. Только к сожалению для нас, гитлеровский «естественный отбор» командования произошел раньше, чем германские армии вторглись в СССР. У них были годы боевого опыта.

Отбиваясь от японских армий, Китай старался найти внешних союзников, которые могли бы выйти за пределы сочувственных речей. Обращение за помощью к Советскому Союзу стояло в ряду подобных действий, но дало куда более реальный результат.

В советской исторической литературе подписание 21 августа 1937 г. договора о ненападении воспринимается как благородный и бескорыстный шаг советского правительства, желающего помочь братскому соседнему народу. Очевидно, эта точка зрения будет существовать и далее, особенно из политических соображений, хотя она наивна и ненаучна.

В решении оказать Китаю военную помощь сыграли свою роль ряд факторов, начиная с эмоционального — памяти о японской интервенции в Приморье во время гражданской войны и даже о войне 1904-1905 гг., приведшей к потере северного Сахалина и Курил. Япония рассматривалась советским командованием как потенциальный противник. Причем в планах СССР не было намерения вторгнуться в Японию. Советская дальневосточная доктрина была оборонительной. Но убеждение в том, что рано или поздно, как только обстоятельства будут тому благоприятствовать, Япония совершит попытку захватить Дальний Восток и даже Сибирь, разделялось и руководством Монголии и служило основой для военного союза между СССР и МНР.

Создание Маньчжоу-Го было воспринято в СССР резко отрицательно. Японские армии подошли к южным границам Советского Союза, кроме того, Советский Союз потерял экономически и политически важную КВЖД и позиции вдоль ее путей. Отношения на границе с Маньчжоу-Го всегда были напряженными, и Советский Союз держал сильную Дальневосточную армию и войска Забайкальского военного округа именно против возможной японской агрессии.

Разгром Китая, о чем достаточно громко говорили японские пропагандисты и военные и в чем почти не сомневались в штабах европейских стран, ибо японская армия рассматривалась как дисциплинированная, хорошо организованная и вооруженная сила, тогда как Китай воспринимался как скопище воюющих коррумпированных генералов, для СССР был очень опасен. Тогда на протяжении тысяч километров южной границы утверждалось сильное враждебное государство, которое, овладев ресурсами Китая, станет крайне опасно для СССР.

В то же время в интересах СССР была затяжная изнурительная война Японии с Китаем, которая поглощала бы весь японский военный потенциал.

Следовательно, надо было сделать все, чтобы Китай не сдался.

О победе его над Японией в то время никто и не помышлял, даже сами китайские генералы.

Эти стратегические соображения СССР как бы отодвигали на второй план идеологические интересы. Ведь Чан Кайши отчаянно воевал с коммунистами, забывая порой о японской угрозе, и коммунисты отвечали ему взаимностью. Советский Союз с начала гражданской войны в Китае помогал коммунистам и посылал им вооружение и советников.

Теперь же он вознамерился поддерживать Гоминьдан. Причем трезвые головы в Москве понимали, что значительная часть полученной Гоминьданом помощи из Москвы будет утаена для того, чтобы использовать ее против коммунистов.

Однако соображения безопасности были столь весомы, что помощь коммунистам уступила первое место помощи Чан Кайши.

Уже с конца 1937 года в Китай стали прибывать советские военные советники. К февралю 1939 г. их насчитывалось 3665 человек. СССР направил в Китай как самолеты, так и летчиков, ибо собственная слабая китайская авиация была уничтожена японцами уже в первые дни войны.

По официальным данным, в Китай в 1937-1938 гг. было поставлено 985 самолетов и 1317 орудий, а также более полутора тысяч грузовиков. При этом надо учесть, что на основном пути снабжения Китая — Синьцзянской дороге, тянущейся 3000 километров по пустыне и горам, трудилось более 5000 грузовиков, а по советской территории для китайских грузов было выделено 5640 товарных вагонов. В этот перечень не входят миллионы снарядов и бомб и прочего военного добра, а также такие предприятия, как военные школы и, в первую очередь, летное училище. Наконец, значительное количество грузов для Китая шло морем, к Рангуну, а оттуда по Бирманской дороге в Южный Китай.

По крайней мере 200 советских специалистов, в первую очередь летчиков, погибли в Китае за первые годы войны.

В дальнейшем при стабилизации положения в Китае, когда всем, кроме японских генералов, стало ясно, что отдельные продвижения японцев ведут ко множеству маленьких побед, которые не способны сложиться в одну решающую победу, объем советской помощи Китаю уменьшился. Военная помощь выполнила свою роль и помогла Китаю выстоять в первые три года войны. Убедившись в том, что японцы так же далеки от победы, как в начале кампании, Чан Кайши обратил основное внимание против коммунистов, все большая доля советской помощи уходила либо на обогащение интендантов, либо на борьбу с Мао Цзедуном.

Начиная с 1939 г. Советский Союз активно переводил экономику на военные рельсы. Неизбежность грядущей войны не вызывала сомнений. Теперь каждый самолет был нужен для собственной обороны. Так что военное сотрудничество с Гоминьданом не было прекращено, но сильно сократилось.

В отличие от СССР, который ощущал близость войны к собственным границам и опасался японской агрессии, крупнейшие западные страны воспринимали японскую угрозу достаточно отвлеченно. И, несмотря на различие в подходах к этой проблеме, в целом оставались в границах невмешательства.

Мысль о том, что Япония когда-нибудь нападет на США, казалась там дикой и противоестественной. Несмотря на очевидные экономические и военные успехи Японии, эта страна воспринималась в США как азиатский монстр, пугающий, но не страшный. Хотя агрессия Японии в Китае больно ударяла по американским интересам, капиталовложения которых там превышали интересы прочих держав, изоляционизм как господствующее направление в американском обществе был настолько силен, что, как показали события, кроме открытого нападения на США, ничто не могло поколебать желание американцев остаться в стороне от европейских и азиатских конфликтов. В этом отношении Япония сильно подвела своих союзников по Оси, заставив их, во исполнение договора, вступить в войну с США.

Для Великобритании и Франции война в Китае, хоть и нарушала их экономические интересы, реально ничем не угрожала, потому что их колониальные владения к югу от Китая были отделены от театра военных действий тысячами километров китайской территории, которые японцам вряд ли удастся преодолеть. А даже если случится худшее, японцы не посмеют поднять руку на земли, находящиеся под флагом Британской и Французской империй.

Это не означает, что в западных странах не было политиков, понимавших, как опасна страусиная политика их правительств. Например, когда государственный секретарь США Хэлл в ответ на сообщение японского посла о начале военных действий в Китае заявил, что США занимает по отношению к Японии «дружескую беспристрастную позицию», председатель сенатской комиссии по военным делам Питтмен возражал ему в сенате: «Заблуждаются те, кто думает, что США являются нейтральной нацией и не участвуют в уничтожении человеческих жизней. Мы участвуем в массовом убийстве в Китае, помогая военными материалами Японии, которая покупает у нас 80 % бензина, а также железного и стального лома, нужного ей для вооружения».

Дипломатия к середине XX века в преддверии великой войны становилась все более циничной. Государства руководствовались сиюминутными соображениями собственной выгоды. И следует признать, что это было общераспространенным явлением.

После нескольких дней нервного ожидания, не последуют ли санкции со стороны США, что было опасно для военной машины, Япония, хоть и убедилась в том, что ей ничего не грозит, на всякий случай так и не стала объявлять Китаю войну, лишив таким образом западные страны чисто формального повода к ее осуждению.

Если мы, японцы, ни с кем не воюем, за что нас осуждать?

Японские армии уже оккупировали значительную часть Китая, но японские дипломаты продолжали утверждать, что никакой войны не ведется, ввиду того, что Япония не имеет к Китаю территориальных претензий. При всей смехотворности этой позиции, она оказалась правильной, потому что позволила Соединенным Штатам оставаться нейтральными, не теряя при этом лица.

Лига Наций также постаралась остаться в стороне от войны, предложив созвать конференцию девяти держав, подписавших в 1922 г. Вашингтонский договор о неприкосновенности китайской территории.

Конференция открылась в Брюсселе в ноябре 1937 г. На нее был приглашен и Советский Союз. Разумеется, Япония участвовать в ней категорический отказалась — в самый разгар конференции 11 ноября ее войска захватили Шанхай, а еще через месяц столицу Китая — Нанкин.

Перед участниками конференции не было альтернативы. Единственным способом заставить Японию прекратить агрессию были, помимо прямого участия в войне, экономические санкции. Только лишив Японию стратегических поставок, можно было надеяться ее остановить. За этот путь, однако, высказался на конференции лишь Советский Союз. Для остальных правительств блокада Японии была неприемлема, так как задевала их экономические интересы, а делегат Италии, только что присоединившейся к Антикоминтерновскому пакту, в который уже вступила и Япония, выступал как откровенный союзник и адвокат агрессора. Неудивительно, что конференция ограничилась моральным осуждением Японии и 22 ноября по соглашению между англичанами и американцами прервала свою работу на неопределенный срок.

Уверенность японских правящих кругов в безнаказанности, окрепшая после провала конференции, выразилась в нападении на американскую канонерку «Пеней», которую утопили японские самолеты на Янцзы. Еще через неделю полк под командованием основателя фашистского Общества вишневого цветка Хамимото обстрелял и захватил английскую канонерку «Лэдибэрд». Эти действия «молодых офицеров», официально вроде бы нарушивших приказы сверху, на самом деле выражали настроения японского генералитета.

Инциденты с канонерками позволили американскому президенту занять более решительную позицию. В декабре он пригласил к себе английского посла Линдсея и заявил ему о желании США договориться с другими державами о морской блокаде Японии. Линдсей не скрывал своего испуга. Это могло означать войну с Японией, а правительство Чемберлена было готово на все, чтобы войны избежать. Линдсей телеграфировал в Лондон содержание беседы с Рузвельтом и сообщил, что его «решительные возражения» не произвели на президента никакого впечатления. 17 декабря Рузвельт сообщил о своем плане блокады кабинету, который занял выжидательную позицию, так как без участия Англии и Франции подобная акция теряла смысл. К тому же было ясно, что, как только в США пройдет волна возмущения нападением на канонерки, изоляционисты вновь поднимут голову.

13 января 1938 г. Чемберлен официально отверг американский план созвать конференцию по принципам международных отношений. Как раз в эти дни английское правительство готовило договоры с Японией. Они были заключены весной 1938 г., после чего как японские, так и английские правящие круги не жалели похвал в адрес друг друга, выражая надежду, что никаких споров между их странами более не возникнет. Эти договоры, ничего не дававшие Англии и весьма выгодные Японии, поскольку демонстрировали всему миру, что Англия одобряет японскую политику в Китае, вызвали возражения в Вашингтоне. Но не более. Японские войска продолжали наступать в Китае, и было ясно, что, как только Япония шагнет на следующую ступеньку агрессии, все бумажки, подписанные Англией, будут разорваны. В истории остался Мюнхен, где Чемберлен отдал Гитлеру Чехословакию. Мало кто помнит, что перед Мюнхеном была репетиция.

В декабре 1937 г. пала столица гоминьдановского Китая — Нанкин. Захват этого города сопровождался одним из самых страшных преступлений Второй мировой войны. Японские войска начали с того, что вывезли из города и закололи штыками 20 тыс. мужчин призывного возраста, чтобы те в будущем не могли поднять оружие против Японии. Затем оккупанты перешли к уничтожению женщин, стариков, детей. К концу месяца было убито около 300 тыс. человек. Террор превышал всякое воображение. Даже немецкий консул в официальном докладе описывал поведение японских солдат как «зверское».

Политика террора, с точки зрения японского командования, имела смысл хотя бы потому, что к декабрю, когда пал Нанкин, уже миновали все сроки, назначенные им для окончания войны, а Китай все не сдавался. В зверствах, которые не ограничивались Нанкином, хотя в Нанкине достигли апогея, чувствовались неуверенность японского командования, его озлобленность сопротивлением китайцев и месть за это сопротивление. Легкой прогулки по Китаю не получилось.

Наступила зима, миновал Новый год, но победа в Китае все не приближалась. Множество частных побед, захват десятков городов и разгром китайских дивизий никак не могли превратиться в ту единственную, решительную победу, от которой зависела судьба войны. Более того, наметился, хотя и нестойкий и чреватый распадом, союз китайских коммунистов и Чан Кайши. В марте 1938 г. 8-я армия, руководимая коммунистами, вместе с войсками Гоминьдана смогла окружить и разгромить значительную японскую группировку. Потери японцев составили более 10 тыс. человек. Фронт японцев был растянут, резервы подходили с трудом, снабжение не справлялось с масштабом боевых действий. Война, которая начиналась как блицкриг, превращалась в затяжную и кровопролитную кампанию, и ни массовые убийства, ни бомбардировки, ни дрязги в китайской верхушке — ничто не могло изменить положения дел. Военный престиж Японии падал с каждым днем.

В конце 30-х гг. произошло два японо-советских военных конфликта, которые современные советские историки объясняют слишком просто — желанием японских военных проверить силу Красной Армии в первом конфликте на озере Хасан и далеко идущими планами отторжения Дальнего Востока и покорения Монгольской Народной Республики, когда речь идет о сражениях на Халхин-Голе.

Мне кажется, что в этих объяснениях не учитывается важнейший фактор — кто же участвовал в конфликтах с японской стороны.

Вряд ли кому-то пришло бы в голову заявить, что с советской стороны инициатором или действующей стороной в конфликте был Дальневосточный военный округ. Какие бы части ни воевали на нашей стороне, это были части Красной Армии. С японской армией дело обстояло иначе. Центральная власть в Японии была куда более условной, чем в СССР. Вдоль советской границы располагались части Квантунской армии, вполне автономного образования, которое, будучи крупнейшим военным соединением Японской империи, выполняло две функции — оккупировало Маньчжоу-Го, т.е. Северный Китай, и следило за порядком в этой гигантской стране, а также составляло основу сил, призванных победить Советский Союз в будущей войне. А в том, что такая война будет, почти никто в Японии не сомневался и, уж конечно, никто не сомневался в Квантунской армии.

Квантунская армия в лице своего руководства, независимо от личностей, имен и званий генералов, ее возглавлявших, была постоянно обуяна мессианскими настроениями: победить Россию.

В Токио принимались решения геополитического характера, и в них война с Россией все откладывалась до «более удобного момента». И год от года нетерпение «квантунцев» росло. Их лишали, как им казалось, верной и легкой добычи. Другие армии сражались на юге, покоряя Китай, а Квантунская армия томилась многомесячным бездельем, продолжая при том усиливаться для боев, которые никак не начинались. Тем более что стычки и даже походы против китайских генералов, пытавшихся отстаивать северные провинции, никак не поглощали всей энергии Квантунской армии.

В японской армии, а тем более в ее Квантунской ветви дух неподчинения центру был велик. Тамошние генералы лучше, чем в Токио, знали, чего хотят. Поэтому когда их агрессивность выплескивалась на севере, Токио занимал в конечном счете более компромиссную позицию, хотя никак не препятствовал «всплескам» Квантунской активности.

Антисоветские инциденты с участием Квантунской армии начались в Приморье. Уже в 1933 году Квантунская армия тщательно обследовала этот район и командование армии сочло его удобным для проведения военных операций против Красной Армии. Каковы могут быть дальнейшие действия, очевидно, никому не было известно. Действовал полководческий принцип — ввязаться в бой, а дальнейшее рассудит военное счастье. В любом случае расчеты были наполеоновскими, а первые шаги — разведывательными.

В декабре 1933 года начальник штаба Квантунской армии докладывал заместителю военного министра, что армия готова начать «военные действия против Советской России».

С того дня и практически до конца тридцатых годов на границе с Советским Союзом периодически вспыхивали вооруженные конфликты, о которых в нашей прессе и литературе практически не упоминается, и лишь бои на озере Хасан в 1938 г., объявленные большой победой советского оружия, были ярко, но неточно отражены.

На Дальнем Востоке базировалась Особая Краснознаменная Дальневосточная армия (ОКДВА) под командованием славного героя Гражданской войны, одного из пяти маршалов Советского Союза Василия Блюхера. Эта армия играла значительную роль в пропаганде непобедимости и силы Красной Армии и поэтому призвана была побеждать японских милитаристов. Туда направлялись лучшие призывники и специалисты, ее части именовались «железными», «краснознаменными» и назывались в честь вождей Советской державы.

Совершенно очевидно, что в тридцатые годы командование Квантунской армии не намеревалось вторгаться в Сибирь — это было делом будущего, и вылазки японских частей были призваны прощупать боеспособность и вооружение советских войск. Японцы накапливали боевой опыт.

Значительно слабее этот опыт накапливался в Дальневосточной армии.

Во-первых, у командования ОКДВА и Красной Армии в целом не было стратегии отношения к японцам, в частности к Квантунской армии. Доктрина должна была быть оборонительной, в то же время предусматривала закидывание противника шапками.

Во-вторых, действительная подготовка ОКДВА, особенно младшего и среднего командного состава, не имеющего даже опыта Гражданской войны и в значительной степени малограмотного, что на основании архивных документов проследил А. Смирнов[1], была настолько низкой, что странно было, как вообще удавалось отстоять рубежи.

Техника была далеко не лучшего качества, а та, что была, отвратительно хранилась и к употреблению была не готова.

Все это усугублялось господством показухи, когда, например, в бригаде отбирались два-три танковых экипажа и они должны были демонстрировать начальству высокий уровень выучки. Остальные и на вид не должны были попадаться.

Наконец, в армии фактически было не единоначалие, а двух- и трехначалие. То есть неоправданно большую власть имели комиссары, которые также поощряли инициативу масс, то есть действия командиров непрерывно подвергались партийной критике, из-за чего командиры предпочитали вообще ничего не предпринимать. Третьей силой в армии были чекисты, которые подозрительно следили за каждым шагом командиров, а те боялись их куда больше, чем японцев. По мере того как увеличивались в масштабе и учащались японские вылазки, приближалась волна массовых репрессий в армии и здесь уцелевал не умнейший и не талантливейший, а лишь серый и незаметный. Не был защищен никто, вплоть до героя-маршала Блюхера.

1 февраля 1936 г. произошел пограничный бой двух рот 26-й Сталинской стрелковой дивизии с двумя ротами японцев, который завершился «вничью», в чем сказалась, как писалось в позднейшем отчете, «недостаточная распорядительность и тактическая малограмотность» командира нашей роты.

25 марта у заставы Хунчун сражались с обеих сторон уже несколько рот. У нас погибло до 10% личного состава, у японцев потерь не было. В наших рядах не оказалось даже пулеметов. Пулеметы-то шли на помощь, но тут командир пулеметной роты увидел, что в грязи застряли пушки, которые также спешили к бою, и приказал своим пулеметчикам вытаскивать пушки. Так что подкрепление пришло, когда бой закончился.

В другом таком же локальном бою произошел казус с танками. Решено было послать танковый взвод на помощь пограничникам. Для этого были выбраны лучшие машины, находившиеся в консервации. Когда их вытащили на плац, оказалось, что они неисправны. Наконец удалось в танковой бригаде найти шесть исправных машин, но они в пути так часто ломались, что на преодоление 150 км у взвода ушло 56 часов, а «технический состав оказался недостаточно подготовлен и с ремонтом не справился». До места боя добрались четыре машины, но к тому времени о бое все уже забыли.

26 ноября в бою у заставы Турий Рог японцы вышибли с позиций подразделение лейтенанта Кочеткова и потеряли несколько человек. Как заявил комбриг И. Боряев: «Рота Кочеткова в смысле боевой подготовки показала в этом столкновении неудовлетворительные качества». Однако к тому времени журналисты уже описали подвиги кочетковцев на всю страну и наконец-то появились новые герои. Бойцы получили ордена Красного Знамени за то, что «уверенно забрасывали японцев гранатами».

5 июля 1937 г.. произошли бои у озера Ханко. И снова «пренебрежение разведкой», командир «управлением роты пренебрег» и т. д.

Что же касается авиации ОКДВА, то еще в 1936 г. она была признана Москвой небоеспособной и никаких выводов не последовало.

В этих столкновениях подготавливалась более крупная операция японцев наступление у озера Хасан.

В штабе Квантунской армии было решено, что можно будет нанести Красной Армии болезненный удар с далеко идущими последствиями.

К западу от озера Хасан протянулась цепь сопок, отделяющих озеро от поймы реки Тюмень-Ула. Советский Союз со ссылкой на русско-китайский Хунчунский протокол от 1886 года указывал, что граница проходит по гребню сопок, тогда как японцы намерены были сдвинуть границу к берегу озера, ибо вершины сопок позволяли контролировать железную и шоссейные дороги с советской стороны.

В течение июля 1938 года шло активное сосредоточение японских войск у границы. Помимо пограничников, туда была стянута 19-я пехотная дивизия.

15 июля японский поверенный в делах в Москве Ниси потребовал, чтобы советские пограничники были отведены с западного берега озера Хасан. В Москве никто не воспринял этого демарша как прелюдии к близкой войне. И тому были причины трагического свойства, отлично известные в Токио. Истребление командных кадров Красной Армии жестоко ударило по Отдельной Дальневосточной, созданию маршала Блюхера. Сам командующий знал, что обречен, и его состояние усугублялось тем, что он был поставлен партией судить своих же товарищей и подписывал смертный приговор Тухачевскому. По воспоминаниям близких, последние недели жизни на воле Блюхер пил горькую, а хозяевами на Дальнем Востоке были чекисты, которые безумствовали, уничтожая командирский корпус. Крупнейший отечественный специалист по японо-китайской войне, автор многих монографий генерал Г. Сапожников вспоминал, как его спас друг — начальник разведки пограничного округа, который дважды вывозил Сапожникова, также ожидавшего неминуемого ареста, на пограничном катере для проверки застав на Камчатке и по берегу Охотского моря. Сам Сапожников ведал контрразведкой в Дальневосточной армии. Дважды друзья уходили на месяц в море, и, на их счастье, им удалось «пересидеть» вдали от штабов самые опасные «сезоны охоты».

Блюхер, его штаб и командиры частей не пересидели.

Самого командарма замучили пытками на допросах и он не дожил до суда. Назначенный на его место командарм не имел ни возможностей, ни сил должным образом заниматься войной с японцами.

Георгий Жуков в своих воспоминаниях пишет об обстановке в Красной Армии в те месяцы: «Шел 1938 год. Тяжелая обстановка, создавшаяся в армии и в стране в связи с массовыми арестами, продолжала действовать угнетающе. Арестам подвергались не только крупнейшие государственные и виднейшие военные работники, но дело дошло и до командиров и политических работников частей..."

Японцы отлично знали о состоянии дел в руководстве Дальневосточной армии и, в общем, не ошиблись тактически, хотя стратегически конфликт у озера Хасан был ошибкой, из которой Квантунская армия не извлекла уроков.

21 июля военный министр Японии Итатаки совместно с начальником генерального штаба получили аудиенцию у императора Хирохито.

Речь на аудиенции шла о разрешении использовать военные силы Японии против Советов у озера Хасан для того, чтобы восстановить законные права Японии на гряду сопок у озера.

Разумеется, император отлично понимал, что у него просят формальной санкции на войну с СССР, исход которой неясен.

Обсуждались вопросы военные и политические. И террор в России, развязанный ее диктатором, был одним из важных аргументов к нападению.

Император не поверил известному близостью к Квантунской армии министру и заподозрил, что тот в данном случае выступает как представитель рвущейся в бой армии. Он спросил у Итатаки, каково мнение морского министра и министра иностранных дел. На что получил ответ, что военные обсуждали с ними будущий конфликт. Это был обман. Но императору хотелось в него верить, и Итатаки не колеблясь сообщил требуемую ложь.

Была получена санкция императора на использование силы в случае «возникновения чрезвычайного положения». Слово «война» не было произнесено ни разу.

29 июля силами одной роты японцы напали на пограничный дозор на высоте Безымянная. Вначале успех сопутствовал японским солдатам, но к вечеру пограничники подтянули все свои силы и им удалось отбить сопку. Затем японцы потеряли двое суток, готовя удар по сопке Заозерной. Они двинули на нее силы всей дивизии утром 31 июля. На процессе в Токио командир дивизии Танака Рюкити подтвердил, что в этот день его дивизия повела решительное наступление на русских пограничников.

Сопка Заозерная была взята.

Начались бои у гряды сопок, в которые втягивались все новые части Красной Армии, благо что с советской стороны близко проходили дороги.

Желание ограничиться силами 19-й дивизии и успех ее в первые дни ввели в заблуждение командование Квантунской армии, полагавшей, что дивизии достаточно для захвата господствующих высот.

Когда же наконец с опозданием в бой вошли части Красной Армии, оказалось, что сил дивизии недостаточно, чтобы им противостоять.

К 11 августа японские части были сброшены с сопок и отступили на исходные позиции.

Квантунская армия постаралась предать этот инцидент забвению.

Что ей и удалось сделать. Кроме как в России, нигде слово «Хасан» не вызывает никаких ассоциаций.

Токийский трибунал, судивший японских военных преступников, расценил в своем приговоре события у озера Хасан следующим образом: «Хотя военные силы, занятые в этом конфликте, не были весьма значительными, однако цель нападения и его результаты, если бы оно было успешным, достаточны для того, чтобы считать эти военные действия войной... операции японских войск носили явно агрессивный характер».

Если исход боев у озера Хасан был проигнорирован японскими штабами и не замечен в мире, то ход боев внимательно изучался в Токио, потому что Генеральный штаб рассматривал их как первую пробу сил в будущей великой войне. Причем слабости в управлении советскими войсками, плохая организация обороны и т.д. были расценены не как временные явления, связанные с нарушением в системе командования, но как свойства русской армии вообще. А отсутствие боевой современной техники — как отсталость советских войск.

Советские военные оказались куда лучшими учениками, чем японцы, хотя взаимная недооценка противниками осталась и в последующие месяцы.

Все эти достижения и недочеты ярко проявились во время войны на Халхин-Голе, яростной и кровопролитной, во многом повлиявшей на будущие военные решения Токио.

В течение второй половины 1938 г. японские войска продолжали наступление в Китае. В октябре были высажены десанты в Южном Китае. 22 октября пал Кантон (Гуанчжоу), затем японцы овладели Уханьским промышленным районом. Но наступление постепенно выдыхалось. Линия фронта растянулась уже на две с половиной тысячи километров, потери японской армии измерялись сотнями тысяч солдат, материальные выгоды не могли компенсировать потерь, нехватка стратегических материалов все росла.

Не желая признавать истинных причин столь упорного сопротивления Китая, одной из которых было то, что оно все более принимало характер национального сопротивления, в Токио начали искать виновников своих неудач на стороне. Наиболее очевидными казались две причины. Первая — существование Советского Союза и его помощь Китаю. Вторая — снабжение Китая Соединенными Штатами через Французский Индокитай и Бирму, где завершалось строительство Бирманской дороги. Кабинет принца Коноэ, склонный на том этапе к переговорам с западными державами, был вынужден уйти в отставку. В январе 1939 г. его сменил кабинет Хиранумы, близкого к японским фашистским обществам. Вскоре после этого, 10 февраля, японский флот высадил десант на о-ве Хайнань и о-вах Спратли в Южно-Китайском море. Оттуда было рукой подать, с одной стороны, до путей снабжения Китая из Ханоя, с другой — до нефтяных месторождений Индонезии. Следующей акцией, связанной с надеждами Японии на заключение Тройственного союза с Германией и Италией, было нападение на Монголию, которое должно было убедить немцев, что японская армия сильна, и в то же время доказать китайцам, что их надежды на поддержку Советского Союза беспочвенны.

Конфликт, вернее война под странным для войны названием «Халхин-Гол» явление парадоксальное.

С одной стороны — это кампания Второй мировой войны. С другой — он и начался, и завершился до ее начала.

Японские источники вплоть до настоящего времени уделяют ему в описании войны лишь несколько строк, а то и вообще умудряются его игнорировать, как «пограничный эпизод».

Монгольская история возводит его в разряд великих сражений, войн, стоящих по значению рядом с чингисхановскими. Любопытно, что участники боев на Халхин-Голе были награждены в свое время монгольскими знаками, а юбилеи битвы вплоть до пятидесятилетнего отмечены в Монголии наградными медалями.

В государстве Маньчжоу-Го война на Халхин-Голе также была отмечена наградной медалью и объявлена победой маньчжурского оружия. Впрочем, за пределами Маньчжоу-Го об этом никто не ведал, как, впрочем, сегодня найдется немного жителей Земли, которые знают, что такое Маньчжоу-Го.

В Советском Союзе, хоть и не было отчеканено медали на это событие, Халхин-Гол был оценен как большая победа советского оружия и отмечен многими наградами. Однако вскоре более значительные события затмили славу халхингольских боев и о них почти не вспоминали до пятидесятилетнего юбилея, когда в прессе появился ряд статей, а также вышли книги с воспоминаниями участников.

Японские историки упорно утверждают, что Халхин-Гол был лишь пограничным конфликтом, не идущим ни в какое сравнение с настоящей войной. Суть дела заключалась лишь в попытках Японии разрешить пограничное недоразумение.

Формально, как ни странно, это чистая правда, хотя при том же это — грубая ложь.

Как неправда и то, что, как утверждают наши историки, Халхин-Гол был для японцев началом войны за захват Сибири и Дальнего Востока.

Даже в опубликованных ныне документах Генерального штаба Японии таких планов нет. Ни обстановка, ни время не позволяли ставить на повестку дня захваты на территории СССР.

Однако операция против СССР готовилась с весны 1939 г. Причем инициатором ее было командование Квантунской армии, имевшее сильные позиции в Генеральном штабе. Неудача на озере Хасан к тому времени была почти забыта и списана на ошибки командования и слишком малые силы, задействованные на том участке границы.

На этот раз решено было ударить по Советскому Союзу, вернее по его сателлиту — МНР — куда большими силами, и вопрос стоял не о двух сопках, а о значительном куске монгольской территории.

По плану операции No 8 решено было захватить южную часть Монголии, пользуясь тем, что в тех местах не было дорог с монгольской стороны и на сотни километров тянется полупустыня, почти не населенная и маловодная.

Для пропагандистской подготовки операции Генеральный штаб санкционировал издание большим тиражом карт, на которых граница между Маньчжоу-Го и Монголией проходила по реке Халхин-Гол, тогда как по общепризнанным международным договорам в том месте она выступала углом на юг.

Место нападения на Монголию выбрано было в том месте не только в силу его удобного расположения, но и по практическим соображениям. Причины тому, сегодня уже скрытые за пеленой времени и ложных оценок, убедительно раскрыл в своих записках того времени Константин Симонов, бывший на Халхин-Голе военным корреспондентом. Я позволю себе привести длинную цитату из текста Симонова, помогающую понять суть обстановки, как она виделась глазами информированного очевидца: «С самого начала конфликта мы были поставлены в очень тяжелые условия. У нас до ближайшей железнодорожной станции армейского снабжения Борзи — было семьсот с лишним километров, а у японцев всего в ста километрах был Хайларский железнодорожный узел, а примерно в тридцати километрах последний пункт строящейся Холун-Аршанской железной дороги. Кстати говоря, постройка этой дороги явилась одной из причин конфликта. Примерно в пятнадцати километрах от границы между Монголией и Маньчжурией начинались первые отроги Хинганского хребта. Японцы тянули дорогу вдоль этих отрогов с юго-востока на северо-запад с таким расчетом, чтобы подвести ее к нашей границе, возможно ближе к Чите. На участке Халхин-Гола монгольская граница образовала большой выступ в сторону Маньчжурии, и японцы должны были или вести здесь дорогу через отроги Хингана, или строить ее в непосредственной близости к границе, на расстоянии орудийного выстрела. Видимо, это не устраивало их, и они, помимо очередной провокации, ставили перед собой и практическую цель — захват всей полосы реки Халхин-Гол и прилегающих к ней высот для обеспечения строительства своей стратегической ветки, которое остановилось как раз перед Тамсаг-Булакским выступом».

Как бы ни формулировали свои цели японские военные и как бы ни описывали этот конфликт наши или монгольские историки, вернее всего первой и главной целью японцев было изменение границы для того, чтобы удобнее строить стратегическую дорогу, кстати, предназначенную для будущей войны против СССР. Расчет был на то, что этот район настолько далек и труднодоступен, что русские не пойдут на большую войну и жертвы ради этого клочка земли. Разумеется, если бы японские и маньчжурские части не встретили сопротивления, они вряд ли остановились бы у реки, а пошли бы на север и попытались извлечь из ситуации максимум выгоды. Но ни на Москву, ни даже на Читу идти они не намеревались это уже позднейшие беллетристические высказывания советских историков, призванные возвеличить подвиг защитников монгольских рубежей.

Кстати, японская операция планировалась локально — в пределах одного из военных округов и силами японской 6-й армии, а также ряда частей армии Маньчжоу-Го, в первую очередь баргутской (монгольской) кавалерии.

Остается неясность и в том, как видели японские военные развитие дальнейших событий в случае успеха на Халхин-Голе. Но можно предположить, что реально мыслившие руководители страны ставили возможность войны с СССР в зависимость от развития событий в Европе.

В начале лета 1939 г. для руководства Японии не было секретом, что Германия готова к началу большой войны в Европе. Оккупация Австрии и Чехословакии доказала, что реального сопротивления Германия своим планам не встречает. Западные державы отступали перед ее требованиями. Следовательно, на очереди стояли новые захваты. Кто следующий? Как далеко сможет пройти Германия по пути захватов, прежде чем Франция и Англия будут вынуждены вмешаться? И станут ли они вмешиваться, если Гитлер продолжит свою политику антикоммунизма и нападет на СССР?

За этим стояла азартная для Японии игра. Ее генералы говорили, что боятся «опоздать на автобус». Им надо обратить оружие против главного врага — СССР вовремя, чтобы не потерять времени и не уступить немцам, союзникам, но не друзьям, русские территории.

В свете этой ситуации авантюра на Халхин-Голе приобретала куда более важную роль, нежели выпрямление границы ради строительства стратегической дороги.

Если Япония покажет всему миру свою силу, пускай на локальном участке, то в глазах Германии она будет достойным партнером. Если русские будут разгромлены и унижены — это тоже станет козырем для Японии и, возможно, подтолкнет Германию к войне против СССР. И тогда путь от Халхин-Гола лежит к Чите.

Численность японских войск, вовлеченных в конфликт на Халхин-Голе, в различных источниках варьируется и эти подсчеты, особенно когда это касается японской армии, различаются до порядка. Если верить запискам советских участников боев в прессе, то получается, что японская авиация на этом фронте была уничтожена дважды или трижды, а танки, которых вроде бы, по данным Г. Жукова, и не было у японцев, превосходили числом наши танковые части, но потом исчезли. Два известных советских подсчета японских сил сильно различаются, и я приведу их, чтобы было ясно: даже в официальных источниках господствует необязательность, возникающая от естественного желания сильно преувеличить силу противника и этим еще более восславить наших воинов.

Г. Севостьянов в капитальном труде «Политика великих держав на Дальнем Востоке накануне Второй мировой войны» говорит о 359 тысячах японских солдат при 1052 орудиях, 585 танках и 355 самолетах. В международном труде «Причины Второй мировой войны. Документы и комментарии» авторы приводят цифры, которые были представлены советской стороной трибуналу в Токио. Они таковы: «38 тысяч солдат и офицеров, 310 орудий, 145 танков и бронемашин, 225 самолетов». Как видно, различия кардинальные.

Из таких авторитетных источников, как воспоминания маршала Г. Жукова, можно составить общую картину поступления пополнений за время войны, из чего следует, что с нашей стороны был значительный перевес в артиллерии и танках, тогда как японская авиация на первом этапе войны господствовала в воздухе, но по мере поступления новых самолетов и появления «испанских» асов во главе со Смушкевичем и Грицевцом, инициатива перешла к советской авиации.

Надо отметить, что в подсчеты не входят — с японской стороны входившие в армию Маньчжоу-Го кавалерийские полки монголов баргутов, а со стороны советской — монгольская конница, несмотря на то что формально эта война шла между МНР и Маньчжоу-Го, а Квантунская армия и Красная Армия выступали лишь как вовремя пришедшие на помощь союзники.

Следует учитывать, что Халхин-Гольский конфликт явственно делится на два этапа. С 11 мая, когда передовой японский отряд перешел границу МНР и отогнал от границы монгольские пограничные заставы, в течение мая-июня продолжались локальные бои, в которых стороны как бы прощупывали друг друга. В начале июля, подтянув подкрепления, 6-я японская армия неожиданно захватила господствующую над долиной реки гору Баин-Цаган. Лишь через несколько, часов и то почти случайно, направившийся с проверкой расположенной на горе 6-й монгольской кавалерийской дивизии советник монгольской армии Афонин обнаружил, что дивизия без боя оставила гору, которую уже спешно укрепляют японцы.

Сложилось тяжелое для советско-монгольских войск положение. Гора Баин-Цаган господствовала над степью и долиной реки, а превосходства в воздухе советские войска тогда не имели.

Пожалуй, бои на Баин-Цагане были критическим моментом войны. Как вспоминает Г. Жуков, назначенный к тому времени командующим советскими частями в Монголии и сменивший командира 57-го особого корпуса Н. Фекленко, который держал штаб в 120 км от реки и ждал указаний из Москвы, подкрепления, которые Жуков требовал из СССР, все еще только подтягивались, коммуникации никуда не годились, снабжение налаживалось с трудом. Казалось бы, японский план-минимум удается. Советские войска держались у Халхин-Гола из последних сил и плацдарм на восточном берегу реки, важный принципиально, доживал последние часы. С переходом в руки японцев горы Баин-Цаган советские войска были обречены на отступление.

И тут сыграл свою роль фактор, который в той или иной мере будет возникать во всех сражениях первого года войны.

Ослабленный советский командирский корпус состоял или из выдвиженцев, обязанных жизнью и карьерой счастливому случаю, каким-то связям или партийной активности, но никак не военным способностям. Исключений было немного, но они обязательно были. И когда возникала острая необходимость, начинались поиски достойного кандидата, не всегда, правда, успешные.

Командиры советских войск, которые стягивались в Монголию с весны 1939 г., когда стало ясно, что японцы скоро ударят по южным границам МНР, были либо случайными выдвиженцами, либо оставшимися в живых ветеранами Гражданской войны. Их главной задачей было выжить и не прогневить Ставку. Лучше ничего не делать, чем совершить ошибку. Очевидно, к такой категории командования относилось руководство 57-го корпуса, тем более что Жуков подчеркивает, что компетентным во всем штабе корпуса оказался лишь один человек. После смерти Блюхера, ликвидации командования дальневосточными войсками, после чистки в Забайкальском округе командиры больше боялись чекистов, чем японцев.

Однако в тот момент, когда в Москве решали, кто должен спасти критическую ситуацию на Халхин-Голе, выбор пал на восходящую на фоне гибели иных командиров звезду — комдива Жукова, ни по возрасту, ни по чинам не подходящего, казалось бы, на такую роль, тем более что это назначение ущемляло гордыню командарма Штерна и других начальников в Сибири и на Дальнем Востоке.

В том конкретном случае недоверие Сталина к армейской элите, а тем более недобитым остаткам элиты сибирской и дальневосточной, сыграло положительную роль. Жукова выхватили из Белорусского военного округа, хотя никто еще не знал, что он — выдающийся талант Второй мировой войны, первый из того поколения полководцев, которые смогут одолеть вермахт.

Жуков был неожиданностью и для японских генералов, вышедших в люди в Квантунской армии, имевших весьма ограниченный военный опыт и мысливших по жестким стандартам ведения «азиатской» войны. Как и сослуживцы Жукова, они уступят место новому поколению генералитета, выросшему в боях с англичанами и американцами.

Когда Жуков узнал о том, насколько критическим было положение его войск, когда обнаружилось, что на Баин-Цагане уже закрепилось более десяти тысяч японцев, которые активно окапываются и уже установили на горе более 150 орудий, он подсчитал свои возможности. У Жукова было 1000 штыков и 50 орудий. Правда, Жуков мог рассчитывать на 150 танков 11-й танковой бригады и 154 броневика 7-й мотоброневой бригады, причем броневики еще были на подходе.

По всем законам тогдашней войны, известным и Жукову, и японцам, танки не могли действовать без поддержки пехоты, тем более в ночное время. Жуков же бросил все свои танки и подошедшие чуть позже бронемашины на гору в двенадцать часов ночи.

Танки прорвались на плоскую вершину горы, нарушили коммуникации японской дивизии, внесли панику и держались на горе до утра, когда подошел 24-й мотострелковый полк.

Гора была очищена от японских войск. Следующей ночью на нескольких машинах бежал командующий 6-й армией генерал Камацубара. «Тихо и осторожно движется машина генерала Камацубара, — писал в дневнике один из штабистов. — Ночь тиха и напряжена, так же как и мы... Картина ужасная. Наконец мы отыскали мост и благополучно закончили обратную переправу. Говорят, что наши части окружены большим количеством танков противника и стоят перед лицом полного уничтожения. Надо быть начеку..."

Однако бои были далеки от завершения. Они шли с переменным успехом до второй половины августа, когда Жуков завершил подготовку к решительной операции, которую смог подготовить в абсолютной тайне так, что до последнего мгновения японцам не удалось ни о чем догадаться.

Принимая во внимание слабость японских флангов и существование плацдармов на «японском» берегу реки, Жуков направил основной удар с флангов. Операция была назначена на воскресный день. Убаюканное радиоперехватом о том, что советские и монгольские части активно заняты оборонительными работами, командование отпустило часть офицеров на выходной день в городок Джанджин Сумэ в ста километрах от места боев.

Операцию взяли на себя советская авиация и танки, на этот раз при поддержке пехоты. 6-я армия была окружена и лишь отдельным ее подразделениям удалось вырваться из окружения. Через два дня война закончилась. Отступив за монгольско-маньчжурскую границу, Квантунские генералы, так позорно проигравшие малую войну, лишились своих постов, за исключением самого Камацубары, который сумел собрать остатки японских частей и вывести их за монгольско-маньчжурскую границу, представив дело в Токио таким образом, будто он предотвратил вторжение Красной Армии в Маньчжурию. После этого последовал ряд воинственных заявлений со стороны Квантунской армии, которая грозилась начать войну вновь и на этот раз живого места от Советов не оставить.

Новой войны не последовало, граница была вновь демаркирована точно так же, как прежде, и японцы поставили под этим свои подписи. С тех пор в японской литературе четырехмесячные бои у Халхин-Гола, унесшие, как говорилось на трибунале в Токио, более 50 000 жизней японских и маньчжурских солдат, характеризуются кратко и лживо. Вот что сообщает наиболее чтимая монография «Япония в войне 1941-1945» бывшего полковника Такусиро Хаттори, изданная в ряде стран: "...Политика Японии в отношении Советского Союза строилась на принципе сохранения на севере полного спокойствия. Однако японо-советские столкновения, которые устрашили японский народ и высшее командование армии Японии, дважды возникали на маньчжурско-японской границе. Это был конфликт в районе высоты Заозерная в июле 1938 года и конфликт в районе Номон-Хана в 1939 году. Оба конфликта представляли собой чисто пограничные инциденты, вызванные неопределенностью в обозначении государственной границы, но создавшие в своем развитии большую угрозу Японии... Во время конфликта в районе Номон-Хана японская армия вела подготовку к длительным военным действиям в Китае, и против тридцати советских дивизий в Маньчжоу-Го имелось всего восемь японских дивизий». К сожалению, столь открытое искажение действительности является той виртуальной правдой, которую японские школьники изучают в школах.

Этот «пограничный инцидент» привел к важным переменам в Японии.

Хотя внутри Японии столь чувствительное поражение Квантунской армии осталось неизвестным — тут уж постаралась цензура, — но в других странах скрыть войну и поражение не удалось, тем более что уверенные в победе японские пропагандисты умудрились свозить на фронт европейских корреспондентов.

Независимо от того, знал ли о поражении рядовой японец, верхушка японского общества прореагировала на него очень остро. И причиной тому не только само поражение, как события в Европе.

Можно представить шок, поразивший Токио, когда в разгар боев на Халхин-Голе становится известно о подписании Советско-Германского договора о ненападении, затем, в последние дни Халхин-Гола, начинается германо-польская война, в которую вступают, хотя бы формально, Великобритания и Франция, тогда как СССР оказывается союзником Гитлера, даже участвует в дележе Польши и присоединяет к себе балтийские государства.

Оказалось, что японское правительство Хиранумы поставило не на ту лошадь. Германия предала Японию и все надежды, связанные с развитием Халхин-Гольского конфликта с помощью Германии и превращением его в победоносную войну против коммунизма, лопнули.

Уже 4 сентября Япония выступила с заявлением, что ни в какой форме не намерена вмешиваться в конфликт в Европе.

Германскую пощечину трудно было вынести. Хиранума с позором вылетел в отставку, на его место пришло правительство Абэ, которое приоритетным направлением в войне считало южное.

Два слова о последствиях Халхин-Гола. Хоть он и был «чисто пограничным конфликтом», в Германии из него сделали однозначный вывод — Япония как военная держава никуда не годится. Мало того, что она уже два года как безнадежно увязла в Китае, она умудрилась потерпеть поражение в условиях и обстановке, выбранных японскими стратегами. К тому же обнаружилось, что японские танки немногочисленны и никуда не годятся, авиация потерпела поражение в боях с русскими летчиками, а артиллерии недостаточно.

Такой союзник, с точки зрения Гитлера, был скорее обузой, чем приобретением. Гитлеру уже надоели союзники балластного типа, он не скрывал своего презрения к военным возможностям Италии, к которой еще не раз придется приходить на помощь.

К Красной Армии отношение изменилось к лучшему. Жуковская военная кампания была убедительна. Использование танков также было новым словом, шагом вперед после испанской репетиции. И если бы не последовавшая вскоре после Халхин-Гола провальная финская кампания, Гитлер был бы куда осторожнее.

В самом же СССР уроки Халхин-Гола были учтены недостаточно.

Жуков в те дни был скорее исключением, чем правилом. Подобного рода военачальники еще не народились. Так что во время боев в Финляндии войсками командовали вновь партийные выдвиженцы и орлы Гражданской войны. Получилось плохо.

Основное внимание Японии в стратегических планах опять обернулось на юг, и не только к Китаю. Разрабатывались планы нападения на европейские колонии в ЮВА. Дело в том, что Китай разочаровал Японию как источник сырья. Основные запасы нефти, каучука и цветных металлов лежали южнее, в Индокитае, Нидерландской Индии, Бирме и Малайе. Но туда пока что путь был закрыт. Оставалось уповать на победы гитлеровских генералов в Западной Европе, что тогда казалось проблематичным.

Поставки сырья из Америки могли прекратиться в любой момент — общественное мнение США становилось все более антияпонским.

Вторым важным раздражителем, толкавшим японскую агрессию к югу, были пути снабжения Китая извне.

Они были связаны с морскими перевозками.

Корабли из Владивостока, из Англии и Америки с товарами для Китая приставали либо в Хайфоне, откуда можно было по железной дороге попасть в Южный Китай, либо в Рангуне, в расчете на Бирманскую дорогу.

Древний путь из Бирмы в Китай, овладение которым было одной из причин активности англичан в XIX веке, функционировал уже не первое тысячелетие. Именно им на пороге нашей эры в Бирму пришли из Тибета и Китая племена тибето-бирманской группы, в первую очередь, и основали в долине Иравади первые государства.

С начала XX в. после открытия Китая для западных товаров Бирманская дорога утеряла свое значение. Стало куда удобнее сноситься с Китаем морским путем, развивались и процветали китайские порты Шанхай, Кантон, Гонконг...

Бирманская дорога стала путем локальным, она связывала северные районы Бирмы, населенные шанами и качинами, с провинциями Южного Китая.

Заброшенная Бирманская дорога постепенно приходила в небрежение и превратилась в сумму горных троп, — пригодных разве что для вьючного транспорта.

Для того, чтобы восстановить ее и приспособить для автомобилей, требовались громадные затраты и, главное, желание это сделать, оправдываемое экономическими соображениями.

Нельзя сказать, что никакого дорожного строительства в Северной Бирме не велось. Правда, железная дорога тянулась только до Лашо, но автомобильные пути, нужные в первую очередь для контроля над северными шанскими и качинскими землями, постепенно подбирались к китайской границе.

После захвата Японией большинства китайских портов правительство Чан Кайши вспомнило о южном пути. В конце 1937 г. в горах Южной Юньнани появились тысячи рабочих, которые начали расширять тропы, ведущие к бирманской границе. До начала муссона 1938 г. это в основном удалось сделать, и в следующий сухой сезон уже можно было пустить гужевой транспорт от Лашо до Куньмина. Однако эта дорога была лишь черновиком будущего пути. В дожди она становилась непроезжей, и даже в сухой период грузовики не могли преодолеть некоторые ее участки. Кроме того, на пути встречались ущелья и горные реки, через которые не было мостов. В 1938 г. китайское правительство выделило крупные средства, в общей сложности на работы было мобилизовано до 300 тыс. рабочих. Автомобильная дорога сооружалась в труднейших условиях, кирками и мотыгами, а заравнивалась каменными катками, вытесанными из скал. Этот титанический труд был официально завершен 10 января 1939 г. Китайская компания Сун, которая ведала эксплуатацией дороги, закупила несколько тысяч американских грузовиков, которые и осуществляли перевозки. Дорога от Куньмина до бирманской границы занимала пять дней, еще два-три дня требовалось, чтобы достичь Лашо. На бирманской стороне дорога была в лучшем состоянии, тем не менее путь по ней был настолько труден, что ежедневно китайцы теряли там в среднем по три грузовика.

Вскоре обнаружилось, сколь своевременным было сооружение Бирманской дороги. В июне 1940 г. в Рангун прибыл первый транспорт, на борту которого было 6 тыс. тонн оружия и боеприпасов из Советского Союза, за ним последовали другие суда. Из Рангуна грузы по Иравади и железной дорогой доставляли в Лашо, где перегружали на грузовики. Бирманская дорога стала реальным и жизненно важным путем снабжения. Поэтому к ней и к Бирме в целом как к ключу в снабжении Китая было с 1940 г. приковано внимание стратегов в Токио.

Весной 1940 г. в правящих кругах Японии не было единства. В сентябре 1939 г., после начала войны в Европе, японское правительство, возглавляемое Абэ, заявило, что будет придерживаться политики неучастия в европейской войне, а главные свои усилия сосредоточит на завершении войны в Китае. Основная ставка была сделана на раскол единого антияпонского фронта в Китае. С этой целью японское командование выдвинуло план создания «центрального правительства Китайской республики», которое должно было заключить союз с Японией. В конце января 1940 г. начались переговоры о создании такого правительства. Но в самой Японии возникли разногласия между сторонниками завершения войны в Китае и теми, кто полагал, что следует как можно энергичнее и быстрее двигаться на юг, чтобы в случае победы Германии принять участие в дележе колоний западноевропейских держав. В конце концов сторонники второй точки зрения возобладали в армейских кругах. Правда, на «пути к югу» было несколько препятствий: отсутствие договора с Германией; неизвестность, как развернутся события в Европе; оппозиция со стороны тех сил, которые боялись возможного конфликта с США из опасений, что Германия не захочет оказать помощь в таком конфликте; наконец, растущее недовольство внутри страны, уже уставшей от многолетних испытаний и жертв ради все менее реального завоевания Китая.

Отражением этой ситуации стали перемены в японской верхушке. Новое правительство должно было в первую очередь навести порядок в собственной стране. После недолгой борьбы различных группировок военных пост премьер-министра занял адмирал Ионаи. Такой выбор свидетельствовал, что время «большой» войны еще не пришло. Ионаи представлял флот, который в Японии был более сдержан в своих имперских устремлениях, чем армия. Адмиралы имели дело с куда более подвластными расчетам цифрами соотношения сил, чем армия, уровень образования флотского офицерства был также выше, чем в армии, и экстремизм был более распространен в оккупационных войсках или в военных училищах, чем на флоте, который во время военных путчей, как правило, выступал на стороне порядка. Сам Ионаи склонялся к проамериканской позиции, его министр иностранных дел адмирал Номура также был сторонником переговоров с США. С первых же дней стало ясно, что и кабинет Ионаи продержится лишь до того момента, пока внешнеполитическая обстановка не сыграет на руку тем или иным милитаристским силам в стране — будь то сторонники завоевания Юго-Восточной Азии или противники Советского Союза. Очень многое зависело, разумеется, от положения дел в Европе. Там в это время шла «странная война», пушки молчали, и было неясно, что намеревается предпринять Гитлер. Переговоры о создании союза Берлин — Рим — Токио, которые вел японский посол в Берлине генерал Осима, продвигались с трудом. Генерал Осима слал в Токио пессимистические послания. Гитлеровский Генеральный штаб, изучив опыт китайской войны и уроки Халхин-Гола, весьма низко оценивал военные возможности Японии и не рекомендовал фюреру связывать себя союзом со страной, которая может стать обузой. Возможный конфликт с США или даже с колониальными владениями европейских держав казался немецким стратегам заранее решенным не в пользу Японии. «В Берлине, — сообщил генерал Осима, — высказывают сомнения в способности Японии выполнить глобальные задачи по установлению нового порядка в Азии, внести свой вклад в борьбу против Советского Союза, а особенно против США и Великобритании». В интересах Гитлера было существование Японии не в качестве воюющей стороны, а как потенциальной угрозы для США и Англии, как сдерживающего фактора, активные же действия относились в будущее, когда Германия уже разгромит европейские державы.

Тем временем 30 марта было объявлено о сформировании «центрального правительства Китая» во главе с Ван Цзинвэем в Нанкине. Однако нанкинский режим был столь откровенно марионеточным, что его признание было равнозначно признанию оккупации Китая Японией. На это не могли пойти даже склонные к компромиссам Англия и Франция, США же были явно раздражены этой неуклюжей попыткой Японии легализовать свою оккупацию страны. Рузвельт заявил, что «США никогда не признают это правительство и будут всемерно поддерживать законное гоминьдановское правительство в Чунцине, считая его единственно законным правительством Китая». Экономические и политические интересы США в Китае были настолько значительны и опасения японской угрозы настолько реальны, что позиция Рузвельта была встречена в США с одобрением.

Заявление Рузвельта разочаровало тех японских политиков, которые желали избежать конфронтации с США, и обрадовало тех, кто стремился к дальнейшим завоеваниям вне Китая. Все громче раздавались требования блокады Китая с юга и высказывались опасения по поводу кризиса в сырьевых запасах. Эти опасения казались реальными после того, как 26 января вступила в силу денонсация американо-японского договора. Однако денонсация договора не означала полного прекращения торговли. Товары и даже стратегическое сырье продолжали поступать в Японию вплоть до начала войны с США.

Стремясь увеличить поставки сырья, японское правительство 2 февраля 1940 г. обратилось к правительству Голландии с предложением заключить соглашение на принципах взаимного благоприятствования при условии, что Голландия не будет принимать ограничительных мер против Японии во внешней торговле. Однако Голландия не стала связывать себя подобными обязательствами.

Затишье в Японии — затишье мнимое, под покровом которого шла мобилизация нации, подавлялась любая оппозиция, интенсивно работала разведка, разрабатывались стратегические планы, — кончилось, как только «странная война» в Европе превратилась в войну настоящую. Позиции сторонников мирных отношений с США сразу ослабли и становились все более ненадежными по мере того, как европейские бастионы рушились под ударами немецких танковых колонн.

Еще не был взят Париж и французские дивизии еще находились у Седана, когда японское правительство обратилось к Франции с нотой, в которой «предупреждало», что в связи с «создавшейся обстановкой» стало возможным вторжение китайских войск во Французский Индокитай. Ввиду этой угрозы Япония потребовала от Франции «закрыть все наземные коммуникации и порты» и в первую очередь железнодорожную ветку от Хайфона до китайской границы и железную дорогу Юньнань — Куньмин, которая обслуживалась французами. Несмотря на тяжелое положение, французское правительство ответило достаточно резко и тогда же заявило протест по поводу бомбардировки Юньнань — Куньминской дороги. Следующим ответным шагом французов и англичан было подписание 12 июня в Бангкоке договора о ненападении между Таиландом с одной стороны, Англией и Францией — с другой. Правда, Таиландом был немедленно подписан и договор с Японией. Это не был договор о дружбе, как его принято называть, стороны лишь обязались «обмениваться информацией и консультироваться по вопросам, представляющим взаимный интерес». Тем не менее положение в Таиланде, где давно, активно и небезуспешно трудилась японская агентура, складывалось благоприятно для Японии.

Новая обстановка требовала новых людей. Кабинет слишком осторожного Ионаи доживал последние дни, однако продолжал бурную дипломатическую деятельность. События в Европе благоприятствовали тому, чтобы осуществить план блокады Китая с юга, закрыв пути снабжения из Французского Индокитая и из Бирмы. Франция была разбита, последние английские войска уже покинули Дюнкерк, и судьба Англии, казалось, тоже предрешена.

17 июня вице-министр иностранных дел Японии вручил французскому послу в Японии ноту с требованием немедленного прекращения провоза через Индокитай оружия и боеприпасов для Китая. Французское правительство, во главе которого уже стоял Петэн, через два дня ответило, что с 17 июня оно наложило запрет на провоз горючего и грузовых автомобилей и примет меры к дальнейшему ограничению перевозок. Франция старалась устранить угрозу своим владениям в Юго-Восточной Азии путем уступок.

Теперь надо было добиться от Англии закрытия Бирманской дороги. Осуществлению этого способствовало убеждение Черчилля в том, что японцев надо задобрить любой ценой. Английский премьер не верил в возможность войны на Дальнем Востоке, но боялся ее спровоцировать. Оставались еще надежды, что Япония обратится против Советского Союза или попытается окончательно расправиться с Китаем. Любой из этих путей устраивал английское правительство, так как означал, что можно на время выкинуть из головы заботу о Сингапуре и Гонконге. Довод, что Бирманской дорогой можно было пожертвовать без ущерба для союзного Китая, так как она находилась в плохом состоянии и требовала ремонта, стал выдвигаться позднее, когда политика Черчилля обнаружила свою трагическую слабость: страстный борец против Мюнхена, сваливший Чемберлена именно своими горячими выступлениями против компромиссов с фашистами в Европе, Черчилль оказался «мюнхенцем», когда речь зашла о Востоке.

После некоторых дипломатических проволочек английское правительство с 19 июля 1940 г. закрыло Бирманскую дорогу, а также Гонконгский порт. Более того, Черчилль предложил в знак доброй воли вывести две индийские бригады из Сингапура. Выступая в палате общин 18 июля по поводу закрытия Бирманской дороги, Черчилль оправдывал свой «маленький Мюнхен» тем, что за ближайшие месяцы «время, полученное таким образом, может привести Японию и Китай к справедливому беспристрастному решению, свободно принятому обеими странами». Нужно было очень крепко смежить веки, чтобы не видеть, что этот шаг вызвал резкую антианглийскую реакцию в Чунцине, где его рассматривали как прямое предательство, да и в Вашингтоне встретил раздражение. Не было единства по этому вопросу и в самой Англии. Против решения Черчилля выступил, в частности, его заместитель Эттли, который заявил, что сомневается, будто «японской угрозы Малайе теперь не существует. Есть все основания полагать, что Германия в последние дни достигла важного соглашения с Японией, и нелишне было бы принять меры для укрепления обороны Сингапура с суши».

Но Черчилль был убежден, что судьба Британской империи и всего мира решается только у берегов Англии и угроза со стороны Японии, так прочно завязшей в Китае, невелика.

Добившись фактической блокады Китая с юга и востока, японские милитаристы не успокоились. На политической авансцене появился принц Коноэ. В эти дни он выступил со своей давнишней идеей, для воплощения которой в жизнь раньше не было удобной возможности: распустить все политические партии и создать одну, послушную правительству. 26 мая на узком совещании под председательством Коноэ было решено добиваться санкции императора на роспуск партий и создание Высшего совета обороны. В начале июня правые партии официально заявили о желании самораспуститься и слиться в едином порыве страны — к войне.

Одновременно усиливалось давление на правительство Ионаи. Уже 5 июня советник правительства Кухара, известный милитарист и реакционер, посетил Ионаи и потребовал от имени правых групп отказаться от «следования» за Англией и США, а также (что было важнее) немедленно принять решительные меры против «третьих государств, которые оказывают помощь Китаю», т. е. против метрополий Европы. Ионаи отказался принять ультиматум, и Кухара вышел из его кабинета. В разгар этого кризиса пришли известия о капитуляции Франции, и давление на правительство усилилось. Параллельно шел процесс ликвидации последних демократических свобод в Японии — в частности, в июне объявила о своем самороспуске Всеяпонская федерация труда. Тогда же генерал Анами от имени военных заявил министру двора: «Кабинет Ионаи по своему характеру совершенно не подходит для достижения договоренности с Германией и Италией. Существует опасность, что мы можем опоздать. Чтобы должным образом действовать в такое чрезвычайно ответственное время, не остается ничего другого, как сменить правительство».

Нельзя преувеличивать умеренность Ионаи и его сторонников — ими руководило основанное на трезвом расчете опасение, что в случае войны с США и Англией Япония неизбежно будет разгромлена, даже если ей удастся на первом этапе войны добиться каких-либо успехов. Ионаи и поддерживавший его начальник Генерального штаба армии принц Канин стремились в конечном счете к той же цели, что и Коноэ, но желали добиться ее с меньшим риском.

17 июля принц Коноэ посетил императорский дворец, а 22 июля кабинет «национального единства» был сформирован. Ключевые посты в нем занимали сам Коноэ, министр иностранных дел Мацуока и военный министр генерал Тодзио.

Существует достаточно обширная апологетическая литература о принце Коноэ. Образ великого государственного деятеля, который выходил на авансцену политики в критические моменты японской истории для того, чтобы внести разум, умеренность и сдержанность в ход событий, человека мягкого и в целом скорее жертвы обстоятельств, оказавшихся сильнее его, нежели реального лидера японского милитаризма, встречается не только в японской, но и в западной литературе. Достаточно привести характеристику Коноэ, предложенную американским исследователем Толандом: «Коноэ был уникальной личностью — князем по рождению и социалистом в глубине души. Он казался мягким, застенчивым, чуть ли не слабым. Для тех, кто знал его хорошо, он представлялся человеком болезненно совершенного вкуса и отличался такими широкими интересами, что мог выслушивать с сочувствием представителей всех политических взглядов. В действительности тот факт, что он с таким сочувствием всех выслушивал, создавал впечатление у каждого, что он согласен именно с ним. Он никогда не мог принять решение сразу, так как ему требовалось время, чтобы ознакомиться с точкой зрения всех заинтересованных сторон, но после того как он принимал решение, почти ничто не могло заставить его изменить свою точку зрения. «Он становился несокрушимым», — вспоминал его секретарь... Будучи продуктом изысканного общества, одной ногой стоявшего в прошлом, другой — в будущем, принц Коноэ скрывал под своей учтивостью и личным обаянием глубокое чувство преданности своей стране и такой глубокий цинизм, что он не доверял ни одному человеку, включая себя самого».

Разумеется, утверждения о миролюбии и тем более о каких-то «социалистических убеждениях» Коноэ неверны. Коноэ стоял во главе правительства в 1937 г., когда началась японская агрессия в Китае; будучи вынужденным оставить этот пост в 1939 г., когда японские войска завязли в Китае, он не отошел от руководства страной. Мы находим имя Коноэ в списках всех основных групп и течений за ликвидацию демократии в Японии, за усиление военного комплекса. Коноэ возглавлял движение за новую политическую структуру, стоял во главе милитаристской Ассоциации помощи трону; он был одним из основных акционеров монополистической группы «Сумитомо» и зятем главы этого концерна. И не случайно в момент, когда японские милитаристы официально приняли лозунг «Не упустить автобус», они поставили во главе страны именно Коноэ.

Генерал-лейтенант Хидэки Тодзио по прозвищу «бритва» получил известность как командующий военной полицией («кэмпейтай») Квантунской армии. Он, судя по всему, был не подвержен коррупции, стоял за строгую дисциплину; «генокудзио» (неповиновение) было для него абсолютно непростительным преступлением, и это обеспечило ему поддержку консервативных кругов японской армии, которые и вытолкнули его на поверхность политики.

Третий член этого правящего союза, министр иностранных дел Мацуока, был раньше председателем правления Южно-Маньчжурской железной дороги, ставленником концерна «Мицуи». Он еще по маньчжурским временам был тесно связан с генералом Тодзио. Говорун и удивительно шумный человек по прозвищу «господин 50 тысяч слов», он казался взбалмошным, чересчур эмоциональным и суетливым. В то же время американский посол Крейг вспоминал: «Я никогда не встречал человека, который бы так много говорил и притом так мало проговаривался».

Остальные министры решающей роли в политике не играли, но все вместе они представляли крупнейшие монополистические группы страны: «Сумитомо», «Мицуи» и «Мицубиси».

На четвертый день своего существования кабинет Коноэ единодушно одобрил принципы новой национальной политики, которая должна была позволить Японии достойно встретить «беспрецедентное испытание» в ее истории. Целью политики объявлялось достижение всеобщего мира, но путь к нему лежал через установление «нового порядка в Великой Восточной Азии», т. е. через войну. На первом этапе создавалось новое объединенное государство в составе Маньчжурии (Маньчжоу-Го), Японии и Китая под предводительством Японии. Вся нация должна была быть мобилизована для достижения этих целей, и каждый гражданин должен был помнить, что его усилия и его жизнь принадлежат государству.

Ряд причин побудил Японию в 1940 г. обратить основное внимание на Юго-Восточную Азию. Главной из них было крушение надежд на быстрое завоевание Китая и получение таким образом сырья и продовольствия для дальнейшей экспансии, в первую очередь против СССР. Война пожирала все больше стратегических материалов, а источники их были ограниченны. Хотя реальную помощь Китаю пока оказывал в основном Советский Союз, позиция США в отношении Японии с каждым месяцем становилась все более жесткой и должна была еще более ужесточиться, так как отказываться от агрессии в Китае Япония не намеревалась.

Война в Европе неожиданно открыла перед Японией новые возможности. Быстрая победа Германии позволяла (при условии, что Германия отнесется с пониманием к японским планам) прибрать к рукам те части Юго-Восточной Азии, которые в ходе побед гитлеризма лишились поддержки своих европейских метрополий. И соображения, стоявшие за надеждами токийских стратегов, были весьма вескими.

Юго-Восточная Азия представляла собой огромный регион, состоявший из нескольких стран, которые значительно отличались одна от другой, но вместе с тем были объединены как географически, так и исторически.

Условно Юго-Восточную Азию можно разделить на две части — материковую и островную. На материке находились Бирма, Таиланд, Французский Индокитай (Вьетнам, Лаос и Камбоджа), Малайя. Большая часть населения региона концентрировалась в двух странах островной его части — Индонезии (которую называли в то время Нидерландской Индией) и на Филиппинах. Все эти страны лежат в тропическом поясе, к началу войны они были (по сравнению с Японией и Китаем) слабо населены и обладали громадными неосвоенными горными и лесными территориями.

Весьма важной чертой, связывавшей регион политически, было то, что, за исключением Таиланда, все упомянутые страны были колониями западных держав. Бирма и Малайя принадлежали Англии, Лаос, Камбоджа и Вьетнам — Франции, Индонезия — Голландии, Филиппины — Соединенным Штатам. Соответственно экономика всех этих стран, несмотря на большие различия, имела общие черты она была сырьевой, рассчитанной на снабжение метрополий, притом отсталой, с сохранением господства мелкого крестьянского хозяйства.

Именно в силу сырьевой ориентации их экономики страны Юго-Восточной Азии были сущим кладом для Японии. Владение ими давало прежде всего возможность полностью решить продовольственную проблему, так как товарный рис производился в больших количествах в Индокитае и особенно в Бирме — в то время главном экспортере риса в мире. В Индонезии существовали значительные нефтяные промыслы, была нефть и в Бирме. В Юго-Восточной Азии была сконцентрирована почти вся мировая добыча каучука, добывалась значительная часть олова, вольфрама, свинца, серебра и т. д. Таким образом, обладание запасами Юго-Восточной Азии решало проблему стратегических резервов как в ходе войны с Китаем, так и на следующем этапе — во время планируемого похода против СССР.

В расчетах японских стратегов важное место отводилось тому факту, что страны Юго-Восточной Азии были лишены независимости и Япония могла выступить в качестве их освободительницы от «белого» гнета. Расчет на это имел под собой реальные основания.

Национально-освободительное движение к началу войны в той или иной степени проявляло себя во всех странах Юго-Восточной Азии. Наибольших успехов оно достигло в Бирме и на Филиппинах, где уже существовали колониальные парламенты, политические партии, профсоюзы и где проблема достижения независимости ставилась на повестку дня. В большинстве стран национально-освободительное движение сопровождалось распространением социалистических идей. Наконец, во всех колониях начало войны в Европе послужило толчком к росту требований независимости.

Пробным шаром на новом направлении японской стратегии стал Французский Индокитай.

Когда 19 июня французское правительство согласилось на ограничение провоза стратегических материалов в Китай, вопрос о капитуляции Франции был уже решен. Понимая это, японцы сразу сделали следующий шаг: потребовали, чтобы в Индокитай были допущены японские наблюдатели. Правительство Франции согласилось и на это, и уже 25 июня первые японские инспектора были в Хайфоне. Очевидно, операция была продумана загодя, иначе трудно понять, как можно было успеть за шесть дней отобрать, проинструктировать и послать инспекторов в Индокитай.

Прошло еще четыре дня. Франция капитулировала. Колониальная администрация уже подчинялась вишистскому правительству, не имевшему реальной власти над своими колониями и целиком зависящему от милости победителя. 29 июня на ханойском аэродроме опустился самолет с японской миссией во главе с генералом Нисихарой. Прибывали все новые инспектора, которые деловито, словно отрепетировав операцию заранее на тайваньских полигонах, принялись оборудовать контрольные посты на основных станциях железной дороги.

Сделав очередной шаг, Япония внимательно следила, как на него отзовутся великие державы, в первую очередь Германия — фактический хозяин территорий, на которые претендовала Япония. За предыдущие месяцы позиции Германии изменились. Успехи ее были столь велики, что покорение всего мира казалось вопросом времени. Как бы ни была слаба Япония, она должна была способствовать этому, и Гитлер побуждал японцев напасть на тихоокеанские владения США, «чтобы помешать Соединенным Штатам включиться в войну в Европе». Однако перспективы такого нападения на данном этапе были ничтожны — в японском руководстве пока не рассматривали войну с США как реальность. Тревожило Германию и другое завоевывая Китай, Япония срывала поставки сырья из Китая в Германию и при этом не только не компенсировала убытки, но даже не выполняла те из поставок, которые были уже оговорены.

В июле 1940 г. в Берлин отправился министр иностранных дел в кабинете Ионаи — Сато. Он заверил Риббентропа, что Япония остается союзником Германии, но прежде всего должна успешно закончить войну в Китае. В интересах рейха, заявил он, оказать нажим на марионеток в Виши, чтобы они не сопротивлялись японской деятельности в Индокитае, так как это «идет на пользу союзным интересам и будет способствовать созданию нового порядка в Азии и Европе». Риббентроп обещал обсудить этот вопрос с правительством Виши, которое он предпочитал изображать как равноправного союзника Германии. В обмен за посредничество он потребовал, чтобы «Япония внесла конкретный вклад в борьбу за новый порядок, так как... германские солдаты ценой значительных жертв уже внесли большой вклад в эту борьбу».

Вернувшись в Токио, Сато сообщил правительству, что Германия вступаться за французские колонии в Азии не будет. Министр полагал, что Германия опасается войны с США, а победа над Англией отодвигается на будущее. Следовательно, с каждым днем заинтересованность Германии в союзе с Японией будет расти и Германия скорее закроет глаза на действия Японии в Индокитае, нежели лишится потенциального союзника в будущих битвах.

Французы располагали в Индокитае сравнительно слабой армией, рассчитанной в основном на подавление внутренних волнений. Из 100 тыс. человек 80 тыс. были местными жителями, подготовка которых и верность метрополии были невысоки. Французский флот также не представлял реальной силы — он состоял из нескольких устаревших кораблей, несших патрульную службу.

Второй этап наступления на Индокитай не заставил себя ждать. Еще не высохли чернила на первом соглашении с Францией, как последовало второе — о введении ограниченного контингента японских войск. По сообщению правительства Виши, «Франция сделала уступки Японии, ибо это единственный путь спасти то, что еще можно спасти в Индокитае». Протест правительства США не остановил японцев, которые начали без промедления направлять в Индокитай воинские подразделения по суше — из оккупированных провинций Китая — и морем. В частности, в первый же день вторжения в Ханой вошли транспорты с морской пехотой на борту. И снова это было сделано так быстро и решительно, словно транспорты уже дожидались в открытом море сигнала к высадке. В первый день были заняты также Хайфон и три аэродрома на берегу Тонкинского залива. Колонны автомашин с грузами, пытавшиеся при известии о появлении японцев прорваться в Китай, были перехвачены. О продуманности и заблаговременной подготовке операции говорило и то, что буквально в тот же день, когда военные транспорты начали высадку, в районе контрольных постов, недавно организованных японцами, и в городах, куда вошли японские части, появились японские торговцы и представители фирм, которые начали срочно скупать рис, каучук, уголь, олово. Деятельность их была успешной, потому что французские и вьетнамские торговцы понимали: то, что не продано сегодня, будет отобрано завтра. В результате в первые же дни были заключены сделки на огромную по индокитайским масштабам сумму — почти 50 млн. иен.

Вскоре обнаружилось, что японцы контролируют не только перевозки в Китай, но и все основные перевозки внутри французской колонии. Началась волна конфискаций стратегических материалов и сырья, не предназначенного для вывоза в Китай, и остановить этот грабеж было некому.

Разумеется, далеко не все в Индокитае были покорны японцам. Среди французской администрации и в колониальной армии с каждым днем все более популярными становились идеи Национального комитета «Свободная Франция», во главе с де Голлем, который призывал к продолжению борьбы с Германией. К сторонникам де Голля относился и губернатор Индокитая Катру. Именно он, когда премьер-министром Японии вновь стал принц Коноэ, обратился в Токио с резким протестом против деятельности японских войск и потребовал разъяснений относительно дальнейших намерений Японии. Ответ был сух и недвусмыслен. Коноэ сообщил губернатору, что Французский Индокитай включен в зону особых интересов Японии и она намерена расширить там свое военное присутствие.

Тогда Катру нарушил субординацию и через голову своего правительства обратился за помощью к Англии и США. Англия все еще продолжала оставаться в убеждении, что ее интересам в Азии ничто не угрожает, и защищать французские интересы не желала. В США же надвигались президентские выборы, и Рузвельт, выставивший свою кандидатуру на третий срок, опасался, что его выступление на стороне Катру приведет к потере голосов изоляционистов. Так стратегические интересы снова были принесены в жертву сиюминутным соображениям. Катру остался один, но не сдался. Он отправил в Вашингтон миссию во главе с полковником Жаком с просьбой предоставить администрации самолеты и вооружение, чтобы предотвратить оккупацию Индокитая Японией. Таким образом, французский губернатор первым вступил в войну с Японией в Юго-Восточной Азии и был всеми предан. Естественно, его карьера была погублена. Японцы, узнав о действиях Катру, сделали представление правительству Виши, требуя «прекратить антияпонские мероприятия». 20 июля было объявлено о смещении Катру и назначении на его место вице-адмирала Деку.

1 августа посол Франции в Токио Анри был вызван к новому министру иностранных дел Мацуоке, который предъявил ему требование создать на территории Индокитая военные базы и перевалочные пункты для снабжения японской армии. Посол сомневался, возможно ли выполнить это требование, фактически означавшее, что Франция вступает в войну против Китая. В ответ на это Мацуока произнес пылкую речь о стремлении Японии к миру в Китае, а в конце своего монолога предупредил Анри, что если Франция будет упрямиться, то Япония применит силу.

21 августа Мацуока вновь вызвал французского посла. На этот раз он объявил о желании Японии построить в Индокитае несколько аэродромов и обеспечить их гарнизонами общей численностью до 60 тыс. человек, а также взять под свой контроль железные дороги.

В течение 20 дней, прошедших между первым и вторым ультиматумом, Япония пыталась добиться дипломатической поддержки Германии. Уже 2 августа Мацуока телеграфировал Риббентропу с просьбой оказать давление на упрямых французов, но тот не ответил. 15 августа, прождав почти две недели, Мацуока вызвал к себе германского посла Отта и вновь произнес обширный монолог о неправильном поведении французского правительства, которое срывает мирную инициативу Японии. Отт заявил, что ответ из Берлина задерживается из-за упрямства правительства Виши, «влияние Германии на которое пока еще ограниченно». Влияние было достаточным, но оказывать его Гитлер не спешил.

В эти дни правительство Виши также попыталось получить поддержку. С этой целью оно обратилось к наиболее заинтересованной стороне — к Чан Кайши, информировав его о требованиях Японии; кроме того, французы просили довести их до сведения Англии и США. Подневольный союзник Германии пытался сопротивляться, обращаясь к своим бывшим союзникам. 26 августа Чан Кайши выступил с заявлением, в котором сообщил, что, если японский флот посмеет появиться в Тонкинском заливе, он прикажет своим войскам вступить в Индокитай. Никаких реальных возможностей сделать это у Чан Кайши не было — его войска, находившиеся в районе границ с Индокитаем, вряд ли могли противостоять массированному японскому вторжению, да и не было гарантии, что командовавшие ими генералы выполнят такой приказ своего главкома. Но для правительства Петэна это заявление было лучом надежды. А что, если Япония всерьез воспримет блеф Чан Кайши? Что, если твердый тон заявления китайского лидера объясняется тайными гарантиями, которые он успел получить от союзников? С явным облегчением в Виши было опубликовано коммюнике, где говорилось, что «Чан Кайши не станет испрашивать разрешения Токио, чтобы ввести свои войска в Индокитай, а это означало бы конец суверенному административному управлению Франции в Индокитае».

Японцы, ознакомившись с нотой Франции, также приняли во внимание возможность того, что Чан Кайши действует не только от своего имени. Поэтому возникла новая пауза. Но энергичная подготовка вторжения во Французский Индокитай продолжалась. Продолжался и дипломатический нажим. И французы постепенно отступали. 30 августа Франция признала за Японией преимущественное право на экономическое и политическое влияние на Дальнем Востоке и согласилась, что Япония получит преимущества перед третьими державами на территории Индокитая. Однако правительство Виши упорно отказывалось подписывать с Японией какое бы то ни было соглашение без предварительных гарантий неприкосновенности территории Французского Индокитая. Это Японию не устраивало. Никаких гарантий она давать Франции не намеревалась.

Подписание Тройственного пакта стало в 1940 г. жизненно важным для Японии. Чтобы обеспечить возможно большую безопасность при движении на юг, следовало заручиться согласием Гитлера. Германские фашисты также относились к подписанию такого пакта более положительно, чем год назад. Англия не собиралась сдаваться, вот-вот могли вступить в войну Соединенные Штаты, и в ставке фюрера уже было решено, ограничившись блокадой Британских островов, направить основной удар против Советского Союза. В этих условиях Япония, которая могла угрожать как дальневосточным границам СССР, так и владениям США и Англии на Тихом океане и в Юго-Восточной Азии, превращалась в первостепенного союзника.

В беседах с Мацуокой перед подписанием пакта Гитлер упирал на то, что пакт нужен ему в первую очередь как угроза США: имея под боком союзника Германии, они не решатся ввязаться в войну в Европе. Именно так объяснил Риббентроп значение пакта и В. М. Молотову, когда тот выразил тревогу Советского правительства по поводу его заключения. Сам Мацуока в беседе со своим заместителем передал слова Гитлера следующим образом: «Пакт нужен нам, чтобы контролировать агрессивные устремления нашей армии и удерживать американских поджигателей войны от того, чтобы присоединиться к войне в Европе, После этого мы сможем пожать руку Соединенным Штатам... В результате сформируется громадный и нерушимый союз капиталистических наций во всем мире против коммунизма».

27 сентября 1940 г. пакт между Германией, Италией и Японией был подписан. Сейчас же после этого Гитлер сменил тон и, в частности, дал указание своему послу в Токио оказывать нажим на Японию с целью как можно скорейшего нападения на Сингапур, чтобы нанести Англии удар в спину. Сам Гитлер в беседах с Мацуокой вновь и вновь обращался к новой для себя идее — нападению Японии на Сингапур. Мацуока отмалчивался, отшучивался, переводил разговор на другую тему — такими обязательствами он связать себя не мог. Нападение на Сингапур в планах японских милитаристов стояло после овладения ресурсами Французского Индокитая. В результате Гитлер так ничего и не смог добиться от Мацуоки, хотя уверял его, что нападение на Сингапур никоим образом не вызовет военного вмешательства США, так как Рузвельт никогда не рискнет послать свой флот в японские воды; если же США все-таки вступят в войну, то Германия придет на помощь Японии и будет «более чем достойным соперником для Америки».

Теперь Мацуоке предстояло совершить еще один дипломатический шаг большой важности — подписать договор о ненападении с СССР. Сомнений в удачном исходе этой акции не было: Советский Союз подчеркивал, что заинтересован в безопасности своих восточных границ и не питает никаких агрессивных замыслов в отношении Японии. Правда, при отъезде Мацуоки из Берлина его внимание привлекла одна будто случайно брошенная фраза. Провожая его, Риббентроп, который ранее не высказывал никаких сомнений или возражений против этой акции Японии, вдруг сказал: «И зачем вам подписывать такой пакт именно сейчас?" В тот же день посол Японии в Берлине генерал Осима, близкий к военным кругам Третьего рейха, сообщил, что, по имеющимся у него сведениям, Германия намерена в ближайшее время нарушить советско-германский договор о ненападении.

Какие бы мысли ни возникли по этому поводу у Мацуоки, они не помешали заключению пакта о ненападении с Советским Союзом. Япония ничего не теряла, заключив его. Было неизвестно, насколько близко нападение Германии на СССР, а «южный автобус» не ждал.

В Токио внимательно следили за реакцией США на подписание союза с фашистской Германией. Реакция эта показалась вполне умеренной. Несмотря на гневные выступления официальных лиц, экономические меры ограничивались изъятием американских капиталов из Японии и дальнейшими ограничениями на экспорт стратегического сырья, в том числе железного лома. Но нефть из США продолжала поступать.

Заключение пакта с Германией означало, что Япония получает свободу действий в Индокитае. Еще до его подписания генерал Нисихара посетил в Сайгоне адмирала Деку и сообщил, что 5 сентября он вводит войска в Индокитай. Из Виши адмиралу могли посоветовать лишь одно — тянуть время. Там уже знали, что Мацуока вот-вот подпишет пакт.

6 сентября первый батальон японских войск перешел границу Французского Индокитая. Через час Деку пригласил Нисихару к себе во дворец. Знает ли генерал о том, что японские войска нарушили границу? Решительный тон адмирала смутил Нисихару. Только что обе стороны получили известия, что 4 сентября посол США в Токио Грю посетил министерство иностранных дел Японии и заявил о заинтересованности США в сохранении статус-кво на Дальнем Востоке. В тот же день Черчилль выступил с аналогичным заявлением в палате лордов английского парламента. К чему приведут эти заявления, не знали ни Нисихара, ни Деку. Нисихара отступил, признав, что батальон перешел границу без его санкции «в целях самозащиты».

В течение следующих двух недель в Токио ждали вестей из Берлина и Вашингтона. Наконец из обеих столиц пришли утешительные новости. Пакт с Германией фактически заключен, остались формальности. США же ничего, кроме словесных демаршей и новых ограничений в экспорте, не предпримут.

19 сентября японское командование потребовало от администрации Французского Индокитая согласиться на ввод в колонию 32 тыс. японских солдат. В тот же день японские военные корабли, неожиданно в большом количестве появившиеся в Тонкинском заливе, начали эвакуацию японских граждан из Ханоя. К этому времени адмирал Деку знал, что Чан Кайши на помощь ему не придет, США и Англия — тем более. Присылки войск из Франции также ждать не приходилось. Правительство Виши было информировано Германией, что следует немедленно согласиться на требования Японии — этот небольшой подарок Гитлер хотел сделать своему дальневосточному союзнику к подписанию пакта.

По соглашению с администрацией Французского Индокитая, подписанному 22 сентября, Япония получала право передвижения через северные районы колонии. Это создавало южный плацдарм для войны против Китая и дальнейших действий в регионе, поскольку японские войска вышли к границам Таиланда. В соответствии с соглашением японцы могли помимо перевозок войск через северные районы ввести до 6 тыс. солдат на военные базы на берегу Тонкинского залива. Эти 6 тыс. солдат высадились на базах 22 сентября, но через три дня не предусмотренные соглашением две японские дивизии перешли северную границу колонии и двинулись к Лангшону. И тут случилось непредвиденное: французские пограничные заставы в районе Лангшона обстреляли японские колонны и в течение нескольких часов отбивали атаки японских войск. Лишь после тяжелых боев горстки пограничников отступили к югу. Столкновение было неожиданным и, главное, болезненным для престижа японской армии.

Бои на границе имели и другие неприятные последствия для японского командования — поднялся шум в американской прессе и зазвучали новые грозные нотки в выступлениях государственных деятелей. Наконец правительство Виши обратилось с жалобой к Гитлеру. Пришлось японцам еще раз отступить. К этому времени выработался своеобразный стереотип японской стратегии в Юго-Восточной Азии. Как только Япония наталкивалась на сопротивление со стороны США, как только возникали осложнения, раздавался сигнал об отступлении — отступлении тактическом, на ранее достигнутые позиции. И сейчас же вступал в действие запасной вариант, который также должен был привести к желаемому результату.

В случившемся был обвинен генерал Нисихара, которого сместили с должности. Вместо него в Ханой прибыл генерал Сумито, японские дивизии вернулись в Южный Китай, французские пограничники — на свои разрушенные и сожженные заставы у Лангшона. А в политическую игру был включен Таиланд, тем более что почва для этого была уже подготовлена.

Договор о ненападении, заключенный в июне 1940 г. между Таиландом, Англией и Францией, с Англией был ратифицирован, а с Францией — нет. Того французского правительства, что подписывало договор, уже не существовало, а с властями Виши Таиланд ратифицировать договор не спешил. Формальным предлогом для затяжки ратификации был отказ Франции передать Таиланду правобережный Лаос. Правонационалистическое правительство Пибун Сонграма, программа которого была в значительной степени антикитайской (один из идеологов этого направления, Луанг Вичит Ватакан, даже предложил решить «китайский вопрос» в Таиланде по примеру решения «еврейского вопроса» в фашистской Германии), склонялось к более тесному союзу с Японией. Здесь не обошлось без активной работы японской разведки и японской пропаганды, которая поддерживала, в частности, созданную в 1939 г. Партию тайской крови, требовавшую присоединения к Таиланду Лаоса и Западной Камбоджи. Территориальные притязания к соседям поддерживали все таиландские политики, но каким путем идти, чтобы наилучшим образом воспользоваться создавшейся ситуацией, было вопросом спорным. Если Пибун и его правительство ратовали за союз с Японией, которая обещала за помощь в надвигающемся конфликте удовлетворить территориальные претензии Таиланда, то известный таиландский политик, бывший министр иностранных дел Приди Паномионг, немало сделавший в свое время для сближения с Японией, теперь выступал за добрые отношения с Англией и Францией. Два основных соображения руководили Приди и его группой. Во-первых, он полагал, что Англия и Франция настолько ослаблены войной, что добровольно согласятся на территориальные уступки, лишь бы сохранить хоть что-то из своих владений в Юго-Восточной Азии. Второе соображение было внутриполитическим — союз с милитаристской Японией резко усиливал военную группу в правительстве и самого Пибуна, которого пленяла роль военного диктатора Таиланда и который на волне военного угара мог подавить группу Приди. Позиция Приди, на первый взгляд куда более слабая, чем у Пибуна, усиливалась тем, что в Таиланде, как и в Японии, существовало соперничество между армией и флотом. И если армия поддерживала правительство и союз с Японией, то флот во главе с военно-морским министром адмиралом Тамронгом Навасаватом стоял на стороне Приди.

Из-за такой сложной расстановки сил в Таиланде его политика отличалась удивительной противоречивостью. Например, поездки таиландских миссий доброй воли в сентябре 1940 г. напоминали поездки средневековых послов по дальним странам в поисках жениха для царской дочери. Так, миссия доброй воли, посланная в Японию, по дороге остановилась в Ханое. 4 сентября ее глава посетил адмирала Деку и предложил ни больше ни меньше как союз против Японии. Правда, не бесплатно, а в обмен на правобережный Лаос. Когда адмирал отказал, миссия собрала чемоданы и отправилась в Токио прозондировать, что можно будет получить от Японии в обмен на помощь при захвате Индокитая. В те же дни другая миссия доброй воли отправилась в Малайю и Бирму, дабы «укрепить дружеские связи с Британской империей»; одновременно в таиландской прессе одна за другой печатались статьи об «исконных таиландских землях», отторгнутых у Таиланда Англией. Наконец, в те же дни правительством Таиланда был положительно решен вопрос об установлении дипломатических отношений с Советским Союзом (они были установлены в марте следующего года).

Отказ Франции от сомнительного «союза» с Таиландом и бесперспективность «дружбы с Британской империей», которая также не намеревалась делать Таиланду подарков, усилили позиции прояпонской группировки в правительстве. Этому способствовала и активная японская пропаганда, которая не переставала сообщать миру о намерении маршала Пибуна «объединить под флагом великого тайского государства» всю Камбоджу, Южную Бирму и уступленные Сиамом Англии по договору 1909 г. султанаты, расположенные на севере п-ова Малакка. Особенно соблазнительны были намеки официальной японской пропаганды на то, что Япония полностью разделяет великодержавные планы таиландского премьера.

Как только стали известны результаты переговоров, которые вели миссии доброй воли, правительство Пибун Сонграма потребовало от Франции уступить Таиланду провинции Камбоджи к западу от Меконга. Адмирал Деку передал Пибуну ответ своего правительства — никаких территориальных уступок. Напротив, в Токио демарш Таиланда, который, без сомнения, был заранее согласован с японскими властями, восприняли более чем доброжелательно. Таиландскому послу в Японии дали понять, что требования Таиланда даже слишком скромны. Это побудило правительство Таиланда действовать смелее. 28 сентября оно потребовало уже целиком Камбоджу и Лаос. На этот раз французское правительство не только резко отказало Таиланду, но и не преминуло заметить, что таиландское руководство «поет с чужого голоса».

3 октября несколько специально подготовленных групп японских диверсантов, переодетых во французскую форму и переброшенных на границу Таиланда с Камбоджей, в лучших фашистских традициях начали совершать нападения на таиландские пограничные посты. Провокации продолжались неделю; за это время правительство Таиланда постаралось подготовить общественное мнение, а также подтянуло к границе части регулярной армии. После этого таиландская армия, вооруженная с помощью США (еще летом был подписан договор с Соединенными Штатами о поставке самолетов), перешла границу и начала продвигаться в глубь камбоджийской территории.

Положение французской колониальной администрации было весьма сложным. Для Деку и его окружения не было секретом, кто и почему устроил провокации на границе. Но число японских военнослужащих в Индокитае уже перевалило за 30 тыс., японские корабли продолжали патрулировать Тонкинский залив, и при желании японцам ничего не стоило в один день оккупировать Ханой. В то же время колониальная армия, на 80 % состоявшая из представителей индокитайских народностей, была ненадежна, особенно в свете поступавших из всех провинций сведений о зреющем там крестьянском недовольстве. Для французских торговцев и чиновников, которых в Индокитае насчитывалось немало, народное восстание было куда более страшной угрозой, чем японская оккупация. Поэтому, когда в сентябре 1940 г. в северных провинциях Вьетнама начались активные выступления крестьян за освобождение от колониальной зависимости, а батальон колониальной армии, состоявший из стрелков народности тхо, дезертировал, японские и французские вооруженные силы выступили совместно. В результате народное движение в Лангшоне и Каобанге было подавлено и начались казни его участников. Почти одновременно вспыхнуло крупное крестьянское восстание в южных провинциях Вьетнама. В ходе его впервые было поднято красное с золотой звездой знамя впоследствии государственный флаг СРВ. Восстание это, плохо подготовленное и преждевременное, было также быстро разгромлено колониальными властями с помощью массированных налетов авиации и при содействии японских войск.

Оказав помощь французским властям в подавлении восстаний, японцы одновременно не переставали вести подготовку к расширению оккупации. Ограничения, наложенные договорами, мешали им полностью использовать выгодное стратегическое положение Индокитая и эксплуатировать его богатства. Но так как Япония все еще не считала себя готовой к конфликту с США, а Сингапур продолжал казаться японским военным неприступной крепостью, приходилось оглядываться на англосаксов и в связи с этим искать обходные пути к господству над странами Индокитайского полуострова.

Вторжение таиландских войск в Лаос и Камбоджу позволило Японии приступить к осуществлению своих планов. Было объявлено, что Япония горячо противится войне, потому что военные действия на южных границах Китая «могут помешать или отвлечь внимание Японии от Китая». В то же время японский командующий в Индокитае получил тайный приказ «в нужный момент прийти на помощь Сиаму». В Токио уже был заготовлен проект мирного договора, по которому Камбоджа передавалась Таиланду, а из остальной французской территории создавалось буферное государство между Китаем и Таиландом под контролем Японии.

Узнав о нападении Таиланда, правительство США объявило, что аннулирует таиландский заказ на самолеты и гарантирует целостность территории Французского Индокитая. Эта более твердая, чем прежде, позиция Соединенных Штатов вызвала вспышку надежд в Виши. В попытках сохранить лоскуты империи союзник Германии продолжал делать ставку на тех, кого официально считал своими врагами. Ободренное реакцией американцев, правительство Виши 15 октября решительно отклонило все требования Таиланда.

В течение ноября таиландские войска, несмотря на многократное превосходство в силах над французскими, топтались неподалеку от своей границы. Японии надо было побудить Таиланд к более решительным действиям. На двух заседаниях кабинета Коноэ, состоявшихся в ноябре, было решено «оказать помощь правительству Таиланда и поддержать его территориальные требования при условии, что последний будет активно участвовать в создании Великой Восточноазиатской сферы сопроцветания». При этом Таиланд был конфиденциально предупрежден, что Япония не будет поддерживать его, если он предъявит французским властям слишком мягкие требования. Для того чтобы надежно привязать Таиланд к японской военной колеснице, надо было побудить его проглотить больше, чем он мог переварить. Но те территории, на которые Таиланд претендовал, надо было еще завоевать, а завоевание все затягивалось. Лишь к зиме таиландские войска смогли оккупировать часть королевства Луангпрабанг на севере и провинцию Бассак на юге Лаоса. В Камбодже таиландским войскам, несмотря на все старания, так и не удалось форсировать Меконг.

Французским войскам в Индокитае не хватало боеприпасов, армия устала и таяла на глазах. После неоднократных просьб Деку о присылке подкреплений правительство Виши отдало приказ четырем батальонам, расквартированным в Джибути, перебазироваться в Индокитай. Однако везший их транспорт был перехвачен английским крейсером, для командира которого вишистское судно было враждебным.

Тем временем военный угар в Таиланде иссякал, и сторонники Приди все смелее призывали к заключению мира, К тому же коллеги адмирала Деку нанесли престижу Таиланда чувствительный удар. 17 января 1941 г. французские миноносцы потопили единственный таиландский крейсер и рассеяли остальные корабли таиландского флота. Это поражение заставило Пибуна поторопиться с заключением мира, пока его условия еще могли быть выгодными для Таиланда. С просьбой о посредничестве таиландское правительство обратилось к английскому командованию в Сингапуре. Оттуда в Бангкок была направлена миссия, которая от имени английского правительства предложила немедленно прекратить военные действия и заключить мир.

Поражение таиландского флота было для японцев неожиданным, непредвиденной оказалась и реакция таиландских властей на это поражение. Японские правящие круги меньше всего хотели, чтобы спор между «союзником» Японии Францией и «другом» Японии Таиландом, срепетированный японцами, улаживался будущим противником и теперешним недоброжелателем Японии. Коноэ направил адмиралу Деку протест по поводу «английского вмешательства». Однако игнорировать мирные переговоры, начавшиеся по инициативе Таиланда, в правящих кругах которого с каждым днем все более усиливались проанглийские настроения, Япония не могла. Поэтому японское правительство поспешило заявить, что и само печется о мире на Индокитайском полуострове, и уже 21 января направило сторонам свой «проект мирных переговоров», предложив провести их на крейсере «Натори», стоявшем в Сайгоне.

По предварительному соглашению, подписанному 30 января, враждующие стороны отводили свои войска на 10 км от линии фронта. Во время подготовки к следующему этапу переговоров, который должен был состояться в Токио, в Сайгоне и Хайфоне начали высаживаться новые подразделения японских войск. Французы предпочли закрыть на это глаза, так как даже при желании не могли оказать сопротивления. По окончательному мирному договору, подписанному лишь в начале марта, Таиланд получил часть Лаоса, расположенную на правом берегу Меконга, а также почти треть территории Камбоджи. В благодарность за посредничество Таиланд должен был подписать с Японией еще два соглашения. Первое — «О безопасности и политическом взаимопонимании» — давало Японии в Таиланде исключительные права, по второму Таиланд брал на себя обязательство не заключать с третьими государствами (это касалось и Индокитая) соглашений, которые могли повредить японским интересам.

Итак, плацдарм на Индокитайском полуострове был создан, и в течение нескольких следующих месяцев японцы интенсивно укрепляли его, превращая в базу для дальнейшей агрессии. Еще совсем недавно английские стратеги считали Сингапур, не говоря уже о Бирме, глубоким и безопасным тылом. Теперь все изменилось — достаточно было взглянуть на карту, чтобы понять, как легко достижимы английские владения для японцев. Тем не менее в Лондоне по-прежнему официально принимали на веру заявления японского правительства, что вся его политика в Юго-Восточной Азии преследует лишь одну цель — блокаду Китая. Принятию решительных мер по укреплению обороны Бирмы и Малайи мешал и новый фактор: вероятность (ожидаемая во всем мире с различными чувствами) того, что следующим объектом агрессии Германии будет Советский Союз. Нападение немецких фашистов на СССР, которого ждали в начале лета 1941 г., сразу меняло соотношение сил как в Европе, так и в Азии. Этот вариант входил в расчеты Англии. Во-первых, в таком случае Гитлер будет вынужден воевать на два фронта, причем фронт западный сразу потеряет свое первенствующее значение, что сильно облегчит положение Великобритании. Во-вторых, Юго-Восточная Азия как направление агрессии Японии также потеряет свое значение по сравнению с выгодами, открывающимися от захвата Сибири и Советского Дальнего Востока. Опасность для Сингапура и Бирмы исчезнет сама собой.

Ожиданием следующего шага Гитлера объясняется и спад японской активности в Юго-Восточной Азии весной 1941 г. Но, разумеется, предусмотрительные сотрудники японской разведки и соответствующих штабов не прекратили подготовку к вторжению в Бирму и другие британские колонии.