"Крест и клинок" - читать интересную книгу автора (Северин Тим)

Глава 5

Гектор был не в себе. Ошеломленный исчезновением сестры, он едва замечал происходящее, покуда его заносили в список, и плохо спал в мрачной временной камере, куда на ночь поместили пленников. Снова и снова его терзали мысли о том, что могло случиться с Элизабет и как ему узнать об этом. Однако выяснить что-либо не было никакой возможности. С первым светом его и остальных пленников разбудили, и всех, босых, по-прежнему одетых в ту же самую грязную одежду, в которой их схватили, повели вверх, на гору, к большому зданию, которое Гектор ошибочно принимал за цитадель. На самом деле то была Казба, отчасти крепость, отчасти дворец. Во дворе людей выстроили в три ряда, и спустя какое-то время явился главный управляющий дея. Его сопровождали три человека, двое из которых, как позже узнал Гектор, были надсмотрщиками из невольничьих бараков, а один — еврей, опытный посредник-работорговец. Троица ходила взад и вперед между рядами, время от времени останавливаясь, чтобы посоветоваться друг с другом или осмотреть телосложение пленника. Гектор почувствовал себя животным на скотном рынке, когда один из надсмотрщиков ощупал мускулы на его руках, а потом ткнул в ребра концом палки. Наконец, когда осмотр закончился, еврей в своей черной шапочке и черном платье прошел между рядами и похлопал четырех человек по плечу. Среди них оказался и рослый молодой парень из деревенских, тот самый, что ходил на холмы резать торф. Когда этих четверых увели стражники, Гектор услышал, как седобородый безумец, стоявший рядом с ним, пробормотал себе под нос:

— Бейлик, бедолаги.

Старик пребывал в состоянии просветления, поскольку, судя по всему, помнил, кто такой Гектор, и сообщил, что его самого зовут Симеоном.

— Ты заметил, да? — спросил он у молодого человека. — Они забрали сильных. Тебе повезло, что тебя не взяли. Наверное, ты слишком тощий… или слишком красивый, — и он хрипло рассмеялся. — Понимаешь, это Алжир. Они держат своих хорошеньких мальчиков при себе, в доме, и не посылают их на работы, как остальных рабов.

От зноя у Гектора кружилась голова.

— Что с нами будет теперь? — спросил он.

— Думаю, отведут на бадестан, — ответил Симеон.

Бадестан оказался открытой площадью возле главного входа Казбы. Здесь уже собралась большая толпа алжирцев, и прежде чем Гектор успел понять, что происходит, какой-то старик чуть ли не по-дружески взял его за руку и повел по площади. Сделав несколько шагов, Гектор понял, что человек, ведущий его, — аукционист. Кто-то из толпы что-то выкрикнул. Старик остановился, потом стянул рубашку с плеч Гектора, так что всем стал виден обнаженный торс юноши. Еще несколько шагов, и когда из толпы раздался новый выкрик, старик достал тонкую гибкую трость, и к потрясению Гектора, с силой ударил его по лодыжкам. От боли Гектор подпрыгнул. Не успел он приземлиться, как аукционист повторил удар уже с другой стороны, так что Гектору пришлось подпрыгнуть и повернуться в воздухе. Еще два раза за время кружения по площади трость заставляла его подпрыгивать и вертеться. Потом аукционист начал распевать — наверное, это был зазыв, потому что из толпы послышались ответные возгласы, и Гектор решил, что предлагают цену. Цена достигла предела, и аукционист пропел, похоже, последний зазыв, когда какой-то величественного вида турок вышел из толпы и направился к Гектору. Это явно был человек знатный, одетый в пурпурный богато вышитый халат, препоясанный кушаком, из-за которого выглядывала серебряная рукоять прекрасного кинжала. На голове высокая войлочная шапка, украшенная брошью с драгоценными камнями. Он что-то тихо сказал аукционисту, а тот наложил свою жилистую руку на подбородок Гектору и, крепко сжав, потянул вниз, так что Гектор невольно открыл рот. Турок заглянул ему в рот и, видимо, остался доволен осмотром. Он пробормотал что-то аукционисту, и тот немедленно отвел Гектора обратно к его товарищам.

— Я же сообщил им, сколько мне лет, — проворчал Гектор Симеону. — Зачем же в зубы смотреть?

В ответ Симеон ухмыльнулся.

— Ему не твой возраст интересен, а в каком состоянии у тебя зубы. — Продолжая ухмыляться, седобородый открыл свой рот и торжественно ткнул пальцем в свои зубы. Те немногие, что там еще имелись, были бурыми и гнилыми. — Такими вот не пожуешь, — с гордостью проговорил он. — Толку от меня никакого. Я уже свое отработал.

— А где ты работал, старик? — спросил Гектор, которому уже надоели недомолвки Симеона.

Безумец усмехнулся:

— Скоро сам узнаешь.

И больше не сказал ни слова.

Гектор поглядел на роскошно одетого покупателя. Теперь тот заинтересовался моряком Дентоном и снова разговаривал с аукционистом, а тем временем стражники пинками вновь заставили пленников выстроиться. Те, на ком еще были рубахи и блузы, сняли их, обнажившись до пояса. Тогда аукционист прошел вдоль ряда, в сопровождении слуги, имевшего в руках глиняный горшок и маленькую кисточку. Аукционист останавливался перед каждым пленником, сверялся со списком, а потом говорил что-то слуге, и тот делал шаг вперед. Он окунал кисточку в горшок и охрой наносил пометки на грудь пленника. Посмотрев на письмена, которые уже высохли на его груди, Гектор решил, что это цифры или буквы, но что они означают — цену или его номер, он не понял.

Предводитель галер Тургут не собирался в это утро на бадестан, однако его старшая жена намекнула, что было бы неплохо, если бы он убрался из дома, тогда она прикажет слугам как следует прибраться в его кабинете. Как всегда, в весьма искусных выражениях она дала понять, что Тургут слишком много времени проводит за изучением своих дурно пахнущих книг и карт, и не лучше ли ему встретиться с друзьями и побеседовать за кофе и трубкой табака. Само то, что предводитель галер в эту пору, в последнюю неделю июля, оказался в Алжире, было воистину странно. Обычно он находился в это время в море, в плавании. Однако лето в этом году выдалось необычным, равно как и напряженным. Месяцем раньше галера Тургута «Иззет Дария» — «Слава моря» — весьма скверно прохудилась. Когда ее привели на ремонт, корабельные плотники обнаружили в обшивке три или даже четыре места, где дерево было сильно источено червями и где требовался серьезный ремонт. Алжирским верфям постоянно не хватало дерева — лесов поблизости не было, — и владелец сказал, что за деревом нужной длины придется послать, возможно, даже в Ливан.

— Эти неверные шайтаны с Мальты совсем спятили, — предостерег он. — В прежние годы я мог доставить груз на нейтральном судне. Но сейчас эти фанатики грабят все, что плавает. И даже если мне удастся найти грузовой корабль, цена будет просто непомерная.

И он бросил на Тургута взгляд, ясно говоривший, что давно пора предводителю заиметь новую галеру, а не пытаться залатать старую.

Однако Тургут любил «Славу моря» и не хотел ее бросать. Он признавал, что судно старомодно, что им тяжело управлять и что оно излишне разукрашено. Но ведь и он сам немного походил на свой корабль — старомодный и верный своим привычкам. Его друзья всегда говорили, что он живет прошлым и что ему следует идти в ногу со временем. Они ссылались на пример Хакима-морехода. Хаким, указывали они, весьма предусмотрительно сменил весельный корабль на парусный, на котором и ходить можно куда дальше, и оставаться в открытом море неделями. Преимущества были очевидны, если судить по добыче, которую привозил Хаким — к примеру, недавняя партия рабов. «Но, — подумал Тургут, — Хаким, кроме того, наделен удивительной удачливостью. Хаким всегда оказывается в нужное время в нужном месте, где его ждет добыча, а он, предводитель галер, может торчать на „перекрестке“, как неверные называют место, где пересекаются морские пути, и не увидеть ни единого паруса за несколько дней». Нет, успокоил себя Тургут, он предпочитает держаться старых обычаев, ибо именно они возвысили его до звания предводителя. Это звание со всеми его преимуществами признанного главы всех корсаров Алжира даровал ему не дей, не диван, не интриганы-оджаки. У корсаров Алжира есть собственная гильдия, тайфа, собрание которой избирает вожака, однако имя того, кого до́лжно избрать, называет сам султан. Он назвал имя Тургута в знак признания заслуг его семьи, всегда служившей во флоте султана, ибо отец Тургута командовал военной галерой, а его самый прославленный предок, двоюродный дядя Пири, был предводителем всего турецкого флота.

Тургут тогда, получив эту новость, был и горд, и несколько встревожен. В то время он жил в столице империи и знал, что обеим его женам не захочется уезжать. Но о том, чтобы отклонить такую честь, не могло быть и речи. Воля султана священна. Так что Тургут сдал внаем дворец на берегу Босфора, издавна принадлежавший его семье, уложил вещи, простился с другими придворными и отплыл в Берберию со всей семьей и свитой на борту почтенной «Славы моря».

Конечно, Алжир показался им совершенным захолустьем по сравнению с утонченностью Константинополя. Но он и его семья сделали все возможное, чтобы приспособиться к здешней жизни. Он намеренно держался в стороне от местной политики и, как мог, старался быть примером для других капитанов, напоминая им о старых обычаях. Вот почему он по-прежнему носил одежду изысканную — широкие шаровары, великолепную безрукавку, халат и высокую войлочную шапку, украшенную брошью, каковую получил лично из рук Султана Султанов, Хана Ханов, Предводителя Верных и Наместника Пророка, Повелителя Вселенной.

Он не собирался покупать рабов на бадестане, пока на глаза ему не попался темноволосый юноша. Что-то во внешности этого молодого человека говорило, что когда-нибудь он станет сообразительным скривано, как здесь называют писцов, а будь он чуть помоложе, возможно, даже кучеком, хотя у самого Тургута никогда не хватало времени на этих искусных мальчиков-танцовщиков с их прелестями. И Тургут, повинуясь наитию, купил этого темноволосого, а потом — уж если купил одного, вполне естественным казалось купить и второго. Он вступил в торг за второго раба, потому что тот, вне всяких сомнений, был моряком. Тургут мог узнать моряка среди людей любой национальности, будь то турок или сириец, араб или русский, и чуял, что вторая покупка куда более оправданна. «Слава моря» была галерой, но у нее имелось и два огромных треугольных паруса, и на ней требовались люди, умеющие обращаться с парусами. Больше того, если очень повезет и окажется, что этот новоприобретенный ко всему прочему обладает еще и навыками корабельного плотника, от раба будет прямая выгода. В Алжире не хватает не только хорошего леса. Больше половины рабочих на галерных верфях — иноземцы, многие из них — рабы, и если новоприобретенный умеет пилить, тесать и пригонять брус, от него будет польза и в шлюпочной мастерской. Можно будет одалживать своего раба за поденную плату или вычесть стоимость его труда из окончательного счета за починку «Славы моря».

Для завершения сделки Тургут отправился вслед за пленниками на двор дворца дея. Там происходила заключительная часть торгов. Аукцион повторялся снова. Каждого раба заставляли встать на колоду и выкрикивали цену, начертанную у него на груди. Согласно обычаям, дей имел право купить человека за эту сумму, если первоначальный покупатель не увеличит свою цену. Тургут заметил, как всколыхнулась толпа зрителей, когда на колоде оказался белокожий толстяк. Для работника он был слишком дрябл и дебел, но уже первая цена на бадестане оказалась немалой, восемь сотен песо в испанской монете, или почти полторы тысячи алжирских пиастров. Интересно, не вызнал ли кто-нибудь тайком, в чем состоит ценность этого человека. Торгуя невольника, следует знать, что делаешь. Особенно если продается кто-то, достойный выкупа. В таких случаях торговля становится жаркой, обе стороны рассчитывают, сколько денег можно будет вытянуть из семьи и друзей неверного. Поэтому в ходу такая уловка: когда узников высаживают на берег, в их ряды внедряют осведомителей, которые делают вид, будто попали в такое же трудное положение. Они сходятся с вновь прибывшими и, улучив момент, когда тот или иной пленник впадает в полное уныние, выведывают подробности — какой собственностью те владеют на родине, насколько высокое положение занимают их семьи и какое влияние могут они оказать на свое правительство. Обо всем об этом затем доносят, и это сказывается на ценах на аукционе дея. В данном случае толстяк, очевидно, был англичанином, потому что именно драгоман — переводчик английского консула — отстаивал изначальную цену, а когда представитель дея, повысив ставку всего на пятьсот пиастров, вышел из игры, Тургут решил, что драгоман попросту дал взятку дею, чтобы в результате торгов толстяк был передан под опеку консула.

Торговаться за последнюю цену черноволосого юноши Тургуту, считай, и не пришлось. Тот казался слишком тонким в кости для того, чтобы использовать его как простого работника, да к тому же в городе был избыток рабов. Посему последняя цена в двести пиастров была вполне разумной, как и сумма в двести пятьдесят песо, которую пришлось заплатить за моряка, чье имя, судя по списку аукциониста, было Дентон. Если этот Дентон окажется корабельным плотником, то, по подсчетам Тургута, он будет приносить по шесть песо ежемесячно за работу на верфи.

Тургут выходил из Казбы вполне довольный своими покупками, когда столкнулся с человеком, избегать которого пытался несколько последних недель — с казнаджи, городским казначеем. Вот неудача! За Тургутом числилась недоимка по налогу с добычи, взятой еще тогда, когда его корабль был годен для плавания. Нет, предводитель галер не сомневался, что эта встреча — не случайность, потому что по обеим сторонам казнаджи шли два оджака, препоясанные, как положено, красными кушаками с ятаганами — церемониальными клинками. Эти оджаки, как очень хорошо сознавал Тургут, будут официальными свидетелями любого разговора.

— Поздравляю, эфенди, — пробормотал сборщик налогов после обычных любезностей и славиц падишаху. — Насколько я понял, вы купили двух прекрасных рабов. Желаю, чтобы они хорошо вам служили.

— Благодарю вас, — ответил Тургут. — Я постараюсь, чтобы от них была польза.

— Значит, ваш корабль будет скоро готов?

Казнаджи прекрасно знал, что «Слава моря» простоит на починке еще не меньше месяца, а покуда корабль стоит на берегу, у Тургута не будет никаких доходов и очень много трат, не последняя из которых — растущая стоимость самого ремонта. Быть предводителем галер — большая честь, но, на беду, жалования она не дает. Походы за добычей, корсо, — единственный способ для капитана, как и для его команды, заработать на жизнь. Подчиненные Тургуту начальники и свободные гребцы — примерно половина от общего числа — давно уже ушли от него и поступили на другие галеры. Гребцы-невольники принадлежали подрядчику, и Тургуту пришлось преждевременно разорвать договор. К несчастью, этим самым обиженным подрядчиком был все тот же казнаджи.

— Иншалла, мой корабль скоро будет на плаву, — спокойно ответил Тургут, сочтя за благо заплатить за небольшую отсрочку щедрым жестом, хотя сейчас это было ему не по средствам. — Вот два раба, которыми вы восхищаетесь. Не возьмете ли одного из них на время? Это доставит мне удовольствие.

Казнаджи поднял руку легким изящным жестом, принимая дар. Он получил то, что хотел, — возмещение за разорванный договор о найме. Когда предводитель галер разорится, что непременно произойдет, если древняя галера не будет отремонтирована в срок, этот раб без лишних проволочек станет его собственностью.

В глубине души казнаджи презирал Тургута. Он полагал, что этот человек слишком старомоден и считает себя выше алжирцев, поскольку явился из сераля, от султанского двора, и что одного из рабов, юного и черноволосого, он купил для любовных наслаждений. Забавно будет еще больше унизить предводителя, подвергнув этого юного красавчика жестокому обращению.

— Вы очень добры. Я восхищен вашей щедростью, и воистину это нелегкий выбор. С вашего разрешения я выбираю темноволосого. Однако с моей стороны нехорошо было бы использовать его в моем хозяйстве, так что я отдам его городу. Пусть бейлик направит его на общественные работы.

Он поклонился и пошел дальше, очень довольный результатом этой встречи — лучшего и не пожелаешь.

По дороге домой после столь неудачной встречи с казнаджи Тургут сообразил, что ему надобно сделать, чтобы вернуть себе обычное хорошее расположение духа. Занимаемый им дом был одной из привилегий, предоставленных званием предводителя галер. Четырехэтажный этот дом располагался почти в самой высокой точке города, откуда открывался великолепный вид на гавань и море. Дабы в полной мере использовать таковое расположение, Тургут велел разбить на плоской крыше сад. Слуги натаскали сотни корзин земли и устроили цветочные клумбы. Там же были высажены отборные сладко пахнущие кусты, а дюжина деревьев, растущих в больших кадках, затеняла то место, где Тургут любил сидеть, скрестив ноги, созерцая открывающийся внизу вид и слушая далекие звуки города. И вот, добравшись до сада на крыше, он велел принести свой любимый ковер. Это был ушак, старомодный анатолийский ковер, при изготовлении которого узелки завязывались на турецкий манер. По мнению Тургута, новейшие вошедшие в моду узоры, изобилующие тюльпанами, гиацинтами и розами, были слишком яркими, хотя он не мог не признать, что персидская манера завязывать узелки сообщала им более мягкую, более бархатистую поверхность. Но только ковер-ушак с узором из повторяющихся звезд годился для того, чтобы на нем стояла драгоценность Тургута, его китаб-и-бахрия.

Он терпеливо ждал, пока управляющий принесет украшенную прекрасной резьбой подставку, а потом и саму книгу. Тургут посмотрел на ее обложку и позволил себе несколько мгновений предвкушения, прежде чем открыть ее и насладиться содержанием. Конечно, существовали и другие варианты «Книги морского знания», как ее называют неверные. Разумеется, самым роскошным из всех существующих экземпляров владеет падишах — тот фолиант приготовили и расписали специально для Султана Султанов. Но экземпляр, лежащий сейчас перед Тургутом, был единственным в своем роде. Изготовленная полторы сотни лет назад предком Тургута, несравненным Пири-мореходом, книга карт морей и берегов с прилагаемым к ней собранием заметок о хождении под парусами передавалась в его роду вот уже шесть поколений. Это был неистощимый источник, из которого черпались все остальные версии книги.

Тургут подался вперед и открыл книгу наугад. Он знал на память каждую страницу, но всегда приходил в восторг от прозорливости человека, создавшего такую книгу. «Аллах не даровал возможности показать на одной карте все вышеупомянутые места, такие как гавани и воды у берегов Средиземного моря и рифы и мели в оных, — прочел он. — Посему знатоки сей науки начертали то, что они именуют „двух-частной картой“, с соответствующими мерными шкалами в милях, и начертано сие на едином пергаменте».

«Вот в чем заключен гений моего предка», — подумал Тургут. Человек, написавший эти слова, превосходил и верховного флотоводца султана, и великого военачальника. Он, кроме того, обладал любознательностью и прозорливостью, необходимыми, чтобы учиться и познавать, и щедростью, необходимой, чтобы дарить свои знания другим.

Тургут аккуратно развязал шелковые ленточки приложенной к «Книге» папки. Она содержала совершенно особую карту, также изготовленную Пири, карту куда более точную, поскольку в ней сводилось воедино все, что флотоводец смог узнать об огромном западном океане за проливом, разделяющим Испанию и Ифрикию. Эта карта изображала земли, лежащие далеко, очень далеко на заходе солнца, места, где никогда не бывал ни сам верховный флотоводец, ни предводитель галер, но о которых они знали понаслышке. Много лет Пири посвятил сбору и сопоставлению сведений, записанных в документах и судовых книгах неверных, как и в книгах мавров, чтобы составить эту карту, первую среди ей подобных во владениях падишаха, карту, которую копировали и которой восхищались во многих странах.

Тургут выбрал типичный комментарий, написанный аккуратным почерком флотоводца рядом с рисунком фантастического вида зверя, обитающего на западном побережье Ифрикии. «В этой стране, видимо, существуют беловолосые чудовища такого вида, и также быки с шестью рогами. Португальские неверные пишут об этом на своих картах». Тургут откинулся назад и задумался. Эти слова были начертаны полтора века назад, и уже тогда неверные показывали признаки превосходства над правоверными в знаниях о море и мореходстве. Как это могло случиться? Когда он смотрит в ночное небо, высматривая звезды, по которым моряки определяют направление в открытом море, он называет их имена, которые дали правоверные, ибо именно мавры первыми поняли, как пользоваться звездами, чтобы находить дорогу ночами. Кое-кто говорит, что правоверные должны были сделать это, потому что они совершали хадж, преодолевая огромные пространства пустыни, и звезды указывали дорогу паломникам к святым местам. И сам Аллах в своей бесконечной мудрости поместил звезды на небе для этой цели. Но теперь именно неверные странствуют дальше всех и ориентируются по тем же звездам. Теперь они стоят на переднем краю знаний. Теперь именно неверные измышляют и строят лучшие морские корабли, даже здесь, в доках Алжира; картографы неверных создают самые лучшие карты; и неверные же проделали странствие вокруг земного шара.

Однако у Тургута была тайна, которой он никогда и ни с кем не делился: когда-нибудь он — и это будет великолепно — покажет всем, что правоверные по-прежнему обладают мастерством, которым Аллах наделил последователей Пророка. И тем самым придаст новый блеск наследственной славе своих предков. Пускай он, Тургут-мореход, возможно, никогда не сможет обогнуть земной шар, как неверные, не сможет исследовать дальние окраины западного моря, но у него есть средства и возможность расширить «Книгу морского знания», начало которой положил его предок, и это не менее важно. Вот почему всякий раз, выходя в море за добычей, он брал с собой записные книжки и кисти, вот почему делал записи о гаванях и якорных стоянках и зарисовывал береговые линии. Настанет день, если того пожелает Аллах, когда он приведет в порядок все эти записи и рисунки и создаст новую китаб-и-бахрия, обновит книгу, показав все изменения, которые имели место в Средиземном море со времен верховного флотоводца. Это будет его личный вклад в увековечивание памяти предка.

Слишком поздно Тургут стал сознавать всю необъятность стоящей перед ним задачи и теперь тревожился, что дело его жизни может ускользнуть из рук. По воле Аллаха у него не было сыновей, которые могли бы принять участие в великом деле, и с каждым проходящим годом он чувствовал, что бремя предков давит на его плечи все тяжелее. В общем, чтобы осмыслить все записи, привести в порядок множество набросков и перечертить начисто копии карт и планов, ему необходим был способный помощник. «И может быть, — подумал Тургут, — тот юноша, купленный сегодня, мог бы стать именно таким секретарем, который ему нужен. Это тоже был бы дар Аллаха».

Тургут склонил голову и закрыл глаза. Его губы шевелились в неслышной молитве, он молил Всемилосердного, Всемилостивейшего о даровании ему, Тургуту, долгих лет жизни, дабы их хватило для завершения задуманного, и чтобы зрение не покинуло его прежде того.

Тургут вздрогнул от озноба. Пока он грезил наяву, солнце опустилось за горы, и вечерний холод усилился. Он хлопнул в ладоши, призывая слугу, и взял китаб. Держа книгу на руках, как младенца, он спустился с крыши по лестнице, вошел в библиотеку и уложил книгу в шкатулку из кедрового дерева. Тем временем за его спиной слуга поместил в папку драгоценную карту морей и теперь стоял в ожидании, когда господин благополучно укроет ее покрывалом из темно-зеленого бархата. Тургут бросил последний взгляд на библиотеку, проверяя, все ли на своих местах, и гадая, есть ли какая-нибудь возможность вырвать черноволосого юношу из тисков казнаджи, прежде чем его погубит тяжкий рабский труд.