Ни одно понятие не породило так много противоположных точек зрения и не завело правоведов и политических теоретиков XIX в. в столь безнадежный тупик, как понятие суверенитета. Причиной этого является тот факт, что они не подвергли достаточному исследованию и проверке первоначальное подлинное философское значение этого понятия и не отнеслись к нему серьезно.
По мере того как выявлялись важнейшие практические проблемы, относящиеся к международному праву, споры о суверенитете государства, рассматриваемом в его внешнеполитическом аспекте (межгосударственных отношений), становились более глубокими и широкими. Был поставлен вопрос о том, что является подлинным носителем суверенитета — международное сообщество как целое или отдельные государства[22]. В некоторых случаях даже само понятие суверенитета ставилось под сомнение[23]. Такую позицию занял сначала Трипель, затем некоторые другие юристы-международники, такие, как Эдмундз[24] и Фоук[25]. Однако такое возражение против понятия суверенитета осталось, в сущности, лишь юридическим и не затронуло философских корней проблемы.
Моя задача в этой главе состоит в том, чтобы обсудить понятие суверенитета не в терминах юридической теории, а в терминах политической философии. Я думаю, что для этого есть основания, тем более что суверенитет в его исторических истоках, как заметил однажды Еллинек, есть "политическое понятие, которое впоследствии трансформировалось"[26], с тем чтобы обеспечить юридическую поддержку политической власти государства.
Я убежден, что политическая философия должна освободиться от слова, а также от понятия суверенитета не потому, что это понятие устарело[27], не благодаря социологически-юридической теории "объективного права"[28], и не только потому, что понятие суверенитета создает непреодолимые трудности и теоретические сложности в сфере международного права, но потому, что, будучи рассмотренным в его подлинном значении, а также в перспективе той научной сферы, к которой оно принадлежит — политической философии, — это понятие в действительности неверное[29] и обречено вводить нас в заблуждение, если мы будем продолжать употреблять его, полагая, что это понятие слишком долго и слишком широко использовалось, чтобы его можно было отвергнуть, и не осознавая присущих ему ложных коннотаций.
Надеюсь, что на данном этапе обсуждения будет позволительно сделать несколько педантичное отступление, имеющее, однако, отношение к точному употреблению слов?
Как слова #960;#972;#955;#953;#962; или civitas часто переводят как "государство" (хотя наиболее подходящим переводом были бы "гражданское общество" (commonwealth) или "политическое общество", но не "государство"), точно так же слова principatus[30] и suprema potestas[31] часто переводят как "суверенитет", а #954;#965;#961;#953;#959;#962;[32] или princeps ("государь") — как "суверен"[33]. Это неверный перевод, запутывающий дело с самого начала. Principatus ("господство") и sumpema potestas ("верховная власть") обозначают просто "верховную управляющую власть", а вовсе не "суверенитет", как считалось с того момента, когда это понятие впервые появилось в словаре политической теории. Наоборот, слово "суверенитет" тогда переводилось латинским majestas[34] и греческим #945;#954;#961;#945; #949;#958;#959;#965;#948;#953;#945;[35], что было хорошо известно во времена Жана Бодена[36].