"Азимут бегства" - читать интересную книгу автора (Котлер Стивен)

12

Всю ночь Анхель сидит в монашеской келье, глядя на болезненный сон Пены, лежащей на железной койке. Мешочек с монетами «И Цзин» прижат к груди, сначала Анхель пытался разжать руку, но хватка оказалась слишком крепкой. В углу стоит маленький комодик, на дне которого свалены их сумки. Вещей у них мало, у Пены вообще почти ничего. Стоящая на крышке тонкая белая свеча, с которой почему-то не капает воск, излучает неяркий свет. Анхель сидит на деревянном стуле с высокой прямой спинкой — точно такие же были у них в школе. В ногах пепельница. Кроме этих вещей, в комнате нет никакого убранства. За окном начинает накрапывать дождь.

Он зевает, встает, подходит к кровати. Испытывает большое искушение прикоснуться к ее лбу.

— Хочу поискать немного кофе, вам принести?

Она молчит, да он и не ждет ответа.

Коридор темен, стены сложены из высоких камней, ни светильников, ни щелей, освещающих путь. Он едва не поворачивает назад, чтобы взять свечу, но передумывает. Вместо этого он закуривает «Лаки Страйк», одну из последних своих сигарет, и направляется к противоположному концу коридора. Коридор заканчивается огромным залом, гулкое эхо шагов обтекает Анхеля, как тягучий поток. В конце зала в глубоком алькове неподвижно стоит Дева Мария, прямые линии угла пересечены лункой арки алькова. Лицо Богородицы спрятано в тени, но рядом с альковом окна — по обе стороны, и закрытые сланцевыми панелями проемы пропускают сумрачный свет, который неясными углами ложится на пол, указывая путь к статуе. Исчезающий свет старого и давно забытого действа, но все равно, во всем этом есть нечто, и Анхель аккуратно обходит полосы света, чтобы не нарушить тайный призыв.

Он находит широкую винтовую лестницу, вырубленную в скале, — лестницу без перил и ограждений, и спускается по ней, скользя одной рукой по прохладной каменной стене. Шум дождя становится громче, но сквозь него Анхель слышит низкий звон колокола, сзывающего братию на молитву. Внизу раздается шарканье множества ног, направляющихся в капеллу. Он стоит наверху, невидимый для монахов. Ритуал не пугает его, но пугает убийственная серьезность этих людей — словно в их жизни не осталось ничего, кроме церкви.

Кухня находится слева, надо пробежать мимо капеллы, и — «раз, два, три» — считая в уме, он пролетает мимо дверей. Еще один сумрачный проход, направо, наконец налево, и он находит кухонную дверь — шершавое дерево и прохладная бронза ручки.

Должно быть, он заблудился, сделал какой-то неверный шаг. Теперь-то он знает, куда попал по воле случая. Не важно, раньше или позже он все равно пришел бы сюда, но случилось так, что произошло раньше. Какая разница? Он почти физически пожимает плечами и входит в дверь.

Личные апартаменты Исосселеса — типичные, средних размеров покои замка восемнадцатого века: массивная кровать и огромный стол, книжные полки от пола до потолка, книги на полках часто утоплены очень глубоко, перед корешками груды бумаг. На столе уже зажженная маленькая лампа. Анхель садится к столу на стул с прямой спинкой, почти такой же, как тот, в котором он провел всю прошлую ночь. На большой столешнице почти теряется маленькую раскрытую книгу Торы, над словами видны торопливые чернильные пометки. Он никогда прежде не видел оскверненную Тору, во всяком случае, Тору, напечатанную на тонкой бумаге. Анхелю вдруг приходит в голову, что Исосселес, вероятно любит играть в кости. Рядом калькулятор, листы бумаги, исчерканные какими-то уравнениями и еврейскими буквами. Тут же на столе стоит стальная пепельница, из которой торчит недокуренная сигарета, которую Анхель, не успев подумать, что делает, снова закуривает. Над столом маленькая книжная полка, еще книги, некоторые о великом русском математике Георге Канторе, собрание ранних сочинений Эйнштейна, несколько книг о Каббале и несколько туго набитых манильских конвертов. Анхель проводит пальцем по корешкам, глядя на описи содержимого. В большинстве своем это географические названия: Каир, Александрия, Испания, Франция; в самом конце ряда он видит еще два заголовка «Тамплиер» и — самый последний — «Пена и Анхель».

— Твою мать, — вслух произносит он, уставившись на свое имя на папке, найденной в глухой мексиканской дыре.

Снаружи доносится собачий лай, дождь, шелест тростника. Или это шарканье… но у него нет времени на размышления. Он хватает папку с надписью «Пена и Анхель», которая оказывается толще, чем он думал, засовывает ее в штаны сзади и одергивает футболку, чтобы не было так заметно оттопыренное место. Он слышит шаги. Сигарета погасла; он выходит и пускается в обратный путь.

Но как он сюда попал? Свет разительно изменился, день стал ярче, спина взмокла от пота. Мимо гобелена, вот старое деревянное распятие, потом за угол, до развилки, после направо, вот ярко начищенный медный котел, потом налево, опять направо, в холл, под арку, и… черт, он опять пошел не туда. Но пути назад нет, как нет и времени. Анхель со временем не только находит выход, он отыскивает вход на кухню и чашку горячего кофе — свою исходную цель. Более того, он ухитряется пронести эту чашку к подножью лестницы, прежде чем натыкается на первого человека.

— Amigo.

Анхель оборачивается на оклик, и видит монаха в черной накидке.

— Ты спустился, чтобы помолиться с нами?

Анхель высоко поднимает чашку с горячим кофе.

— Можно сказать, что да.

— Ага.

— Была такая долгая ночь, и простите, но я сам разыскал кофе, не хотел отрывать вас от утренней молитвы.

Монах молчит, думая о чем-то, отворачивается, потом снова смотрит на Анхеля.

— Здесь все ночи длинные. — Он уходит, прежде чем Анхель успевает задать ему вопрос.

Весь день Анхель проводит возле Пены. Ей не лучше. Дыхание ее становится частым и поверхностным, она что-то бормочет, но голос ее тих, а язык, на котором она говорит, не знаком Анхелю. На закате у двери появляется тарелка с едой и новая свечка, но с тех пор прошли бесконечные часы. Становится совсем темно. Монастырь отходит ко сну. Анхель засовывает папку в сумку и старается на время забыть о ней. Около девяти часов сон Пены становится беспокойным. Анхель садится рядом и беспрестанно промокает ей лоб старой рубашкой. Еще на одну вещь меньше придется уносить с собой. За его спиной пространство чисто выбеленной кельи, там же — за спиной — раздается стук в дверь. Анхель оборачивается в тот момент, когда она открывается.

— Войдите.

Это не кто иной, как падре Исосселес, и что толку говорить «войдите», когда он и так уже здесь. Он стоит, напряженно глядя на больную, похожий на долговязую птицу. От него пахнет ромом. Глаза его красны, словно он недавно плакал, но эта краснота не от слез, она — от учения, тяжких трудов и долгих бдений над трудными книгами, которые либо привели его в никуда, либо приблизили на гран к вещам столь далеким, что Анхель не смог бы представить себе этого расстояния ни в одной из известных ему систем измерения.

— Как она? — спрашивает Исосселес; его голос — примитивный инструмент, пара стальных струн, натянутых на костной раме, по которым водят тупой ножовкой.

— Ну, она то ли умирает, то ли живет, или и то, и другое вместе, и в глубине души ухитряется наслаждаться этим.

— Да.

— Что? — переспрашивает Анхель.

— Да.

Анхель пожимает плечами и отворачивается. Он хочет курить, но сигареты в противоположном углу и…

— Я всегда понимал, что Пена очень трудная женщина.

— Этого я не знаю.

— А я знаю. — С этими словами Исосселес поворачивается и направляется к двери. В проеме он оглядывается, опираясь плечом о притолоку, вздыхает и смотрит на Анхеля.

— Я пришел сказать тебе, что мы решили отслужить полуночную мессу для нее, ты услышишь колокол. Ты можешь прийти к нам, если захочешь.

Анхель задумчиво замолкает.

— Это поможет? — В его голосе нет злобы, только печаль.

— Я мог бы солгать тебе и сказать, что все в руке Божьей, но я давно служу Ему и, нет, не думаю, что это поможет ей.

Анхель смотрит на падре долгим взглядом, потом собирается задать следующий вопрос, но Исосселес опережает его.

— Из уважения к ней, только из уважения.

Он произносит эти слова так тихо, что Анхелю, чтобы осознать их, приходится думать, пока он думает, дверь закрывается, и шаги Исосселеса доносятся уже из коридора.

— Я не понимаю, что он за человек, — говорит Анхель, но Пена не слышит его.

Он подходит к рюкзаку, к торчащей оттуда папке. Кто бы ни был этот падре Исосселес, он прилежно выполняет свои домашние задания. Но не это занимает сейчас Анхеля, не от этого у него перехватывает дыхание, а пол начинает уходить из-под ног. Он видит клочок бумаги, прикрепленный к первой странице стопки, всего несколько написанных от руки слов. Что означает — никто не возвращается домой? Сама мысль о возвращении домой кажется Анхелю невероятно смешной, где же теперь его дом? Но если им и правда не разрешат уйти, то что тогда?

К полуночи дождь прекратился. Анхель открывает окно, и в келью врываются темнота и сырость. Он скорее чувствует, чем слышит, что звон колокола стал ближе. Ощущения изменились, но потом он замечает, что в келье появилась новая тень, которой здесь не было и которой не должно быть, и тень эта возникает на стене рядом с кроватью Пены. Он видит, что она, неестественно выпрямившись, сидит на постели, все еще прижимая к груди монеты. Глаза ее широко открыты и излучают тусклый свет немощи и болезни, у нее пепельно-серое, искаженное лицо. Она улыбается, но это не та улыбка, к которой успел привыкнуть Анхель. Он пытается что-то прошептать, Mbakayere, но фраза срывается с его уст будто во сне и не возвращается к нему. Правда, он знает, что она означает — я ухожу, — и он знает уже достаточно для того, чтобы произнести эти слова именно в такой момент, как этот.

Пена не умирает, она тихо испаряется. В окне зажигается свет, вероятно, звонят колокола, но он не слышит их. Позже он вспомнит, что в тот миг уронил сигарету, и она, упав на холодный каменный пол, взорвалась искрами, которые взметнулись в воздух. Но сейчас он не видит ничего, кроме Пены. От ее тела исходит пар. Она выбрасывает руку к окну, освобождая «И Цзин». Четыре тысячи девяносто шесть взаимосвязей падают и превращаются в ночь, в тихий треск в шуме ветра, а может, они исчезают, прежде чем Анхель успевает рассмотреть их, но другие превращаются в птиц, и на мгновение небо заполняется ими, а потом наступает ничто, и Пена ложится на постель. Это очень мягкое движение, она укладывается, а потом рукой закрывает глаза. Все ее жесты превращаются в расплывающийся дым.

Анхель не знает, сколько времени он ждет, ни о чем не думая; он курит или делает что-то еще, положив голову на ее остывающую грудь, и единственный звук, который еще раздается в келье, — это звук его одинокого дыхания.

В дверь снова стучат. Он видит, что украденная папка торчит из горловины рюкзака. Надо было лучше ее прятать. Он пытается сделать это сейчас, но тут происходит нечто непонятное; он и сам не понимает, почему, застегнув рюкзак с пожитками, он вскидывает его на плечи и застегивает фиксирующую пряжку на поясе, одновременно выбравшись на холодный мокрый каменный подоконник, оказавшись над сотней футов мрачной бездны, отделяющей его от земли.

Никто не возвращается домой. Ну что ж, черт бы их всех взял. Под ладонями мокрый камень, а впереди длинное падение. Дальше он подчинялся только инстинктам. Только много позже до него дошло, что Пена в конце концов сумела найти дорогу домой.

Он слышит, что в келью входят люди, слышит, как они щупают мертвое тело, слышит топот ботинок по каменному полу. Он делает резкое движение, издав тихий металлический скрежет, за этим следует отчетливо произнесенное ругательство, и кто-то пинает набитую окурками пепельницу. В это время Анхель умудряется добраться до края стены и зацепиться за водосточную трубу. Дождь становится сильнее, заглушая металлический скрежет трубы под тяжестью его веса. Отовсюду хлещет вода. Он скользит по трубе, ударяясь об нее плечами и лбом, и при каждом ударе раздается какой-то икающий звук. Он уже порезался металлическими чешуйками, но, обхватив руками трубу и упершись ногами в стену здания, он продолжает скользить по водостоку вниз, борясь со стремительной силой тяжести. Луна, если она вообще была на небе, спряталась за плотным покрывалом облаков. В окне над ним загорается яркий свет, и, коснувшись земли, он слышит гулкий голос Исосселеса.

Его план прост и ясен, такими и бывают планы, когда нет выбора, когда ты несешься как одержимый и каким-то чудом обретаешь спасение. Джип стоит там, где он его припарковал, ключи в кармане. Заводя двигатель, он краем глаза видит дверной молоток в виде горгульи. Страшная птица взлетает в воздух, и ворота резко распахиваются. Сквозь шум дождя он слышит громкий выстрел, но только на следующий день обнаруживает пулевое отверстие в спинке пассажирского сиденья. В течение недели он опасается, что будет погоня, но потом успокаивается в объятиях светлоглазой серферши, которая вообразила, что Анхель будет неплохим завершением дня.

Только потом, после долгой бурной ночи, после чрезмерно обильного возлияния ромового пунша, на котором здесь, кажется, все помешались, он выскальзывает в чулан и садится читать папку под беспощадным светом голой лампы. Он читает медленно и внимательно и постепенно осознает, в какое дерьмо он влип.

Скоро ужин. Окна открыты, в воздухе уже чувствуется прохлада. Исосселес стоит в верхней келье звонницы и пристально смотрит на кровать, где совсем недавно лежала Пена. Внизу собрались братья, они ждут его благословения. Пусть ждут. Он и так ходит по острию ножа. По монастырю поползли слухи, что это он убил Пену. Это не так, но пусть думают, что хотят.

Именно в этой келье он впервые обнаружил ту рукопись. Здесь начал он изучать Каббалу. И что из этого вышло?

Кровать уже разобрали и вынесли за дверь. Завтра надо будет проследить, чтобы ее снесли в подвал. Он волочит матрац на середину комнаты, бросает на каменный пол. У ног падре стоит маленькая канистра с бензином. Он нагибается, поднимает канистру, отвинчивает колпачок и медленно льет бензин на матрац. Он льет долго, до тех пор, пока расплывающееся пятно не начинает растекаться по полу. Вот еще одна головоломка для братии — почему он хочет спалить матрац здесь, почему не выбросить его в окно и сжечь во дворе вместе с другим мусором? Какова бы ни была причина смерти Пены, она умерла не от инфекции в бактериальном смысле этого слова. В углу валяется спасательный жилет тусклого оранжевого цвета, одна из надувных подушек надорвана по краю. Он пересекает келью, поднимает с пола жилет, несет его назад и бросает на середину матраца, выливает на него остаток бензина и идет к двери. Встав в проеме, он чиркает спичкой и бросает ее. Матрац вспыхивает мгновенно, пламя встает рыжей стеной, языки его жадно лижут потолок, келья стремительно заполняется дымом.

Он прикрывает лицо рукой от невыносимого жара и задом пятится в коридор. Дым закоптит потолок и стены, и сколько бы их потом ни отмывали, эта сажа останется здесь навечно. Копоть покроет подоконник. Пол почернеет от пепла, но огонь не расползется дальше, он умрет в этой келье. Это старый монастырь, он целиком выстроен из камня, здесь нечему гореть, кроме старой постели, вместилища памяти. Здесь рождение и смерть и все, что между ними. Театральный жест, со злостью думает он, идя по коридору.