"Петроград-Брест" - читать интересную книгу автора (Шамякин Иван Петрович)Глава вторая: Генеральный штаб1Конь, весело фыркая, бежал легкой трусцой. Кучер подгонял его так же весело — не русскими понуканьями, а свистом и своеобразным чмоканьем. Подковы дробили укатанный снег, на кучера и ездоков летели мелкие льдинки. На елях, обступивших дорогу, лежали толстые шапки снега, пригнув нижние ветви к самой земле, утопив их в сугробах. День был пасмурный, но на удивление тихий, какой бывает только здесь, на Карельском перешейке. Владимир Ильич с детским жадным интересом любовался зимней природой. Он ощущал красоту зимы не умом — сердцем, всем существом. Недалеко отсюда, в Разливе, он жил прошлым летом и полюбил карельские пейзажи, сроднился с ними так же, как когда-то в детстве с волжскими. С сентября не удавалось вырваться за город. Три месяца напряженнейшего труда. Начала болеть голова. Владимир Ильич имел неосторожность признаться сестре. Маняша тут же, конечно, выдала его Надежде Константиновне. А потом кто-то из них посвятил в «тайну» и Александру Михайловну Коллонтай, и женщины, все вместе, настояли, чтобы он попросил у Совнаркома короткий отдых и поехал в санаторий «Халила». Вырваться было нелегко. В истории человечества еще не было опыта строительства социализма, писались только проекты, до Маркса все утопические. Практика подбрасывает проблемы, каких никто из теоретиков не мог предусмотреть. Нужно решать их ежеминутно. А людей мало. Нет, людей немало. Революционеров — рабочих, солдат. Мало образованных большевиков. Многие из бывших социал-демократов запятнали себя соглашением с буржуазией и продолжают выступать против революции, против диктатуры пролетариата. А некоторые из большевиков безбожно путают и в теории, и в практической работе. Наисрочнейший вопрос социалистического строительства, укрепления Советской Республики — подписание мирного договора с Германией. Еще в вагоне у Ленина перестала болеть голова. Владимир Ильич почувствовал себя бодро, настроение поднялось, он по-детски радовался снегу, елкам, быстрой езде и испытывал благодарность к жене и сестре за их инициативу. Искал возможности как-нибудь высказать это. Правда, когда выезжали со станции Усикиркка, он еще недовольно похмыкал и раза два оглянулся, услыхав позади второго коня и увидев в санях, ехавших следом, кроме комиссара Финляндской железной дороги, незнакомого человека. Понял, что осторожный финн Рахья прихватил охрану. Хмыканье насторожило Надежду Константиновну, не сразу сообразившую, чем Владимир Ильич недоволен. Они посадили его посередине, хотя он и сопротивлялся, говорил, что, если занесет на ухабе и выпадет из саней женщина, он себе этого никогда не простит. «Какой я после этого джентльмен? Позор!» Женщины думали не об ухабах, а о том, что между ними Ильичу будет теплее. Кожушок из тех, что принесла Коллонтай, он себе взял самый короткий, старенький, им достались настоящие шубы. Правда, Рахья дал на станции еще тулуп, но Владимир Ильич отказался надеть его, накрыл только ноги всем троим. Возможно, из-за тулупа женщины так настойчиво усаживали его в середину, зная, что, сев с краю, он накроет ноги только им. А так куда денешься, если нужно думать и о Надежде Константиновне, сидевшей слева, и о Марии Ильиничне. Сколько раз он инстинктивно потягивал кожух то к Наде, то к Маняше, но, замечая, что своей заботой стягивает его с другого близкого человека, недовольно хмыкал. Хотя тут же весело приводил в мыслях политические аналогии. «При таком положении с кого ни стяни — накроешь себя. Позиция, как у Троцкого». Вдруг засмеялся вслух. — Ты чего, Володя? — спросила Мария Ильинична. — Как сказала женщина? Теперь не надо бояться человека с ружьем? Прекрасно сказала! В этом вся суть революции. Человек с ружьем — это тот же рабочий, тот же крестьянин. Не стражник. Не жандарм. В вагоне, кроме Ленина и его спутников, ехали и другие пассажиры. Рахья перевел Владимиру Ильичу разговор двух женщин-финок. На вопрос одной из них, как та не побоялась пойти в лес нарубить дров, другая ответила: «Раньше бедняк жестоко расплачивался за каждое взятое без спроса полено, а теперь, если встретишь в лесу солдата, то он еще поможет нести вязанку дров. Теперь не надо бояться больше человека с ружьем». Ленин несколько минут говорил о принципах новой, вырастающей из Красной гвардии социалистической армии, которая будет создана, несмотря ни на какие левацкие фразы и ни на какие условия немецких империалистов. — Какой бы договор ни подписали — а мы подпишем его! — мы создадим рабоче-крестьянскую армию. Без армии революцию задушат. Надежда Константиновна понимала, что это не просто дорожный разговор, так Владимир Ильич работает — в беседе с близкими людьми, с товарищами по партии проверяет тезисы будущей статьи или, может, целой книги. Любит, чтобы спорили с ним, в споре хорошо шлифуются мысли. Женщины слушали молча. Во-первых, они были согласны со всем, что он говорил, а во-вторых, еще в Петрограде условились между собой: в санатории создать такую жизнь, чтобы Владимир Ильич как можно меньше работал и как можно больше отдыхал. В то, что он совсем может не работать, не верили. Человек этот и во сне работает. В эмиграции, помнила Надежда Константиновна, он много раз рассказывал по утрам, что видел во сне политические комбинации. Но во сне они были неправильные, соглашательские, и Ленин смеялся над своими снами. «Подумай, Надюша, я согласился с Мартовым. Нет, ты можешь представить такое?» — и весело заливался смехом. Мария Ильинична нашла выход, чтобы отвлечь брата: — Володя! Снегири! Владимир Ильич сразу же переключил внимание с политических рассуждений на птиц, вспорхнувших с елки, воскликнул с детской непосредственностью: — Где? Где? Увидел снегирей на другой ели, они купались в снегу — красные комочки в белом снегу. — Ах, снегири! Краса нашей русской зимы. Мы с тобой, Надюша, не видели их сто лет. Когда я видел снегирей последний раз? Ты помнишь, были они в Шушенском? Нет, не было. Иначе я помнил бы. Я так хорошо помню снегирей в Симбирске. Мы кормили их… с Сашей… Вспомнив брата, Владимир Ильич умолк. Мария Ильинична положила свою руку в старенькой перчатке, связанной еще матерью, на руку брата, перчаток ему так и не приобрели, просили, чтобы он держал руки в карманах или под кожухом. Но, привыкший к энергичной жестикуляции, Ленин не переносил неподвижности, он и так был зажат в возке, и вначале, когда спорили о местах, недовольно пошутил: «Вы сели как конвоиры». Минуту помолчали. Так было всегда, когда вспоминали Александра или мать. Потом Надежда Константиновна спросила: — Тебе не холодно, Володя? Ленин ответил шутливо: — Нет, вы меня принудите пересесть в сани к товарищу Рахье. Вы знаете, как Рахья охранял нас в Разливе? О, это великий конспиратор! И удивительная деликатность. Финская. Он не задал ни одного вопроса не по существу, хотя не скажешь, что ему свойственна финская молчаливость, о которой рассказывают анекдоты. Нет, он веселый человек, — на мгновение задумался и снова о том, что вдруг взволновало: — Так были в Шушенском снегири, Надя? — Кажется, были. — Кажется? Или ты уверена? — Ей-богу, не помню, Володя. — Ах, какая у нас память стала! Думаю, они там были летом. А летом, когда столько птиц и снегирь меняет окраску, на него не обращаешь внимания. Для этого нужно быть орнитологом. Спрошу у Сталина или у Свердлова: видели они в Сибири снегирей? — и засмеялся какой-то своей мысли: — Сталин мог не видеть. Но Яков Михайлович должен был увидеть. У него острый глаз. — Я спрошу у Ольминского, — сказала Мария Ильинична. — Михаил Степанович все знает. Ленин потер руки — знакомый жест: так он делает, когда вспоминают при нем любимых им товарищей. — Ольминский историк, экономист, финансист. Но не натуралист. Нет, не натуралист. — Он эрудит. Правда, иногда сомневается. Недавно я дала ему статью «Социальная революция и Максим Горький». Он посоветовал показать тебе. — «Социальная революция и Горький»? Чертовски интересно! Это то, что нужно для строительства новой культуры. Надеюсь, ты захватила статью с собой? Мария Ильинична растерялась — сказать, что статья с ней, — значит, нарушить их с Надей сговор; Надежда Константиновна наклонилась и выразительно посмотрела на золовку. — Нет, не взяла. Владимир Ильич зажмурился, как бы сдерживая смех. — А чего вы моргаете одна другой? Нет, вы плохие конспираторы. Вот что я должен вам сказать. Статью ты мне покажешь. «Правда» должна дать такой материал. Женщинам было весело. Им было радостно оттого, что очень дорогой человек так бодр, радостно возбужден. Значит, морозный воздух снял боль. А это главное. Самое главное. Весело фыркал конь. Мелкие льдинки летели из-под копыт в лицо, но это тоже было приятно. Тихонько посвистывал кучер, чтобы не мешать беседе седоков. С дороги напились вкусного чая (в Смольном такого не было) с еще более вкусными булочками санаторной выпечки (таких во всем Петрограде не было). Утомленным работникам организовывали поездку в «Халилу» на короткое время, на неделю, не больше, и просили финских товарищей в первую очередь подкормить их: в Финляндии было не так голодно, как в Петрограде. В теплой столовой за горячим чаем хорошо отогрелись. Там же поспорили из-за комнат — где кому жить. По просьбе Коллонтай директор санатория выделил Ленину отдельный домик на две комнаты: одна большая, светлая, с окнами на березовую рощу, другая маленькая, типичная финская спаленка. Ленин посмотрел домик и категорически заявил, что в большой комнате будут жить женщины, ему комната эта не нравится, но очень приглянулась та, маленькая. Сестра и жена хорошо знали его хитрость — остаться одному, чтобы работать. Поэтому они запротестовали не менее решительно. Надежда Константиновна шутливо пожаловалась: — Подумай, Маша, как можно жить с таким упрямым человеком. Но доводы Ильича не помогли, женщины на компромисс не шли. Пришлось ему подчиниться, по-своему выказав неудовольствие: — Для пользы дела я умел договориться с самыми заядлыми оппортунистами. А вот с вами, выходит, договориться невозможно. — Считай, что мы договорились. Для пользы дела, — не без юмора успокоила его сестра. Пошли гулять. В санатории отдыхало человек пять большевиков из Петрограда. Они сразу окружили Ленина. Среди них был Муранов, член редколлегии «Правды». Мария Ильинична попросила его: — Матвей Константинович, не занимайте Ильича делами. Ему крайне необходимо отдохнуть. Они, женщины, пошли вперед, мужчины остались сзади. Слышали, как громко смеялся Владимир Ильич над каким-то веселым рассказом; веселил, видимо, Лашевич, умевший посмешить историями о своих земляках-одесситах. Хорошо, что собеседники не втягивают Ильича в серьезные политические разговоры, на которые он тратит столько энергии, а заряжают веселостью; веселье — лучший лекарь. Но скоро смех затих. Когда Надежда Константиновна и Мария Ильинична, сделав круг по расчищенной дорожке, вышли из боковой аллеи, то увидели мужскую группу поредевшей: Ленина в ней не было. Они посмотрели друг на дружку, невесело улыбнулись, поняв, что их благие намерения тщетны. Мария Ильинична еще попыталась как бы утешить себя и невестку: — Гуляет один? — Нет, Маша. Работает. В его несессере неоконченные статьи, которые я не посмела выложить. Ленин сидел за столом и писал с невероятной быстротой, удивлявшей всех, кто впервые видел, как он пишет. Надежда Константиновна остановилась у двери с молчаливым укором. Владимир Ильич глянул на нее и весело сказал: — Ты знаешь, Муранов говорит: снегирей в Сибири целые стаи. Полно снегирей! «Можно подумать, он пишет о снегирях». Надежда Константиновна хорошо знала эту давнюю хитрость Ильича: разговором о постороннем отвлечь внимание от своей работы. Лучше ему не мешать, мысли его в такой момент стремительно наплывают одна на другую. Вон как спешит записывать их! А сам говорит: — Есть снегири! Странно, почему я не помню… Когда он снова склонился над бумагой, Надежда Константиновна, ничего не сказав, тихонько вышла из комнаты. Владимир Ильич, заметив ее уход, сказал про себя с укором: «Ай-ай. Как нехорошо», — и еще ниже склонился над столом. Ленин писал: «Социализм не только не угашает соревнования, а, напротив, впервые создает возможность применить его действительно Наша задача теперь, когда социалистическое правительство у власти, — организовать соревнование». Через два месяца после победы революции Ленин призывал к соревнованию по выявлению талантов рабочих и крестьян, к соревнованию экономической инициативы трудящихся. «Учет и контроль — вот главная экономическая задача каждого Совета…» В учете и контроле, повсеместном, всеобщем, универсальном, за количеством труда и за распределением продуктов — в этом сущность социалистических преобразований. Ленин доказывал, что нужно время, чтобы сломить сопротивление буржуазии, и направлял гневный саркастический огонь критики против интеллигентов, которых испугала революция, которым хочется остаться организаторами и начальниками, хочется по-прежнему командовать. Нужно сломить их сопротивление! Интеллигенты дают великолепные советы и руководящие указания, но оказываются до смешного, до нелепого, до позорного «безрукими», неспособными провести в жизнь эти советы и указания, провести практический контроль за тем, чтобы слова превратились в дела. Вот где без помощи, без руководящей роли практиков — организаторов из народа — не обойтись. Ленин высказывает огромную веру в организаторские таланты рабочих и крестьян. И тут же предупреждает, что нужно бороться против всякого шаблона и попыток установления единообразия сверху, к чему так склонны интеллигенты. Полный простор инициативе масс, соревнованию масс! «Большевики только два месяца у власти… а шаг вперед к социализму сделан уже громадный», — делает вывод Владимир Ильич в другой, там же, в «Халиле», написанной статье. Но тут же предупреждает против сентиментального, нелепого, интеллигентски-пошлого представления о «введении социализма»: «Мы всегда знали, говорили, повторяли, что социализм нельзя «ввести», что он вырастает в ходе самой напряженной, самой острой, до бешенства, до отчаянья острой классовой борьбы и гражданской войны…» Нет, Владимир Ильич не писал в «Халиле» все время. Он умел и отдыхать. В первый же день под вечер пошел по лесу на лыжах и не возвращался до сумерек. Встревоженные Рахья и Муранов вынуждены были идти по следу искать его. После ужина играл с Лашевичем в шахматы, выиграл три партии и весело смеялся, когда партнер высказывал свое огорчение на одесском жаргоне. Но и во время отдыха его не оставляли мысли о революции и мире, об организации власти в центре и на местах. Родилась новая держава — социалистическая, история не знала подобных примеров, кроме разве что Парижской коммуны, но нельзя в огромной бывшей Российской империи повторить ее ошибки, — поэтому Ленин взвалил на себя непомерный груз, взявшись в качестве философа-марксиста объяснить все внутренние российские и международные социальные явления и одновременно в качестве организатора-практика подсказать, как уничтожать старые буржуазные институты и создавать новые, советские. И все это нужно делать сразу, разделять задачи нельзя. Революция не может ждать. Пока другие товарищи играли в шахматы, Владимир Ильич постоял около них, похмыкал, отмечая про себя неправильные ходы, но никому хода не подсказал: нельзя нарушать правила игры! Знал: только плохие шахматисты считают, что они сбоку все видят, и непрошеные лезут с поучениями. Как Бухарин в политике. Потом Ильич отошел в другой конец комнаты для отдыха, где горела более яркая лампа (финны тоже экономили керосин), сел в кресло, достал из кармана блокнот. И первая же строка была: «Теперь не надо бояться человека с ружьем». Так начинались тезисы «Из дневника публициста (темы для разработки)». Сорок четыре темы, каждая из которых, по современным представлениям, могла бы стать основой диссертации. И все эти темы в скором времени были разработаны. Ничто не осталось без внимания Ильича. «Ibis: Квартиры бедноты и ее продовольствие». А рядом — «Iter. Слабые стороны неразвернувшейся Советской власти». «11. Как «завоевывать» на сторону Российской социалистической республики Советов другие нации вообще и нации, угнетавшиеся доселе великороссами, в особенности?» А немного ниже: «17. В чем родство между босяками и интеллигентами?» А потом целых десять пунктов о войне и мире. «22. Провокация империалистов: дай нам удобный повод скорее задушить тебя, республика Советов!» «25. Революционная фраза и революционный долг в вопросе о революционной войне». «26. Как надо «подготовить» революционную войну?» «29. Трудности революции в западноевропейских «паразитических» странах». «31. Революции — локомотивы истории. Разогнать локомотив и удержать его на рельсах». В одном Ильич подчинился Надежде Константиновне и Марии Ильиничне: ложился спать не как в Смольном — в четыре-пять часов утра, а по‑санаторному рано. Однако и просыпался рано. В одно утро Надежда Константиновна, притворившись спящей, с ироническим умилением наблюдала, как Ильич, тихонько одевшись, на цыпочках городил из стульев и своего одеяла ширму, чтобы заслонить ее кровать от рабочего стола. А потом, при свече, вдохновенно писал. Не выдавая себя ни одним движением, она лежала и думала: все ли поэты пишут стихи с таким вдохновением, с каким Ильич статьи по теории и практике революции? Ленин создавал «Проект декрета о потребительских коммунах». В этой прозе была поэзия революции. Не мог Председатель Совнаркома даже на такое короткое время — несколько дней — оторваться от практической работы Советского правительства. В санатории не было телефонной связи с Петроградом, и Ленин требовал, чтобы товарищи из Совнаркома приезжали ежедневно и докладывали о положении в стране и особенно о первых шагах мирных переговоров в Бресте. Переговоры тревожили более всего другого. Какие бы проблемы Ленин ни решал, о чем бы ни думал, в подтексте всего написанного и в мыслях — во время работы и отдыха — было одно: мир, передышка. Владимир Ильич попросил, чтобы к нему приехали большевики-депутаты Учредительного собрания. Товарищи, конечно, с радостью поехали к Ленину. Он беседовал с делегацией и с каждым из товарищей. Речь шла о тактике большевистской фракции в Учредительном собрании, которое скоро нужно открывать и в котором, по последним подсчетам, партия не будет иметь большинства мест. Кроме того, Ленину очень важно было узнать, как на местах, в партийных организациях, на заводах, в полках, относятся к дискуссии, начавшейся стихийно в связи с переговорами о мире. Ленина тревожило возникновение оппозиции. Нельзя в такое время, через два месяца после победы революции, допустить раскола в руководстве взявшей власть партии по самому главному вопросу стратегии — вопросу войны и мира. «Революционная война!» Ленин понимал, что такой «яркий» лозунг может захватить, поднять многих честных работников. Не всем была видна чрезвычайно напряженная работа партии, чтобы в августе — сентябре завоевать Советы, сделать их большевистскими. Но все видели, знают, как легко и бескровно была взята власть в октябре. И всех радует и восхищает победное шествие революции по огромной стране. Рабочие, крестьяне самых дальних окраин пошли за большевиками. Всюду власть переходит к Советам, и поэтому товарищам кажется: достаточно начать «революционную войну» против немецкого империализма, как там, на Западе, незамедлительно начнется революция, немецкие и австрийские солдаты сразу же повернут штыки против кайзера, генералов, буржуазии, а потом революционный пожар перекинется во Францию, Англию, охватит всю Европу. Наивно. Ах, как наивно! Лидер «левых» Бухарин — человек эмоций. Он неплохой литератор, но слабый теоретик, путаник. Ему бы писать романы, а не заниматься серьезной политикой. Революционную войну придется вести против внутренней контрреволюции, против мирового империализма, если он попытается задушить молодую Республику Советов. А он наверняка попытается. Но для такой войны нужно иметь совершенно-новую — революционную — армию. А чтобы создать ее — необходима передышка. Хотя бы несколько месяцев! «Левые» бросаются революционными фразами, не очень вникая в факты, не анализируя обстановку, не учитывая настроение масс — солдатских, крестьянских. Ленин глубоко изучал это настроение. Выступить на съезде по демобилизации армии он не смог. Но неделю назад в Наркомате по военным делам собрали совещание делегатов съезда — большевиков. Ленин поехал на это совещание, выступил и там же составил анкету из десяти вопросов, на которые попросил делегатов ответить письменно. Очень важно было знать мнение фронтовиков по таким, например, вопросам: возможно ли немецкое наступление зимой? Может ли настроение немецких солдат помешать наступлению или хотя бы задержать его? Смогут ли немцы взять Петроград? Может ли русская армия противостоять немецкому наступлению, удержать фронт? Может ли она отступать в порядке, сохраняя артиллерию? Если бы армия могла голосовать, за что она высказалась бы: за мир на аннексионистских тяжелых условиях или за революционную войну при крайнем напряжении сил? Военные почти единодушно подтвердили: воевать нельзя. На следующий день Ленин дополняет порядок дня заседания Совнаркома пунктом: «Опрос армии (в связи с вопросом о революционной войне)». Совнарком постановил признать результаты анкеты исчерпывающими в вопросе о состоянии армии и принял резолюцию, предложенную В. И. Лениным. А резолюция утверждала: воевать нельзя! Вместе с тем Ленин не отменяет и не снимает постановление Совнаркома, принятое накануне по докладу о ходе мирных переговоров: постановление это по предложению Владимира Ильича тогда не было опубликовано, чтобы не помешать переговорам. В постановлении указывалось на необходимость вести пропаганду революционной войны и одновременно оттягивать переговоры — чтобы иметь выигрыш во времени: в те дни в Германии нарастали революционные события. Троцкий позднее в этом и некоторых других тактических ходах хотел увидеть непоследовательность и противоречивость общей ленинской стратегии. Нет, Ленин просто все предвидел и все взвесил на точных весах теоретической мудрости и революционной интуиции. Анкета обезоружила сторонников «революционной войны», сталкивала их с суровыми фактами, хотя в большинстве эти люди не считались ни с какими фактами и, как тетерева, бубнили свое. Пропаганда революционной войны совсем не означала ведения ее. Пропаганда давала возможность морально и физически готовиться к такой войне. Она поднимала рабочих, крестьян на защиту социалистической Отчизны. Она ясно указывала большевикам на местах на необходимость создания красногвардейских отрядов — основы новой армии, в то время как, чтобы не дразнить немцев во время переговоров о мире, печатать декрет о создании Красной Армии было нельзя. Бухарин, Ломов, Урицкий произносили громкие фразы о революционной войне. Ленин работал. Ленин готовил страну, армию к такой войне на случай, если империалисты вынудят Советскую Республику вести ее. Владимир Ильич понимал логику «левых». Поистине триумфальное шествие революции вскружило молодым головы. Они никак не хотели понять, что остались гигантской трудности задачи, решение которых не может быть триумфальным шествием с развернутыми знаменами. Первая из этих задач — организация власти, производства. Только чрезвычайно тяжелым, напряженным, длительным трудом, высокой самодисциплиной можно победить развал экономики, общества, вызванный войной. Для этого нужно работать и работать. Вторая задача — международная. Наивно думать, что мы одолеем международный империализм так же легко, как Керенского. Два хищника сцепились между собой, и это обстоятельство дало нам возможность легко победить; очень счастливо сложившиеся условия прикрыли Советскую Республику от международного империализма. Но нужно помнить — это ненадолго, и использовать любую передышку, чтобы организоваться, вооружиться. Да, политические и социальные корни фразы о революционной войне нетрудно объяснить. Однако Владимира Ильича огорчило появление оппозиции в партии. Не туда направлена энергия людей. Каждый из «левых» ведет немалую организационную работу. Это пока что сдерживало Ленина от удара по оппозиции с той же силой, с какой он бил по любой оппозиции до революции, в эмиграции, — по Мартову, Плеханову, Троцкому… Троцкий… С Троцким труднее. Нарком по иностранным делам до поездки в Брест высказал на одном заседании свой лозунг: «Ни мира, ни войны». Любой отсталый солдат, крестьянин скажет: ни мира, ни войны — это абсурд, такого состояния быть не может. Но Ленина краткий лозунг Троцкого встревожил больше, чем рассуждения всех сторонников революционной войны. Формула эта при всей внешней простоте — темная, зловещая, фарисейская, двойственная — и нашим и вашим, она способна сбить с толку не только неграмотных солдат, крестьян, но, возможно, и некоторых пролетариев, а в головах интеллигентов наверняка создаст кашу. Просто и дьявольски хитро. Как всегда умел Троцкий — простые истины запутать настолько, что даже светлые головы не могли разобраться, где начало, где конец. Троцкий пока что не высказался до конца. Что он имеет в виду? Демобилизовать старую армию? Разоружиться перед немцами? Продемонстрируем миру: вот как мы осуществляем декрет революции о мире! И… откроем немцам фронт? Берите Петроград, Москву, Украину. Нет, Лев Давидович, так разоружаться, так демобилизовать армию мы не будем! Несколько дней назад Главковерх Николай Васильевич Крыленко, один из тех большевиков, которые ближе других к армии и лучше знают, насколько это больной организм, предложил отвести части с Румынского фронта. Ленин тут же созвал в Наркомвоене совещание с представителями Генштаба и категорически высказался против отвода войск Румынского фронта. Более того, Владимир Ильич предложил срочно послать на фронт красногвардейские отряды Петроградского и Московского военных округов — пролетарскую гвардию и незамедлительно приступить к формированию десяти корпусов новой, социалистической армии. Там же говорил он о необходимости наладить работу железных дорог, особенно тех, что идут к фронту, и послать фронтовым частям хлеб и лошадей: Ленин знал, что остановить немецкое наступление разваленная русская армия не в состоянии, но задержать, обескровить немцев, тоже не менее утомленных войной, может и тем самым принудит Вильгельма, Гертлинга и Кюльмана подписать мирный договор. Нужно сделать все, чтобы отступление не было бегством, чтобы отступающая армия вывезла оружие, имущество. Нет, Лев Давидович, не может быть «ни мира, ни войны». Либо мир, либо война. Но нам нужен мир! — Мы заключим мир, не обращая внимания ни на левых, ни на правых! — уверенно и почти весело сказал Владимир Ильич. Его собеседником был Горбунов. Он приехал в санаторий с кипой газет, в том числе немецких, правда, недельной давности, их выменивали на линии перемирия: через Швецию они поступали еще позже. Ленин просматривал сначала немецкие газеты, потом петроградские — большевистские, эсеровские. Отмечал большими восклицательными и своими характерными знаками статьи, которые обязательно нужно прочитать более внимательно. Все это были статьи о войне и мире. Просматривая их, он думал о складывающейся ситуации. Выругал левых эсеров, входивших в правительство. Еще совсем недавно они были за мир, а теперь газетенка их затрубила в другой рог. Секретарь Совнаркома привез немало фактов и документов, о которых нужно было доложить Председателю. Ленин в первую очередь спросил: — Что, Николай Петрович, слышно из Бреста? — Есть несколько телеграмм Троцкого. Предложение о переносе переговоров в Стокгольм немцы отклонили, как вы, Владимир Ильич, и предсказывали. — Но пусть международный пролетариат знает, что мы ведем переговоры под немецкими штыками. Корреспондентов нейтральных стран тоже не допустили? — Не допустили. — М-да… немцы хотят взять нас за горло. — Немцы отнесли начало переговоров с восьмого на десятое января. Есть подозрение, что они ведут тайные переговоры с Центральной Радой. Ожидается приезд Голубовича. От конкретных наших предложений радовцы уклоняются. Троцкий просит директиву: какую политику вести в отношении Рады? — Троцкому понадобились директивы? — удивился Владимир Ильич. — У Троцкого короткая память. Директивы ему даны твердые и ясные. На Совнаркоме. Николай Петрович, телеграфируйте украинским товарищам в Харьков, чтобы они ускорили посылку в Брест делегации ЦИК Советов Украины. А Троцкому дайте телеграмму… Так, чтобы ее прочитали и немцы, хотя, думаю, они читают все наши шифровки. Кайзеровские бандиты никогда не гнушались никакими методами шпионажа. А мы вынуждены пользоваться кодами царского генштаба. Напомните Троцкому и немцам: Донбасс в руках ЦИК, Черноморский флот у ЦИК. Революционные части наступают на Киев. Все это дает большее право ЦИК Советов Украины иметь своего представителя в мирной делегации, чем трем радам, вместе взятым. Так прошли пять дней ленинского отдыха. Отдыха? На пятый день, десятого января, Ленин уже работал в своем кабинете в Смольном. Первоочередная почта — из Бреста. Старый друг Фриц Платтен, в апреле помогавший Владимиру Ильичу вернуться в Россию, провез через Германию группу политэмигрантов. Телеграмма порадовала Ленина. Едут марксистски образованные люди, которых так не хватает. Правда, все ли они смогут в новых условиях включиться в практическую работу? Многие годы эмиграции оторвали людей от русской почвы. Некоторые сделались слишком интеллигентами. А это опасно. Интеллигент склонен заменять дело дискуссией, работу — разговором, склонен «за все на свете браться и ничего не доводить до конца». Однако то, что люди возвращаются, — это хорошо. Да и социалисту Платтену полезно глянуть на русскую революцию своими глазами, а не только читать о ней в швейцарских, французских и немецких буржуазных газетах. Сколько нагородили там злобного обывательского, глупого вранья! Троцкий сообщал: на основе анализа немецких газет он сделал вывод, что в Германии побеждает партия сторонников войны. Да, эту информацию не назовешь приятной. Ленин наморщил лоб, делая свои пометки на телеграмме. Несвойственна ему была подозрительность к товарищам по партии. Но, учитывая позицию Троцкого и зная хорошо самого Троцкого, умевшего виртуозно подбирать факты для защиты собственного мнения, сообщение его выглядело подозрительно объективным. Очень похоже на правду. Однако стоит проверить. Факт серьезный. Победа партии войны подтвердит ленинский тезис о трудностях революции на Западе, в Германии в том числе. Но в то же время подобные сообщения, наверное, вдохновят Бухарина и Ломова в их пропаганде революционной войны: разве не видите, что мириться с империалистами нельзя? У «левых» своя логика. Ленин оторвался от телеграммы и посмотрел на Бонч-Бруевича, который пришел первым с неотложными бумагами, как только Владимир Ильич появился в кабинете, и теперь сидел напротив, наблюдал, какое впечатление производит на Ильича тот или иной документ. — Читали, Владимир Дмитриевич? Они хотят схватить нас за горло. Волчьей хваткой. Чтобы сразу задушить. Не дать им повода схватить нас за горло — вот сущность нашей тактики. — Приезжал из Ставки брат. Поверьте, Владимир Ильич, Михаил не пессимист. Генерал Бонч-Бруевич всегда очень трезво оценивал военную обстановку. Но то, что он рассказал про наш фронт, признаюсь, меня испугало. Многие участки фронта совсем брошены войсками и никем не охраняются… Фронт открыт… — Попросите у Михаила Дмитриевича докладную. Мнение начальника штаба много значит. «Левых» фразеров нужно бить фактами. Оценкой положения военспецами. Бухарин и Радек считают себя военными стратегами. — Владимир Ильич иронически усмехнулся и тут же углубился в чтение других бумаг. Садуль просится на прием? Садуля нужно принять. У капитана светлая голова, хотя он из компании социал‑шовинистов. — Владимир Дмитриевич! Знаете что, батенька? Поезжайте вы на отдых в Финляндию. Я прекрасно отдохнул. Даже потолстел. Булочки. Молоко. И снегири. Когда вы видели снегирей?.. |
||
|