Часть седьмая. В подвале

Гундырев не сразу привык к темноте. Рядом с ним был перевязанный человек. Незнакомец бил его по щекам и поил водкой. «Русскоязычный! Наш!» — радостно шептал спаситель.

— Да, я с Российского телевиденья, — прошевелил губами журналист.

— Телевиденье… российское… — с нежностью выговорил незнакомец. Так произносят имя любимой. — Сколько лет уж я его не видывал! Как началась «нэзалэжнисть», так и отключили, заткнули рот. Ни одной русской газеты! Русские школы сожгли вместе с учениками. А кто протестовал — тем на шею собрание сочинений Пушкина, да в пруд. Не многие выплывали. А выплывешь — «украинский» учить заставят.

— А тебя как звать–то? — обнял беднягу Гундырев.

— Номер триста тридцать семь. На «мове» — «трЫсто трЫдцять сим».

— Ох и задурили вам голову малорусским наречием, — вздохнул москвич.

Номер 337 заплакал.

— Ну, после покаешься, — успокоил Гундырев. — Ты сам–то львовянин?

— Куда там! Русскоязычных львовян всех повыбили. Я из Луцкого гетто збежал.

— Луцкое гетто? Для сионистов что ли?

— Да нет! — нетерпеливо пояснил номер. — Сионисты–то с ними за одно. Гетто как раз для русскоязычных.

— Так и зовётся?

— Официальное название: «Колония для такЫх, шо нэ володиють дэржавною мовою».

— А есть такие, кто «овладел»?

Номер 337 сплюнул.

— Предатели всегда найдутся, — пояснил он.