"Диана де Пуатье" - читать интересную книгу автора (Эрланже Филипп)

Преображение

Какая женщина в возрасте сорока восьми лет стала бы слепо полагаться на постоянство полного сил двадцативосьмилетнего любовника? Диана была далека от подобной опасной самоуверенности. Он был пылко влюблен, послушен от рождения, связан привычкой, горд победой, которую он долгое время считал невозможной, наконец, он заботился о том, чтобы как можно дольше оставаться воплощением модного героя. Этого было достаточно, чтобы удержать его в тот момент, но отнюдь не для того, чтобы бросить вызов будущему, забывая о возрасте, который обещал вскоре двойной тяжестью лечь на ее плечи.

Как же сделать так, чтобы этот любитель женщин не замечал результата ужасной работы, проведенной временем? Ответ содержался в романах-феериях, где утверждалось: нужно его заворожить, пусть он живет в плену иллюзии, вечно нового очарования.

Если большинство инстинктов вдовы Великого Сенешаля были родом из Средневековья, то ее культурный уровень сделал из нее принцессу Возрождения. Диана была знакома с волшебниками своего времени: это были поэты, скульпторы, архитекторы. Она призвала их на помощь, и более всего прославила свое имя тем, что смогла умело выбрать среди них. Вторая сторона ее гения проявилась тогда, когда она заставила служить ее интересам два мощных течения, совершивших внезапный переворот в искусстве и литературе: античный догматизм, основу Духа классицизма, и возрождение французской гордости, благодаря которому итальянские образчики потеряли свои главенствующие позиции.

Все стали буквально одержимы Античностью. Своей жизнью и силой, обретенными в стенах учебных заведений, необыкновенным к себе расположением она обязана Жану Дора и его ученикам, которых насытил древнегреческим языком и латынью этот «удивительный человечек».

В 1544 году появился перевод «Науки поэзии» Горация: Сибиле провозгласил, что древнегреческий и латинский языки — это «две кузницы», в которых можно выковать «лучшие наши доспехи». Отныне в среде молодежи говорили только об Олимпийских богах, Геркулесе, Аргонавтах, Троянской войне, сиренах, нимфах, фавнах, кентаврах, гладиаторах и навмахиях. Под знаменами древних пылкие рифмачи изъявляли желание изменить законы языка и объявляли войну старым школам.

В то же время не менее отважные архитекторы намеревались свергнуть иго, исходящее с той стороны Альп. Они также черпали вдохновение в Античности, чтобы создать французское искусство, противоположное тому, что пышно цвело как в Фонтенбло, так и на берегах Луары, искусство «простое, строгое, скупое на украшения».

Диана стала поддерживать зачинщиков этой революции. Благодаря ей Ронсар

«Вошел, поэт проклятый, во Дворец Генриха».


Филибер Делорм был назначен суперинтендантом принадлежащих королю зданий. Это, впрочем, не помешало Мадам окружать своим покровительством итальянцев, как, например, Приматиччо. Взамен величественная матрона ожидала от них преображения, которое раз и навсегда избавило бы ее рыцаря от сомнений в непоколебимости ее красоты.

Для начала, так как эта красавица относилась к рангу Бессмертных, ей были необходимы храмы. У королей Франции таким храмом стала галерея в Фонтенбло, «грандиозная и предсказательная», наполненная аллегориями, загадками, символами. Ее украшают месяцы, по одному и в группах, иногда увенчанные короной (этот знак — бесспорная эмблема правителя) и еще чаще образующие двойное D (Д), что ставит фаворитку в один ряд с настоящими королевами.

Многие авторы придерживаются мнения, что этот месяц также обозначает С (Е) и, таким образом, одновременно прославляет и Екатерину. Достаточно сравнить вензеля в Фонтенбло и в Ане с вензелями в кабинете королевы в Блуа, чтобы увидеть, что для такого утверждения нет никаких оснований. Другим доказательством является переплет 1557 года с гербом флорентийки. Когда С находится рядом с H (Г) так, как в Блуа, он совершенно явно отрывается от него, преобладает над ним, превосходит его с той и с другой стороны. Напротив, чтобы превратиться в D, месяц плотно прилегает к прямым чертам H и даже сливается с ним. Этот символ, помимо всего остального, должно быть, довольно заметным образом обидел влюбленную женщину, которой пренебрегали.

В галерее Генриха II находятся две картины кисти Приматичче, на которых он запечатлел облик Дианы: здесь милая лунная богиня на неспешно катящейся колеснице ночи; там адская, опасная Диана огня, Тройственная Геката. Сколько других изображений богини родились в это время на холсте, на дереве или эмали, из мрамора, камня, бронзы! То они явно мифологичны, то являются наполовину вымыслом, наполовину реальностью. Долгое время считалось, что это действительно портреты фаворитки, но затем недоверие возобладало, и все пылко отвергли их правдоподобие.

Нельзя отрицать того, что большинство этих идеализированных Диан похожи. Высокий лоб, тонкий, выступающий, властный нос, тонкие и сжатые губы, высокую и гордую грудь мы находим и у дамы, которая выходит из ванной с обнаженным торсом,123 и у охотницы с колчаном, которая шествует, окруженная амурами, духами и собаками,124 и у покровительницы, коронованной королевским новорожденным, и у восхитительной маленькой Дианы из окрашенного дерева, созданной по образцу Венеры Медичи, фигурки, авторство которой приписывают Жану Гужону,125 и даже у Дружбы, в образе которой она запечатлена в статуэтке замка Блуа.

Виднейшие авторы, среди которых, например, Луи Димье,126 резко отрицают существование всякого сходства между этими персонажами и любовницей Генриха II. Но общность между ними заставляет подумать о том, что был по крайней мере один установленный канон изображения обожествленной вдовы Сенешаля. Сам Луи Димье, впрочем, взял на себя труд показать нам, каким образом настоящие черты переросли в облагороженные, сравнивая обнаженную Диану из коллекции Альторпа, принадлежащую лорду Спенсеру, с Дианой Франсуа Клуэ, карандашный набросок которой находится в Шантильи и еще одна копия (сама картина утеряна) в Версальском музее.

Теперь это реалистическое произведение датируют 1550 годом, хотя раньше его относили к гораздо более позднему времени. Луи Димье тщательным образом изучил его. «Он (карандашный набросок) показывает нам истинные черты этой знаменитой красавицы… которую потомки пытались распознавать во всех фантастических богинях того времени. Жеманные рот и ноздри, а также то особенное выражение, которое присуще лицам, покрывавшимся мазями и румянами в течение долгого времени, делают это личико неприятным и даже смешным; складки на подбородке, дань времени, сочетаются с ярко выраженной худобой; глядя на нее, становится очевидным, что усилия, приложенные для того, чтобы удержать давно прошедшую весну, лишь ускорили упадок… Такой была фаворитка в период своего наибольшего могущества, когда месяцы, вылепленные на фронтонах Лувра, свидетельствовали о благосклонном к ней внимании».

Этому изображению увядшей кокетки критик противопоставил божественный образ украшенной легкой диадемой Дианы, которая показывает свои обворожительное лицо и безупречную грудь на картине из коллекции Альторпа. Резкая перемена бросается в глаза, кажется, что рядом изображены мать и дочь, или одна и та же женщина в две поры своей жизни с промежутком в двадцать пять лет. На этом примере четко проявляется метод, которым пользовались чародеи, преображавшие зрелую вдову Сенешаля в сверхъестественное существо, навечно застывшее на пике своего расцвета.127

* * *

Удовлетворившись тем, что ей построили святилища в замках короны, фаворитка, конечно же, захотела, чтобы они были посвящены только ей. Она мечтала приукрасить восхитительный Шенонсо, вся обстановка которого так подходила лесной олимпийке. Но деловая женщина, неотделимая от Охотницы, напомнила ей, насколько неосмотрительным поступком было бы вкладывать средства в это прекрасное место, пока на нем еще остается «домениальное пятно». И только в 1555 году, окончательно во всем убедившись, она приказала начинать работы, с которыми, по большей части, и будет связана добрая слава ее имени.

За несколько лет благодаря ее деятельной энергии замок приобрел тот оригинальный вид, который не прекращает до сих пор вызывать восхищение. Филибер Делорм перекинул через Шер арки знаменитого моста, Бенуа Ги, господин де Карруа, разбил итальянский цветник, который расстилается на северо-восток от замка и носит имя Дианы. Мадам окружила особой заботой свои цветы, фруктовый сад, огород. Услужливые придворные, например, архиепископ Турский, посылали ей мускусные розы, луковицы лилий и такие драгоценные редкости, как дыни и артишоки. Было посажено сто пятьдесят шелковиц для выращивания шелковичных червей. С любовью взращивали виноградники, которые Тома Бойе привозил из Орлеана, Арбуазы, Бона и Анжу. Мадам наслаждалась дегустацией Арбуазского вина.

К 1559 году осталось лишь соорудить галерею на мосту и обустроить правый берег реки, но в этот момент судьба смешала все планы.

К счастью, Диана не стала так долго ждать, чтобы обустроить свой сад Армиды, феерическое убежище, где в полную силу развернулись ее чары. С 1546 года она подумывала о постройке скромного дома в Ане, рядом с заброшенным замком Брезе. В то же время она не собиралась ни разрушать старый дом, ни отдалять воспоминания о своем муже. Выбранный ею архитектор, Филибер Делорм, получил приказ бережно отнестись к старым постройкам, возводя новые, что вынудило его провести серьезные работы по наращиванию земляной насыпи, чтобы осушить болото, отрегулировать состав почвы и оздоровить ее.

Смерть Франциска I внезапно дала возможность этим только что намеченным планам реализоваться с огромным размахом. И работа тотчас же началась. В 1548 году Филибер Делорм, ставший аббатом Иври, положил первый камень фундамента. К концу года он возвел основное здание, внутри которого образовался парадный двор. В 1549 и 1550 годах он построил часовню и правое крыло, в 1551-м — левое крыло и затем портал. В 1552 году строительство чуда Возрождения завершилось.

Уже были сказаны все хвалебные слова в адрес замка Ане, его «божественных пропорций», его удивительно точных очертаний, в адрес уже классического шедевра победоносной цивилизации. Создатели этого здания сослужили Диане отличную службу, но это могло бы быть вовсе не так, если бы ее прекрасный вкус не повлиял на вдохновение художников. Именно ее заслугой является то, что персонаж, созданный ее волей, сливался с гармонией этого дома, с его крытыми галереями, балконами, террасами, лепными украшениями, со сферическим куполом часовни, с водами, рыбными садками, с галереей, похожей на монастырскую, с павильонами, с керамическим настилом полов, с мраморными бассейнами, с витражами в серых тонах, с оранжереей, птичником, восхитительной библиотекой,128 деревянной обшивкой стен, относящей в прошлое декоративную живопись.

Сад, устланный вечной зеленью, И игривый фонтан с бессмертным источником.129

Уже при входе любой посетитель понимает, что оказался в месте, где уединяется божество. Надпись на мраморной доске, прибитой к воротам, гласит:

Phoebo sacrata est almae domus ampla Dianae

Verum accepta cui cuncta Diana refert.


Это просторное жилище Феб посвятил доброй Диане,

которая, в свою очередь, благодарна ему за все, что от него получила.

Циферблат больших часов, показывающих дни, месяцы и фазы луны, также украшен латинской надписью:

Cur Diana oculis labentes subjicit horas?

Ut sapere adversis moneat, felicibus uti.

Это означает (перевод XVIII века):

Диана видит, что время идет, и говорит израненным сердцам

«Ждите, она придет!»; а счастливым: «Наслаждайтесь!»

Символы здесь повсюду и в огромном изобилии, от лестницы в форме месяца, собак, оленей и мифологических знаков до монограмм, количество которых доводит до пресыщения ими. Это, безусловно, и было тем местом, где сказочные любовники, опьяненные друг другом, могли забыть о всем на свете.

Но нет, они ни о ком не забывали. Во многих случаях инициал Дианы превращался в греческую дельту, которая, представляя собой треугольник в виде заглавной буквы, являлась скромным чествованием Екатерины Медичи. Что же касается Великого Сенешаля, нельзя отрицать, что его вдова хранила память о нем. Монументальные камины имеют форму саркофагов, стекла витражей выкрашены в траурные цвета. Наконец, в нише рядом с воротами главного корпуса возвышается статуя Людовика де Брезе. Смерть, не доставляя ни малейшего неудобства, обеспечивала его частями и величие этого дома удовольствия.

Мадам была алчной, но не жадной. Она не поскупилась ни на дорогую мебель, ни на произведения искусства, ни на золотые и серебряные изделия, ни на венецианское стекло, ни на шелка, ни на дамасскую сталь, ни на эмали, ни на столовое серебро. К ее услугам было огромное количество челяди.

Все было великолепно, изысканно, совершенно. Никогда еще богиня не находилась в столь волнительной обстановке. Но искали там именно ее, эту богиню, Цирцею. Нужно было, чтобы, удивляясь все больше и больше, попавший туда, наконец, обнаруживал ее, и чтобы ее появление вызывало еще большее удивление.

Диана это понимала. Она пригласила скульптора, который был если и не Жаном Гужоном,130 то, по крайней мере, одним из его соперников, и попросила у него чуда. Художник обратился к очарованию морской стихии. Его творением стал фонтан, «в котором неподвижная картина будет бесконечно оживать под влиянием движения этих прекрасных вод, их журчания, к которому она как будто прислушивается… Очаровательный гений этих мест так воссоздан в глубине этих теней, это не мифологическая Диана, а, скорее, фея-охотница, молодая, свежая и легкая, присевшая на минутку, будто чтобы передохнуть… Ее соблазнили, и она любит. Кого? Конечно, лес, или этого царственного оленя, к которому она склоняется, прижимая к груди растрепанный букет цветов. Кого же еще она любит? Благородную борзую, на которую она осторожно наступает, не желая ее побеспокоить, так нежно и очаровательно грациозно… Она обнажена и от этого еще более целомудренна. Девственна? Нет. Она вся в украшениях и богата. Вместо одежды на ней тонкий браслет на ее прекрасной руке и такой богатый убор на голове, что он стоит диадемы. Все мировое искусство заключено в ее прическе. Столько искусства, такое убранство, и она обнажена! Это изящная тайна. Эта Диана явно не столь непреклонна… Таков этот странный памятник, идеальный и реальный, шутливый, благородный, очаровательный настолько, что повлек за собой не одно крушение надежд, и до сих пор волнует сердца, обманывает время и хранит ее красоту вплоть до ее семидесяти лет, что я говорю… вплоть до наших дней».131

Как все это могло не околдовать несчастного Генриха II? Как он мог сомневаться в чуде, которое позволяло пышным цветом цвести гению его правления? Как только он отпивал из кубка, сделанного в форме груди его любовницы, мечты его юношества вновь окутывали его, и он соединялся с Химерой.

Во дворце неувядающей Юности в каждый миг происходило чудо, и существование в этом раю «было напоено дыханием вечной весны».