"Мария Кровавая" - читать интересную книгу автора (Кэролли Эриксон)

ГЛАВА 10

В последний четверг мая 1533 года у пристани Тауэра собралась флотилия королевских барок, а также малых и больших кораблей. Им предстояло совершить короткий путь вниз по Темзе к Гринвичу. Возглавлял процессию небольшой быстроходный корабль с пушками на борту, в носовой части которого был установлен огромный, изрыгаю-щий пламя дракон. Вокруг дракона совершали свои ритуальные танцы дикари и монстры, а сзади, на другом корабле, был воздвигнут помост с эмблемой королевы, увенчанный коронованным белым соколом, обрамленным белыми и красными розами. Дальше следовала барка с лорд-мэром Стивеном Пикоком, а за ней — сорок восемь барок, снаряженных главами купеческих гильдий. Каждая барка была обвешана гобеленами, флагами и вымпелами с древками, отлитыми из чистого золота. Корабли салютовали друг другу выстрелами из пушек, «как того требовал торжественный момент», и на каждом музыканты слаженно исполняли на трубах, свирелях, флейтах и барабанах «неземную музыку». Флотилия держала путь в Гринвич, чтобы приветствовать Анну Болейи и сопровождать ее в тауэрские апартаменты, где она должна была готовиться к коронации.

Анна ожидала у дворцовой пристани в барке, расписанной ее цветами и украшенной многочисленными флагами. В торжественном проходе вверх по реке к флотилии присоединилось еще сто судов. На солнце ярко сияли флаги из позолоченной тафты, которыми был украшен мачтовый такелаж каждого корабля. Встречающиеся на пути малые суда немедленно присоединялись к флотилии, так что вскоре ими оказалась заполнена почти вся река. Когда королевская барка проплывала мимо стоящих на якоре у Гринвича, Рэдклиффа и перед колледжем Святой Екатерины больших военных кораблей, они салютовали ей из своих орудий. Канониры в Лаймхаузском участке лондонских доков и в самом Тауэре салютовали столь оглушительно, что из окон близлежащих домов, где жили иностранцы, повылетали все стекла, а сами дома тряслись так, что казалось, вот-вот развалятся. Когда же Анна ступила на берег у тауэрской пристани, к грохочущей канонаде пушек присоединился рев труб. Это было апокалиптическое зрелище. Испанец, которому довелось быть очевидцем этого, написал: «Поистине казалось, что пришел конец света».

Два дня спустя Анна торжественно проехала по городу, сопровождаемая знатными дворянами, судьями, аббатами и послами. К ее процессии присоединились также недавно посвященные рыцари Бани в голубых одеяниях с капюшонами и французские купцы в камзолах из фиолетового бархата с одним рукавом, окрашенным в цвета Анны. Их кони были покрыты сделанными из тафты фиолетовыми попонами с белыми крестами. Анна ехала в задрапированном снаружи и внутри белым атласом паланкине, который влекли две дамские верховые лошади, убранные белой парчой. Парадное платье новой королевы и накидка были белыми, из тонкой дорогой материи, расшитой золотыми и серебряными нитями. Накидка к тому же была оторочена мехом горностая. Ее волосы свободно спадали на спину, а головной убор украшала драгоценная, диадема. На всем пути следования процессии из распахнутых настежь окон домов ее приветствовали горожане. Немало их толпилось вдоль дороги. Они выкрикивали поздравления, а констебли, наряженные в отделанные шелком бархатные костюмы, с жезлами в руках сдерживали толпу, чтобы не пострадали пышные наряды и украшения следующих мимо дворян. Непосредственно за Анной двигались главные дамы двора: верхом на коне старшая из замужних фрейлин в одеянии из золотой парчи, в паланкинах — вдовствующая маркиза Дорсет и бабушка Анны, вдовствующая герцогиня Норфолк, а далее верхом на конях — двенадцать незамужних дам в одеяниях из малинового бархата и несколько дюжин придворных дам более низкого ранга в черном бархате. В конце процессии двигалась королевская гвардия в новых доспехах ювелирнбй работы.

Дома и магазины на всем пути следования процессии были декорированы гобеленами, коврами, а также богатыми алыми и золотистыми тканями. Почти на каждом перекрестке королеву приветствовали музыка и живые картины. Детские хоры исполняли в ее честь баллады, а у фонтана на Флит-стрит играл оркестр, составленный из «весьма внушительных инструментов, которые издавали звуки, казавшиеся божественными… Музыканты были в высшей степени оценены и похвалены». У собора Милости Господней была сооружена Гора Парнас, на которой сидел Аполлон с девятью музами, читавшими посвященные Анне стихи, которые аккомпанировали себе на различных инструментах, а у рынка Леденхолл другая группа артистов представила сложную живую картину с действием, написанным Николасом Юдлом[19], в котором белый сокол, представляющий Анну, летал над розовым кустом Тюдоров. Затем наблюдающая за этой сценой Святая Анна ниспослала ангела, который увенчал голову сокола короной. На торговой улице Корнхилл королеву приветствовали Три Грации, имена которых были: Светлая Радость, Непоколебимое Благородство и Неувядаемое Процветание. У малого фонтана на Чипсайде было устроено представление с музыкой, в котором изображался суд Париса. Золотое яблоко, предназначенное для самой прекрасной из богинь и смертных, разумеется, было присуждено Анне. Ее красота, добродетель и благородство прославлялись стихами:

Особенно забавным казалось упоминание о «чистоте» Анны, потому что во время коронации она была на шестом месяце беременности. Следует заметить, что далеко не все вышедшие на улицы, чтобы посмотреть на торжественный кортеж новой супруги Генриха, испытывали почтительный восторг. Некоторые называли ее «отъявленной распутницей» и «пучеглазой шлюхой», а один горожанин в толпе удивлялся: Неужели король настолько грешен и глуп, что взял «эту шлюху, Нан Баллен[20], в королевы»? Генрих принял решение жениться на Анне в начале 1533 года, когда та забеременела, а Екатерина все еще считала себя супругой короля.

Брак Генриха с Екатериной папа так официально и не аннулировал. Когда стало известно о беременности Анны, поспешно созвали парламент, который постановил, что отныне все церковные дела в Англии буду решаться без одобрения в Риме или где-либо еще. После этого в начале апреля был созван Собор духовенства Южной Англии (Кентербери и Йорка), который объявил брак Генриха с Екатериной недействительным, узаконив его венчание с Анной, совершенное в январе.

Но лондонцы еще не забыли, как почти двадцать пять лет назад приветствовали Екатерину во время ее коронационного проезда через город. Они по-прежнему любили свою королеву, и потому их сердца к Анне не лежали. Очевидец писал, что в толпе вряд ли можно было насчитать хотя бы десяток человек, которые бы кричали «Боже, храни королеву!». Большинство насмехалось над вензелями, вышитыми на драпировках, развешанных на всем пути следования процессии. Они показывали пальцами на переплетенные буквы «Я» и «Л» и произносили их, как «Ха-ха!». Любое несовершенство во внешности Анны приверженцы Екатерины выставляли как отвратительное уродство. Она носила закрывающие шею платья — значит, хотела спрятать зоб, а похожий на корону венок на голове подчеркивал золотушные пятна на шее. Во время ее движения в коронационной процессии было даже замечено, что если смотреть на Анну под определенным углом, то уши мула, следовавшего сзади, казались растущими прямо из ее головы, «похожие на два острых рога, что заставляло многих людей смеяться».

Торжественность коронации Анны, состоявшейся 1 июня, нисколько не воспрепятствовала этим насмешкам. Как до, так и после своей женитьбы на ней Генрих постоянно испытывал в этом смысле определенное смущение и неудобство. Летом 1532 года король собрался на север поохотиться и решил взять ее с собой. Поездка эта была задумана долгой. По заведенному обычаю король торжественно проезжал деревню за деревней, чтобы показаться людям и принять их радостные приветствия. Путешествие продлилось только четыре дня, потому что везде вместо приветствий он встречал неодобрение. Завидев Анну, крестьяне начинали свистеть и улюлюкать. Они кричали, чтобы король вернул им настоящую королеву Екатерину. Генрих обиделся, охотиться ему вдруг расхотелось, и он вернулся в Лондон.

Судьям и полицейским было приказано сурово наказывать каждого, кто оскорбительно отзывался о короле или Анне. В небольшом городке графства Дебришир 69-летний воин, ветеран первой войны Генриха, «сильно израненный», в разговоре с викарием и двумя горожанами заметил, что не может поверить, чтобы король мог оставить Екатерину, «столь благородную даму, столь высокого происхождения, столь достойную», и жениться на другой женщине. Через несколько месяцев его заключили в тюрьму Маршалси. В Лондоне собрали всех мастеровых и членов ремесленных гильдий и строго предписали им «наговорить ничего оскорбительного для королевского достоинства и чтобы они следили за своими подмастерьями и слугами, дабы те тоже не делали ничего подобного, а также возложили на них еще более тяжелую задачу — следить за своими женами», чтобы те не оскорбляли Анну. Накануне коронации было объявлено, что любой, кто укажет королевским чиновникам «болтунов и скандалистов», получит денежное вознаграждение. По городу были развешаны объявления, в которых запрещались «различные книги, баллады, стихи и другие непристойные трактаты», порочащие второй брак Генриха. Но, как заметил лорд-мэр в день проезда Анны через город, «обуздать сердца людей невозможно, и даже король не знал, как это сделать». А когда вскоре после венчания короля паству одного из приходов попросили помолиться за здоровье Анны и ее благополучие, то почти все присутствовавшие во время мессы покинули храм, не дождавшись окончания службы, «в сильном неудовольствии и с печалью на лицах».

При дворе сразу же началось противостояние между группами, поддерживающими Екатерину и Анну. Сестра Генриха, Мария, публично оскорбляла Анну «ругательствами». За обиду взялся отомстить дядя Анны, герцог Норфолк. Его люди в количестве двадцати человек напали на нескольких приближенных Брэндона и перебили их прямо у алтаря в Вестмин-1 стере. Взбешенный Брэндон в ответ собрал своих людей, чтобы наказать убийц. Его с трудом удержал от этого Генрих, и только страх перед королевским гневом предотвратил дальнейшую междуусобицу.

Тем временем враги Анны нашли более изощренный путь, чтобы нарушить ее душевный покой и ослабить влияние на короля. Своего могущества Анна достигла, используя слабость Генриха к женскому полу, так вот потерять она его может по той же самой причине. Во дворец каждый месяц прибывали юные девушки, дочери знатных дворян. Некоторое время они служили фрейлинами в свите королевы, и король флиртовал с ними напропалую, а иным даже оказывал особое благоволение. Говорили, что в 1532 году он «ухаживал» за одной из таких дам и был «очень влюблен». Группа противников Анны всячески его в этом поощряла, к сильному ее неудовольствию, но новая любовь Генриха не могла соперничать с прочной страстью к давней «возлюбленной». Придворным пришлось это признать. Они утешались тем, что злословили по поводу уродливой руки Анны. На левой руке у нее имелось нечто вроде рудимента шестого пальца — дефект незначительный, который она сглаживала, прикрывая «лишний» палец кончиком другого, но все ненавидевшие Анну считали это ужасным уродством. Впрочем, они вообще преувеличивали любой ее промах и недостаток.

Анна кокетничала с Генрихом ровно семь лет и при этом сильно рисковала. Теперь же выяснилось, что риск этот был полностью оправдан. Не закрывая глаза на ее недостатки, Генрих все равно хранил своей повой супруге верность. А когда она объявила о своей беременности, он вообще от восторга позабыл все на свете. Опять возродилась надежда на появление сына! Беременность Анны стала для Генриха событием чрезвычайной важности, последним доводом в долгом споре по поводу развода. Он опять преисполнился радостных ожиданий, как и тогда, много лет назад, накануне рождения «новогоднего мальчика». Никакая катастрофа Англию не ждет, потому что у короля скоро будет законный наследник. К появлению на свет сына Генрих начал готовиться основательно. Он приказал изготовить кроватку, «самую чудесную и великолепную, какую только можно вообразить»; затем ее перенесли из королевской сокровищницы в опочивальню, где должна была рожать Анна. Когда подошло время, лекари и астрологи подтвердили, что ожидается мальчик, и воодушевленный Генрих тут же объявил, что сразу же после рождения сына состоится роскошный рыцарский турнир. Рождение у Анны сына должно было раз и навсегда заткнуть рот ее хулителям, поэтому родственники и друзья новой королевы загодя начали готовиться к этому турниру, заказав во Фландрии лучших лошадей.

В последние недели беременности настроение Анны испортили два события. Первое было просто досадным, а второе имело зловещий характер. Чарльз Брэндон женился в четвертый раз. В конце июня умерла его жена, Мария Тюдор, и едва минуло шесть недель после ее погребения, как он тут же нашел себе невесту, четырнадцатилетнюю девочку. Девочка была очень хорошенькая, ее мать, испанка, являлась дочерью одной из бывших фрейлин Екатерины. Этот брак в английской истории не имел прецедентов не только из-за скандальной разницы в возрасте жениха и невесты, но также и потому, что девочки эта была прежде помолвлена с десятилетним сыном Брэндона.

Примерно в то же самое время Генрих воспылал страстью к одной из придворных дам — ее имя в анналах истории не сохранилось, — которую сделал своей любовницей. Их связь началась вскоре после коронации Анны. Та жутко ревновала и неосторожно «использовала определенные слова, которые королю весьма ие понравились». Он не удержался от того, чтобы не отчитать как следует супругу, невзирая на беременность.

«Кто ты такая, чтобы выражать недовольство? — прорычал он. — Не худо бы взять пример с тех, кто знает, как надо относиться к желаниям короля. — Здесь он явно намекал на многострадальную Екатерину. — И ты должна все время помнить, кто вознес тебя на эту вершину, кто сделал тебя королевой!»

Пригрозив Анне, что «в любое время ее можно низвергнуть так же, как и возвысить», Генрих с удвоенной энергией предался любовному увлечению. После этого разговора между супругами было много «холодности». Анна, как и Генрих, была упрямой и также склонной к перемене настроения, но теперь они были мужем и женой, и, значит, те рычаги, какие она использовала при управлении королем, уже не действовали. По слухам, Генрих совсем не разговаривал с Анной дня два или три, и она, кажется, удалилась в отведенное ей особое помещение, где должна была находиться до родов, так с ним и не помирившись.

Ребенок родился в полдень, 7 сентября. Девочка. О том, как горевала Анна, наверное, говорить не стоит, а Генрих выругался, некоторое время ходил хмурым, по отчаянию ие предался. Ребенок появился на свет здоровым, а значит, были все основания надеяться, что следующим наконец-то окажется сын.

Вначале девочку хотели назвать Мария. Считалось, что раз она займет место прежней принцессы как наследница престола, то почему бы в таком случае и не дать ей то же самое имя. Идея, в общем, неплохая, но по ряду причин она была отвергнута. Мария же лишилась своего статуса принцессы в тот самый миг, когда родилась сестра. Как только повитухи убедились, что ребенок живой и дышит, герольд вышел к придворным, собравшимся в соседних апартаментах, и объявил, что леди Мария принцессой Уэльской больше не является, и ее приближенным было предписано снять с рукавов эмблемы с девизом Марии и заменить их королевскими. Новорожденную окрестили Елизаветой, и сразу же после церемонии крестин герольд провозгласил принцессу законной наследницей английского короля. Шапюи, сообщивший об этих событиях Карлу V, добавил, что, по слухам, свита Марии очень скоро будет сильно сокращена и расходы на ее содержание тоже. «Остается надеяться, — заметил он, — что Господь в его бесконечном милосердии не допустит, чтобы с ней обошлись еще хуже».

Гроза приближалась, и Шапюи это чувствовал, так же как Мария с Екатериной. Посол не сомневался, что, «как только Анна ступит твердой ногой в стремя», она тут же лишит обеих женщин последних остатков достоинства. Анна угрожала Екатерине уже давно, проклинала ее, кричала, что никакая она не королева и что ее место на виселице. Став женой Генриха, она тут же принялась мстить, используя всю власть, которую имела. Вначале она захватила барку Екатерины, которая теперь принадлежала ей как королеве. Удалив стражу, она приказала «разрезать барку на куски, чтобы унизить соперницу». Анна уже забрала себе все ценное, чем раньше владела Екатерина. Теперь осталось только удалить ее подальше от двора и лишить титула.

В июле 1533 года Екатерину перевели в Бакдеп в графстве Хантингдоншир, в старый кирпичный дворец времен Генриха VII, построенный у больших болот. Скорее это была маленькая крепость на отшибе, сейчас больше похожая па тюрьму. Екатерине позволили взять с собой фрейлин-испанок и самых преданных приближенных, тоже испанцев: управляющего хозяйством Фелипеса, лекаря Де ла Са с аптекарем, капеллана Хорхе де Атека и епископа Льяндаффа. Однако охрану к ней приставили суровую, лишив связи с Марией и друзьями, которые все еще не оставляли попыток как-то ей помочь.

Как только объявили о венчании короля с Анной, Шапюи начал уговаривать Екатерину бежать. Он говорил, что в Англии есть много «аристократов», готовых встать на ее защиту, что у них есть деньги и люди. Император тоже должен помочь, а также шотландцы. Посол утверждал, что люди в стране очень обозлены на такое обращение с пей короля и поддержат любые Действия, направленные на возвращение ее на троп силой. Шапюи говорил, что даже Ричарда III ненавидели не так сильно, как сейчас Генриха, и что пришло время положить конец его гнусностям и восстановить справедливость по отношению к законной жене и дочери.

Екатерина, конечно, осознавала, какой подвергается опасности, по покинуть Англию наотрез отказалась, заявив Шапюи, что не смеет пойти «против закона и воли короля» и что бежать ей не позволяет совесть, от которой «не убежишь».

Вскоре церковный Собор объявил первый брак Генриха незаконным, и Екатерина по этому установлению потеряла право на титул королевы. Ей передали грамоту, в которой говорилось, что отныне она будет именоваться «вдовствующей принцессой». То есть ей возвратили титул, который она получила в свое время, став вдовой принца Артура. Екатерина все это игнорировала. Она зачеркивала титул «вдовствующая принцесса», если видела его где-то написанным, и продолжала подписываться: «королева Екатерина». Так длилось три месяца, а затем Генрих прислал приказ, предписывающий всем, кто находился в услужении у Екатерины, обвинить ее в «высокомерии, эгоизме и неумеренном тщеславии», потому что она хотела сохранить тот титул, который ей больше по праву не принадлежал, и сказать ей, что такое упрямство в конечном счете может привести к спорам о правах наследовапия и даже к гражданской войне. Приближенные должны были ей сказать, что в этом случае «много крови может пролиться, и королевство полностью разрушится», а совесть короля будет «серьезно растревожена». Если Екатерина пойдет на уступки, к ней будут относиться по-благородному, если же пет, то гнев короля обратится не только на нее саму, но и па дочь и вообще на все ее окружение.

Екатерина не колеблясь ответила, что никакие суды не могут лишить ее права называться законной супругой Генриха и что у нее есть единственный титул: «английская королева». «В моем поведении, — заявила она, — нет ни высокомерия, ни тщеславия, потому что я дочь Фердинанда и Изабеллы и гораздо больше горжусь этим, чем титулом королевы, который не хочу отдавать, потому что это против совести». Она намеренно упомянула Изабеллу, считая сейчас это уместным, так как ей были известны давние опасения Генриха, как бы бывшая супруга не взяла пример со своей знаменитой матушки и не затеяла против него войну. Спустя почти тридцать лет после смерти Изабеллы образ этой героической королевы-воительницы, участницы крестовых походов, которая отважно вела армию в бой, по-прежнему не давал покоя могущественному английскому королю.

Воцарение Анны на английском престоле немедленно отразилось и на положении Марии. Ей было объявлено, что отныне и навечно брак ее родителей считается незаконным и что теперь супругой Генриха является Анна. Она также узнала, что со «вдовствующей принцессой» больше не может пи встречаться, ни переписываться. Казалось бы, такое сообщение должно было повергнуть Марию в панику, но она пребывала внешне задумчивой и собранной, а весть о венчании Генриха ее, кажется, «даже обрадовала». Во всяком случае, она сразу же села и написала письмо, которое доставило королю, когда он позднее его прочел, «изумительное удовлетворение… он был весьма доволен, говоря, что, помимо всех прочих достоинств, принцесса обладает и великой разумностью».

Анну неизменно раздражала взаимная привязанность Генриха и Марии. Она пришла в ярость, когда узнала, что вскоре после ее коронации, когда Мария переезжала из одной резиденции в другую, крестьяне приветствовали дочь короля так, как когда-то Екатерину. «Они ликовали, как будто сам Господь пожаловал к ним с небес на землю», — сетовала Анна и строила планы, как наказать и принцессу, и ее приближенных. Она похвалялась, что возьмет Марию к себе в свиту камеристкой, и если та будет хорошо служить, то, возможно, «накормит ее обедом» (то есть отравит) или «выдаст замуж за какого-нибудь оруженосца».

Весь ужас положения Марии состоял в том, что своим существованием она угрожала не рожденному еще тогда ребенку Анны. Незадолго до появления па свет Елизаветы Екатерина написала Марии письмо, в котором предупреждала о предстоящих испытаниях. «Дочь моя, — писала она, — на днях я получила весть, согласно которой (если она верна) может получиться так, что Всемогущий Господь захочет призвать тебя к себе». Это была «весть» о приближающихся родах Анны. Ребенок новой королевы автоматически делал Марию лишней. А от лишних всегда лучше избавляться, чтобы никаких вопросов о правах наследования престола не возникало.

Зная, что это письмо может оказаться последним, которое получит от нее Мария, Екатерина вложила в него всю любовь, какую только можно было выразить словами. Это было радостное послание мученицы-христианки, призывающей дочь смириться перед лицом опасности. «Добрая моя дочь, — писала Екатерина, — мне бы очень хотелось, чтобы Господь внушил тебе, с каким добрым сердцем я пишу это письмо; чувств, подобных этому, я еще никогда не испытывала». Она поведала Марии то, что много лет назад уже рассказывал ей Вивес. Что муки земные и гонения — это знаки высшего расположения и что «в царствие небесное мы придем не иначе, как через страдание». «Люди обманывают себя, — добавляла Екатерина, — думая, что могут изменить обстоятельства по своей воле. Нет, что бы с нами ни случилось, на все Божья воля, и потому всегда радуйся, дочь моя, даже если по его воле тебя ждут страдание и смерть». «Отдайся на его милость со спокойным веселым сердцем, — убеждала Екатерина Марию, — облачись в надежные доспехи его заповедей и верь, что он не подвергнет тебя смертельным мучениям, если ты не станешь вызывать его недовольство». Екатерина, конечно, имела в виду не то, что Бог сохранит Марии жизнь, а то, что он не заставит ее вечно мучиться в аду. Да, возможно, она погибнет, но зато потом познает вечпую загробную жизнь. Заканчивая письмо, она не сомневалась, что конец близок. «Может быть, они начнут с тебя, но очень скоро я последую за тобой. Это меня совершенно не беспокоит. Пусть делают все, что хотят, я все равно буду счастлива».

Те же умонастроения содержались и в небольшой книге, которую она послала Марии. Это были письма Святого Иеро-нима к Пауле и Евстафию — классическое чтение, побуждающее женщин-христианок к аскетизму. На этих письмах Марию начали воспитывать с раннего детства, потому что Вивес писал свои трактаты, пользуясь среди прочих источников и этими письмами Святого Иеронима, где был изложен идеал поведения женщины, мало чем отличающийся от правил, предписанных давшей обет монахине. Теперь, пытаясь подготовить Марию к самому трудному испытанию в жизни, Екатерина советовала следовать примеру тех благонравных женщин, которых описывал Иероним, что избегают мужчин, страшатся любого чувственного импульса в своем теле и молятся, чтобы Господь поскорее избавил их от молодости и красоты, — тогда они полностью смогут посвятить себя служению ему одному. В письмах Иероиима содержался призыв подражать бесстрастному аскетизму молодых римлянок, которые закутывались в одеяния, «напоминающие гробницу», и изнуряли свою плоть.

Одна из историй, изложенных в книге, должна была произвести на семнадцатилетнюю Марию сильное впечатление. В ней описывалась святая жизнь Блесилии, римской девушки возраста примерно такого же, как и Мария, которая после смерти мужа так изнурила себя молитвами и постом, что через несколько месяцев последовала за ним в могилу. Предметом рассуждений Иероиима была вечная тема нескончаемой битвы духа и плоти. Растленной чувственности римлян он противопоставлял христианское самоотречение. Марии, равно как и Екатерине, предстояло победить в себе страх смерти, и в любом случае наставления Иеропима, наполненные библейскими примерами, вдохновляющими на подвиги добрые, должны были укрепить ее дух. «Ты не должна бояться ни ужаса ночи, ни стрелы, что прилетит днем, ни напасти, поджидающей тебя в сумерках, ни дьявола, который встретит тебя в полдень. Тысячи обрушатся на тебя с одной стороны и десять тысяч — с другой, но далеко они все будут и потому не затронут». А в изоляции, которая ожидала Марию, ей следовало найти утешение в словах пророка Елисея: «Не страшись, потому что мы все равно сильнее».

Простые люди положение Марии оценивали совершенно иначе, чем Екатерина. Для селян, которые знали о ней главным образом по песням и рассказам странников, жизнь Марии была такой же полной романтики и нереальной, как у сказочной героини. Поэтому сельские жители графств Йоркшир и Линкольншир охотно верили рассказам восемнадцатилетней девушки, которая в конце 1533 года бродила по северным графствам, выдавая себя за принцессу. Девушку звали Мария Бейнтон. Она ходила по домам и собирала милостыню, называя себя леди Мария и рассказывая, что «зарабатывать на хлеб таким способом заставил ее отец». Тем, кто ее жалел и привечал, как если бы она действительно была принцессой, девица рассказывала любопытную историю. «Когда я была еще совсем маленькой девочкой, — говорила она, — тетя Мария однажды, сидя в купальне с книгой, вдруг оторвалась от чтения, повернулась ко мне и сказала: „Племянница моя Мария, мне так жаль тебя, потому что только сейчас открылось: твое будущее печально. Ты будешь просить подаяния — либо в юности, либо в зрелости“. „И вот пророчество моей доброй тети сбылось, — говорила Мария Бейнтон, обращаясь к восторженным слушателям, — я прошу подаяния в юности“. Потом она рассказывала о своих планах сесть на корабль и отправиться за море, чтобы встретиться с императором. Ей щедро подавали, и она переходила в следующую деревню или город.

В то время, когда добрые женщины в Линкольншире утешались тем, что помогли принцессе добраться до Фландрии, настоящая Мария Тюдор в своей комнате в Бьюдли читала и перечитывала письмо матери вместе с наставлениями Святого Иеронима.