5

Рабочий день городского головы Романа Захаровича Баранова всегда начинался с кормления голубей. Они уже знали свое время и нетерпеливо разгуливали в палисаднике, ожидая, когда распахнется окно. Баранов кормил голубей отборной пшеницей. Высокая стеклянная банка с зерном у него стояла на подоконнике, скрытая за синей шелковой гардиной. Своевременно пополнять запасы пшеницы в банке считалось первейшей и личной обязанностью казначея городской управы. Входить в кабинет к Баранову, когда он занимался голубями, было строго-настрого запрещено.

В этот день голуби совсем истомились. Все чаще семенили они уставшими ножками, бегая вкруговую по специально для них усыпанной песком площадке, — гостеприимное окно не открывалось. Обычно очень миролюбивые, голуби уже несколько раз начинали меж собой мелкие ссоры.

Нарушив запрет — для него нигде и никаких запретов не существовало, — в кабинет к Баранову вошел Иван Максимович. Баранов, запустивший было пятерню в банку с пшеницей, недовольно оглянулся. Но, бросив зерно обратно, тут же направился навстречу Василеву.

Ага! Ты уже! Здравствуй, Иван! — Они обменялись рукопожатием. — Быстро ты развернулся.

Сразу, сразу, Роман Захарович. Если из дому еще посыльного ко мне отправляете, значит, по важному делу. Меня касается?

Оно, дело-то, Иван, не столько важное, сколько… — Баранов помолчал, не зная, рубануть ли ему сплеча или подобрать менее звучное слово. — Да… И тебя, тебя вот как касается! Не знаю, брат, с какого боку к нему и приступить.

А вы тогда пе с боку, а с середины, Роман Захарович, — храбрясь, сказал Ивап Максимович: хмурое лицо Барапова явно предвещало ему большие неприятности.

С середины? — повторил Баранов. — Ну, давай с середины. Лакричник, фельдшеришка этот конопатый, фитюлька, донос на тебя генерал-губернатору написал. Ну, а мне по-приятельски оттуда, из канцелярии, сообщили, что делу будет дан ход.

Да ведь глупости это одни, Роман Захарович, — воскликнул Василев, между тем бледнея. — Кто поверит в такую подлую сплетню!..

Вишь ты, — рассудительно сказал Баранов, — один такой случай, он бы, может, и прошел, так ведь многие теперь жгут. Вповальную начинают. А тут еще и с человеческими жертвами. Ну, и надо кого-то первого долбануть. Вон, почптай-ка историю: кто из губернаторов сибирских не крал? А на цепи висеть первому Гагарину довелось.

Вы меня, Роман Захарович, стращаете… Будто я и в самом деле…

Баранов прошелся по кабинету.

Стесняться тебе меня нечего, Иван. Сделал ты по-хозяйски. Сгорел пьяный дворник — так никто его силком в огонь не толкал. Я тебя не осуждаю. А бывает ведь и так, — он остановился и поднял палец кверху, — оттуда как прикажут, пу… Ты подумай: генерал-губернатору твое имя ведь тоже небезызвестное, пе с ветру ты человек, не прощелыга какой-нибудь, а при всем том дело на тебя заводится. Значит, так планида твоя подошла. Не с другого кого, а с тебя начали. Поди-кось, генерал-губернатор тысячу раз перо в чернильницу макал, прежде чем написал свою резолюцию. А приспело ему так, что и не написать нельзя. Вот, брат Иван!

Так неужели там паршивцу этому будет веры больше, чем мне?! — злобно выкрикнул Иван Максимович. — Здесь он тоже пробовал сеять всякие сплетни.

Не шуми, Иван, — остановил его Баранов, — криком не поможешь. Здесь у нас, в Шиверске, дело иное, домашнее. Одному, другому сунул — рот закрыл. Оно и там бы так, да коли сразу не по тем рукам пошло, черт тут может поручиться, чем все кончится.

Иван Максимович нервно вытер платком свой высокий лоб. Поправил воротничок, вдруг ставший ему жарким и тесным.

Шантаж господина Лакричника, — заговорил Иван Максимович, криво усмехаясь, — мне уже обошелся не дешево.

А и пе так и много, — примирительно сказал Баранов, — если считать, что он тогда тебя видел.

Выдумки его, враки… — пробормотал Иван Максимович.

Чем черт не шутит, — прищурился Баранов, — а ежели у него действительно твой предмет есть какой-нибудь? Сувенир! — И захохотал: — Ах-ха-ха-ха-ха! Пяташная безделушка.

Честь моя мне дороже денег, Роман Захарович. Советуйте: самому мне ехать в Иркутск или позволите к вашим связям прибегнуть? Сколько на это потребуется, я готов…

Ив Иркутске деньгами откупиться хочешь?

Чем еще?

Умный ты человек, Иван, а дурак. Да чем выше, тем цена-то дороже. Чтобы похерить все у генерал-губернатора, ты знаешь, во сколько это станет тебе? Ты фитюльку, фельдшеришку этого, купи! Купи — и пусть он обратно возьмет…

Постучавшись, вошел делопроизводитель.

Тебе что? — зыкнул на него Баранов. — Занят я. Гони всех к черту.

Делопроизводитель, уже седоватый, с широким, тронутым оспой лицом, привычно поддакнул Баранову:

Так точно, Роман Захарович. Приехали господин Киреев и господин Маннберг, изъявляют настойчивое желание видеть вас и господина Василева. Не пускать?

Баранов судорожно вздохнул и развел руками.

Этих не прогонишь. — И свирепо делопроизводителю: — Зови!

Вошедшие в кабинет Киреев и Маннберг застали Баранова уже у распахнутого окна: он кормил голубей, щедрой рукой разбрасывая золотистые зерна пшеницы. Иван Максимович стоял рядом и смотрел на суетящихся птиц с таким наивным любопытством, словно видел голубей впервые в жизни.

Гуль! Гуль! Гуль! Гуль! Гуль! — покрикивал Баранов поощрительно, стараясь сделать так, чтобы птицы все собрались в один круг головой к голове. — Ох ты, Король, куда побежал? Гуль! Гуль! Гуль!

Вы, так сказать, Роман Захарович, не только так называемый городской голова, но и птичий голова, — как обычно, длинно и неуклюже сострил Киреев, здороваясь с Барановым.

Птичий голова — не сочетается, Павел Георгиевич, — поправил Маннберг, — должно говорить: птичья голова.

А ну тебя! — отмахнулся Баранов и доверительно сообщил: — Удивительное дело: голубей люблю, кошек ненавижу. А кошка — полезнейший зверь.

Спасение человечества в кошках, — с серьезным видом сказал Маннберг, — иначе всех нас давно бы съели мыши.

Мыши? Всех нас? Ловко! Ах-ха-ха-ха! — захохотал Баранов и повернулся к Василеву, по-прежнему все свое внимание сосредоточившему на голубях. — Иван, слышишь? Нас съедят — большого ущерба не будет, а товар твой съедят, ха-ха-ха-ха, страховое вознаграждение не получишь. Так что, брат Иван, разводи кошек!..

Ивана Максимовича так и передернуло, — необдуманная шутка Баранова попала не в бровь, а в глаз. Баранов это и сам понял.

А, ничего, Иван, — сказал он, по-дружески обнимая Василева за плечи, — ей-богу, ничего. Ну, вылетело — вылетело, этот же разговор между нами.

В ответ ему Иван Максимович пробормотал что-то бессвязное, вроде: «Вы сами знаете, Роман Захарович, какое у меня сейчас настроение. Не до смеху…» Маннберг взял его под руку, отошел к дивану и усадил рядом с собой.

Роман Захарович, прошу внимания, — сказал он, заметив, что Баранов опять запускает руку в банку с пшеницей. — Мы заехали к вам с Павлом Георгиевичем, чтобы поделиться новостями. Обладателем одной являюсь я, другой — Павел Георгиевич. Одна для общего развлечения, другая, к сожалению, касается Ивана Максимовича…

Это для нас с ним не новость уже, — отозвался Баранов, не дав закончить Маннбергу.

Вот как! — воскликнул Маннберг. — Но неужели действительно, Иван Максимович, вас кто-то мог так подло оговорить?

Василев хмуро глянул вбок.

Оговорить честного человека могут всегда. И было бы лучше, господа, не напоминать мне об этом.

Рассказал бы лучше повеселее чего-нибудь, — заметил Баранов.

Ну что же вам тогда рассказать? — вздохнул Маннберг. — Историю с моей прислугой знаете? С Елизаветой Коронотовой?

Ну и что? — неопределенно спросил Баранов.

Так вот, ее муж Йорфирий сейчас объявился.

Как? — воскликнул Баранов.

И где же он теперь? — спросил Иван Максимович.

Ну, вероятно, уже по городу ходит. Вчера вечером Тихон Астафьевич, мой казначей, — он в лицо знает его — видел на переезде.

Баранов драматически схватился за голову.

Боже мой! Еще одним пьяницей и мазуриком у меня в городе больше стало.

Зря я поспешил с пересылкой Коронотовой в Иркутск, — пробубнил Киреев, — возможно, появление ее мужа помогло бы следствию.

Вам, Павел Георгиевич, связи с подпольщиками в каждом мерещатся, — сказал Маннберг, — вы скоро и Ивана Максимовича подозревать начнете на том основании, что у него служит нянькой мать Коронотовой.

Ивана Максимовича я подозревать не начну, — внушительно проговорил Киреев, — то, что я сказал, относится не к политическому, а ко второму делу Коронотовой — к убийству ею своего ребенка. Что же касается няньки, не думаю, чтобы Ивану Максимовичу было приятно держать такую женщину у себя в доме.

Она будет уволена, — хмуро пообещал Иван Максимович.

Весь этот разговор усугубил его мрачное настроение. Он с досадой подумал, что ведь знал же раньше, кем приходится Клавдее Порфирий и эта… как ее?., арестованная, но очень уж характером да и лицом понравилась ему Клавдея. А теперь история с ней похуже, чем с Анюткой, получается. Положительно не везет на прислугу.

Баранов вдруг встал, энергично сжал кулак, повертел им у себя под носом и, размахнувшись, опустил как бы на голову воображаемого противника.

Бить! — выразительно сказал он и, пинком отбросив загнувшийся угол ковра, отошел к окну.

Кажется, я против воли своей всех расстроил, — тоном глубокого огорчепия проговорил Маннберг. — Павел Георгиевич, придется вам исправлять.

Всегда, так сказать, приходится мне, — Киреев снисходительно улыбнулся.

Вам отлично удаются романтические импровизации, — продолжал Маннберг, кося уголком глаза на Киреева, — только, к сожалению, не… в личной жизни.

Которой вы, так сказать, и вовсе не знаете.

Но в эту минуту словно что свыше осенило Баранова — он изо всей банки плеснул зернами в голубей и, засунув руки в карманы, морской походкой, вразвалочку, вернулся к своим собеседникам. Сел на диван рядом с Иваном Максимовичем, сильной рукой обнял его за плечи и давнул так, что у того перехватило дыхание.

Нашел, Иван, отличное средство, — шепнул в самое ухо Василева Баранов и поощрительно бросил Кирееву: — А ну, давай, давай, что там знаешь, выкладывай.

Киреев еще поломался немного, но потом, хотя и с кислой миной, заговорил:

Романтики, так сказать, в этой истории действительно хоть отбавляй, и к тому же глупость, исходящая…

За нумером икс, игрек, дробь, два нуля, совершенно секретно… — пощипывая кончики усов, пробормотал вполголоса Маннберг.

Глупость прежде нас на свет родилась, — афористично изрек Баранов, заметив, что Киреев запнулся. — Валяй дальше.

Вчера в кабинет ко мне ворвалась женщина, — сердито насупив брови, продолжал Киреев, теперь уже явно стремясь изложить свою историю как можно короче, — красоты, так сказать, изумительной…

Потому вы сразу и не выгнали ее, как сделали бы со всякой другой женщиной, — пояснил Маннберг.

Густав Евгеньевич!

Молчу.

Охранники ее не пускали, но она, так сказать, раскидала их всех. Представляете женщину: глаза сверкают, румянец во всю щеку, платок на плечах, волосы распустились, вся в так называемом порыве. Начинается странный разговор. Оказывается, она пришла ко мне, чтобы я арестовал ее и направил в Горный Зерентуй по этапу. Была в полиции, в тюрьме, в суде, и ей везде вполне закономерно отказывали. Просьба сумасшедшей, хотя женщина вполне здорова.

Конечно, это сумасшедшая, — не выдержал Иван Максимович.

Не торопитесь с выводами. Обратите внимание, так сказать, на логику женщины. Ей надо быть в Зерентуйской каторге, быть с любовником своим вместе, но как попасть? — Киреев обвел всех взглядом. — Как попасть туда? Документов о состоянии в браке с преступником у женщины пет, доказать, что она невеста или, так сказать, хотя бы любовница его, ей самой тоже нечем, а, по словам ее, преступник этого не подтвердит.

Черт знает что! — воскликнул Баранов. — Вот и не верь после этого в любовь!

…Значит, ей остается один выход: самой стать преступницей и затем выпросить себе именно Зерентуй, а не что-либо иное. Но чтобы стать преступницей, надо совершить соответствующее преступление — уголовное или государственное. Женщина решила, что уголовницей она стать не сможет, и пришла спросить у меня совета, как стать государственной преступницей. Я прошу, господа, не смеяться, мне во время этого разговора не было смешно… Повторяю, женщина красоты изумительной принимает на себя любой позор ради единственной цели — быть вместе с любовником. Глупее этого с ее стороны ничего не придумаешь, и тем не менее я испытывал к женщине так называемое уважение. Мы разговаривали долго, и я ей помог.

Заковал в цепи? Ха-ха-ха-ха! — расхохотался Баранов.

Превратное представление о роли жандармов в обеспечении интересов империи! — резко возразил Киреев. — Искореняются только подлинные государственные преступления, а спокойствие честных людей, не противящихся существующей власти, наоборот, всячески нами охраняется. Я написал письмо в губернское управление с просьбой оказать ей содействие в проследовании до Зерентуя.

Верх человеколюбия и доверчивости с вашей стороны, Павел Георгиевич! — заметил Маннберг. — Надеюсь, кто она, фамилию-то вы ее узнали?

Конечно, узнал. Зовут ее довольно редким именем — Устинья, а фамилия удивительно простая — Петрова, — сказал, вставая с дивана, Киреев. — Ну, господа, я заговорился с вами, прошу извинить, мне пора ехать. Честь имею.

Ну, а к кому она в любезные стремится, ты выяснил? — пожимая ему на прощание руку, спросил Баранов. — К кому ж она, потеряв голову, едет?

К Бурмакину, которого недавно судили за убийство трактирщика. — Киреев надел фуражку на голову и взял за рукав Маннберга. — Едемте, Густав Евгеньевич.

К Бурмакину? — переспросил Иван Максимович. — Вон что! Хм! Да. Не случись с ним той истории с Митричем, я бы его от души поздравил. Парень он интересный во всех отношениях.

Ну, и там ему с женой легче будет срок коротать. — Баранов потер себе бритый затылок. — Помнится, только двенадцать лет дали ему. Бывает, и еще скостят, года два-три тачки под конвоем покатает, а там в ссыльные переселенцы переведут. Устроится семейное счастье.

А пожалуй, она еще и дорогой нагонит его, — сказал Иван Максимович, — их ведь не так давно отсюда увели.

Пешком ведь пойдет — не догонит, денег нет у нее нанимать лошадей, — сказал Киреев от двери.

— А ты бы дал, — наставительно посоветовал Баранов. Киреев молча пожал плечами. Маннберг, чтобы не засмеяться, прикусил губу.

Когда за ними закрылась дверь и, качнувшись, тяжелая портьера упала на свое место, Баранов, дав волю чувству, хлопнул Ивана Максимовича по плечу.

Смекаешь, Иван, какую удачу они для тебя привезли. — спросил он, таща его ближе к свету.

Иван Максимович собранными в шепоть пальцами потеребил бороду. Непонимающе повел плечом.

Особой удачи не вижу, Роман Захарович. Какая связь между моим делом и любовницей Бурмакина?

Да не это, не это! — зашикал на него Баранов. — Порфирия… Порфишку Коронотова надо за поджог твоего дома в тюрьму упрятать. Понял? Купить Лакричника — и Порфишку в тюрьму. Вот тебе и весь ответ перед губернатором!

Попробую, — посветлел Иван Максимович. — За хороший совет спасибо! Только, как дело все будет сделано, Роман Захарович, прошу вас: поганца этого, фельдшериш-ку, чтобы — к черту!

Выгоню, — пообещал Баранов. — И язык ему отрежу. В банке со спиртом на память тебе подарю.