"Кормление старого кота. Рассказы" - читать интересную книгу автора (Березин Владимир)

МАЙОР КАЗЕЕВ

На Москву навалился внезапный снег, стали белыми крыши.

На той, что напротив моего окна, видны снежные вмятины.

Они были похожи на след упавшего дворника.

Говорят, что снег не падает на сухую землю.

Значит, в природе что-то изменилось, сначала октябрь поменялся местами с сентябрем, и вот теперь нежданным воскресеньем выпал снег.

Зима сразу сменила осень, а осень была долгая-долгая.

Еще случился у моего кота день рождения.

Я купил бутылочку водки и пришел домой.

Мы с дедом нарезали тонкими ломтиками кусочек желтого сала и чокнулись. Кот смотрел на нас зелеными немигающими глазами.

В квартире было тепло и пахло промокшей известкой от потолка, гречневой кашей с кухни и пылью – от кота.

Тем же вечером мне позвонил давний и старший товарищ, бывший прапорщик Евсюков. Евсюков служил егерем далеко-далеко от Москвы и вот приехал к нам в гости.

Но был еще и другой повод для звонка.

Надо было помочь Бортстрелку.

Впрочем, звали его просто Стрелок.

Стрелок получил квартиру, и теперь нужно было перетащить его нехитрый скарб через несколько улиц. Нужно было бережно посадить на этот скарб его жену и ветхую бабушку, и нужно это было сделать в субботу, потому что Стрелок уже договорился о машине.

Я встал и, напившись пустого чая, надел свою старую офицерскую шинель со споротыми погонами.

В этом не было рисовки – на моей китайской куртке сломалась молния, а другой одежды у меня не было. А еще я надел крепкие яловые сапоги и стал похож на мальчишку-панка, потому что волосы у меня успели отрасти.

Я шел к метро и поймал себя на том, что невольно твердо, плоско подошвой ставлю ногу.

Это была вечная армейская память о топоте подкованных сапог на плацу, когда моя ладонь дрожала у виска и мимо плыла трибуна с гербом.

За мной точно так же, как и я, сто двадцать раз в минуту бил в асфальт коваными сапогами мой взвод.

И вот время строевого шага ушло.

Что-то окончательно подгнило в русском государстве, и я видел, как изменились часовые Мавзолея.

Они вылезали из-за елок и так же исчезали, сменив церемониальный шаг на быстрый топоток.

Через три дня после описываемых событий они пропали совсем.

Тогда мне говорили, что я мрачен и похож на танк Т-80, ведущий огонь прямой наводкой по Белому дому.

Об этом мне говорили часто.

Я видел эти танки.

Из стволов вылетали снаряды двенадцати с половиной сантиметров в диаметре и разрывались внутри здания.

Из окон вылетала белая пыль, и порхали птицами какие-то бумаги.

Несколько десятков тысяч зрителей разглядывали это действие, а над головами у них время от времени жужжало шальное железо.

Над всеми, золотые на белом, застыли, показывая три минуты одиннадцатого, равнодушные часы.

А я вовсе не был мрачен, я шуршал листвой у Нового Иерусалима, я шел вместе с женщиной, которую любил, вдоль железной дороги по сухой тропинке.

Мы грели еду в холодной пустой даче, а в это время в Москве еще стреляли и отстреливались.

Старые дачные часы печатали маятником шаг и, казалось, отбивали комендантский час…

Улицы вокруг были все знакомые – рядом стояли авиационные заводы, МАИ, Ходынка, Центральный аэродром и суровые здания секретных КБ.

Названия вокруг были – “Аэропорт”, “Аэровокзал”, даже метро

“Сокол” казалось чем-то авиационным.

Из окон старой квартиры нашего приятеля были видны одни предприятия, а из новой – другие, но суть была та же.

У подъезда стояла старая заводская машина, и у ее борта переминался бывший прапорщик Евсюков. В комнате, перевязывая последние коробки с немудреным скарбом, суетился Стрелок, а жена его уже ушла на новое место их жизни.

Следующим, кого я увидел, был майор Казеев.

Впрочем, он давно не был майором, но звание прикрепилось к его фамилии намертво.

И мой рассказ – о нем.

Все молчаливо признали начальство майора и взялись за тяжелое и легкое.

Мы быстро погрузили и разгрузили вещи и быстро подняли их по узкой лестнице на четвертый этаж.

Маленькая компания таскала вещи споро и ухватисто, перетаскав их множество в прошлой жизни, и скоро закончила работу.

Новая квартира Бортстрелка была вдвое меньше, чем его прежняя комната, и, когда мы наконец уселись вокруг крохотного стола, мне не хватило стула.

Пришлось устроиться на новеньком белом унитазе.

Но, опять же, мой рассказ не об этом застолье, а о майоре Казееве.

Майор Казеев в своей прежней жизни служил в войсках постоянной боевой готовности.

И он был готов к своему назначению всегда.

Майор Казеев всматривался в жизнь через зеленое окошко радарного индикатора, и жизнь его была крепка.

Он даже позволял себе выделяться трезвостью среди других офицеров.

Его перевели под Москву, и маячила уже академия, когда его вызвали и предложили командировку.

Это была непростая командировка.

Нужно было лететь на восток, а потом на юг, одевать чужую форму без знаков различия, а в это время его зенитно-ракетный комплекс плыл по морю в трюме гражданского сухогруза.

Потом майор Казеев внимательно всматривался в знакомые картинки на экране локатора, и пот ручьями стекал на панели аппаратуры.

Чужая земля лежала вокруг майора, чужая трава и деревья окружали его, и лишь координатная сетка перед его глазами была знакомой.

Зеленые пятна на ней перемещались, и теперь майор знал, что за каждой из этих точек – самолет, в котором сидят такие же, как он, белокожие люди, и еще он знал много другого об этих самолетах.

Зенитно-ракетный комплекс вел огонь, а потом майор со своими товарищами рубили кабели топорами, и мощный тягач перетаскивал комплекс на новое место.

Часто они видели, как на старое ложились ракеты, выпущенные белокожими людьми из своих самолетов.

Однажды при перемене позиции на майора Казеева упал металлический шкаф с аппаратурой.

Майор потерял способность к нормальному передвижению, а на следующий день к нему приехала инспекция.

Инспекция состояла из пяти генералов, каждый из которых гордо нес на груди по нескольку звезд.

Звезды были большими, а генералы – маленькими.

Они лопотали у майора над ухом, мешая сосредоточиться.

Ракета ушла в молоко, а цель была потеряна, потому что бомбардировщик поставил активную помеху.

Экран перед майором мельтешил точками и линиями, а цель исчезла.

Майор подбирал нужную частоту, генералы говорили о чем-то своем, и вот на экране снова возникла точка отдельно летящего бомбардировщика, по которому он промахнулся. Внезапно точка разделилась на две – одна осталась на прежнем месте, а другая, меньшая, начала путешествие в сторону майора Казеева. Это была самонаводящаяся ракета “Шрайк”, охотница за зенитчиками.

А между тем майор увидел, что весь обслуживающий персонал, пятеро генералов и их спутники, покинули его и бросились к вырытому вдалеке окопчику.

Майор не мог двигаться, и надеяться ему было не на что.

Он стал сбивать ракету с курса, включая и выключая локатор, уводя своего врага в сторону от направления излучения.

Все, кроме азартного состязания, перестало существовать.

Он обманул ракету, она отвернула от комплекса и попала точно в окоп с маленькими желтолицыми генералами.

Когда над окопом взметнулось пламя, он понял, что прежняя его жизнь кончилась.

Его вернули на родину и уволили из армии по здоровью.

Новая жизнь началась для майора. Он вернулся в свою квартиру, оказавшуюся вдруг не вне, а внутри Москвы.

Майор вставал по привычке рано и начинал блуждание по улицам.

Спал он спокойно, и во сне к нему приходили слова из его прошлой жизни.

Слово “дивизион” и слово “станция”. Слово “боезапас”.

Эти слова шуршали в его снах, как шуршат газетой тараканы на ночной кухне.

Медленно проплывало совсем уже невообразимое “фантастрон на пентагриде”.

Майор Казеев любил эти сны, потому что, пока его измученное лихорадкой тело лежало на влажной простыне, рука нащупывала на невидимой ручке управления кнопку захвата цели.

Кнопка называлась “кнюппель”, и это слово тоже приходило к майору Казееву ночью.

Друзья помогли ему устроиться на завод.

Завод был режимный, почтовый ящик, и располагался среди десятков таких же заводов и предприятий.

И еще завод был авиационным.

Сперва майору Казееву было непривычно создавать то, что он привык уничтожать в воздухе, но выбирать не приходилось.

Впрочем, слово “оборона” было не хуже слова “армия”.

Он хорошо работал – руками и головой – и притерся к новой жизни.

Но все же это было что-то не то.

Одинокого, его любили посылать в командировки, теперь уже простые, хотя в его паспорте все время лежала серая бумажка допуска.

Майор любил эти казенные путешествия поездом или военно-транспортным самолетом – обычно на юг, в жару летно-испытательного полигона.

Однажды майор Казеев познакомился с вдовой погибшего летчика и просто сказал ей: “Пойдем”. Женщина легко оставила военный городок посреди степи и выжженное солнцем кладбище у летного поля.

Новые товарищи майора работали хорошо, и многие были влюблены в свои самолеты. Майор был равнодушен к самолетам, но ракет он не любил тоже.

Дело было даже не в том, что, глядя на подвеску самолетов, он примеривал их на себя или на других зенитчиков.

Просто охотники не влюбляются в патроны.

Они любят ружья.

А ракетчики не любят ракет.

Майор Казеев любил не ракеты, а момент ее подлета к цели, когда запущен радиовзрыватель и через несколько секунд зеленая точка на экране начнет уменьшать одну из своих координат – высоту.

И теперь он спокойно смотрел на самолеты и на те тонкие длинные тела, которые крепились у них под крыльями.

Его дело было – сбивать самолеты, а не строить.

А ракет он не любил.

Зато он любил работу на стенде, то, когда он спокойно глядел в окошечко шлейфового осциллографа и щелкал тумблерами.

Надев маску с лупой на глаза, он сидел в канифольном дыму.

Точность вернулась в его руки – вернее, в кончики пальцев. И вернулись некоторые слова – не все. Но вернулся даже странный фантастрон.

Эта точность нашла вдруг странное применение.

Друг попросил его сделать колечко из старого полтинника. Для того чтобы переплавить монетку и отлить колечко, понадобилось всего полтора часа.

Через месяц-другой приятель принес серебряный стаканчик. На стаканчике ящерица гналась за паучком. Паучок не мог убежать от ящерицы – лапки его уничтожило время.

Майор Казеев оснастил паучка лапками, и теперь они с ящерицей совершали вечное перемещение по стенкам стаканчика.

Работа с серебром нравилась майору все больше и больше.

Хозяева брошей и колец откупались от него водкой, которую он приносил нам.

Майор по-прежнему не пил.

Если работы не было, он сидел и рисовал закорючки на листе бумаги. Они соединялись в кольцо или ожерелье, и это соединение должно было быть точным. Тонкие нити серебряной проволоки, как и линии вольт-амперных характеристик, были понятны майору Казееву.

Это был его язык, родной и простой, но не было в его работе опасности. Линии не состязались с майором в уме и проворстве.

Однажды друг привез к нему женщину в шубе.

Женщина положила на стол ожерелье.

Экзотический сувенир, память о туристической поездке, серебряное ожерелье было сделано на Востоке.

Маленькие Будды были его звеньями, они улыбались маленькими губами и сводили по-разному маленькие тонкие руки.

Но цепь разорвалась, и один из человечков отлучился навсегда.

Майор Казеев несколько часов смотрел на тридцать серебряных человечков. Он смотрел на них не отрываясь.

Ночью майор снова искал рукой ручку с кнюппелем, и перед его глазами стояли деревни с отрывистыми названиями да разбитые, но улыбающиеся каменные Будды.

Жена печально клала ему ладонь на лоб, и тогда он успокаивался.

Следующим днем было воскресенье.

Майора позвали к телефону.

Что-то изменило ему, и он, привыкший все делать сам, попросил жену кинуть цепочку в чашку со слабым раствором соляной кислоты.

Майор хотел просветлить серебро и убрать грязь.

Он ушел, а его жена перепутала бутылки и погрузила ожерелье в царскую водку.

Тридцать маленьких Будд все так же улыбались, соединяясь с HCl и HNO^3.

Вернувшись, майор Казеев сразу понял, что произошло.

Голова его заработала ясно и четко, будто он увидел на экране радара американский бомбардировщик.

Он сел за рабочий стол и положил перед собой чистый лист бумаги.

Занеся над ним автоматический карандаш, он несколько раз нажал на кнопку, будто бы захватывая цель, и начал рисовать.

В понедельник он пошел на заводскую свалку. Там, со списанной электроники, он почти не таясь ободрал серебряные контакты и вернулся домой.

Через неделю приехала заказчица.

Она не заметила подмены и долго не понимала, почему ювелир не хочет брать с нее денег.

В этот момент майор Казеев понял, что он снова нашел нечто важное – уверенность.

Он сразу же забыл лицо заказчицы, потому что главное было найдено, это было ему ясно видно, как попадание в цель на экране радара, – уверенность в себе не покинет его никогда.

И вот теперь он сидел за столом вместе с нами.

Бортстрелок надел песочную куртку от своей старой формы, и я представил, как потом он будет дергать струны и серебряно-голубой рыбкой будет биться у него на груди медаль.

Устраиваясь поудобнее на своем унитазе, я знал уже, как хозяйка будет сыпать по тарелкам картошку.

В этот момент, думая о Казееве, я понял, что его отличало от многих людей, виденных мною в жизни.

Майор Казеев не умел ничего делать плохо.

Мы оставили государство, набитое танками и ракетами. Это государство, как диплодок с откушенной головою, еще двигалось по инерции, но уже разваливалось, падало набок.

Мы оставили рычаги и кнопки смертоносных машин, а за наши места сели халтурщики.

И в жалости по этому поводу не было проку.

Нам остался устав, правила поведения, и они не имели отношения к конкретному государству.

У каждого из нас была своя история и свое прошлое.

Вместе мы образовывали одно целое, и поэтому недовольство не проникало к нашему столу.

А что погон у нас нет, так это ничего.