"Журнал «Если» 2008 № 06" - читать интересную книгу автора

Часть II. ИДИ ТУДА, САМ ЗНАЕШЬ КУДА

Глава первая

— Мяукну, — пообещал Баюн.

Вот и приходилось прислушиваться.

Староста синагоги неохотно открыл дверь в подвал. Двое молодых чекистов, выделенных Гнатюком, заглянули внутрь и вопросительно посмотрели на Кторова: дальше-то что? Подвал был завален разным барахлом, вроде дырявых ведер, старых досок, щетинящихся ржавыми гвоздями.

— Ну что, рукава засучим? — спросил Кторов в некоторой растерянности. — Вопросы есть?

У чекистов вопросов не было, поэтому они насупились, но спорить не стали. Только гимнастерки сняли, чтобы напрасно не пачкать в подвальной пыли. Без настроения работа продвигалась медленно.

Солнце уже стояло довольно высоко, а подвал казался бездонным.

Староста устроился на крылечке с трубочкой, но Кторов ласково пообещал ему принять определенные меры, поэтому сейчас и староста не сачковал, впрочем, и старался он не особо — так, по досочке, по рамочке вытаскивал, выбирая предметы почище и без торчащих гвоздей.

Тем не менее количество рухляди во дворе синагоги постепенно росло.

— Зря вы все это затеяли, гражданин начальник, — сказал староста. — Ничего доброго вы там не найдете. Ну спросили бы меня: Рувим, где драгоценности? Где золото, накопленное неправедным путем? Я бы вам искренне и честно ответил. Я бы сказал: делайте со мной, гражданин начальник, что вам вздумается, но нет здесь никаких драгоценностей, а тем более золота и грошей, накопленных неправедным путем.

Кторов ему не отвечал.

— Конечно, — сказал староста печально. — Все думают, если здесь молятся евреи, то обязательно должен быть спрятан клад. Нищих евреев не бывает. А я вам так скажу, гражданин начальник: евреи бывают всякие. Некоторые даже верят в вашу революцию. И не только верят, но и делают ее. Если вы думаете, что я говорю неправду, — откройте газеты, почитайте список правительства, и вы убедитесь, что бедный Рувим таки прав!

— Ты таскай, таскай, — сказал Антон. — Потом дискуссии будешь организовывать.

Староста вздохнул и потащил на себя длинную доску. В подвале что-то с грохотом упало.

— Ну да, — сказал староста, — ломать — не строить. Сколько лет это добро спокойно лежало там, где его положили, так нет — приходят люди и говорят, что это лежит неправильно. Вот и революции: они случаются тогда, когда кто-то приходит к мысли, что все положено не так и не там, где надо. При этом хозяина не спрашивают, начинают перекладывать по собственному разумению, и, как правило, опять неправильно.

— Дед, — не выдержал один из чекистов. — Заткнись! Ты и так уже почти у стенки стоишь. Зачем тебе лишние заботы?

— Вот видите, — мягко упрекнул староста. — Сами говорили, что боретесь за свободы, а теперь бедному Рувиму и рта никто не дает раскрыть, без зазрения совести его объявляют контрреволюционным элементом. Но если вы каждого сомневающегося будете сажать в тюрьму или ставить к стенке, то где вы найдете людей, которые захотят жить в вашей стране?

Кторов вошел в подвал и прислушался. Зараза-кот молчал.

— Баюн Полосатович! — шепотом позвал Кторов. — Баюн, ты здесь?

В тишине было слышно, как скрипуче поворачивается под действием ветра флюгер на синагоге, как где-то в подвальной глубине тоскливо и безнадежно скребется мышь. Кот молчал.

Кторов выглянул из подвала.

— Рувим Пейсахович! — позвал он. — Ключи при вас? Откройте вот эту дверь!

За дверью был маленький чуланчик, пол которого покрывала пыль. В пыли отчетливо выделялись перекрещивающиеся цепочки маленьких следов.

— Видите? — спросил староста. — Даже мыши ничего не сумели найти. А они ведь прирожденные следопыты: в прошлом году они обнаружили, что свечи хранятся в железном ящике. И что вы думаете?

Они прогрызли железо, молодой человек! Прогрызли железо и съелитаки весь годовой запас восковых свечей!

— Помолчите, — строго сказал Кторов, которому послышалось какое-то царапанье. — Откройте и эту дверь.

Староста открыл дверь, и Кторов увидел кота.

Баюн Полосатович сидел на задних лапах, с отчаянием на морде и, судя по всему, готовился дорого продать свою жизнь. Кторов вошел, прикрывая за собой дверь.

— Значит, знак подашь? — саркастически спросил он.

— Тихо, — сказал Баюн. — Тихо, товарищ Кторов. Тут такие крысы бродили, я рядом с ними котенком кажусь. Тут, сам понимаешь, не до сигналов. Задрали бы, как недельного куренка! Выручил ты меня, как есть выручил!

И в самом деле — вокруг кота пыльный пол был испещрен крупными следами, напоминающими кленовый лист средних размеров.

А у стены…

Вначале Антону показалось, что он видит огромную куклу, небрежно слепленную из серо-бурой бугрящейся массы. Ростом кукла превышала, пожалуй, добрых три метра, и сложение ее было соответствующим. Чуть погодя Кторов сообразил, что видит Голема.

Голем впечатлял, хотя и казался безжизненным. Рядом с ним, как и рассказывал кот, громоздилась стопа старинных фолиантов.

— Рувим Пейсахович, — позвал Кторов. — А что вы мне теперь скажете? Вы говорили, что в подвале ничего нужного нет, — мягко упрекнул старосту Антон.

— И сейчас скажу, гражданин начальник, — кивнул староста. — Вещь, которой нельзя воспользоваться, не отнесешь к числу нужных.

Толку в вашем нагане, если у него сломан курок? Ах, равви, равви, говорил я ему, доверься, Рувим Пейсахович не сделает плохого и вредного. А он заладил одно: пусть тайну хранит христианский Бог.

Много он ее нахранил? А если и хранит, то не слишком ли надежно, гражданин начальник?

— Лихо, — сказал Гнатюк.

— Повезло, — признался Антон.

— Ага, повезло, — невнятно отозвался от стола кот. — Да если бы не я…

— Ты жуй, — велел Кторов. — И так на тебя потратился.

— А я ради чего шкуркой рисковал? — удивился Баюн. — Ради твоих красивых глаз? Но если по совести, не такие уж они у тебя и красивые. А если серьезно говорить, медальки ваши, благодарности да ордена мне ни к чему, все равно вешать некуда. А поесть сытно, да про завтрашний день чтоб не думать… По совести, то я от вашей пролетарской республики на пожизненный пенсион заработал.

Слушай, товарищ Кторов, а ты там, в столицах, отпиши все как есть.

Глядишь, и в самом деле что выхлопочешь. Я бы и списочек набросал. Не боись, я туда гусиные печенки и страсбургские паштеты вписывать не стану. Понимаю — не баре. Трудно живется республике Советов. Но килограммчик кильки постной да судачка отварного, воблы, скажем, свежей, валерьянки по праздникам, это ведь вы можете?

— Болтун! — с удовольствием глядя на кота, сказал Гнатюк. — Так что, товарищ Кторов, выполнена твоя миссия? Можно и домой?

— Давно тебя спросить хотел, — сказал Кторов. — Флотский ты, что ли?

— А как же, — Гнатюк на глазах обрел выправку. — Черноморский флот, эсминец «Неподкупный». Заметно, да?

— А давай с тобой, Павел, выпьем, — впервые называя чекиста по имени, предложил Кторов. — Все-таки большое дело свалили.

— Да я бы с радостью, — замялся Гнатюк. — Да понимаешь, не могу!

— Он бы выпил, — нарочито и издевательски чавкая, сказал кот.

— Да Дарьи Фотиевны боится. Вон она во дворе стоит, делает вид, что занята. Ждет!

К удивлению Кторова, чекист густо покраснел.

— Так что ж, — признался Гнатюк. — Женщина она хозяйственная, справная, да и видом вся из себя — и каблук под ней, и лицом хороша, да и фигуриста, кто ж отрицать будет? И пацан у нее стоящий, в водолазы не пошел, к нам записался, хотя жизнь у нас рисковая.

А что до недостатков, так людей без недостачи не бывает. Каждый в чем-то в выигрыше, а чего-то и теряет.

— Ну так что ж, — рассудительно прогнусавил Баюн. — Поплавает, поплавает да вернется. А чешуя, ну что чешуя, любви не помеха.

— Ох, болтаешь ты, — со сдержанной злостью сказал чекист и повернулся к Антону. — Веришь, — пожаловался он, — иной раз до скрипа в зубах хочется эту тварь усатую за хвост взять да повыше приподнять. И чего я его терплю, гадости разные выслушиваю?

— Хрен с ним, с котом, — прерывая шутливую пикировку, поднялся Кторов. — Что дальше делать будем? Мне теплушка нужна, да пара сопровождающих потребуется.

— Теплушку реквизировать штука нехитрая, — сказал Гнатюк. — А вот с сопровождающими… Плохо у меня с людьми. Да тут еще слухи ходят, Кумок со своей бандой на Лукоморск нацелился. Чего ему надо, в толк не возьму. Ведь половину отряда положит. У меня же и пулеметы из пещер… — и осекся, словно сболтнул лишнее.

— Кстати, о пещерах, — вспомнил Антон. — Там что, беспризорники живут?

— С чего взял?

— Ходил я там. Все следами сапог да башмаков утоптано, только размеры маленькие, ровно дети ходили.

Некоторое время чекист разглядывал гостя.

— Смелый, — наконец криво усмехнулся он. — Слышь, Баюн, где нашего дорогого товарища Кторова носило?

— Дурак потому что, — вытирая морду лапой, безапелляционно сказал кот. — Это от незнания, Павел Борисович. Вы же сказали — помалкивай, я и не просвещал.

— Ладно, — Гнатюк тоже поднялся. — Отдыхай, браток. Утро вечера мудренее. Ты, Баюн, просвети человека — ведь уедет, а наших тонкостей так и не поймет.

— И про баб рассказать? — с интересом спросил кот, продолжая вылизываться.

— И про баб расскажи. А еще лучше — покажи, — сказал чекист, крепко пожимая руку Кторова. — Теперь и про пещеры можно.

Кторов смотрел, как Гнатюк идет по саду. По мере приближения к Дарье Фотиевне шаги чекиста замедлялись, и сам он становился неуверенным и робким, словно в подростка превращался.

— Любовь, — сказал кот, усаживаясь на подоконник рядом с Антоном.

И трудно было понять, осуждает он влюбленную пару или напротив — восхищается ею.

— Читал я тебя! — неожиданно признался Кторов. — Что сказать?

Пером ты владеешь, Баюн, а вот подкладка у тебя контрреволюционная.

— Это у вас в крови — любое инакомыслие встречать в штыки, — зевнул кот. — Когда-нибудь оно всем вам отзовется!

— Это когда же? — удивился Кторов.

— Когда в ваших собственных душах прорастут сомнения, — сказал кот. — Тут-то они и зацветут кровавыми цветами. Впрочем, о чем это я? Вы же победивший пролетариат, вам вид крови привычен!

— Вечерами в горах прохладно.

В горы они ушли сразу после похорон красных бойцов, героически погибших в схватке с Черным сотником. Начальник местной Чк произнес речь.

— Революция, — зычно кричал он на всю площадь. — Нежный цветок, взросший из надежд человеческих душ! Он! Нуждался! В защите! И! Нашлись! Люди! Отдавшие! За нее! Свою! Жизнь! Слава! Героям! Павшим! В боях! За дело! Мирового! Пролетариата! Слава! Героям! — и артерии на его шее вздувались, словно начальник пытался заглотить нечто непомерно большое. — Оркестр! «Варшавянку»!

А на майдане Незалежности уже накрывались поминальные столы, на которые городские торговцы не поскупились: понятное дело, начальник ЧК приказал скупости не проявлять, справить тризну по павшим героям достойно.

У столов Кторов не остался, вот кот и утянул его в горы. Разумеется, с таинственным видом пообещав раскрыть очередную тайну.

— И какого черта ты меня сюда приволок? — повернулся Антон к коту.

— Тихо, товарищ Кторов, — сказал кот. — Вы же сами просили загадки, значит, вам показывать. Я и показываю. Да и товарищ Гнатюк приказал вас просветить. Ждите. Скоро уже.

Луна освещала мир, делая его фантастическим и незнакомым. Тени облаков бродили по земле, а звезды в небесах отражались в зрачках неведомых существ, живущих в кронах деревьев. Стояла тишина, нарушаемая лишь далеким пением скрипки. Похоже, немец не оставлял попыток приманить неведомого Сирина.

— В небо, в небо смотрите!

Кторов хотел сказать, что устал стоять с запрокинутой головой, и в это время над горами что-то мелькнуло.

— Ага! — зашипел кот. — Говорил я вам!

И в самом деле, это не было следствием усталости глаз, не было обманом: над горами, окружающими Лукоморск, скользили тени, которые стремительно увеличивались в размерах и превращались в косяк женщин, одетых по-походному, и верхом на метлах.

— Вот ты меня спрашивал, почему в Лукоморске столько бобылей, — сказал кот шепотом. — Нет здесь никаких бобылей, бабы по делам отсутствовали. В Турцию на заработки мотались. А теперь возвращаются.

Женский косяк скользнул над ними и исчез во мгле, покрывающей Лукоморск.

— Все, — сказал кот. — Я считал. Двадцать шесть улетало, двадцать шесть и вернулось. Ну что, назад пойдем?

Кторов оглядывал окрестности.

— А что это за огни там светятся? — поинтересовался он.

— Деревня там, — разъяснил кот. — Разбойная слобода. Ты туда не суйся, деревня свое название оправдывает. Такие там жители — Господи не приведи!

Дневной рассказ кота был ошеломляющим, ибо повествовал он о тайной жизни Лукоморска, неведомой всему остальному миру. Если все это было правдой, то в ближайшее время Антону Кторову предстояло здесь прописаться, ежели не на постоянное место жительства, то надолго.

Лукоморск был необычным городом.

Днем они неторопливо бродили по улицам — кот и человек. Баюн рассказывал Кторову забавные истории из жизни горожан, показывал достопримечательности и делал это не хуже заправского экскурсовода, вернувшегося после длительного отпуска к любимой работе.

— Представь себе, товарищ Кторов, — восклицал кот, озираясь по сторонам, чтобы его экзальтации никто не заметил, — вот то самое место, где Рогдай впервые познакомился с русалкой. Девушке было скучно в воде, ловить крабов и играть рапанами ей надоело, вот она и выбралась на берег, как говорится, людей посмотреть да себя показать.

А тут ей навстречу Рогдай, парень — кровь с молоком, неправду говорят, что он был влюблен в Людмилу. Ты сам посуди, парню пятнадцать, какая любовь, у него еще ветер в голове гулял. И тут — русалка. Прекрасная, волосы зеленые, глаза изумрудные. Рогдай разлетелся, конечно: девушка, а девушка, как вас зовут? Не на ту нарвался, она на него ноль внимания, фунт презрения. Ну парень и попал. Это потом начали болтать, что он от несчастной любви утопился. Да не «от», а к ней он стремился! И звали ее Мариной. А когда выяснилось, что от любви русалок и людей нормальные дети родятся, каждый так захотел. Они же молчаливы, как рыбы, потому и скандалов дома никогда не случалось…

Глава вторая

Начиная с 1920 года, в кулуарах Коминтерна муссировалась идея создания еще одного — параллельного Коминтерну — Интернационала, который бы объединял все тайные мистические общества Азии и Африки для борьбы с колониализмом. По поручению Глеба Бокия сотрудниками его отдела был составлен проект воззвания советской власти к мистическим сектам и объединениям: к хасидам, к суфийским и дервишским орденам, к буддийским сектам Индии и Тибета.

Особые надежды возлагались на мусульманскую секту исмаилитов и ее руководителя Ага-хана. Это те самые исмаилиты, которых в средневековой Европе называли «асассины» — орден тайных убийц, от чьих кинжалов не удавалось ускользнуть никому.

Пока ничего не выходило.

Конечно, это портило Глебу настроение — он рассчитывал на большие успехи. Впрочем, шифровальный отдел функционировал отлично. Его сотрудники читали шифры итальянского и румынского посольств в Берлине, секретная информация лилась щедрым ручейком, давая правительству РСФСР своевременно принять необходимые политические шаги.

А вот секретная информация, поступающая от внутренних источников, не радовала.

Источник Болт сообщил, что эксперимент профессора Преображенского закончился неудачей. У пса, ставшего человеком, начали стремительно развиваться первичные признаки, и он вновь стал превращаться в собаку. В связи с этим источник предполагал, что вредительством занимается доктор Борменталь, завидующий профессору, и предлагал изолировать доктора. В подробности Бокий не вдавался, невооруженным глазом было видно, что домоуправ ненавидит этого самого доктора Борменталя, но почему и за что, Бокия абсолютно не интересовало. Ненависть продуктивна, если ее можно использовать в дело. Эта ненависть была патологически глупа.

Агент Дьякон, и в самом деле служивший по церковной линии в Подмосковье, сообщал, что на подворье крестьянина Ивана Сибилева в деревне Батышево для охраны добра используется настоящий крокодил, который в отличие от своих южных собратьев ходит на задних лапах, но проявляет не меньшую, чем у его соплеменников, кровожадность и жестокость. Самого крестьянина Сибилева животное, впрочем, жалует и явно признает за хозяина. К нечистой силе, — деловито добавлял священник, — отношения не имеет, так как на крестное знамение не реагирует, а будучи обрызганным святой водой, вел себя, ровно ничего и не случилось.

— Глеб Иванович, — перед самым отъездом в Монголию сказал Блюмкин, — я тут нашел одного интересного человечка, он тебе про информационное поле все подробнее распояснить может. Барченко его фамилия. Он еще до войны в журнальчиках статьи по чтению мыслей на расстоянии печатал. Умный мужик, закончил Юрьевский университет, связан с профессором Кривцовым, а через него с парижским оккультистом Ивом Сент-Дальвейдером. Я его устроил пока читать лекции на судах Балтфлота, так ты не поверишь, он за пять занятий сагитировал матросов пробиваться с боями в Тибет, чтобы установить связь с подземными магами, которые, как утверждает Барченко, живут в горных массивах Непала.

Бокий встретился с ученым. Барченко ему понравился, и Глеб устроил его на работу к Бехтереву в Институт мозга, одновременно засекретив все разработки, касающиеся контактов с магами подземной страны.

Став начальником спецотдела, Бокий завел две папки — по указанию Ленина так называемую «Черную книгу», куда собиралась информация о шалостях, преступлениях и порочных наклонностях коммунистических руководителей высшего звена; и по собственной инициативе — «Красную книгу», куда ложилась информация о загадочных происшествиях, опытах ученых, выходящих за рамки современной науки, необъяснимые явления и феномены, имевшие место в мире и на территории РСФСР. Сам Глеб с грустной иронией отмечал, что «Черная книга» пухнет значительно быстрее «Красной», она уже перевалила на третий том, и это с учетом того, что информация о злоупотреблениях и пороках помещалась в книгу в сокращенном виде с указанием источников, где она содержалась более подробно.

Красные чиновники умели и любили грешить не хуже царских.

- Интересно, — врастяжечку, с блатной презрительностью сказал Леня Медник. — Мы с Африкой будем шкуркой рисковать, а ты приедешь на своей таратайке на все готовенькое? Я не согласный. А ты, Африка?

Сережа Африка смахнул с полных губ подсолнечную шелуху.

— Он нас за фраеров держит.

— Под пули подставить хочешь? — бешеным белым глазом окинул Кумка Медник.

Тот вытянул ноги, постукивая нагайкой по голенищам хромовых сапог, снятых год назад с какого-то царского полковника, служившего у Деникина.

— Если по совести, бродяги, — хладнокровно сказал он, — я ведь вас под пули могу подвести безо всякого боя. Свистну хлопцев со двора, поставят вас у плетня, и — здравствуйте, покойная мамаша!

— Я одно время на Сахалине чалился, — сообщил в пространство комнаты Африка. — Был у нас такой, жил с нами на нарах — Сеня Каин. Ему пожизненное за двенадцать трупов в Тамбовской губернии отвесили. И стали мы замечать, что живет он уже долго, второй десяток лет на каторге разменял, а по виду ему и тридцати не дашь.

И вот что интересно — кто рядом с ним спал, тот стареть стремительно начинал, словно этот самый Каин у него годки забирал. Народу это, конечно, не понравилось, проснулись мы однажды, а Сеня лежит холодный и неразговорчивый, а из левого бока у него заточка торчит. Такие вот дела, братан, на чужом горбу в рай не въедешь!

— Ты меня тоже пойми, — сказал Кумок. — Не я же виноват, что вы жирный кусок изо рта выронили по жадности своей, а теперь подобрать просите. Возьмем цацки, тогда и поговорим.

— Ага, — сказал Медник. — Ищи тебя потом свищи по необъятным просторам империи.

— Нет уже империи, — напомнил Кумок. — И куда я денусь, я же знаю, что вы с меня не слезете, пока свое не получите, будете по всей республике гонять.

— Если сами живыми останемся, — уточнил бандит. — Нет, Шурик, мы с тобой — не разлей вода.

Африка согласно кивнул.

— Но вы должны понимать, братва, что опасность немалая, это не царский банк взять, придется чека распатронить, а они, сами знаете, тоже стрелять умеют.

Предложенное Кумком новизной стратегии и тактики не блистало.

Напасть на гончарный завод, навести шухер, а когда господа чекисты кинутся на выстрелы, с отрядом отборных хлопцев захватить здание ЧК, пленного, чтобы смог распояснить, что да к чему, взять барахлишко, а там — ноги в руки и ходу, ходу, ловцы случайной удачи, попутного вам ветра. Осталось проработать детали, только вот плохо они прорабатывались с друзьями-товарищами по разбойному ремеслу. Не доверяли они друг другу и, между прочим, правильно делали. Будь Кумок на месте Медника с Африкой, он бы тоже себе не доверял.

С другой стороны, если про ценности рассказать Марии, то вряд ли она выпустит их из рук. Сама будет за этими пришлыми следить, чтобы кончить их в подходящий момент. Новый план созрел в голове атамана.

— Ладно, — неохотно согласился Кумок. — Вместе, так вместе.

Одну соль жрем, по одной дорожке ходим!

Медник с Африкой быстро переглянулись.

Раз атаман спорить перестал и вместе идти согласился, то без слов надо было все понимать — кончат их, как только ценности в руках атамана окажутся. Но бандит тем и отличается от нормального человека, что переполнен нахальством и оттого полагает, будто, прежде чем кончат его, он успеет выстрелить сам.

— Коты всегда просыпаются немного раньше людей. Как бы рано ты ни проснулся, кот уже ждет твоего движения и радостно бросается на кухню впереди тебя, полагая, что вся твоя жизнь положена на вечный алтарь кошачьего услужения. Вот и Антон едва открыл глаза, а в лицо ему уже укоризненно смотрели желтые немигающие глаза с узким вертикальным ромбом зрачка.

— Спишь? — укоризненно спросил Баюн Полосатович. — А того понять не можешь, что проголодался товарищ. И вообще, с тобой спать затруднительно: брыкаешься ты очень и бормочешь по ночам.

По-моему, я вчера валерьянки перебрал. С вами ведь такое тоже случается, да? Вялость во всем теле, даже хвост поднимать не хочется.

И внутри все горит, будто мышь какая назад лезет.

Вечером они неплохо посидели: Антон с бутылкой горилки, купленной накануне, а кот с валерьянкой, которую он до нужной кондиции разбавлял водой. Остатки вчерашнего пиршества — несколько ломтей крупно порезанного хлеба, хвост скумбрии пряного посола, помидоры и огурцы в чашке, козий сыр — еще стояли на столе.

— Ты помнишь, что мне вчера говорил? — спросил кот. — Раздухарился ты вчера, товарищ Кторов. В столицу обещал взять, на довольствие в спецотделе ВЧК поставить, с учеными свести. Я тут подумал немного. Столица — это хорошо, довольствие столичное — вообще отменно, а вот ученых не надо. Знаю я ваших ученых! Если они чего-то не понимают, сразу за скальпель хватаются. Один так вообще заявлял, что вы не можете ждать милостей от природы — взять их у нее ваша задача. Ну-ну, только я так понимаю, если к природе со скальпелем лезть, она однажды и обидеться может.

— Помолчи, — страдальчески морщась, попросил Кторов.

Скажи ему кто-нибудь пару недель назад, что в небольшом курортном городке он будет искать Голема, воевать с картиной из духана, считать летящих по небу ведьм и пьянствовать с котом, он бы назвал этого человека идиотом. Человек всегда склонен недооценивать окружающий его мир. И прежде всего из-за того, что себя он считает венцом творения и главной фигурой мироздания. А потому и не верит разного рода предсказателям.

Кот тяжело спрыгнул с постели, подошел к ведру с колодезной водой и, встав на задние лапы, принялся лакать воду прямо из ведра.

— Молчи, молчи, — пробормотал он в пространство перед собой.

— Все тебе рот затыкают, а чуть что — сгоняй, Баюн, на разведку, доложи обстановку. А вот вам! — и кот изобразил совсем уж невероятное движение хвостом.

В окно постучали.

— Войдите! — слабым голосом разрешил Антон.

Вошел чекист Гнатюк — в галифе, подшитых кожей, в черкеске с газырями, в мягких кавалерийских сапожках, свежий, бодрый, глянул с веселым осуждением:

— Похмеляетесь?

— Было бы чем, — грустно сказал кот. — Ишь, разоделся, Мальбрук, в поход, что ли, собрался?

— В поход — это тебе, — уточнил чекист. — Вылизывайся как следует, молочка попей, тебе Дарья Фотиевна передала. Пойдешь в Разбойную слободу, посмотришь, что к чему. Только поосторожнее будь, помнишь, как в прошлый раз от собак отмахивался?

— Молоко — это хорошо, — сказал кот, двумя лапами держа кринку и наливая молоко в чистую миску. — Только вот никуда я не пойду. Вам дислокацию уточнить, а шкуркой почему-то рисковать я должен. Хоть бы наган какой выдали, я бы их, потомков Джульбарса, на месте порешил!

— Поговори, — огрызнулся Гнатюк. — Есть такое слово — надо!

Вот по нему себя и равняй. А насчет нагана — ты его что, хвостом держать будешь?

— Э-эх, — вздохнул кот. — Был бы шпалер, а уж чем его держать, мы завсегда отыщем, господа чекисты!

Кторов свесил ноги с постели, встал, подошел к столу.

— У тебя дело или как?

— Или как, — мрачно сказал чекист. — Не видишь, кота на рекогносцировку отправить не могу. Кочевряжится, как солдат-новобранец.

— А ты найди отчаянного, — посоветовал от миски с молоком кот.

— Уже нашел, — не оборачиваясь, сказал чекист.

Антон наложил на ломоть хлеба куски козьего сыра, заставил себя есть.

— Тут вчера человечек прибежал, — негромко сказал Гнатюк. — По амнистии сдаться решил. Ну, говорит, ждите гостей. Помнишь тех, с поезда? Матерые уголовнички, Леня Медник и Сережа Африка. Помнишь ценности, что мы тогда на вокзале захватили? Вот этим они его и прельстили. Раньше Кумок боялся на Лукоморск идти, говорят, его здесь однажды крепко пощипали. А теперь он хочет взять эти безделушки и за кордон свалить. Без денег ему там делать нечего, сам понимаешь, а если он туда господином явится… Вот я и хочу, чтобы наш Баюн смотался в слободу, подсчитал, сколько их там, особо меня пулеметы на тачанках беспокоят, да и послушал по возможности, о чем они говорят. Так сказать, планы их узнать. И ты в себя приходи. Дело серьезное, всем работа найдется. Я тут некоторых пощупал немного, сдается мне, что есть здесь у атамана свои информаторы.

— Например? — быстро спросил Кторов.

— Например, хозяин трактира, где ты пластинки слушал. Доходили до меня слухи, что он продукты в больших количествах на лукоморском базаре скупал. Людишки к нему заглядывают странные, юродивого Митьку он прикармливает, только сдается мне, мозги у этого Митьки почище, чем у большинства горожан, работают. Боюсь, что пока Шурик Кумок лучше нас о положении в Лукоморске знает.

Кот вернулся на кровать и принялся вылизываться, выставив заднюю ногу пистолетиком.

— С кем теперь вы, — мурлыкал он. — Кто вам лапки целует…

— Баюн, — приступал чекист. — Ты же понимаешь, что идти всетаки надо?

Кот оставил свое занятие, сел на разворошенной постели и посмотрел на людей круглыми глазами.

— Я понимаю, что надо, — сказал он. — А вы можете понять, что мне страшно?

Глава третья

Страшно, не страшно, а в разведку Баюну Полосатовичу пришлось идти.

Перед расставанием он взгромоздился на руки Кторову. Держать сорок фунтов живого веса было тяжеловато, но Антон стоически терпел.

— Погладь меня, — напомнил кот. — Баки почеши. Ласковей, ласковей! Может, на смерть иду.

— Баюн, — строго сказал Павел Гнатюк. — Не выделывайся.

Кот обнял Кторова за шею, ткнулся холодным мокрым носом в щеку.

— Ты б тех собак видел, — шепнул он. — Чистые немцы, даже лают отрывисто!

Попил еще молочка, преувеличенно весело задрал и распушил хвост: Как родная меня мать провожала, Сразу вся моя родня набежала.

Ах, куда же ты, Баюн, эх, куда ты?

Не ходил бы, черный кот, во солдаты!

В Красной армии клыки, чай найдутся, Без кота большевики обойдутся.

— Валерьяночки бы, — помечтал вслух. — Для успокоения нервов!

И вывалился во двор, отправляясь навстречу неведомой судьбе с задранным хвостом и видимым небрежением к судьбе, хотя люди отлично понимали охвативший кота страх.

— Значит, так, — сразу стал серьезным лукоморский чекист. — Этот трактирщик, что пластиночки крутит, с утра уже в чека появлялся. Полагаю, для того чтобы план комнат набросать. Я так кумекаю, товарищ Кторов, заваруху они устроят где-нибудь в стороне, скорее всего, на окраине, чтобы наше внимание отвлечь и самим вовремя убраться, когда мы их давить станем. Шура Кумок на что рассчитывает? Расчет у него что ни на есть самый бандитский. Он полагает, что мы на подмогу кинемся, а здание чека от охраны оголим.

В чека он пойдет с небольшой силой. Тут мы его и встретим.

— Все ты прикинул, диспозиции начертил, — вздохнул Кторов. — А если ошибаешься? Может, он малую группу пошлет, чтобы шухер учинить, а основной силой на чека навалится? Тогда как?

Гнатюк безмятежно махнул рукой.

— Это вряд ли, — сказал он. — Я же говорю, бандитская натура.

Ему же цацки надо забрать, и забрать в одного, поэтому он пришлых бандитов с собой возьмет, чтобы после дела их там же и кончить. Тогда все на чекистов списать можно, а то ведь братва и не поверить может.

Он скептически оглядел Кторова.

— Ну, пойдем к нам, помозгуем маленько?

Кабинет у Гнатюка был небольшой, и сразу чувствовалось, что в нем много курят. Табачный запах был устойчивым, казалось, что он пропитал обои, обшивку громоздкого черного кожаного дивана, въелся в пестренькую обивку стульев, выстроившихся у длинного стола, покрытого зеленым канцелярским сукном.

— Садись, — махнул рукой Гнатюк. — Я сейчас.

Отсутствовал он недолго, вернулся с пачкой тощеньких папок под мышкой, отпер громоздкий сейф и засунул папки туда.

— Ну, браток, — сказал он. — Митьку юродивого начальник приказал на всякий случай в камеру засунуть. Кукует, гаденыш! Есть какие-нибудь соображения?

— Соображение одно. Надо брать этого трактирщика за пищик и колоть. Может, и не откажется, — задумчиво сказал Кторов. — Коллекция-то у него и в самом деле богатая.

— Думаешь, на том его и сломали? — Гнатюк пожевал кончик самокрутки, сморщился. — Может быть, может быть… Только шатко все это, сомнительно, товарищ Кторов.

— А у тебя есть другие варианты?

Начоперотдела посидел еще немного, потом решительно закурил, делая несколько жадных затяжек. Встал, доставая из кобуры наган, крутанул барабан, проверяя все ли гнезда полны, и сунул его обратно:

— Так что мы сидим? — сказал он. — Пошли!

— Трактирщик смотрел на Кторова с упреком.

— Я о вас думал лучше, — он покачал головой, словно упрекал себя в излишне хорошем мнении, которое ошибочно составил о Кторове.

— Хватит разговоров, — оборвал его Гнатюк. — Хватит разговоров. Так за разговорами вся жизнь пройдет. Нет у нас времени на разговоры, гражданин Сунжиков-Марлинский.

— Хотите, пластинку поставлю? — спросил трактирщик. — Честно говоря, даже не представляю, чем моя скромная персона могла привлечь внимание грозных органов.

Он завозился, перебирая тонкими длинными пальцами грампластинки.

— Петр Лещенко — душевный есть, — сказал он, не поднимая головы. — Дивные песенки Изы Кремер.

— Ты нам Александра Кумка поставь, — тяжело сказал лукоморский чекист. — Очень мне его песенки послушать хочется. Нет у тебя его пластинок? Тогда сам спой.

Трактирщик подержал в восковых пальцах черный диск пластинки, бережно уложил обратно в конверт. Пальцы его дрожали.

— Погоди, Паша, — сказал Антон Кторов. — Не дави на человека.

Взял одну из пластинок, посмотрел на этикетку. Хорошая оказалась пластинка — Надежда Плевицкая на ней записана была, «курский соловей», надежда русского вокала. Трактирщик с тревогой следил за пластинкой.

— Осторожнее, — попросил он. — Это ведь редкость теперь, кто знает, жива ли она, споет ли еще нам?

— И я про то же, — сказал Кторов, досадуя на себя. Неправильно он себя вел, нехорошо. Чувство было такое, что он сейчас ребенка обижал. — Я ведь ее и уронить могу. Случайно, а?

Трактирщик потянулся к нему, но остановился. По скулам его ходили желваки.

— Все вы одинаковые, — печально и тоскливо сказал трактирщик.

— Белые, красные, зеленые — у вас у всех одно на уме. Это же искусство, молодой человек. Жизнь коротка, а искусство вечно. Отдайте пластинку.

— А это, дружок, как сам петь будешь, — весело объяснил Гнатюк.

— Я ведь человек простой, мне все эти Вертинские, Кремеры да Лещенки по… Мне истина нужна, истина, господин Сунжиков-Марлинский. Как связь с атаманом держишь?

— Через юродивого, — сказал трактирщик. — Пишу записку, он относит. — И повернулся к Антону. — Вы не подумайте, я всю жизнь пытался быть вне политики. Не зря говорят, что благими намерениями дорога в ад вымощена. Пластинки — мой грех, это моя страсть, а когда приходят и требуют услуг, угрожая перебить все, чем я жил долгие годы… Слаб я, слаб, нет у меня сил противиться чужой воле.

Когда тебе говорят, что уничтожат твою жизнь… нет, не убьют, это слишком уж просто.

— Времени нет, — сказал Кторов. — Если этим можно уменьшить количество смертей…

Трактирщик ожег его взглядом.

— Скажите это русалам, — посоветовал он. — Скажите это всем тем, кто попал в проклятые жернова.

Кторов почувствовал смущение.

— Пропагандист, — вмешался Гнатюк. — Вот из-за таких люди и гибнут. Пора, Сунжиков, выбирать, на чьей вы стороне.

— А если я не хочу делать этот проклятый выбор? — вздохнул трактирщик. — Вы же прекрасно понимаете, что, выбирая одну сторону, вы становитесь объектом ненависти другой. Вы думаете, Кумок мне простит предательство, даже если оно будет невольным?

— А вот это уже разговор, — обрадовался чекист. — Тут мы, как говаривал грек Архимед, можем найти общую точку опоры. Ведите, Сунжиков, ведите, вы же понимаете, что от этого разговора вам не уйти.

— В парке играл все тот же скрипач.

Кторов остановился и долго смотрел на сутулую фигуру с плавно двигающейся рукой.

— Добрый день, — сказал немец по имени Эммануил.

— Вы верите в счастливые дни в несчастливое время?

— Времена не выбирают, — рука опустилась, немец сел на скамейку. — Вы никогда не задумывались над этим? Каждый живет во времени, которое ему отведено судьбой.

— Но сами вы хотите заглянуть в будущее. Потому вы ищете Сирина?

— Кто вам это сказал? — глаза немца ожгли насмешливым холодом. — Вздор! Вздор! Я ищу утерянную гармонию. Дело совсем не в том, что люди должны сделать себя счастливыми, а в том, как мы должны жить, чтобы стать достойными счастья. Нравственность относится к характеру.

Некоторое время они сидели по разные стороны молчания: Антон — распираемый желанием спрашивать, Эммануил — не видящий особого смысла в ответах.

Тени бродили в кронах деревьев, потревоженные ветром бабочки плясали среди листвы, а солоноватый воздух, нависший над городом, был прозрачным, густым и тяжелым, словно бульон для кавказского хаша. Остро пахло кипарисом и лавровым листом, словно где-то и в самом деле варили бульон.

— В любом случае для человека самое важное — принять правильное решение, — сказал скрипач. — Вы еще молоды, вы нетерпеливы, а потому не можете представить себе последствия необратимых поступков. Голем не существо, он земное наследие Бога. Им нельзя владеть, его можно только использовать.

— Будьте уверены, — сказал Кторов. — Уж мы-то сумеем использовать его лучше других.

— Вы так думаете? — немец качнул головой. — Вы разрушили одну мораль, но пока не построили взамен иную. Общество живет моралью. Если в ней сокрыта гниль, начинает загнивать и общество.

Понимаете, Кторов, моральная культура всегда имеет основополагающие принципы, они уже изложены, и не раз, и касаются, прежде всего, человеческого общежития и отношения людей к миру. Взорвав общество, вы лишили его основы. Вам придется воспитать нового человека. Придется много потрудиться, чтобы он жил со светлой душой, а не валялся в житейской грязи.

— Будьте уверены! — снова пообещал Кторов.

— Не могу быть уверенным в этом. Надежда лишь в одном: однажды вы поймете, что такое страдание. Страдание — это побуждение к деятельности. Хотелось бы — созидательной. Вот вы разрушили дворцы. А зачем? В них прекрасно бы жилось победившим. На орловском конезаводе крестьяне выкалывали глаза арабским скакунам только за то, что они были господские. Зачем вы сожгли библиотеку родителей Блока? Разве победившему пролетариату не нужны знания?

— Это все пена, — сказал Кторов, с раздражением ощущая правоту собеседника. — Пена на вареве. Кушанье будет готово, а от пены не останется следа.

— Она так и останется в вареве, — сказал немец. — Она останется в вареве, если вовремя ее не удалить. Вы не задумывались, что произошло с Французской революцией? Ведь лозунги были прекрасными. А кончилось все гильотинами. Революция пожрала своих детей. А все потому, что пена — грязная, вонючая пена — осталась в вареве. Она его и испортила. Все повторяется. Теперь это случится у вас.

— Уж мы-то найдем способ избавиться от пены! — возразил Антон.

— Да, — кивнул его собеседник. — Повар всегда найдется. Всегда находятся люди, которые хотят готовить по своему вкусу и разумению. Я только боюсь, что этот повар будет готовить исключительно острые блюда. Многие ими будут просто давиться. Вас ждут нелегкие времена.

— Не пугайте, не пугайте, — сказал Кторов, вставая. — Самое страшное — гражданскую войну и интервенцию — мы уже пережили.

— Самое страшное у вас еще впереди, — сказал Эммануил, продолжая сидеть рядом с раскрытым футляром, в котором блестела лаком молчащая скрипка.

— Надо же, — едко сказал Антон, — провидец. Может, вы скажете, господин пророк, чем закончатся ближайшие дни?

— Как обычно, — без улыбки сказал Эммануил. — Все закончится выстрелами и смертями.

Глава четвертая

— Оружие не бери, — сказал Гнатюк. — Там оно не поможет.

— Слушай, — Кторов задумчиво почесал нос. — Неужели правда?

Там и в самом деле живут гномы? Какие они, Паша?

— Какие, какие… — Гнатюк был чем-то озабочен, чувствовалось, что разговор он ведет машинально. — Обыкновенные мужики, только маленькие очень. Морды морщинистые, руки в мозолях. А ты думал? Они ведь целыми днями то кайлом, то молотом машут.

— А стеклянный гроб? — жадно спросил Антон.

— А я откуда знаю? Они нас к себе не приглашают. Встретимся в гроте, обмен совершим — и разбежимся. А тебе что, принцессу чмокнуть захотелось?

— Интересно все-таки.

— Интересно будет, когда Кумок за город возьмется. Нам готовиться надо, в этом деле без гномов не обойтись.

Гномы, проживающие в катакомбах, были великими искусниками во всем, что касалось оружия. Они изготавливали пистолеты, похожие на кольты, пулеметы с бесконечной лентой (главное достоинство всех видов огнестрельного оружия, изготовляемого гномами, заключалось в том, что в них никогда не кончались патроны).

— Ты ни разу не сталкивался с таким? — спросил Гнатюк. — Гонишь бандюгу, он отстреливается, вроде бы все патроны давно кончились, а он знай себе палит. Так будь уверен, пистолетик его гномами сработан. Как это у них получается, не знаю, но нам очень кстати.

Главное — в бою перезаряжаться не надо!

Он озабоченно разглядывал тяжелый английский ботинок на своей левой ноге. Ботинок «просил каши» — подошва его отстала и грозила оторваться совсем.

— А ты, говорят, сегодня в парке с немцем, что на скрипочке пиликает, философские базары вел?

— Следишь? — вспыхнул Кторов.

— Была нужда, — Гнатюк затянул подошву проволокой, для надежности обмотал ее вокруг ботинка еще несколько раз. — Годится!

Ты с ним осторожней будь, он же контуженный, из немецкого батальона, в плен попал, да так и остался. Кант ему фамилия будет. Буйный он. Попу нашему так врезал, тот два дня в себя приходил, потом кинулся в церковь, орет: анафеме предам! А немцу с того что, он лютеранин!

Притопнул ногой, проверяя, как держится проволока.

— Годится!

— Слушай, Паша, — спросил Кторов, — а тебе не кажется все это странным? Такое ощущение, что мы играем в каком-то спектакле, и даже не играем, нет, нас кто-то за веревочки дергает. Водолазы эти, кот говорящий, Голем трехметровый, теперь вот гномы еще… Но не бывает так, не бывает!

— Водолазы — это показуха, — зевнул Гнатюк. — Если хочешь, обряд такой: вроде, получается, никто никого не топил — вон они из пены морской на берег лезут. Стыдно же признаться, что безоружных мужиков, которым воевать надоело, словно кутят топили. Вот и придумали такое. Утопленники забудутся, а водолазы каждый день под духовой оркестр маршируют, их долго помнить будут.

Он прошелся по комнате, приоткрыл дверь и крикнул:

— Оська!

— Га! — звонко отозвался Остап Котик и появился в дверях. Как чертик из табакерки выскочил.

— Не га, а слушаю вас, товарищ начальник! — покровительственно и по родственному тепло поправил его Гнатюк. — А ну, сынку,

сбегай к Михайло Поликарпычу, узнай, все ли они заготовили?

— Кторов и Гнатюк в окно наблюдали, как выходит из ЧК юродивый.

На взгляд Митьке было за тридцать; одетый в странное рубище, бывшее некогда строгим английским костюмом-тройкой, он был худ, длинноволос и небрит. Поэтому заросшая морда его чем-то напоминала собачью.

«Это я от Баюна Полосатовича заразился», — с тревогой подумал Антон.

Митька постоял на площади, чухаясь и скребясь, по-собачьи встряхнулся, неторопливо огляделся по сторонам и лениво поплелся в трактир.

— Лишь бы Сунжиков не подвел, — тревожно вздохнул Гнатюк.

— Не должен, — с сомнением сказал Антон.

Дверь распахнулась, и на пороге кабинета появился начальник Лукоморской ЧК Гервасий Бонифатьевич Добужанский — невысокий лысый человечек, плотного, если не сказать больше, телосложения в добротной шевиотовой гимнастерке, ушитых синих полицейских галифе и хромовых сапогах. На гимнастерке красовался орден Красного Знамени. «Мастифф», — определил породу Кторов, едва Добужанский вошел в кабинет.

— Ну что? — тонким фальцетом спросил начальник ЧК. — Смотри, Гнатюк, под твою ответственность я эту гниду выпустил. Скроется, ответишь перед революционным трибуналом по всей строгости рабоче-крестьянского закона!

— Да хоть сейчас готов, — мрачно сказал Гнатюк. — Ей-богу, Гервасий Бонифатьевич, вы столько пугаете, что уже и смерти не страшишься. На кой черт она нужна, такая жизнь?

— Это ты здесь красиво поешь, — ласково улыбнулся начальник.

— Поглядел бы я на тебя в подвале у Ангела Смерти!

Кторов уже знал, что Ангелом Смерти прозвали местного исполнителя Ваню Глухоту — здорового, постоянно смеющегося парня двадцати пяти лет, который в течение дня в серой косоворотке и люстриновом костюме бродил по кабинетам, маялся бездельем и приставал к товарищам с идиотскими вопросами. Еще он любил садиться за громоздкий «Ундервуд», заправлять в него чистый лист и, нажимая на клавиши негнущимся пальцем, наблюдать, как на бумаге появляется новый знак.

— Ты смотри, — грозил ему начальник. — Сломаешь аппарат, я тебя самого в расход пущу. Не думай, у меня рука не дрогнет. Ферштейн, Ванька?

— Зер гут, — счастливо смеясь, отвечал Ангел Смерти и примерялся выстучать новую буковку. — Яволь, Гервасий Бонифатьевич!

— Смотри, Павел, — снова сказал Добужанский. — Слишком хитро ты все придумал, я бы проще поступил — Митьку и трактирщика к стенке, а банду встретил бы на въезде и порезал из пулеметов.

— Пулеметы и у них есть, — сказал Гнатюк. — И хорошие пулеметчики. А откуда они на город пойдут, Гервасий Бонифатьевич, какими силами? Вам это известно?

— Все ты, Павел, усложняешь, — вздохнул начальник. — У них тоже Лениных и министерских голов в банде нет. Полезут по старинке — от Разбойной слободы. Сначала разведка на тачанках, а потом и сам атаман с основными силами. Мы б тачанки пропустили, пусть их засада в тылу встретит, а атамана зажали бы. Нет, ты маракуешь, маракуешь… Прямо Наполеон, задумавший Кутузова разгромить.

Начальник недовольно сморщился, посмотрел на Кторова, ища поддержки у столичного гостя, не дождался ее и недовольно сказал, забавно надув губы, отчего усики его собрались в единую черную щепоть:

— Я ж говорю — чистый Наполеон. Только моя думка проста: контриков перевоспитывать бесполезно, их в штаб к Духонину отправлять следует, тогда они быстрее умнеют.

Он ушел.

Гнатюк прислушался к удаляющемуся стуку сапог начальника, уныло пробормотал:

— Вот так и живем. Голимый пузырь, но — начальник! Весь город поборами обложил, а пикнуть никто не смеет. И вокруг него таких же сучков кучка собралась, за Гервасия горло дерут. А как же — рука руку моет!

— Не подарок, — согласился Антон, — но начальников не выбирают, их тебе дают. Ты не волнуйся, такие долго не держатся, и, как правило, они плохо кончают.

— Ладно, — сказал чекист. — Ты бы отдохнул, товарищ Кторов, нам еще вечером силы понадобятся. А я, пожалуй, схожу посмотрю, все ли правильно наш меломан из трактира сделал.

— Чего уж там отдыхать, — проворчал Антон. — Пошли вместе.

— Все, как вы сказали, — трактирщик смотрел в пол. — Все, как вы сказали, господин чекист.

— Глупыш, — улыбнулся Павел Гнатюк. — Ну чего ты так расстраиваешься, Сунжиков? Это же и для твоей пользы.

— Знаете, — сказал трактирщик, — ужасно надоело быть марионеткой. Каждый пытается нащупать твое слабое место, а когда нащупывает его, считает, что взял тебя за глотку и может приказывать тебе сделать все, что угодно. Понимаете, господин чекист, это слишком унизительно для человека. Я так больше не могу. Никто и никогда больше не будет приказывать мне. Никто и никогда. Мне надоело дергаться на веревочках.

— Да ну? — ухмыльнулся Гнатюк. — И ты придумал, как с этим справиться?

Кторов понял.

— Зачем? — сказал он. — Зачем, Сунжиков?

— Чтобы быть свободным, — криво усмехнулся он. — Поверьте, это оказалось не так больно.

— Вы о чем? — непонимающе вклинился в разговор чекист.

— Он побил все свои пластинки, — объяснил Антон.

— Не может быть! — Гнатюк ринулся в зал.

Зал был усеян черными осколками самой разнообразной формы.

Около стойки чернела целая груда осколков. У виктролы оказалась сорванной крышка. Здесь действовал человек в бессильной и безрассудной ярости.

— А чего ее жалеть, — объяснил Сунжиков. — Для кого?

Глаза у него были сухие и спокойные, как у человека, твердо уверенного в том, что через несколько минут он умрет.

— Дурак, — искренне сказал Кторов.

— Так что же, — ответствовал тот. — Зато теперь у меня нет слабости. Я свободен!

— Самому умирать еще страшнее, — угрюмо сказал Гнатюк.

— Вы знаете — нет, — трактирщик посветлел лицом. — Умирать самому значительно легче. Смерть — это черта, о которой страшно думать и которую совсем не страшно преступить. Куда тяжелее расстаться с тем, что составляло мою жизнь. Я — коллекционер. Вам этого не понять. Но не волнуйтесь, ваше поручение я выполнил в точности. Бандиты и революционеры — две стороны одной медали, но меня успокаивает, что вторые вооружены идеей, а это значит: однажды им надоест резать, и они придут к мысли, что мир живет созиданием. «Мир — хижинам, война — дворцам!» — лозунг хлесткий, не спорю, но к чему рушить дворцы, если они уже принадлежат тем, кто пока еще живет в хижинах?

— Арестовать тебя и все дела, — сказал Гнатюк. — Испортит ведь всю кашу, что мы заварили!

— Не надо, — возразил Кторов. — Я ему верю.

— Вы умный человек, — вздохнул трактирщик. — Только пока не можете разобраться в истинных и мнимых идеалах. Хотите музыку?

Специально для вас. Одну я все-таки оставил. Для души.

И поставил пластинку. Зашипела игла, и трактир заполнили звуки рояля. Мелодия была красивой, ее следовало слушать не здесь, ее следовало слушать ночью у моря, под шум набегающих волн, под звездами, возраст которых исчислялся миллионами лет, она поднималась и замирала, она умирала и вновь рождалась из бороздок, выдавленных машиной, мелодия была похожа на полет ночной бабочки, порхающей в черной пустоте.

— Дай-ка я и эту грохну! — шевельнулся Гнатюк. — Чего она одна осталась? Чистое сиротство!

— Тише, мой друг, — негромко сказал Кторов. — Это же «Аппассионата»! Любимая соната нашего Ильича!

Глава пятая

В сумраке грот действительно казался похожим на огромный человеческий череп. Особенно устрашающе выглядели кривые зубы валунов. В проеме, обозначающем отсутствующую переносицу, светились непонятные огоньки.

Второй день Кторова не оставляла мысль, что в своих исканиях он что-то упустил из виду. Казалось, где-то в стороне осталась разгадка важной тайны, но Антон никак не мог сообразить, что его так смущает. Днем, стоя у исполинской фигуры переправленного в подвалы Чк Голема, он чувствовал это особенно остро. Он разглядывал лоб Голема в поисках начертанных там знаков, но лоб был чист, а тайну знаков каким-то образом хранил христианский Бог. Ничего, что могло бы раскрыть тайну оживления чудовища, он в церкви не нашел, а пожилой поп с седой бородой и прозрачными голубыми глазами бесцветно смотрел на Антона, пожимая плечами, и было видно: он искренне недоумевает о причине такого пристального внимания к своей персоне.

И все-таки… Что-то было упущено, Антон чувствовал это, но чем разрешишь сомнения?

— Пошли, — позвал Павел Гнатюк. — Мигают вроде. Значит, так: вопросов лишних не задавать, с хозяевами ни о чем не спорить, глядеть всем на меня, как имеющего опыт общения. И оружием не махать, тут свои стрелки имеются!

Гномов было семеро.

Ростом невеликие, до пояса Антону не доставали, широкоплечие, отчего казались квадратными, бородатые, они, стоя у входа в пещеру, разглядывали идущих людей. Каждый был в отсвечивающей при лунном свете кольчуге, у каждого за поясом — боевой топор с узорной рукоятью и льдисто поблескивающим лезвием. Металл кольчуг и топоров совсем не походил на сталь, Кторова это заинтересовало, и он спросил о металле Гнатюка.

— Особый металл, браток, — негромко сказал тот, — мифрил называется. Ты пока помалкивай, не любят они, когда мы между собой шушукаемся.

Переговоры шли трудно. Дважды Гнатюк поворачивался, делая вид, что уходит, но его возвращали обратно, один раз гномы сделали вид, что обижены предложенной низкой ценой, но, в конце концов, договаривающиеся стороны на всем сошлись и даже купечески хлопнулись ладонями в знак того, что ударили по рукам.

Один из гномов ушел и вернулся, держа на каждом плече по длинному свертку, а за ним следовало странное существо, одновременно похожее на верблюда и товарную железнодорожную платформу.

На это существо сразу стали укладывать принесенные припасы, а Павел Гнатюк еще продолжал говорить с главарем, оживленно и бодро размахивая руками. Гном поглаживал бороду и согласно кивал. Вид у него был довольный, словно он навязал чекисту свои условия и теперь радовался, что умело облапошил партнера по сделке.

Остап Котик, сидя на корточках, начал развязывать сверток, но был остановлен пинком Гнатюка.

— Гном сказал, — объяснил начоперотдела, — гном сделал. Верно я говорю, Гимли?

Старший гном что-то одобрительно проворчал, наблюдая, как железнодорожный верблюд, нагруженный припасами, исчезает в черном чреве пещеры. Живописно выглядел гном, у себя в пещерах он не иначе как в дамских любимчиках ходил. Кторов попытался представить себе женщин этого странного племени и не смог. Воображения не хватало.

Вместо этого все время представлялся ему прозрачный хрустальный гроб с тоненьким созданием в белом платье, с пламенеющей розой на груди. Антон поймал на себе внимательный взгляд гнома по имени Гимли. Некоторое время тот молча рассматривал Кторова, потом негромко спросил что-то у чекиста. Тот так же тихо ответил ему. Гном чуть слышно рассмеялся, полез в сумку, висящую у него на боку, достал какой-то предмет и сунул его Гнатюку, продолжая приветливо улыбаться разведчику. Они с Гнатюком троекратно обнялись, гном Гимли махнул своим рукой, и все гномы одновременно исчезли во тьме пещеры.

Гнатюк постоял немного, потом что-то сказал сидящему на камне Котику, и оба направились в сторону ожидающих их товарищей.

— Удачно получилось, — сказал Гнатюк. — Очень удачно!

— Он тебя что, обо мне спрашивал?

Павел Гнатюк посмотрел на растерянного Кторова, добродушно хлопнул его по плечу.

— Не дрейфь, разведка! Понравился ты ему. Так понравился, что он тебе даже подарочек поднес. Держи! — и сунул в руки двустороннее круглое зеркальце.

— Я что, баба какая? — ледяным голосом поинтересовался Антон.

— Может, мне еще маникюр сделать?

— Чудак человек, — засмеялся Гнатюк. — Да я б такому подарку не то что обрадовался, из рук бы его не выпускал! Это же не просто бабье зеркало, Гимли мне уже объяснил, как им пользоваться. Приходишь, скажем, на место преступления, а зеркало тебе показывает, что здесь происходило за двое суток до преступления и что произойдет еще через двое суток после него. Да такому подарочку, ежели его с умом использовать, цены нет!

— Ну и оставь его себе! — Гнатюк искренне протянул зеркало чекисту. — Тебе оно больше понадобится.

— Э-э, нет, браток, подарки гномов передаривать нельзя. Если передаришь, то вещь сразу лишается всех своих качеств. Пусть у тебя остается.

— А ты что выменял?

— А я, брат, нужные вещи взял. Два пулемета с нескончаемой лентой. Легонькие, удобные. Их к нашим двум — и привет Кумку!

Антон задумчиво вертел зеркальце в руках. Полированные поверхности его отражали что-то невнятное, торопливое, размывчатое.

«Это потому, что я иду», — сообразил Антон, и тут же ему в голову пришла еще одна совершенно уже невероятная мысль.

— Слушай, Паша, — сказал он. — Ну, коли мне такое славное зеркальце подарили, не посидеть ли нам в чека, не посмотреть, что там будет происходить в ближайшие двое суток?

Гнатюк остановился, посмотрел на товарища, потом увесисто двинул его в бок.

— Тю, — сказал он, — богатая мысль тебе в голову пришла, товарищ Кторов. Побачим як фильму, только грошей на билет тратить не треба.

— Картина синематографа, увиденная ими, оказалась печальной.

Такую фильму и смотреть не хотелось.

— Может, брехня все это, — не глядя на Кторова, пробормотал начоперотдела. — Знаешь, как оно бывает, цыганка тебе гадает одно, а на деле получается по-другому. Ты в голову не бери, главное, кончим мы их, не сбегут, за то я тебе ручаюсь.

Кторов молчал.

Южный свежий ветерок дул с моря, остужал горящее лицо, успокоительно топорщил короткие волосы.

— Да не думай ты об этом, — снова сказал Гнатюк. — Не надо картинкам верить, нет в них правды, видимость одна. Одно слово — синема!

— Слушай, Гнатюк, — сказал Антон. — А поклянись мне, что выполнишь одну мою просьбу?

— Чтобы мне бездетным помереть! — сказал Гнатюк. — Чтоб меня пролетарский трибунал осудил за измену родине!

И видно было, что для начоперотдела это не пустые слова, выстрадал он их долгими рабочими ночами.

— Так что у тебя за просьба?

— Если все так и случится, — сказал Кторов, — поедешь в Москву. Пойдешь на Хитров рынок, найдешь там татарина, его все знают, и попросишь встречи с Никитой Африкановичем Моховым. Запомнишь или тебе записать?

— Балакай дальше, — подбодрил Гнатюк.

— Встретишься с Моховым, отдашь ему одну вещь и скажешь, что это ему Луза с благодарностью возвращает. Сделаешь?

— Сделать-то сделаю, раз обещал, — усмехнулся Гнатюк. — Только вот никакой вещи я не вижу.

— Придет время — увидишь. — Антон взял товарища за руку и рывком развернул чекиста к себе. — Сделаешь?

— Да сделаю, сделаю, — заверил Гнатюк. — Сам сделаешь. Мы с тобой послезавтра еще посмеемся над всеми страхами.

Часть дороги они опять прошагали молча.

— А кто он, этот Никита Африканович? — спросил Гнатюк.

— Большая фигура в Москве, — усмехнулся Кторов. — Батар всего преступного мира, ему в ноги иваны кланяются, поддувалы в зад подобострастно и сладостно целуют.

— А почему ты ему что-то должен отдавать? — снова спросил Гнатюк, старясь идти в ногу с товарищем. — Ты-то к нему какое отношение имеешь?

— Не отдать, а вернуть, — поправил его Антон. — Должок за мной.

А это такой должок, что его и после смерти отдавать положено.

— Не каркай! — оборвал чекист.

Остаток дороги они прошли молча.

Кторов вспоминал свои встречи с Моховым.

Антон Кторов вытащил Мохова из ЧК. Шлепнули бы старика безо всякой пользы для революционного дела, только Антон этому вовремя воспрепятствовал. Тогда-то и выпил старик с ним заветной настоечки, которой никто и никогда, кроме самого Мохова, не пробовал.

— Ты, Тоша, помни, Никита Африканович добра не забывает, — сказал старик. — Никита Африканович добро помнит. Ты теперь мне заместо младшого брата будешь: что понадобится — проси, ни в чем не откажу.

Перед отъездом из Москвы Кторов встретился со стариком.

— Смышлен, — тяжело глядя на Антона, сказал Мохов. — Смышлен. Только ты же знаешь: есть вещи, которые просить нельзя. Ты ведь жизнь мою просишь, не меньше!

— Я верну, — пообещал Антон. — В любом случае верну. В любом.

Мохов молчал, глядя в стол.

Антон посидел немного, потом поднялся и пошел на выход.

— Не спеши, — сказал Никита Африканович. — Не спеши, Тоша.

И дать не могу, и отказать не в силах.

Он встал, подошел к стене, сунул руку в неприметную щель и достал оттуда то, что просил у него Кторов.

— Сам знаешь, с такими вещами трудно расставаться. От души своей отрываю.

Бережно огладил предмет, помедлив, протянул его Кторову.

— Вернешь, — строго сказал он. — А теперь, как на духу, скажи — от кого узнал?

И глаза у него были нехорошие, очень нехорошие. Потому-то Антон и отказался:

— Не скажу, Никита Африканович. Человек добрый. А после нашего разговора, я чую, он долго не проживет.

— Смышлен, — сказал старик и поднял на Кторова бесцветные глаза постаревшего хищника. — Не забудь вернуть. Обещал ведь…

— Антон вошел в комнату, зажег спичку и при ее тусклом свете нашел керосиновую лампу. Фитиль желто и копотно взялся, Антон дал ему разгореться и накрыл стеклом. При прыгающем свете лампы он увидел стол, на столе сниданок, приготовленный ему на вечер заботливой Дарьей Фотиевной. Еда была немудреной и состояла из двух вареных и уже очищенных яиц, куска хлеба, на котором лежали белорозовые кусочки сала, да кружки компота, сваренного из сушеных абрикосов и яблок, но Кторов был рад и этому.

Увиденное в зеркале казалось бесконечно далеким, даже не верилось, что это может произойти с ним. «Морок», — сказал Антон. Настроения это не прибавило. «Морок», — чуть громче повторил Антон.

На постели завозились.

Рука сама потянулась к карману, оттянутому наганом.

— Чего орешь? — хрипловато спросил с постели кот. — Нормальные люди спят давно, а коты и подавно. Гаси свет! Господи, как вы все мне надоели — белые, красные, зеленые… Покоя от вас нет ни днем, ни ночью!

При колеблющемся свете лампы тень кота на стене была совсем уж огромной, казалось, на постели лежит если не тигр, то, по крайней мере, леопард. На худой конец — рысь.

— Ты давно вернулся? — спросил Кторов, неторопливо стягивая сапоги.

Баюн Полосатович вытянулся на постели, передними лапами загребая и комкая простыню.

— Да перед тобой, — сказал он. — Обрадовался, сунулся в кринку, а в ней компот. Одно слово — люди. Друг о друге заботитесь, а кто позаботится о бедном несчастном коте? Я ведь тоже весь день делом занимался, маковой росинки во рту не было, тем лишь и отхарчился, что голубя у слободы поймал.

— Юродивый Митька в слободу приходил? — в нижнем белье и с лампой в руке Кторов подошел к постели.

— Как родного встретили, — сообщил кот. — Сам атаман его по плечу похлопывал, домашней жареной колбаской угощал, — кот явственно вздохнул. — Бандиты — и те к своим шпионам лучше относятся.

— А ты как?

— Да так, — кот выгнулся, сел, давая Антону улечься, сам прилег ему на грудь и приличия ради поурчал немного. — Залез на дерево, хорошо листвы уже навалом, ну и просидел весь день, людей в банде подсчитывая. Самое паршивое, товарищ Кторов, это на дереве сидеть. Тебя в сон клонит, а ты держись, не вздумай засыпать. Свалишься — и хорошо, если не убьешься, только чего в том хорошего, собак там туча, обратно запрыгнуть не дадут.

— Много их?

— Собак-то, — кот вздохнул. — Хватает!

— Да я про бандитов! — задабривая кота, Антон принялся почесывать его баки, крутую голову.

Кот блаженно всхлипнул.

— Товарищ Кторов! — стонуще сказал он. — Мне ж тебе доложиться надо, оставь ты ласки. Неподходящий для того момент.

Успокоившись, негромко продолжил:

— Людей у него с полсотни, двое незнакомых, сразу видно — нездешние. И обмотки у них шелковые, и гимнастерочки словно только из мастерской. Шикарные хлопчики, да вот говор грубый, двух слов без матерка связать не могут. Слышал я, атаман одного Африкой называл, а другого Медником. Странные имена, товарищ Кторов, на клички похожи.

— Это и есть клички, — сонно объяснил Антон. — Выступать собираются когда?

— На завтрашний вечер, — сказал кот.

— Это хорошо, — Кторов легонько всхрапнул.

Кот помолчал.

— Ладно, — продолжил он. — Тачанок у него шесть штук. На четырех — «максимы», на двух — другой конструкции, названия не знаю. Только слышал я, озабочены кумковцы, говорят — патронов у них маловато. А обратно я еле ушел, с километр за мной собаки гнались. Есть у них там злобствующий — с виду беспородный, а слюны да ненависти на четырех овчарок хватит!

Кторов ровно дышал.

Некоторое время Баюн Полосатович прислушивался к дыханию человека.

В окно заглядывала огромная медная луна.

— Вот и помогай таким, — обидчиво сказал кот и завозился, устраиваясь удобнее. — Ладно, Кторов, я в ногах лягу, так ты не лягайся. И не храпи, пожалуйста, я страсть как этого не люблю!

Глава шестая

Утром, когда Кторов заглянул в местную ЧК, Гнатюк сидел в своем кабинете и невесело насвистывал. По кругам под глазами можно было смело сказать, что в эту ночь чекист спать не ложился.

— А я спал, — с удовольствием сказал Антон. — Как сурок в зиму.

Сейчас наш котяра должен подойти, доложит, что и как. Слушай, Паша, незаменимое существо этот Баюн. Такому цены нет. Высмотрит, посчитает, подслушает, а главное — доложить по-человечьи может.

— Послушаем, — сказал Гнатюк, закуривая.

По груде окурков в черной объемистой пепельнице можно было судить, как далась чекисту бессонная ночь.

— В ночь пойдут, говоришь? — он коротко кивнул. — Это хорошо.

Подготовиться успеем.

— Успеете, успеете, — сказал влезающий в форточку кот. — Они вчерась с утра самогонку лакали, значит, сегодня у них головы болеть должны. Стало быть, пока они здоровье не поправят, готовиться не станут. А ты же, Паша, по себе знаешь, что это такое — здоровье с перепою поправлять.

Доложив о расстановке сил, кот посидел немного, катая лапой карандаш по зеленому сукну и круглыми глазами, состоящими из одних зрачков, поглядывая на людей.

— А потом я на крышу ихнего штаба забрался, — признался он. — Что я вам скажу? Крыша на хате соломенная, мышей в соломе пропасть! — тут он глянул на Кторова, вспомнил свои ночные жалобы на вынужденный пост и голодовку, немного смутился и сообщил: — Мышей — полно, а трогать их не смей, такой переполох подняться мог… Жил, товарищи чекисты, прямо по поговорке: и видит око, да зуб неймет! Планы они с обеда обсуждать стали. Порешили так: основная масса пойдет на чека, две тачанки и десяток бойцов отвлекут ваше внимание, имитируя нападение на гончарный заводик, ты его знаешь, Павел Борисович, в северной части Лукоморска он расположен. А как вы туда кинетесь, так основная группа захватит чека.

Кумок так и сказал — два хода, чтобы внимание отвлечь, одним ходом в дамки прыгнем. Им главное сейф взять с драгоценностями, которые на площади Медник с Африкой потеряли, когда от засады убегали. А потом они рванут на берег моря, там их уже фелюга ждет, на ней они в Турцию рванут.

— Незамысловато, — потер подбородок Павел Гнатюк и толкнул Антона в бок. — А главное, как мы с тобой расписали — тютелька в тютельку!

— А чего ты от бандитов хотел? — удивился Кторов. — Грандиозных планов, составления диспозиций? Или тебя удивляет, что они артиллерийскую подготовку решили не проводить? У них все на шарап рассчитано, на скачок один. Слышал же, как атаман планировал — раз и в дамки!

Пока люди спорили, кот свернулся черным клубком на столе и задремал, подергивая острыми внимательными ушами.

— Баюн Полосатович! — ласково позвал Кторов. — Как ты насчет сметанки? Я поутру на базар забежал, взял свеженькой.

— Вот за то ты мне и понравился, товарищ Кторов! — кот уже не лежал, а, выгнувшись в спине, вонзал когти передних лап в дерево стола. — Есть в тебе обходительность и шарм столичный. В другое время тебе смотрителем зоопарка работать — самое место!

Обедали в кабинете. Для того прикупили на рынке кое-что из продуктов, и зря — Остап Котик, краснея и смущаясь, зашел в кабинет, поставил на стол корзинку:

— Тут вот мамка немного собрала, дядя Паша, уж не побрезгуйте гостинцем!

— Хороший паренек, — проводил его взглядом Кторов.

— Хороший, — согласился Гнатюк, сноровисто очищая яйцо. — Он мне как сын, даже малость жалею. Иной раз, веришь, в операции не пускаю: как представлю себе Дарью Фотиевну плачущей, у самого сердце заходится.

Поев, разомлели.

Кот, устроившись на подоконнике, жадным глазом следил за голубями, что бродили по площади. И вроде сыт был, а инстинкты обуздать не мог. Кторов представил, как кот сидел на соломе крыши, слушая шуршащих рядом мышей. Ну, не могло такого быть, не пропустил бы такого шанса Баюн Полосатович!

И опять его мысли вернулись к предстоящему бою. И сразу стало тоскливо и пусто на душе. Чтобы избавиться от дурных мыслей, Антон вновь вспомнил всю историю Голема. И листочек-то с заклинанием должен был быть совсем маленьким. Куда этот чертов раввин мог его деть? «Тайну пусть хранит христианский Бог»… Идиотизм!

Ну не мог правоверный иудей доверить православному Богу что-то ценное, никак не мог! И тут ему в голову пришла дикая мысль, такая, что от нее похолодели щеки! Как же это он сразу не догадался? Черт!

Он схватился за карман гимнастерки. Карман был пуст. И правильно, он и должен был быть пустым. Тогда он был в другой, сейчас приготовленной к стирке.

— Ося! — громко позвал Кторов. — Котик!

Так громко, что кот вздрогнул и укоризненно глянул на боевого товарища круглыми глазами, а Гнатюк вскочил от неожиданности.

— Га! — появился на пороге юный чекист, счастливый, оттого что кому-то срочно понадобился. — Виноват, товарищ Кторов, прибыл по вашему приказанию!

Коротко Антон поставил перед юношей задачу.

— Та я мигом, — загорелся Котик. — Одна нога здесь, другая — там, товарищ Кторов! Вы папироски выкурить не успеете, как я обернусь!

Баюн Полосатович убежал следом — посмотреть и развеяться.

«Уж больно вы много курите! — укоризненно бросил он от входа. — У меня уже шкурка дымом пропахла!»

Вернулся Котик и в самом деле быстро, но был чем-то смущен.

— Вы извиняйте, товарищ Кторов! — виновато сказал он.

— Не нашел? — не поверил Антон.

— Найти-то нашел, — мальчишка упорно отводил взгляд в сторону. — Це ж неумышленно, товарищ Кторов! Кто ж знал?

Выяснилось, что Дарья Фотиевна, решив сделать квартиранту приятное, в его отсутствие взялась простирнуть некоторые грязные вещи, включая и гимнастерку.

— Бумага на месте! — уныло сказал Остап. — Только вот…

Бумагу Кторов узнал сразу. Она по-прежнему была сложена в гармошку, только слиплась от теплой воды. Положив бумагу на стол, Кторов принялся осторожно разворачивать ее. В этом деле он вскоре преуспел.

На бумаге было несколько букв. Точнее, их было три: M Е Т.

На месте первой буквы синела чернильная клякса.

— Основы шифровального дела были Кторову неплохо знакомы.

Одно время он делил кабинет с Георгием Краевским, бывшим математиком, который увлекся лингвистикой, и это новое увлечение привело его в отдел крипторасшифровок. Он занимался этим давно, начинал еще в царское время, работал с секретнейшими документами разных разведок мира. «Антон, — частенько говорил он, — все зависит от фантазии и знания уже раскрытых секретов. Главное — найти ключ. Начиная работу с шифром, исходите из того, какой язык используется для его окончательного прочтения».

Вот и сейчас он исходил из того, что буквы в тексте были латинские. А вот язык, на котором было написано слово… Оно могло оказаться из чешского языка, поскольку Голем и его хозяева прибыли оттуда, но с таким же успехом оно могло быть немецким или на иврите, поскольку использовалось для расшифровки Каббалы.

«МЕТ» можно было перевести, как «СМЕРТЬ». Такой формулировкой раввины пользовались, чтобы лишить Голема жизни. Стираешь букву, и Голем становится недвижным. Следовательно, первая буква должна быть такой, чтобы обеспечить движение и развитие Голема.

— Не ломай голову, Антон, — посоветовал Гнатюк. — В Москве поломаешь. А тут мы и сами справимся. Кончим Кумка как врага мирового пролетариата!

— Погоди, погоди, — мысли Кторова были далеки от Лукоморска.

— Надо начать с согласных букв. Слово должно иметь определенный смысл, в противном случае ничего не выйдет.

— Умный вы, товарищ Кторов, — уважительно сказал Остап Котик. — Это ж какая голова должна быть у человека, чтобы все в себе держать!

— Ты наган почистил? — спросил Гнатюк. — Нет? Так поди почисти. Я тебе сколько раз говорил, что оружие надо держать в полном порядке?

— И такое слово есть, — сказал Антон, разглядывая подсохшую скукоженную бумажку. — Есть такое слово, Павел Борисович!

Чекист выжидательно смотрел на него.

— Вот смотри, — сказал Кторов. — Добавим сюда букву «алеф».

Что получится? Получится «ЕМЕТ», если перевести на русский язык все слово, то у нас с тобой получится «ИСТИНА». Понял? Пишем на лбу «ЕМЕТ», и Голем начинает развиваться, ходить, выполнять приказы. Стираем одну букву и получаем «МЕТ», что значит «СМЕРТЬ».

И что у нас получается? Голем перестает двигаться и, повинуясь приказу, обращается в прах. Просто, а догадайся!

— Ты уверен?

— Не совсем, — вздохнул Кторов. — Слишком просто все получилось. Но сейчас мы можем попробовать разбудить его.

— А может, не стоит? — с сомнением сказал Гнатюк. — Расхреначит здание чека так, что никакие бандиты не понадобятся. Сам же говоришь, что не уверен.

— Дядя Паша! Товарищ Кторов! — заныл Оська Котик, уже закончивший чистку оружия. — Та давайте спробуем? Интересно же! Такая образина, и вдруг глазоньки откроет!

— Цыть! — прикрикнул на него Гнатюк. — Щенкам гавкать никто не разрешал. Не видишь, серьезные люди разговаривают!

— Та товарищ Гнатюк! — Оська покраснел и махнул рукой.

— Может, не надо? — продолжал сомневаться начоперотдела. — Лежит он себе в подвале и нехай лежит.

Но по заблестевшим глазам Гнатюка видно было, что пусть он и сомневается в окончательном результате опыта, попробовать привести Голема в действие чешутся руки и у него. Так чешутся, что ноги сами в подвал бегут.

— Слушай, — он покачал головой. — А как эта штука команды воспринимает? Со слов или ей тоже на лбу писать надо?

Кторов пожал плечами.

— Это можно узнать только эмпирическим путем.

— Каким-каким? — переспросил его чекист.

— Только поставив опыт, — объяснил Антон.

— Голем потрясал воображение.

Огромный, бугристый, он лежал на полу, вытянув по швам сильные лапы.

— А он в дверь-то пройдет? — с сомнением спросил Гнатюк.

— А мы ворота откроем, через которые дрова в подвал выгружались, — сообразил Антон.

Павел Гнатюк с большим сомнением оглядел чудище.

— А все-таки не будил бы ты его, товарищ Кторов, — посоветовал он. — Не глянется, совсем не глянется мне эта мысль.

— Ты бы мел нашел, — парировал Кторов. — Чем надпись на лбу делать будем?

Гнатюк ушел с пустыми руками, а вернулся с маленьким ведерком.

— Нет нигде мела, — констатировал он. — И это понимать надо: чека не школа! Я тут серебрянку нашел, мы ею памятник погибшим коммунарам на прошлой неделе красили. Смотрю, а в ведре еще осталась. Подойдет?

— А она стирается хорошо? — Кторов заглянул в ведерко. — А то ведь нарисовать-то мы нарисуем, только потом стереть не сможем.

За дверью мяукнули.

— Открой, — с досадой сказал Гнатюк. — А то ведь не успокоится.

Баюн Полосатович скользнул в дверь, возбужденно размахивая хвостом.

— Товарищ Кторов! — сказал он, опасливо оглядывая Голема. — Как же так? Почему без меня? Как в разведку пойти, в подвал синагоги лазить, значит, вперед, Баюн! Шкуркой своей рисковать — это Баюн. От собак на дереве спасаться и голодать во имя пролетарской революции — это тоже Баюн. А вот участвовать в историческом эксперименте ему заказано, да? Это как же понимать, товарищ Кторов?

— Да не вой ты, как вдова на похоронах, — оборвал его Кторов. — Мы еще сами ничего не решили.

— Не решили, а кисточку с краской приготовили, — заключил кот, брезгливо обнюхивая ведерко. — Только мне кажется — мелом надо, товарищ Кторов, мелом!

— А ты его еще найди, мел этот, — вздохнул Антон.

— Ага, — сказал кот. — Прямо кинулся мел тебе искать. Мне, между прочим, тоже интересно посмотреть, как он встанет!

— Это еще не факт, — Кторов с сомнением оглядывал кисточку. — Мы сами не уверены.

— Ты пиши, пиши, — кот принялся нервно вылизываться. — Но я все-таки из осторожности за дверь выйду да в щелку посмотрю. Я в герои не рвусь, а вот очевидцем побыть согласен.

Баюн грациозно выскользнул за дверь.

— И мне что-то боязно, — признался Гнатюк. — Озноб какой-то, холодок в груди. Слушай, Кторов, а может, не стоит?

Антон и сам ощущал неуверенность и боязливую пустоту, от которой ныло внизу.

Он взял кисть, обмакнул ее в краску и, робея, написал на бугристом лбу Голема первую букву. Голем лежал без движения. Постепенно смелея, Антон рисовал букву за буквой. «Все равно ничего не получится, — думал он. — Люди тысячелетиями слово искали, а ты захотел сразу в цвет попасть. Нет, товарищ Кторов, тут надо не так мозги напрягать, тут надо крепко, очень крепко подумать»…

Буквы закончились неожиданно. «ЕМЕТ» — серебрилось на лбу чудовища.

— Ерунда все это, — сказал Антон. — Знаешь, Гнатюк, вредно себя очень умным считать. Я тебе так скажу…

— Погоди, — потрясенно пробормотал начоперотдела. — Он же смотрит! Точно — глаза открыл!

Глаза у Голема были красные, словно в темной бугристой массе вдруг появились отверстия, и стало видно кипящий металл. Кторов попятился. Чувствуя спиной упругое сопротивление человеческого тела. Гнатюк выглянул из-за его спины.

— Вот черт! Вот черт! — бормотал лукоморский чекист.

Голем сел. Доски пола жалобно заскрипели. С ловкостью, неожиданной для его неуклюжего тела, Голем поднялся на ноги, едва не упираясь головой в потолок подвала.

— Слушаю, хозяин! — хриплым механическим голосом сказал он.

Глава седьмая

Атаман Кумок был недоволен тем, как складывался день.

С утра у него болела голова, и было плохое настроение. И нехорошие предчувствия одолевали атамана. А он своим предчувствиям верил, они не раз уберегали его от серьезных неприятностей и помогали унести ноги из засады.

— Да брось ты! — благодушно сказал Сережа Африка. — Там тоже не самые умные люди сидят. Они там все на мировой революции повернуты. «Мы на горе всем буржуям…» — он сплюнул. — Они хотят, чтобы богатых не было. А я тебе так скажу: надо делать так, чтобы бедных не было. Взять все и поровну, по справедливости разделить.

— Ну, понес, — вздохнул Медник. — Ты, атаман, на Африку внимания не обращай, любит человек поболтать. Сегодня все и кончится. Возьмем кассу — и в море. А там все поделим… по справедливости.

Хотелось бы Кумку знать, как выглядит эта самая справедливость.

В соображениях Медника, она наверняка гляделась совсем иначе, чем ее представлял атаман. «Ладно, — решил для себя Кумок. — Нам бы до моря добраться. А там видно будет».

— Вы как хотите, — встал он. — А я пойду подремлю. Перед боем поспать — самое милое дело. Свежим глазом все видишь, под пули зря не суешься.

— Бабу свою не слишком седлай! — крикнул вслед Сережа Африка.

В спаленке никого не было.

Кумок, не раздеваясь, в сапогах, рухнул на мягкую постель, закинул руки за голову. Сон не шел. Да какой к черту сон! Что-то подсказывало атаману, что лезть в Лукоморск не стоит. Большую силу там власть набрала, с Черным сотником справиться сумела.

Собаки во дворе вдруг залаяли зло и восторженно, словно увидели лютого врага. Кумок с неохотой пошевелился, отогнул занавеску и выглянул во двор. Ничего особого он не увидел. На кого лаяли собаки? Скорее всего, на огромного черного кота.

Жаль, что кот быстро в деревья ушел — пальнул бы в него атаман из своего пристрелянного верного маузера.

— Если ты занят заботами, день короток и стремителен, как полет стрелы.

Лукоморск медленно погружался во тьму. То там, то здесь гасли лампы и свечи, которыми лукоморские жители освещали свои жилища по случаю разрухи. Люди ложились спать рано, в те времена все старались пораньше лечь и еще раньше встать, и поговорка такая была: кто рано встает, тому Бог дает. А вот атаман Кумок решил получить от Бога все, поэтому спать вообще не ложился.

— С Богом, — прочувствованно сказал Кумок и перекрестился.

Две тачанки и с пяток бойцов, которых атаман в довесок к винтовкам вооружил гранатами, двинулись к гончарному заводику — пальбой и взрывами видимость нападения создать. Основные силы Кумка настороженно и нервно ждали в рощице на городской околице — все нервные, напряженные, даже лошади и те дышали судорожно, понимая, что опять смертельная заварушка затевается.

— Паника, вот что необходимо! — сказал Кумок.

— Будет паника, атаман! — отозвался бородатый и угрюмый сотник Панасенко. — Даже не сомневайся, устроим так, любо-дорого глянуть будет!

И скрылся со своими людьми в скрипучей полутьме.

Славно, что день пасмурным вышел, висели над горами обложные тучи, тугие от скопившегося в них дождя, время от времени роняли мелкую морось на спящую землю.

У трактирщика Сунжикова с вечера сидели двое соглядатаев, следили в оба глаза за ЧК. Ничего не упустил атаман, все спланировал, все учел, кроме одного — Кторов да Гнатюк тоже все знали.

— Этих брать пока не будем, — сказал Гнатюк. — Пусть бегут, атаману доложат, что все по его плану идет. Склонился к уху Кторова: — Видал, как Гервасий Бонифатьевич вырядился? Все старье надел, чтоб, значит, за рядового бойца в случае чего сойти. А того дурак не понимает, что его весь уезд в морду знает.

— Хрен с ним, — сказал Антон. — Главное, чтобы он не облажался.

Ах, как тянется ожидание! Как томительно медленно бежит время!

Казалось, день потому и пролетел так стремительно, чтобы ночь выдалась длинная и томительная.

— Ты, товарищ Кторов, на рожон не лезь, — глухо сказал Гнатюк.

— Я всем этим волшебствам не особенно верю, только не зря говорят, что береженого бог бережет. Чуть что — отступай, не нервничай, наши люди сделают все, что надо. Ах ты, Господи, курить-то как хочется, уши с того пухнут!

— А ты махорки пожуй, — посоветовал Кторов. — Говорят, помогает!

Гнатюк в темноте зашуршал чем-то, потом гневно плюнул на пол.

— Может, кому-то и помогает, — сказал он раздраженно, — а мне так блевать с такого вкуса охота. Оська? Ты здесь?

— Здесь, Павел Борисович.

— Ты, Оська, — слегка задушливо сказал Гнатюк, — поближе к товарищу Кторову держись. Подмогни, коли что.

— Сделаем, — солидным мальчишеским баском пообещал Остап.

Где-то на окраине грохнул первый выстрел. За ним еще и еще, раскатился длинной очередью пулемет, грянула ручная бомба.

— Ну, слава Богу! — похоже, Гнатюк перекрестился. — Кажись, началось!

За окном послышались голоса, заржали лошади, зацокали копыта — Гервасий Бонифатьевич Добужинский повел свой отряд на жестокий и смертельный бой с бандитами. Топот не успел стихнуть, когда на майдане мелькнули еще две тени. Мелькнули и раскатились торопливым галопом, устремляясь прочь.

— Все, — сказал с облегчением Гнатюк. — И эти подались. Теперь жди атамана с основным отрядом. Ну что, товарищ Кторов, подергаем атамана за усы?

Глава восьмая

В ночных боях нет ничего красочного и быть не может.

Особенно если устроена была засада на одну из сторон.

Атаман Кумок полагал, что он является хозяином положения.

Только зря он это полагал. Настоящие хозяева его уже поджидали.

Как сказал бы Баюн Полосатович, будь внимательным, ловя в подвале мышей, возможно, тебя самого уже кто-то ловит.

Правда, в темноте это сделать весьма и весьма затруднительно.

Тачанки вылетели на майдан и хлестнули по окнам ЧК длинными очередями.

Одновременно с противоположной стороны зазвенели выбитые стекла, и коридоры заполнились тяжелым топотом, словно в темноте их играла в салки рота солдат.

— Дави их! — заорал кто-то, и темноту разорвали вспышки выстрелов. — Вылезайте, красные суки!

— Боятся, — спокойно сказал Гнатюк. — Это хорошо!

— Сейчас, — усмехнулся Кторов. — Сейчас они заберутся в подвал.

В темноте комнаты гулко ударили одиннадцать часы с боем.

— Заглуши, — приказал Кторов. — Громко бьют, за шумом не услышим, что творится в коридоре.

Из подвала послышались вопли — вначале ликующие, они быстро превратились в панические. Здание сотряслось.

Голем увидел врагов.

И атаман Кумок, соскочивший с лошади, чтобы горделиво войти в здание, тоже увидел Голема.

— Мать твою! — воскликнул он. — Кажись, ребята, попали!

Сережа Африка и Леня Медник ожесточенно стреляли в Голема из револьверов. Видно было, как пули высекают из бугристой кожи красноватые искры. Голем медленно разворачивался в их сторону.

— Хорош патроны переводить! — заорал Кумок. — Линять надо!

— А цацки? — растерянно спросил Медник.

И тут, быть может, впервые в жизни Кумок проявил благоразумие.

— Какие цацки? Очнись! Покойникам деньги не нужны! — крикнул он, устремляясь к дверям.

— Врешь, — пробормотал Медник. — Я его, суку, добью!

И продолжал стрелять, целясь в красноватые глаза.

— Назад! Все назад! — заорал Кумок. — Ходу, ребятки, ходу!

За ним послышался грохот. Голем вышел на свободу, похоронив под обломками стены и щепой сломанной двери незадачливого стрелка.

— Атаман, — крикнул Сережа Африка. — Леньку придавило.

— Тикай, тикай! — крикнул атаман, отбегая к тачанке, с которой по Голему вели пулеметный огонь. — Тикай, тебе говорят, ему уже ничем не поможешь!

— Вот так, — довольно сказал Гнатюк. — Сейчас он им сани поправит! Ну что, пора?

Он взвел наган, сочувственно посмотрел на Кторова.

— Ты бы посидел здесь, товарищ Кторов. Картина-то не та, что в зеркальце была, но все равно…

— Картина другая, потому что мы неучтенный фактор ввели, — сказал Кторов, прислушиваясь к воплям людей и отчаянному ржанию лошадей на улице. — В картинке Голема не было. А теперь все изменилось, понимаешь, Паша, все изменилось.

— И все равно посидел бы ты в стороне, — с сомнением сказал Гнатюк.

В комнату вбежал чекист.

— Ну, ребята, — заорал он восторженно. — Я такого на германской не видел. Пушек не надо, он их так, ручищами своими метров на десять в воздух подкидывает. Силища-то какая! Павел Борисыч, откуда такая хрень?

Столкнулся взглядом с Кторовым и смутился.

— Потери есть? — спросил Гнатюк.

— Любишина осколком бомбы убило, — сказал чекист. — Краснова и Кислюка легко ранило.

— Как по нотам, — заключил начоперотдела. — Как по нотам!

А дальше должна была последовать неизбежная развязка. Пользуясь атакой бандитов, группа чекистов, вооруженных пулеметами гномов, заняла опустевшую Разбойную слободу и ждала своего часа, чтобы покончить с отступающим противником.

— Слушай, Паша, — сказал Кторов. — Не дадим атаману вывернуться. Где его ждет фелюга, знаешь?

— При луне фелюга белела приспущенным, лишенным ветра парусом на темной поверхности воды. Где-то позади еще сухо потрескивали выстрелы, пару раз увесисто и смертельно громыхнули разрывы ручных бомб.

— Сейчас, — сказал Кторов. — Сейчас мы с тобой, Оська, купим пару билетов на лодку. Нам главное — до фелюги добраться. А там мы их подождем.

— Зря вы все это затеяли, Антон Георгиевич, — баском сказал Котик. — Ну, побили бы мы их и без того. А остальные бы все равно в бега подались.

— А атаману ты пролитую кровь готов простить? — спросил Кторов. — Пусть бежит за границу, пусть доживает свои дни в спокойствии и довольстве, так что ли?

— Так шо кровь, товарищ Кторов, — сказал юноша. — Можно подумать, мы ее меньше льем.

— Разница есть, Оська. Мы кровь льем во имя высшей справедливости, а он, бандит этот, чтобы пограбить да пожить в свое удовольствие. — Кторов взглядом выискивал шлюпку, ждущую атамана, среди прибрежных камней. Он никогда бы не сумел ее обнаружить — все сливалось в один сумрачный фон, но на лодке кто-то закурил. Вспыхнувший огонек стал путеводной звездой. — Пошли, — толкнул Кторов юношу. — Пока он курит, мы на огонек и подберемся.

Они стали пробираться среди камней, старясь шуметь как можно меньше. Перестрелка медленно приближалась — бандиты отступали к морю.

Куривший бандит не успел даже затянуться в последний раз. Метать ножи Кторов умел не хуже цирковых артистов. Второй вскинул винтовку. Но выстрелить не успел. Кторов выстрелил раньше.

— На весла! — приказал он Котику.

До фелюги было метров восемьсот, но юноша греб неумело, поэтому, когда они достигли фелюги, стрельба уже шла на побережье.

Четверо греков подняли руки сразу же, не желая оказывать какого-либо сопротивления.

Кторов загнал их в трюм, приказав юноше стать у штурвала.

И тут раздался выстрел.

Пуля обожгла грудь, и Кторов вдруг подумал, что судьбу не обмануть. Уже падая на деревянную палубу, он сумел обернуться и выстрелить в человека, который его ранил. Уже потом он увидел, что в него стреляла женщина. Смазливенькая бабенка в дорожном платье и маленькой шляпке, которая после ответного выстрела отлетела в сторону, открывая рассыпающиеся черные волосы. Любовница атамана Мария Семенова, по прозвищу Паучиха, закончила свое существование на земле.

Левый бок жгло.

Кторов подполз к мачте и сел, стараясь не смотреть на мертвую женщину, рядом с которой поблескивал небольшой никелированный револьвер. Луна надолго вышла из-за туч. Огромная, жирная, истекающая лучами, она освещала побережье, где метались люди и вспыхивали выстрелы.

— Позови грека, — сказал Антон подбежавшему юноше.

Носатый грек встал, закрывая луну. В таком положении лица его не было видно, но этого и не требовалось.

— Заводи мотор, — приказал Кторов. — Иди к берегу.

С вооруженными людьми не спорят, грек усвоил это очень хорошо.

Метрах в двадцати от берега Кторов приказал греку заглушить мотор и поставить парус.

— Оська, — уже с некоторым усилием сказал он, чувствуя, что немеющие губы перестают повиноваться его воле. — Поди сюда!

— Здесь я, Антон Георгиевич, — белое большеглазое лицо склонилось над Кторовым.

— Достань из кармана на груди, — сказал Кторов.

Мальчишка повозился и выпрямился, держа в руках небольшую тонкую дудочку.

— Играй, — велел Кторов.

— Я не умею, товарищ Кторов, — сказал Котик. — Честное слово, я не умею!

— Тебе и не надо уметь, — Антон пошевелился и застонал от пронизывающей грудь боли. Ладонь попала во что-то липкое, теплое, и Кторов не сразу сообразил, что это его кровь, которая натекла на палубу. — Дуй, словно наигрываешь какую-то мелодию. Играй, Ося, играй!

Юноша растерянно поднес дудочку к губам.

И все изменилось на берегу.

- Все изменилось на берегу.

Прекратилась стрельба. Люди, уже не обращая друг на друга внимания, толпились ближе к воде, вглядываясь в темное водное пространство, на котором белым грубым куском, как незакрашенный на картине участок, белел парус фелюги. Стоял Александр Кумок, а рядом с ним раненый в руку Леня Медник, и уцелевшие бандиты, прорывавшиеся к берегу, чтобы уйти за кордон. Стояли чекисты и местная милиция, составлявшие отряд под командованием Гервасия Бонифатьевича Добужинского, и сам Гервасий Бонифатьевич, равный среди равных, ну, может быть, чуточку равнее других, стоял, задумчиво вглядываясь в ночную морскую гладь.

А дудочка играла странную мелодию, ошеломляя самого музыканта, не подозревавшего до того в себе музыкального дара, которого, собственно, и не было. В руках у Остапа Котика была не простая дудочка, в руках у него был знаменитый инструмент из легенд. В руках у Остапа Котика была дудочка гаммельнского крысолова. Именно она помогала Никите Африкановичу Мохову удерживать свою могущественную власть в преступном мире. Ведь кто по своей сути бандит, как не крыса, жиреющая на чужом несчастье и благоденствующая благодаря отобранному у других? Бандит, подобно крысе, любит жить в полутьме, невидимо для других, и появляется на свет лишь в двух случаях — когда есть возможность пограбить людей или проявить живущий в каждой бандитской душе кураж. Бандит, как и крыса, существо стайное и склонно поиздеваться над слабым, раболепствуя и пресмыкаясь перед сильным. Удивительно ли, что преступный мир подчинялся мелодии дудочки, как подчинились этому однажды крысы города Гаммельна?

И Кумок со своей бандой вслушивались в мелодию с вожделением и страхом, потому что они уже были послушны Зову. Один за другим они бросались в море и плыли, плыли к покачивающейся на малых волнах фелюге. Плыли и скрывались по одному в морских глубинах. Дольше других держался на воде атаман. Но в один прекрасный момент он вскинул голову, разглядел приближающуюся фелюгу и увидел, что его на ней никто не ждет. Оттого и дальнейшие усилия показались ему напрасными и нелепыми, как черные звезды на дневном небе, которые он увидел, погружаясь в холодные морские глубины, где его, деловито пощелкивая клешнями, с нетерпением ждали местные привратники ада.

А тут и Гервасий Бонифатьевич вдруг махнул рукой, сел на песок и принялся стягивать непослушные сапоги. Зашел в воду, плеснул ею себе в лицо и поплыл в неизвестность, загребая по-собачьи и глядя перед собой. Вслед за ним последовали и некоторые чекисты с милиционерами из числа его особо доверенных сотрудников.

А следом за ними в слепом раже преследования в воду вошел Голем. Медленный и огромный, он уходил все дальше в море, взметая фонтаны искрящейся в лунном свете воды, море поглотило чудовище, и только всплески показывали его путь — частые вначале, они становились все реже и наконец исчезли вовсе, а морские воды, сомкнувшиеся над ним, не давали сделать однозначного вывода — то ли надпись, сделанная у чудовища на лбу, была смыта морской водой, то ли Голем ушел на такую глубину, что поверхность больше не хранила следов его передвижения.

Павел Борисович Гнатюк, закурив папиросу «Зефир», сел на камень и задумчиво спросил оказавшегося поблизости бойца:

— Бачил, браток, як они бежали? Як крысы с тонущего корабля.

— Товарищ Кторов! — плачуще сказал Ося Котик. — Ну, товарищ Кторов! Та откройте же глаза, бо мне боязно!

Белое испуганное лицо с большими умоляющими глазами выплыло из тьмы.

— Где мы? — спросил Антон, чувствуя, что не в силах пошевелиться.

— Да в море мы, в море, — нетерпеливо сказал юноша. — Дальше шо робити, товарищ Кторов?

— Все? — спросил Антон.

Юноша его понял.

— Все, товарищ Кторов, — сказал он. — Уж я натерпелся горя, глядя, как они… Прямо сердце зашлось, — и заплакал. Всхлипывая,

сообщил: — И михрютка этот каменный тоже утонул.

— Не реви, — сказал Кторов. — Прикажи греку, чтобы поворачивал к берегу.

— Та як я ему прикажу? — сквозь слезы спросил юноша. — Дядько здоровый, разве он меня послушает?

— Послушает, — Кторов попробовал улыбнуться, только улыбка, он чувствовал это, вышла страдальческой. — У тебя же наган, Ося!

Вооруженного человека всегда понимают быстрее, чем человека без ружья. Скажи ему, чтобы правил к берегу.

— Будет сделано, товарищ Кторов! — Остап Котик поднялся с колен.

— Погоди, — удержал его Антон. — Дудочка цела?

— А як же, при мне она, — доложил юноша.

— Вот и хорошо. Отдашь ее Павлу Борисовичу. Скажешь ему, что это и есть тот самый предмет, который надо вернуть Мохову. Скажи, что он обещал. И еще… скажи, чтобы про заклинание молчал. Бумаги пусть отправляет, а вот про заклинание не надо… И так крови много. Если так щедро ее лить, никакого человечества не хватит… А дудочку обязательно… Ты понял меня?

— Понял я, понял, — лицо Котика снова стало страдальческим, и губы задрожали. — Вы бы держались, товарищ Кторов. А то ведь как я Павлу Борисычу доложу?

Но Кторов уже не слышал его. Опрокинувшись на спину, он смотрел на звезды, вдруг высыпавшие над морем. Ветер куда-то угнал облака, и яркие звезды щедро усеяли черноту небес, словно торопились показать уходящему человеку свет. И в последние минуты своей жизни авантюрист и разведчик Антон Георгиевич Кторов думал о том, почему звезд не видно днем, ведь это так здорово — видеть их свет. Последней ему пришла в голову мысль о том, что все происходит правильно: звезды во тьме — это символы света. Но если бы они стали видны днем, то смотрелись бы черными точками, а разве нужны человеку символы вечной тьмы?

Глава девятая

Бокий размышлял.

Он нервно ходил по квартире, заложив руки за спину. Произошедшее в Лукоморске ему не нравилось, вернее, не нравилось ему, как все это изложил чекист, прибывший оттуда во исполнение посмертного распоряжения Кторова. Получалось, что никаких бумаг о материалах, необходимых для изготовления Голема, не сохранилось, единственный экземпляр затонул при нападении банды местного атамана, и даже секрет оживления этого странного существа канул в небытие со смертью Кторова.

Бокий искренне сожалел, что все получилось именно так, но еще больше он жалел о потере Антона Кторова. В разведке всегда не хватает толковых умных людей, и найти замену Кторову было сложно, очень сложно. Он вспомнил приехавшего чекиста и на секунду задумался, не попробовать ли в деле его, но тут же отказался от этой мысли — простоват был лукоморский чекист, такому за бандитами гоняться да белобандитов в чистом поле рубить.

А дел много: надо работать с Александром Романовичем Беляевым, имелась у Бокия информация об интересных контактах этого человека с тайными изобретателями и адептами древних знаний. Надо было — кровь из носу! — организовать командировку Барченко на Кольский полуостров для проверки информации о наличии там древних городов проариев, обладавших теперь, быть может, навсегда утраченными знаниями о природе. И «меречение» представлялось Глебу крайне любопытным явлением, которое обязательно надо было тщательно изучить. Да и сообщения поступали последнее время любопытные, на проверку их уже были нацелены Староверов, Тоцкий и Лебедев.

Дел много, вот времени…

В этот раз Бокий долго медитировал, загадав мысль, которой всегда сторонился. Сегодня он спросил себя, а доживет ли сам до победы мировой революции. Напрашивался явный ответ, но сегодня Глеб Бокий решился его проверить. Закончив медитировать, он открыл глаза и посмотрел на сосуд. Нехорошие предчувствия его не обманули. Большой фаллос подлез под указательный, и торчал оттуда бледной дулей. Дряблые фаллосы зловещей пятерни собрались в неуклюжий, но оттого не менее издевательский кукиш.

— Павел Гнатюк сидел в трактире на Хитровом рынке.

Вокруг крутился самый разнообразный люд подозрительного и странного вида, но Павел старался не проявлять любопытства. Место было такое, что за лишний косой взгляд любого могли, не задумываясь, поставить на перо. Доклад Бокию он сделал. Тощий чекист с худощавым лицом и глубоко запавшими глазами не произвел на него особого впечатления. Чересчур серьезен. Человек должен иногда улыбаться, а этот Бокий, наверное, уже забыл, когда улыбался в последний раз. Но Павел его понимал: на серьезном месте сидит человек, порой с чертовщиной дело имеет. На таком месте сидеть трудно, а усидеть еще труднее.

Он закончил есть, вытер и перекрестил рот. Не потому, что верил, просто от привычек, приобретенных в детстве, избавиться трудно.

Отодвинул тарелки, посмотрел на половых и выбрал самого нахального, самого жуликоватого на вид. Поманил его к себе:

— Чего изволите? — склонился тот.

— Татарина позови, — сказал Гнатюк. — Скажи, дело у меня есть к самому.

— Не понимаю, — отозвался половой.

— И не надо, сударь, не надо, — сказал Гнатюк. — Есть такие вещи, что понимать их просто опасно. Скажи татарину, что я жду.

— А как изволите отрекомендовать вас?

— Скажешь, человек пришел, долг Никите Африкановичу отдать.

Он знает.

За ним пришли.

Долго вели по узким вонючим коридорам, заваленным какой-то рухлядью.

— Входи, мил человек, — сказал провожатый.

За столом небольшой комнаты сидел крепкий кряжистый старик, одетый в дорогой халат.

Старик с интересом разглядывал чекиста.

— Откуда? Кто? — требовательно спросил старик. — Память у меня хорошая, уважаемый, в должниках у меня вы не ходите.

— Не хожу, — согласился Павел.

Скосив глаза, он увидел за своей спиной мускулистого человека с тщательно выбритой головой. Человек был раздет до пояса, и в руках держал тонкую черную удавку, всю в маленьких узелках. В уголках рта этого странного и опасного человека белела пена.

Павел достал из кармана сверток и протянул хозяину.

— Долг, — просто объяснил он.

Никита Африканович развернул тряпицу, увидел дудочку и тут же торопливо завернул ее обратно. Встал, уже с нескрываемым интересом разглядывая Гнатюка.

— Ах, Тоша, Тоша, — сказал он. — Значит, погиб? Ведь это он вас просил передать? — Никита Африканович взглядом показал на тряпицу.

— Точно так, — коротко сказал Павел. — Больше у меня к вам дел нет. С вашего позволения, я откланяюсь, Никита Африканович?

Старик постоял у стола.

— Премного вам благодарен за то, что выполнили поручение моего друга, — сказал он. — Не смею вас больше задерживать. Большую услугу вы мне этим оказали, Павел Борисович, — добавил старик. — Очень большую. Я у вас в долгу. Обращайтесь, если станет трудно или просто что-то понадобится.

— Непременно, — кивнул Гнатюк. — Непременно обращусь.

В сопровождении татарина, бывшего телохранителем хозяина Хитрова рынка, он вновь прошел узкими коридорами, спотыкаясь о сломанные стулья, поваленные тумбочки, кипы дореволюционных газет, неведомо как оказавшихся в разбойном логове. Выйдя на улицу, он с наслаждением вдохнул свежий сладкий воздух.

Татарин хлопнул его по плечу.

Павел оглянулся.

— Жаль, — сказал татарин. — Хороший был человек. Большой человек. Мой все хорошо видит. Ты тоже большой человек. Только делаешь вид, что маленький.

— Кот Баюн Полосатович сидел в одиночестве, ерзал задом по табурету, готовясь к работе. Настроив себя соответствующим образом, кот Баюн поднялся на задние лапы, потянулся к чернильнице, обмакнул в нее особым образом заточенный коготь, высунул розовый язык и, щурясь, вывел на чистом листе: «С известным красным разведчиком Антоном Кторовым судьба свела меня в то время, когда все в стране стало постепенно налаживаться. Он приехал в Лукоморск на поиски Голема, еще не подозревая, что судьба уготовила ему иное будущее. Я отдал много времени, чтобы пробудить в этом молодом человеке природную наблюдательность и внимание к деталям. Иногда мы с ним обсуждали произведения Конан Дойля, и я радовался, отмечая, как растет над собой этот еще неопытный чекист, который, по моим наблюдениям, мог стать в один ряд с Лоуренсом Аравийским. Увы, иная судьба выпала ему…»

Кот посидел еще немного, бумага перед глазами вдруг стала странно расплываться. Похоже, он сильно устал. Очень сильно. Кот Баюн с тоской посмотрел на сундук, где ему было приготовлено уютное лежбище, смахнул с круглых глаз выступившие вдруг слезинки и вновь принялся за работу.

Надо было много работать, чтобы успеть изложить на бумаге все, что происходило с ним в этой жизни. Многое вспоминалось ему сейчас, в эти ночные часы.

Звякнула щеколда, дверь отворилась, и в комнату вошел немец Эммануил Кант. Снял штиблеты, аккуратно поставил в угол скрипку, сел на табурет и, по-бабьи подперев щеку, с немецкой любознательностью уставился на Баюна.

— Все пишете, — с расстановкой сказал он. — Пишите, Баюн, пишите. Помните, что создаете историю. История всегда бывает такой, какой она описана… э-э-э… скажем, умными существами. Поэтому она постоянно меняется. Это единственная научная дисциплина, содержание которой постоянно меняется в зависимости от личного мнения тех, кто ею занимается.

Снял пиджак, повесил его на гвоздь.

— Сегодня, Баюн, — сказал он, — я открыл в себе моральный закон. Что такое совесть? Вот я посмотрел на звездное небо. Мрак вокруг, в темноте мерцают звезды, светят. Звезды — это совесть небес.

Они видны в кромешной тьме, они — источник света. И я подумал: а почему нет символов тьмы на небесах? Днем звезд не бывает. Если бы не было морального закона, которым мы живем, небо каждого дня было бы испещрено черными точками. Но тьма кратковременна, об этом каждый день говорит солнце. Моральный закон — это свет, который живет в тебе и не дает разрастаться тьме.

— Как всегда вы все усложнили, Эммануил, — не отрываясь от занятия, сказал кот. — Суть морального закона в том, чтобы радоваться каждой живой мыши и убивать лишь тогда, когда хочется есть.

— Значит, Голем все-таки существовал, — сказал Дзержинский, поднимая глаза от бумаг.

В кабинете было сумрачно, горела настольная лампа под зеленым абажуром. Дзержинский почему-то считал, что зеленый цвет успокаивает воспалившиеся глаза.

— Именно так, Феликс Эдмундович, — вздохнул Бокий. — А теперь его нет.

— И человека ты потерял?

— И человека потерял. Хорошего человека, думающего, инициативного.

Дзержинский что-то пометил у себя в бумагах, наклонился к Бокию.

— Готовьте экспедицию в Тибет, Глеб, — сказал он. — Рерих утверждает, что в глубинах гор есть загадочная страна, которой правит Союз девяти. Они намного обогнали весь мир в техническом развитии. Сколько нам потребуется для подготовки экспедиции?

— Думаю, не меньше года, — прикинул Глеб.

Дзержинский встал, подошел к окну.

— Техническое перевооружение — это то, что нам сейчас необходимо, — сказал он твердо. — Я обдумал ваши слова. Необходимо организовать научный и технический шпионаж на Западе. Надо скупать технологии, патенты, просто воровать хорошие машины и станки, если не удастся их купить за приемлемую цену. И искать свои таланты, разумеется. У меня на днях был один изобретатель, предлагает использовать направленные взрывы для открытой разработки угольных и рудных месторождений. А по ночам изобретает машину, которая будет двигаться под землей. Даже название ей придумал: геоход. Представляете, Глеб, страна в развалинах, а люди уже замахиваются на недостижимые цели! И нам надо поддержать таких людей — мечтателей, романтиков, фантазеров.

— А мировая революция?

Дзержинский махнул рукой.

— Революция подождет. Главное — не похоронить нынешний росток будущего. Мировая революция — жупел, пугало, которым время от времени можно будет пугать буржуазию. А для нас наступает новый этап. Дворцы разрушены, пора строить новые, но уже для всех.

— А как же стальной человек с Кавказа? — усмехнулся Бокий.

— Знаете, Глеб, а мне его позиция нравится, — сказал Дзержинский. — Она позволяет держать всех в кулаке. Будет зарываться, мы его поправим. Есть Ильич, есть Бухарин, есть, наконец, я, пусть мне остается не так уж и много времени. А концентрационные лагеря — необходимое условие для строительства нового мира. Тот, кто не уверовал в догмат, должен хотя бы склониться перед ним. И знать, что если ты не склонишься, то тебя склонят. Идея не терпит массового сомнения, все сомнения должны оставаться теоретикам, остальных должен поддерживать энтузиазм. Главная опасность для пролетарского государства живет не вне, а внутри его. Это сознание масс.

— А не боитесь? — прищурился Бокий.

— Оказаться в жерновах? — вздернул бородку Дзержинский. — Знаете, Глеб, не боюсь. За мной многолетний авторитет, я показал партии, на что способен, и доказал, что не являюсь врагом идеи.

А кроме того… Глеб, я могу быть с вами полностью откровенным.

Страха нет и еще по одной причине. Вы мне рекомендовали обратить внимание на Фридриха Павловича Гросса. Действительно, очень любопытная личность. Теперь я знаю многое из того, что ожидает нас в ближайшие двадцать лет: смерть вождей, кровавая борьба с оппозицией, индустриализация и коллективизация страны. Нельзя изменить судьбу отдельного человека, можно изменить направление общественного развития. Но методы, методы… Иногда мой разум противится всему этому. Придется пролить много крови. Все во имя будущего, Глеб, все во имя будущего.

— Не сомневаюсь, — сухо сказал Глеб Бокий. — Вопрос в том, поймут ли нас будущие поколения? Оправдают ли они пролитую нами кровь?

— При единственном условии, — сказал Дзержинский. — При одном-единственном условии, Глеб. Если они будут жить хорошо. Значительно лучше, чем жили прежде. В противном случае мы будем прокляты.

Бокий помолчал. На эти слова что-то возразить было очень трудно. Он сам думал об этом ночами. И все же не удержался:

— Феликс Эдмундович, но вы так и не сказали, почему не боитесь заглядывать в будущее…

— Не боюсь, — сказал Дзержинский и отвернулся к окну. — Мне осталось совсем немного. Я умру внезапно от сердечного приступа после доклада, который сделаю как председатель ВСНХ страны в двадцать шестом году.

— Предчувствия? — усмехнулся Бокий.

Дзержинский отрицательно качнул головой.

— Фридрих Павлович Гросс сказал.