"Мария Кровавая" - читать интересную книгу автора (Кэролли Эриксон)

ГЛАВА 7

В начале 1527 года — к моменту возвращения Марии из Уэльса — король Генрих находился в полном расцвете сил. Ему уже минуло тридцать шесть, но выглядел он на десять лет моложе. «Таких красивых и элегантных мужчин мне прежде видеть не доводилось, — написал после встречи с ним один из иностранных гостей. — Сложение у короля великолепное, лицо — кровь с молоком, белокурый, высокий и статный, подвижный и любезный во всех своих движениях и жестах». Генрих правил Англией уже почти двадцать лет и все еще сохранил какой-то чуть ли не мальчишеский задор и молодость души. За все его правление, которому было суждено стать по-настоящему долгим, Генрих всего лишь два раза подвергся более или менее серьезному риску для жизни, и уже тогда в Англии можно было заметить два основных преимущества долгого правления — стабильность и поступательное развитие.

Как никогда прежде власть в стране была сосредоточена в руках одного человека. И этим человеком был всемогущий король, Генрих VIII. А править ему помогал всемогущий первый министр, Вулси. Сама личность короля становилась все помпезнее и великолепнее. Дипломаты, сановники и просители состязались друг с другом в описании его величия, называя короля «выдающимся светочем благородства» и сравнивая его с солнцем и звездами. Один из королевских придворных, Клемент Ормстон, ведающий во дворце канделябрами и «освещением танцев и пиров», был уверен, что сверхъестественной силой обладает не только сам король, но и его печать, с помощью которой можно изменить ход событий. Правда, при дворе никто его разглагольствования всерьез не принимал. Вскоре после возвращения Марии Генрих повелел, чтобы вместо традиционного «Ваша Светлость» к нему обращались «Ваше Величество».

Его величие признавали во всех европейских дворах, откуда нескончаемым потоком шли сердечные приветствия и подарки. Замечательных лошадей в конюшни Генриха прислал маркиз Мантуа, а Франциск I направил в Англию корабль, нагруженный кабанами, чтобы их разводили для стола короля. Канцлер Польши, Кристофер Шидлович, подарил ему крупного кречета редкой породы и четырех птенцов сокола, выведенных в Данциге, а еще от одного правителя был привезен в подарок ручной леопард. Король Дании, Кристиан II, прислал на службу Генриху своего советника, Георга Менке-вица, знаменитого авантюриста и воина.

Но позволить себе затеять войну Генрих уже не мог, потому что она требовала больших денег; их можно было добыть, побуждая дворян и церковников делать «дружеские полюбовные пожертвования», которые и без того уже были непомерными, и их дальнейшее увеличение могло привести к бунтам и смуте. Генрих предпочитал разыгрывать бутафорские войны на передвижных сценах, где выступал в главной роли, сражаясь как верхом на коне, так и в рукопашном бою. Он продолжал заниматься конструированием оружия. Однажды для турнира с рыцарями маркиза Эксетера король и его свита надели новые доспехи «странной формы, которых никто прежде не видел». «Тогда сражение длилось до тех пор, пока не сломали почти три сотни копий», — отмечает современник.

Генрих был настоящей звездой первой величины, и чем бы ни занимался, неизменно притягивал к себе всеобщее вниманиe. Сходился ли король с противниками в турнирном по-единке, ехал ли верхом или просто гулял по саду, дворец каждый раз пустел, а толпа придворных и гостей неотступно следовала за ним по пятам, приветствуя каждое его движение. Днем он блистал в разного рода атлетических занятиях, вечерами — на танцах. Генрих был очень искусным и неутомимым танцором. Он обучил своих придворных сложным и замысловатым па гальярда. Мария теперь была достаточно большой, чтобы участвовать в танцах, и время от времени, к восторгу всего двора, Генрих брал ее себе в партнерши. Па принцессы были не такими широкими, как у отца, однако не менее ловкими. Это была красивая пара, к тому же они были очень похожи — и цветом волос, и чертами лица. В своих трактатах Вивес предостерегал Марию от безумия танцев, которые осуждали также все отцы церкви. «Разве это пристойно — в полночь без устали трястись в танце?» — неодобрительно вопрошал он. Но в то время, очевидно, для принцессы эти предупреждения мало что значили, а Екатерина, теперь уже почти всегда находящаяся на празднествах на заднем плане, когда видела Генриха и Марию вместе, забывала свои тревоги по поводу ухудшающихся отношений с королем и просто была счастлива.

А уж когда прибыли французские послы для завершения переговоров о помолвке, танцев во дворце, надо полагать, было предостаточно. Помолвка с Карлом V была расторгнута незадолго до отъезда Марии в Уэльс, и с тех пор в течение почти двух лет Вулси предпринимал попытки найти для принцессы жениха во Франции. Франциск I был свободен, но он обещал жениться на любимой сестре Карла V, Элеоноре, тридцатилетней вдове короля Португалии. Сам Франциск отдавал предпочтение Марии, осведомленный о ее красоте и добродетелях, и признавался представителям Вулси, что «у него по отношению к принцессе очень серьезные намерения, как к никакой другой женщине». В сравнении с Элеонорой Мария «перевешивала в свою сторону на много унций», но она пока еще была ребенком, хотя портрет принцессы, который прислал Генрих (вместе со своим), ему понравился. Франциск не то-ропился говорить «да» ни Марии, ни Элеоноре. Он писал Марии любезные письма, называя ее «благородной и славной ринцессой», и заверял в своей преданности, как «добрый брат, кузен и союзник», но в действительности был далек от того, чтобы претендовать на ее руку. Франциск I был настолько унижен императором, что пока не мог распоряжаться собственной судьбой. По его словам, он бы охотно женился на ком угодно, даже на муле Карла V, лишь бы это означало возвращение достоинства.

Смятение Франциска было понятным. Дело в том, что за время пребывания Марии в Уэльсе па континенте произошли события, изменившие расстановку сил в Европе. В основном это было связано с происходящим в Италии, где в 1525 году вторгшаяся французская армия была наголову разбита при Павии войском Карла V, а сам Франциск был захвачен в плен. Карл как мог использовал затруднительное положение Франциска. Французского короля поместили в тюрьму в Мадриде и заставили выкупить свободу. Он согласился отдать Карлу герцогство Бургундское и контроль над французскими землями во Фландрии и Артуа. Он поклялся также в вечной верности. Но коварный император оставил у себя двух сыновей Франциска: дофина и герцога Орлеанского — в качестве заложников, чтобы гарантировать соблюдение этой клятвы.

Возвратившись во Францию, Франциск немедленно отказался от обещаний, данных Карлу, заявив, что клятва по принуждению ни к чему не обязывает. Папа согласился, что при таких обстоятельствах нарушение клятвы допустимо, но заставить Карла освободить заложников не мог. Франциску сейчас очень нужна была помощь, откуда угодно. И он обратился к Англии, где помолвка Марии с Карлом была официально расторгнута. Эмиссары императора сообщили Генриху, что «он может принять леди принцессу в свои руки и беречь надежнее, чем самую драгоценную жемчужину». Генрих и Вул-си незамедлительно вступили в переговоры с французским королем. Насчет него самого все было более или менее ясно. Франциск будет вынужден жениться на Элеоноре, чтобы умиротворить императора и освободить сыновей, но вполне вероятно обручить принцессу с герцогом Орлеанским.

Вот при таких обстоятельствах на седьмой день после одиннадцатого дня рождения Марии в Дувр прибыли четыре французских посланника. Это были: председатель парламента Тулузы, епископ Тарбский, виконт Тюренн и председатель парламента Парижа Ла Вист. За этим последовали два месяца упорной торговли. У англичан имелись преимущества, потому что было известно: для Франциска жизнь сыновей важнее его собственной, а для войны с Карлом ему очень нужны и английские деньги, и английская военная помощь. Он стоял перед сложной дилеммой. Жениться на Элеоноре означало связать себя с императором династическими узами, его дети будут претендовать и на французские, и на габсбургские земли. У Карла до сих пор не было наследника, а его беременная жена была больна. Если же Франциск не женится на Элеоноре, то никто не сможет поручиться за жизнь его сыновей-заложников. Вулси сам постоянно напоминал французским дипломатам, что «в мире пет страшнее злобы, чем злоба женщины», и что обойденная предпочтением короля вдова может замыслить жестокую месть. Франциск дал своим посланникам два комплекта инструкций. В первом он поручал им противиться всем требованиям англичан и настаивать, чтобы Мария была доставлена к нему во Францию как можно скорее. Во второй, тайной инструкции он приказывал им соглашаться с любыми предложениями, которые ускорят процесс переговоров и приведут к заключению соглашений.

Вулси и Генрих работали на этих переговорах очень слаженно. Кардинал встречался с посланниками почти каждый день и чередовал сердечность и теплоту с холодной сдержанностью. Улыбаясь, он убеждал французов соглашаться со всеми его предложениями, напоминая, что именно он удержал Генриха от вторжения в их страну, когда Франциск был пленником императора. А при малейшем их несогласии становился враждебным и неуступчивым. Они добивались аудиенции у короля, который приводил их в замешательство своей приветливостью. Одним взмахом руки король, разрешал все их проблемы, и, обняв Тюренна за плечи, проникновенно говорил, как ему дорог Франциск.

«Если бы мы с ним были не королями, а простыми дворянами, — задумчиво размышлял он, — я бы постоянно искал общества достойнейшего Франциска».

В следующий же раз Генрих вдруг становился холодным и замкнутым, и французы поспешно возвращались от него к Вулси, надеясь договориться с кардиналом.

Важнейшим вопросом в переговорах было требование англичан, чтобы французская сторона ежегодно платила в английскую казну 50 000 французских крон. Вначале французы наотрез отказались, по позднее согласились на 15 000 крон Вулси на это отреагировал так, как будто ему «предложили пару перчаток», а Генрих заметил, что он больше проигрывает за ночь в карты. Когда переговоры зашли в тупик, Вулси в первый раз предложил, чтобы Франциск не сам женился на Марии, а женил на ней своего младшего сына, добавив в качестве приманки, что в будущем герцог Ричмонд может обручиться с дочерью Франциска. Когда стало очевидным, что в течение ближайших нескольких лет Марии не будет позволено приехать во Францию, эта альтернатива начала казаться все более желаемой, и в конце концов 5 мая, после того как все пункты договора о вечном мире, военном союзе и помолвке были просмотрены и пересмотрены по нескольку раз, Генрих договор подписал.

У короля никогда не было никаких сомнений, что в конце концов участники переговоров сдадутся. За шесть недель до прибытия французов он приказал начать работы в пиршественном зале и по устройству театральной сцены, располагающейся со стороны арены для турниров Гринвичского замка Здесь должны были проходить главные празднества и представления по случаю подписания договора. Двум группам ремесленников и подсобных рабочих приказали закончить все до завершения переговоров. Плотники свою работу сделали быстро, а вот оформление интерьеров затянулось. Над лепными украшениями высоких окон пиршественного зала и устройством резных орнаментов гербовых щитов круглые сутки работали четыре итальянских живописца и позолотчика со своими помощниками. В расписанные и позолоченные багеты были вделаны «отполированные, как янтарь», старинные канделябры, подставки которых украшали пятьсот «лепных золоченых листьев».

Огромная триумфальная арка соединяла пиршественный зал с импровизированным Домом празднеств, орнаментированным фигурами фантастических животных, змеями и разного рода геральдикой. На видном месте наряду со многими девизами, «гербами и эмблемами» красовался девиз Генриха «Бог — мое право». По обе стороны располагались шесть бюстов римских императоров. На позолоту, краски и оплату гравировщикам и живописцам ушло больше трехсот фунтов На задней стороне арки была изображена панорама битвы при Теруанне — напоминание о победе Генриха над французами четырнадцать лет назад — работы Ханса Хольбейна. Холь-бейн также работал над оформлением Дома празднеств, театрального помещения с несколькими ярусами сидений для зрителей. Пол в этом театре покрывали шелковые ковры, вышитые золотыми лилиями, а потолок, оформленный под руководством астронома Генриха, Николаса Кратцера, представлял собой землю (в виде карты) в окружении планет и знаков Зодиака. Ярусы зрительских мест разделяли лазурно-голубые колонны, расписанные золотыми звездами и геральдическими лилиями — эмблемой французского королевского дома. На каждой колонне была закреплена большая плоская серебряная чаша, уставленная восковыми свечами для освещения зала. В Доме празднеств тоже была воздвигнута высокая орнаментированная арка, такая же, как в пиршественном зале, а на стенах висели две картины Хольбейна. Работы над великолепным пиршественным залом и театром продолжались даже когда Вулси временно прерывал переговоры с французами, так что к тому времени, когда чиновники Вулси в последний раз переписали все экземпляры договора, иностранные позолотчики накладывали последние мазки.

Для Марии эти месяцы тягостных переговоров были наполнены восторгом радостных приготовлений. Впервые на празднестве она должна была играть главную роль, поэтому готовилась очень основательно. Ей обязательно надо было продемонстрировать умение и ловкость в танцах, которые поставил специально нанятый Генрихом маэстро. Мария и ее партнеры тщательно отрепетировали каждое па. Наряды ей шили из золотой и красной парчи, а украшения она должна была надеть самые что ни на есть изысканные, поэтому одна за другой следовали бесконечные утомительные примерки костюмов, головных уборов, поясов и обуви. Мария была невестой принца, с ее помощью английская дипломатия одержала нелегкую победу, поэтому Генрих хотел, чтобы его дочь в течение всех празднеств находилась в центре внимания. Ни У кого не должно было возникнуть никаких сомнений, что, согласившись на помолвку Марии с французским принцем, он подарил ему (а в его лице и всей Франции) свою самую большую драгоценность, свою «жемчужину, которой нет дороже в мире». Она должна предстать перед гостями самой очаровательной, одаренной и наделенной всеми достоинствами наследницей престола из существовавших в то время.

В ее одаренности давно уже никто не сомневался. Наставник Марии, Джон Фезерстоун, сразу же оценил ее способности к языкам. Под его руководством она существенно улучшила свои знания в латыни, французском, итальянском и испанском. Ей еще не исполнилось и девяти лет, а она уже могла уверенно говорить по-латыни «не хуже двенадцатилетней». Позднее один из гуманистов, побывавший при дворе Генриха, вспоминал, что в одиннадцать лет «Ее Светлость не только могла превосходно читать, писать и изъясняться по-латыни, но также и переводить любую трудную вещь с латыни на наш английский язык». На французских посланников ее эрудиция произвела большое впечатление. Тюренн говорил, что принцесса «очень красивая и восхитила меня своим необычным умственным дарованием». Во время пребывания в Англии французские посланники могли видеть Марию в одной из ролей в комедии Теренса[15], которую играли по-латыии в великолепном Хэмптон-Корте, резиденции кардинала Вулси.

Мария действительно была на редкость эрудированна, по главные свои достоинства она продемонстрировала на долгожданном пиру и маскараде, состоявшемся на следующий день после подписания договора. Посуда на столах была изумительная (в основном изящные золотые и серебряные тарелки), а мясные и рыбные блюда сменялись одно другим. Их проносили через позолоченную арку, а с балкона доносилась музыка, исполняемая па виолах и сэкбатах (средневековых тромбонах). Мария сидела не с Генрихом и Екатериной, а отдельно, с французскими посланниками и «знатными дамами» двора. Пир продолжался несколько часов, а потом всех собравшихся в соответствии с придворным этикетом препроводили в Дом празднеств, где они заняли свои места на соответствующих ярусах. Присутствовавший там секретарь посольства Венеции, Спииелли, в своем донесении синьории заметил, что все было организовано «без малейшего шума и замешательства, в точности как задумано». Такая «спокойная и правильная» организация публичного представления в Англии Спинелли удивила, и он описал в деталях, что ярусы зрительских мест справа были зарезервированы для мужчин, причем впереди были посажены послы, за ними знатные вельможи, а сзади — все остальные гости. По левую сторону сидели женщины, также в соответствии с этикетом, и, как пишет Спинелли, «при свечах они выглядели еще более красивыми; я даже подумал, что созерцаю сонм ангелов».

Представление началось без задержки. Первым выступил детский хор королевской капеллы. Дети спели и продекламировали беседу Меркурия, Купидона и Плутона, в которой Генриха просили рассудить, что более ценно — любовь или богатство. Затем на огороженной площадке шестеро воинов в белых доспехах вступили в показательный бой. Они сражались так ожесточенно, что сломали свои мечи. Наконец битва закончилась. Появился старик с серебряной бородой и объявил, что решение найдено. Принцессе одинаково важны и любовь, и богатство. Любовь — чтобы одарять ею своих верных подданных, а богатство — чтобы вознаградить всех, кого любит.

После этого поднялся расписной занавес на другой сценической площадке, открыв гору, обнесенную стеной с позолоченными башнями. Сама гора «целиком состояла из хрустальных кристаллов и рубиновых скал», а у стены расположились восемь придворных кавалеров с факелами, в золоченых камзолах и высоких шлемах с плюмажами. На горе сидели восемь девушек, одетых в золотую парчу, с волосами, убранными под сетки, сверкающие гирляндами драгоценностей, а длинные рукава их парадных платьев спускались до пят. Одной из этих девушек была Мария, и когда затрубили трубы и она поднялась на ноги, тс, как писал Спинелли, «ее красота произвела на всех такое впечатление, что тут же все другие чудесные представления, чему мы были свидетелями до этого, оказались забытыми и мы предались созерцанию этого создания, прекрасного, как ангел». Сияя драгоценностями, она начала танец вместе с остальными девушками. Спинелли рассказывает, что принцесса «ослепительно сверкала, и всем казалось, что па ней сейчас все сокровища земли». Восемь девушек исполнили необычайно сложный танец, «бесподобный в своем разнообразии и замысловатости». Затем их сменили кавалеры, и в конце, разбившись по парам, они задвигались в оживленном французском танце куранта. Потом выступила вперед другая группа танцоров в масках, одетых в исландские костюмы, которые «весело танцевали, прыгая по всей сцене», а в конце их выступления появились Генрих, Тюренн и еще восемь высокородных аристократов, все в масках и одетые в черные атласные костюмы с капюшонами. Незадолго до этого празднества, играя в теннис, Генрих подвернул ногу и последние несколько дней ходил в черных бархатных туфлях. Чтобы его сразу не узнали, все участники маскарада надели точно такие бархатные туфли. Выбрав для себя партнерш из публики, они исполнили финальный танец, и, кажется, травма ноги ничуть не мешала Генриху.

Под самый конец король приберег сюрприз. После окончания танца к нему приблизились восемь девушек. Он взял Марию за руку и повел к тому месту, где сидели французские посланники. Затем развязал украшенную драгоценностями сетку, в которую были убраны волосы дочери, и тяжелые золотые локоны упали ей на плечи. «Вид у принцессы в это мгновение был невероятно привлекательный». Вот такой и запомнили ее французы — изящной девочкой, только что расставшейся с детством, наряженной в шитые золотом одеяния, с улыбающимся лицом, обрамленным золотыми локонами. Тюренн, утверждавший прежде, что принцесса «худая, маленькая и слабая» и потому очень не скоро сможет исполнять обязанности супруги, теперь убедился, что такую невесту стоит ждать.

Пока Генрих и его придворные танцевали, празднуя подписание англо-французского договора, в другом конце Европы произошло неслыханное злодейство. Германская армия Карла V, соединившись с испанскими частями под командованием герцога Бурбона, вторглась в Центральную Италию, встретив сопротивление объединенных сил Венеции, Франции и папы. Обнаружив, что Флоренция и Сиена надежно защищены, войска императора повернули на юг, к Риму. Моральное состояние армии в этот период было очень низким. Запасы продовольствия заканчивались, воинам не платили, и давно уже не было никакой военной добычи. Чтобы не голодать, им приходилось грабить умбрийских крестьян. Начались волнения. Герцог Бурбон своим авторитетом сумел предотвратить массовое дезертирство, и вот сейчас под давлением низших чипов он был вынужден повести армию к Риму. Его убедили, что следует осадить город и заставить папу заплатить выкуп, чтобы расплатиться с войском. 5 мая армия императора расположилась лагерем в пригородах Рима. От имени командующего папе Климентию VII (Медичи) было передано послание, в котором говорилось, что он может предотвратить кровопролитие, если заплатит требуемую сумму.

Вероятно, послание Бурбона к Климентию не попало, потому что он не ответил. Вечером того же дня голодные воины пришли в такое возбуждение, что им пришлось выдать штурмовые лестницы. Наутро тысячи испанцев перелезли через стены и, славя Бурбона, с криками «Sangre, sangre, carne, carne» — «Кровь, кровь, мясо, мясо» — устремились на улицы, убивая всякого, кто попадался на пути.

Разграбление Рима могло оказаться менее опустошительным, если бы герцог контролировал ситуацию. Но он был убит в начале штурма, а принц Оранский, который пытался взять на себя командование армией, не смог сдержать кровавую оргию, продлившуюся целых две недели. В день штурма на Вечный город лег густой туман, так что атакующие и немногочисленные защитники не могли видеть друг друга. В течение первых двух часов оборона была прорвана, и многотысячное войско императора ринулось в предместье Рима, Борджо Сан-Сеполькро. К полудню началась массовая бойня. Вначале германцы и испанцы хватали только тех, кто мог, по их расчетам, заплатить выкуп, то есть самых богатых церковников и торговцев. Римляне до последнего момента были уверены, что город спасет вышедшая на подмогу армия. Теперь они в панике заполнили церкви и монастыри, а некоторые пытались укрыться в укрепленных замках. Папа, который палец о палец не ударил, чтобы защитить свой город или хотя бы себя самого, теперь укрылся с тринадцатью кардиналами в замке Сант-Анджело па противоположной стороне Тибра. Он плакал и предлагал выполнить все условия армии императора. Но плотину уже прорвало, и поток насилия остановить было невозможно. Рим, этот самый высокочтимый город во всем христианском мире, великая сокровищница языческих и христианских традиций, этот бастион средневековой Церкви, был разорен до основания.

Больше всего добра обнаружилось в церквах, оно там лежало прямо на виду, поэтому храмы наводнили сотни солдат. Они срывали обрамление алтарей, швыряя на землю святые реликвии и разбрасывая медяки, пожертвованные на мессу. Католики испанцы и лютеране германцы, нарядившись в богатые облачения убитых ими священников, святотатствовали у разрушенных алтарей, вопили кабацкие песни и оскверняли священные храмы экскрементами. Собор Святого Петра и папский дворец были превращены в конюшни, а по их подворьям слонялись пьяные солдаты в обнимку со шлюхами, имитируя священные шествия. В Сан-Сильвестро от серебряной раки была отодрана и брошена на мостовую голова Святого Иоанна Крестителя. Позднее ее нашла и сохранила старая монахиня.

Казалось, что ненависть к церкви, копившаяся в течение столетий, сейчас вдруг яростно вырвалась наружу. Монахов выгоняли из монастырей и обезглавливали, монахинь избивали и насиловали. Аббатов и кардиналов подвешивали в колодцах вниз головой и держали так до тех пор, пока те не признавались, где спрятаны их богатства. Другим выжигали клейма, как животным, или ужасно уродовали. Иным заливали в рот расплавленный свинец. Кардинала Ару Коели схватили и провезли по улицам города на похоронной телеге, распевая заупокойные гимны. Он откупился от мучителей, проведя их в свои винные подвалы, где они накачивались вином из золотых кубков, предназначенных для мессы. Церковники, как и миряне, надеясь избежать бойни, прятались в средневековых замках, но это не помогало. Когда грабили дворец Помпея Колонны, в большом зале обнаружили пятьсот укрывающихся там монахинь. И вообще когда пьяные орды захватывали очередной, казавшийся неприступным бастион, оттуда выводили сотни женщин. Говорили, что дворец португальского посла — это самое укрепленное сооружение во всем городе. Но и он тоже не смог удержаться. Все нашедшие там убежище торговцы, аристократы и денежные менялы были брошены в темницы, а их имущество, которое в общей сложности оценивалось в полмиллиона дукатов, мародеры поделили между собой.

Шли дни. По улицам города метались солдаты, обезумевшие от совершенных злодеяний. Внезапно они ошеломленно застывали на месте, но уже через минуту вновь принимались неистовствовать. Ценности, вытащенные из сожженных дворцов, тут же проигрывались в кости. Соотечественники, единоверцы для этих чудовищ в образе людей ничего не значили. Дома испанцев и германцев были разграблены столь же безжалостно, как и итальянцев. Ограбив всех богатых, императорские воины начали грабить бедных, не щадя никого, даже подметальщиков улиц и водоносов. Услышав, что папа наконец заплатил германцам выкуп, разъяренные испанцы ринулись на своих союзников и потребовали принадлежащую им долю. Грабеж продолжался, и в городе уже начался голод — закончилось продовольствие. А вместе с голодом явилось и возмездие мародерам, которое, к сожалению, обрушилось и на немногих оставшихся в живых римлян, — в городе появились первые заболевшие чумой. Возникла паника. Поскольку аптеки все были давно разграблены, а аптекари умерщвлены, то бороться с эпидемией оказалось нечем. На город обрушились голод и бубонная чума. И если в самом начале эту трагедию можно было предотвратить, то сейчас ее размеры стали таковы, что не могло помочь никакое человеческое вмешательство.

«Это не что иное, как Божья кара, — писал императору один из его чиновников в Риме, — потому что власть в этом городе была очень слабая». Эту точку зрения большинство не разделяло. Вести о кошмаре, случившемся в Риме, повергали в шок всех, до кого они доходили. Варварское разграбление папского города было не просто злодеянием, совершенным одичавшей армией, — это было оскорбление самой веры. После осквернения Вечного города христианское духовенство утратило свой символ. Огромный авторитет Рима, его власть были разрушены столь же основательно, как и его стены. Христианский мир был глубоко оскорблен. И оскорбил его не какой-то внешний враг, а свои. Христианское общество никогда уже не будет тем, каким оно было до этого святотатства.