15

Лебедев пришел к Мирвольскому поздно, когда весь город уже спал глубоким сном. Алексей Антонович, набросив на плечи демисезонное пальто, весь вечер до прихода Лебедева просидел в палисаднике. Тревожного не было ничего. Ольга Петровна выбежала из кухни только на несколько минут, чтобы поздороваться с Лебедевым, появление которого в их доме всегда ей доставляло искреннюю радость.

Вы меня извините, Михаил Иванович, если я с ужином задержусь на несколько минут? — просительно сказала она. — Мы с Алешей не знали точно времени, когда вы придете.

Спасибо, не хлопочите, Ольга Петровна. Право, я не голоден.

Ну нет, Михаил Иванович! Что вы голодны, это-то я знаю точно. — И поспешила на кухню, на ходу бросив ему через плечо: — У вас, я надеюсь, найдется о чем без меня поговорить с Алешей. Впрочем, я никогда не сетовала на недоверие ко мне.

Лебедев стоял у этажерки, снимал с нее по очереди книги и перелистывал их.

Алексей Антонович подошел к нему, потирая слегка застывшие от ночного холода руки.

Миша, ты всегда пишешь так, что тебя не прочитаешь без переводчика. По последнему твоему письму я догадывался, что ты приедешь, но когда это будет, честно говоря, сообразить не мог.

Значит, я овладел искусством писать письма, — заметил Лебедев. — Ты, конечно, не сжег его, и я смогу тебе показать в нем место, где был указан точный день моего приезда.

Нет, я сжег его, — сказал Алексей Антонович. — Ты ведь сам научил меня этому.

А-а! Ну, в таком случае, значит, и ты вполне овладел искусством… читать мои письма.

Они немного помолчали.

А что, Алеша, — вдруг спросил Лебедев, — рамка у твоей картины еще не треснула?

Какая рамка? На какой картине? — удивился Алексей Антонович, но, взглянув в смеющиеся глаза Лебедева, припомнил: — Это ты, Миша, легенду имеешь в виду? Нет, рамка не треснула. И теперь не треснет.

Ты постиг правду жизни? Рад за тебя! Помнишь, ведь это единственное, что могло спасти произведение художника от гибели.

Алексей Антонович потер подбородок.

Видишь ли, Миша, — с легким оттенком лукавства сказал он, — вообще-то легенда допускала и другую возможность…

Какую? Я не помню.

Художник мог не говорить: «Я кончил. Больше ничего не могу ни отнять, ни прибавить».

Э, — протянул Лебедев, — но здесь тогда тоже мо- „жет быть два варианта: не говорить этих слов из простой трусости, что картина обратится в ничто, или не говорить их потому, что работа над картиной действительно еще не закончена.

Я имел в виду только второй вариант, — уже серьезно сказал Алексей Антонович. — Правду жизни до конца я еще не постиг — да ведь, как абсолют, это и невозможно! — и потому я продолжаю работать. Но мне хочется и более серьезного. Сегодня утром с твоим паролем приходил ко мне Лавутин. Он мне не сказал, но я понял, что это тебе нужен адрес новой квартиры Семена Аристарховича.

Ты отгадал, — отозвался Лебедев, но как-то неопределенно.

Нет ничего легче для меня сделать это!

Каким же образом?

Пойду в контору, где он бывает, и спрошу. Сумею поговорить с ним наедине. Он же меня знает и знает, что должен сообщить свой новый адрес.

Во-первых, Алеша, это делать уже поздно; во-вторых, и вообще не нужно; а в-третьих, теперь он тебе не скажет.

Почему?!

Лебедев не ответил. С легкой улыбкой, означавшей: «Рано спрашиваешь», он покосился на Алексея Антоновича и взял с этажерки новую книгу. Опять наступило короткое молчание. Первым, прерывая его, заговорил Алексей Антонович:

Миша, вот уже больше как полгода ничего не пишет Анюта. Ты за это время не встречался с ней?

У тебя все пополняется библиотека, Алеша, — Лебедев словно не расслышал вопроса.

Пустяки, — скромно сказал Алексей Антонович, хотя действительно за последнее время он купил очень много хороших книг. — Ты, Миша, не ответил на мой вопрос.

Тот круто к нему повернулся и с шумом захлопнул книгу. Он хотел рассказать об Анюте позже, не в мимолетном разговоре перед ужином.

Ты просишь более серьезного дела?

Да. Если ты полагаешь, что я уже справлюсь с ним.

Лебедев поставил взятую с этажерки книгу обратно. Сел на диван. Позвал к себе Алексея Антоновича.

А у тебя уже достаточно мужества для более серьезного дела?

Достаточно, чтобы при надобности не пощадить себя.

Этого мало, Алеша. Это звучит как решимость принести себя в жертву.

Ты сам всегда повторял, что жертвы в борьбе неизбежны.

Да. Но цель наша — победить, а не просто жертвовать собой.

Для меня пожертвовать собой — легче всего.

Значит, тебе еще по-прежнему борьба, захватывающая массы, решительная борьба — кажется чем-то отталкивающим.

Нет, не отталкивающим… Но с этим трудно примирить свое сердце. Миша, ведь я привык спасать жизни людей… Беречь их… Жизнь человека для меня священна.

Вошла Ольга Петровна, подняла их с дивана.

Можно серьезные разговоры чуть отодвинуть? А сейчас поужинаем. Вы знаете, что значит для хозяйки подать блюдо в лучшее для него время? Да, да, именно для него, а не для ожидающих ужина.

Они прошли в гостиную. Уселись за небольшой круглый стол. Все было приготовлено и даже жаркое уже разложено на тарелки.

Вот видите, — сказала Ольга Петровна, — даже в ущерб хорошему тону я ваше время щадила до последнего. Врачи уверяют, — Ольга Петровна посмотрела на сына, — что для правильного пищеварения полезен смех за столом и легкая болтовня. Я не придерживаюсь этого правила. Поэтому не принимайте мое замечание всерьез и продолжайте начатый вами разговор. Если, конечно, его возможно продолжать при мне.

Ольга Петровна, — улыбаясь, сказал Лебедев, — я вам доверяю даже больше, чем Алеше.

Алексей» Антонович обиделся.

Вот не ожидал, Миша! — проговорил он. — Конечно, я очень рад за маму, но в чем я перед тобой провинился?

Некоторыми взглядами, которых ты еще придерживаешься.

За воспитание сына всегда отвечает мать, — сказала Ольга Петровна, — теперь вы обидели и меня, Михаил Иванович.

Простите. Но это именно я и хотел сделать, — засмеялся Лебедев.

Ольга Петровна задумалась. Действительно, хотя и посмеиваясь, но Лебедев сказал горькую правду: оберегая своего Алешу от судьбы отца, она сделала его слишком мягким. Сердце, сердце матери, как часто, переполненное чрезмерной любовью, ища для своего ребенка легкого пути в жизни, ты ставишь его на самый тяжелый!

Михаил Иванович, — сказала Ольга Петровна, чтобы сделать разговор за столом не таким трудным, — возможно, я вас заставлю повторить то, что вы уже рассказывали Алеше, но мне самой хочется услышать от вас что-нибудь о нашей Анюте. Вы, вероятно, знаете?

Я не успел еще рассказать Алеше. — Лицо Лебедева сразу стало строгим и чуть печальным.

А я не успел добиться ответа от Миши, — сказал Алексей Антонович, не замечая перемены в лице Лебедева. — Он, видимо, не знает, как тоскливо бывает без писем от любимого человека.

Вы давно виделись с нею, Михаил Иванович? — Ольга Петровна подала ему чай.

Лебедев ответил не сразу. Он думал: нужно ли ему, по крайней мере, смягчать удар?

Анна Макаровна арестована, — сказал он и отодвинул стакан.

Арестована? — переспросила Ольга Петровна.

Боже! — вырвалось у Алексея Антоновича. — За что? — И где она?

Она под Иркутском, в Александровском централе. Осуждена на два года. Ее выпустят в феврале девятьсот пятого.

Алексей Антонович вышел из-за стола, остановился у комода, где рядом с алебастровыми слониками по-прежнему лежала маленькая пестрая галька — память о прощании с Анютой. Что это — ничего не значащий сувенир, дань пустой сентиментальности? Или это постоянное напоминание о большой и глубокой любви к человеку? Есть она — любовь? Или остался только этот пестренький камешек? Последний раз, при встрече в Томске, Анюта сказала: «Алеша, когда люди гибнут в борьбе за общие цели, за свободу, это не страшно. Страшно погибнуть, не принеся никакой пользы». И Анюта теперь идет все время прямо к хорошо ей видимой цели, идет, не останавливаясь ни перед чем. А он? Как мало делает он! Да, Лебедев ему верит. Но ведь одно — только не быть предателем, другое — помогать пассивно и в мелочах и — третье — вести борьбу самому, решительно и твердо. Так, как Михаил, как Анюта. Но почему же он не рядом с ними, а где-то позади них? Ведь он тоже верит в справедливость борьбы за освобождение народа, тоже стремится всей душой к этому! Так что же его отделяет от Михаила и от Анюты? Он не хочет, чтобы гибли жизни человеческие. Но оттого, что он, врач Мирвольский, этого не хочет, разве меняется что-нибудь? Он не хочет, а Анюта уже в тюрьме; он не хочет, а отец его погиб на каторге; он не хочет, а каждый день гибнут люди…

Алеша! — Лебедев тоже встал из-за стола и подошел к нему. — Я тебе скажу сейчас жестокую вещь, не обижайся на меня: ты веришь в справедливость нашего дела, ты хочешь нашей победы, ты даже помогаешь нам и медленно, но движешься вперед. Но в своем движении тыч все время видишь на пути пугающий тебя барьер — революция, борьба, — и останавливаешься. И тогда, вольно или невольно, ты станешь задерживать и других, кто окажется рядом с тобой. И надо или перешагивать барьер, или… отходить в сторону, Алеша.

Я не трус, Мнша, — тихо, но решительно сказал Алексей Антонович и сжал кулаки. — Не требуй от меня, чтобы я мог оправдывать в своем сознании сейчас необходимость и неизбежность гибели других людей. Но сам я без колебаний пойду на любое опасное дело.

Лебедев вернулся к столу. Остановился позади стула Ольги Петровны. За это время она не произнесла ни слова, не шевельнулась даже.

Ольга Петровна, — сказал Лебедев, наклоняясь к пей, но так, чтобы слышал Алексей Антонович, — я не частый гость в вашем доме. И не очень часто встречаюсь с Алешей. А вы все время с ним. Вы слышали, что он сейчас сказал? Напоминайте ему чаще, Ольга Петров-па, что именно за это и погиб его отец в Карийской каторге.

Я это поняла давно, — закрывая лицо руками, проговорила Ольга Петровна. — Но как глупо я берегла

Алешу!

Я готов повторить судьбу своего отца, — глухо сказал Алексей Антонович, — но я буду стараться сделать это с большей пользой.

Ты говоришь сейчас, как террорист. А нам террор не нужен, нам нужна организованная борьба. Двадцать вооруженных, но неорганизованных людей сделают для революции меньше, чем пять человек невооруженных, но организованных и связанных партийной дисциплиной. А террор — самый губительный метод для дела революции. Ты получил от меня йз Иркутска книгу Ленина «Что делать?». Где она у тебя спрятана? Принеси. И пойдем почитаем вместе, Алеша. Я хочу растолковать тебе в ней од-no место.