"Рихард Зорге - Подвиг и трагедия разведчика" - читать интересную книгу автора (Голяков Сергей, Ильинский Михаил)

Китай. Соратники

Первые шаги резидента в Шанхае

— Павел Иванович ждет вас в десять ноль-ноль…

Рихард вышел из дому и по старым московским улочкам стал выбираться на бульвары. Было раннее октябрьское утро 1929 года.

Павел Иванович приглашал его к себе во второй раз. Значит, решение уже принято. И, может быть, этот день — один из последних перед долгой разлукой с Москвой, с Катей, с друзьями, со всем, что вмещает в себя слово "Родина".

Что ж, он сам решил. Сам настаивал…

Ветер наметал из палисадников хрустящие желтые листья. Потрескивал ледок между булыжниками мостовой. Рихард не торопился: до назначенного часа времени еще много, а он любил точность — ни на минуту раньше, ни на минуту позже. К этому его приучили годы конспиративной работы в подполье. Он шагал и внимательно, с особой остротой, как смотрят на дорогое сердцу перед долгой разлукой, вбирал в себя картины этого утра.

Ватага ребят сломя голову неслась в школу. Дворник с медной бляхой на фартуке шаркал метлой по тротуару. Молоденькая мамаша уже выкатила коляску: спать, спать на морозце! Да, у всех свои заботы…

На рекламной тумбе аршинными буквами: "Премьера. Лучший фильм сезона: "Обломок империи". Эпопея в 6 частях. Картину сопровождает симфонический оркестр в составе 30 музыкантов". Рядом другой плакат: "Кооперативное товарищество "Современник" предлагает новинку 1929 года: графолог-эксперт Зуев-Инсаров определяет по почерку характер, умственное и волевое развитие, творческие способности, слабые стороны личности". Вот удалец!.. Рихард даже постоял у этого объявления. "Надо же придумать такое! Может, сходить с Катей к этому эксперту шутки ради?..".

Вчера он сказал Кате: "Наверное, скоро уеду". Она насторожилась. Весь вечер молчала.

Несколько месяцев назад друг Вилли привел его к Кате в ее маленькую полуподвальную комнату, заваленную книгами. "Знакомьтесь. Публицист Рихард Зорге. Наша очаровательная Катюша. Вам предстоит, Катюша, научить этого публициста правильно говорить по-русски, если вы не возражаете". Они стали регулярно заниматься русским языком. Потом Катя познакомила его со своими друзьями. Все чаще они вместе проводили вечера. Беседовали о многом. Он узнал, что три года назад Катя окончила в Ленинграде институт сценического искусства, начала с блеском выступать в спектаклях. Вышла замуж. Муж тяжело заболел и умер. Она оставила сцену и пошла работать на завод аппаратчицей. Сказала: "Страна трудится — и я должна трудиться…". Работает. Дает уроки…

Как он хочет, чтобы Катя была счастлива! Вправе ли он войти в ее жизнь?

Но вот в памяти события последнего времени.

19 октября в Москве, на собрании партячейки Рихард рассказывал о своей жизни:

— В девятьсот семнадцатом году вступил в независимую социал-демократическую партию Германии. В девятьсот восемнадцатом участвовал в восстании в Киле. По заданию партийного комитета переехал в Гамбург, участвовал в создании организации студенческой молодежи. В девятнадцатом вступил в коммунистическую партию Германии. Работал в Рейнской области, был избран членом городского комитета КПГ в Аахене. В двадцатом году участвовал в подавлении капповского путча. В двадцать первом был преподавателем партийной школы, редактором партийной газеты в Золингене. Затем работал в Берлине, в Центральном комитете партии. В двадцать четвертом году участвовал в работе IX съезда КПГ…

Как скупо: даты, партийные задания, города… Надо бы рассказать подробно, как было. С того самого дня на борту парохода "Санта-Мария". Всегда, когда он вспоминал, с чего все началось, мысль возвращала его на палубу "Санта-Марии". Он видел искрящуюся под солнцем морскую синь, надраенную до белизны палубу, едва обозначившийся по горизонту берег Германии. Рихард с друзьями — все семнадцати- и восемнадцатилетние парни возвращались из каникулярного путешествия по Швеции. Дурачились на палубе, боролись, орали песни, опьяненные морским бризом, солнцем, молодостью. И вдруг их гвалт оборвал громкий голос: "Сегодня правительство Германии объявило войну России". Это было 1 августа 1914 года.

Той весной Рихард оканчивал школу, ему предстояло только сдать выпускные экзамены. Да разве до них было! Улицы Берлина гремели медью военных оркестров. Газетные страницы исполосовали воинственные аншлаги. Генералы и министры, "отцы нации", благословляли юных зигфридов на битвы "во славу кайзера и великой Германии". И Рихард, даже не сказав родным, записался добровольцем в вильгельмовскую армию.

Шесть недель торопливой подготовки в военной школе под Берлином — и вот уже эшелоны ликующих, возбужденных предстоящими подвигами новобранцев мчались на фронт. Рихард — рядовой полка полевой артиллерии. Разве можно сравнить это мужское братство со скукой школьных классов, нудным спряжением глаголов и оскорбительным высокомерием учителей? Теперь они, сами бывшие школьники, — цвет и гордость нации! И даже шедшие им навстречу первые эшелоны с изувеченными соотечественниками лишь сильнее разжигали воображение.

Пароход. Северное море. Высадка на земле Бельгии. Прямо из эшелона их бросили в жестокий бой у реки Изер. Дождь. Дым. Грязь. Кровь. Душераздирающие, животные крики изувеченных мальчишек, которые еще вчера горланили победные марши.

В затишье между атаками, у первых братских могил — смятенные мысли: зачем все это, во имя чего? С каждым днем, с каждым боем рассеивался "патриотический" угар. Кому нужна эта бойня? Эти бессмысленные смерти? Кому нужны река Изер, река Ипр, эти поля Фландрии, деревушки, в которых жители говорили на чужом языке и смотрели на тебя ненавидящими глазами?

Рихард взывал к авторитету великих. В школе он увлекался историей, философией, читал и перечитывал Гёте, Шиллера, Лессинга, Канта. Сосредоточенностью и аналитическим умом он выделялся среди одноклассников, и его даже прозвали "премьер-министром". Но, оказавшись в залитом водой окопе, "премьер-министр" не мог найти ответа на простой вопрос: зачем, во имя чего они здесь? Мысль работала, и вопросы обретали более завершенную форму: "Каковы скрытые побудительные мотивы, приведшие к этой новой войне?.. Кто ценой человеческих жизней стремится овладеть этими землями?.." Не знали подлинных целей войны и его товарищи-фронтовики.

Зимой 1915 года на реке Ипр Рихард получил первое ранение. Из полевого лазарета его отправили в берлинский госпиталь. То, что он увидел в Берлине, поразило: прошло всего несколько месяцев с начала войны, а город нельзя было узнать — будто сорвали с дряхлой старухи пышные наряды и стерли косметику. Не осталось и следа от медноголосого воодушевления и барабанного патриотизма. Народ голодал. Изможденные женщины часами простаивали с продовольственными карточками у магазинов. Зато процветал черный рынок, там за бешеные деньги можно было приобрести все — еще одна сторона войны.

В госпитале, расположенном в берлинском Ланквице, Рихард подружился с Эрихом Корренсом, тоже солдатом. Шесть месяцев — койка к койке. Долгие сумбурные разговоры о политике, о свободе личности, о месте человека в обществе, об отношении к жизни, об истории и литературе. Ровесники, они пытались найти свое место в развертывающихся событиях. Как-то Рихард поделился с Эрихом сокровенным:

— Не хочу жить только для себя. Хочу посвятить себя служению великой идее, которая целиком, без остатка, захватила бы меня!

Рихарду полагался отпуск. Родные настаивали, чтобы он сдал выпускные экзамены за курс школы и поступил в университет.

Он стал учиться на медицинском факультете. Вскоре, однако Рихард понял, что его больше интересует политика. Оставив занятия медициной, он увлекся изучением политического состояния общества в стране и, как ему казалось, постиг здесь многое и теперь может объяснить солдатам на фронте подлинную суть войны. И вот, не закончив курса лечения, он снова надел военную форму, вернулся в часть, готовый вновь разделить со сверстниками опасности и лишения. Однако почти никого из друзей-однокашников он не застал в живых…

Вскоре их часть перебросили на Восточный фронт, в Россию, страну, в которой он родился.

Воспоминания о России у него сохранились смутные, отрывочные. Скорее всего, это были картины виденного не им самим — что может сохранить в памяти трехлетний мальчуган? — а перешедшие в зрительные образы рассказы, которые он в детстве слышал в родительском доме. Он знал, что родился под Баку, около станции Сабунчи…

Адольф Зорге, отец Рихарда, имел в Сабунчах механические мастерские и рядом с ними, у соленого озера, собственный двухэтажный дом. В мастерских выполняли заказы, поступавшие с нефтепромыслов братьев Нобель, которым принадлежало большинство участков на Апшероне. Адольф Зорге рано овдовел и решил, по своей педантичной практичности, взять в дом новую хозяйку, молодую, здоровую и — бедную. В "Заведении Святой Нины" — так назывался благотворительный приют для сирот — ему приглянулась девушка с грустными карими глазами — Нина Кобелева. Ее отец, рабочий-железнодорожник, и мать умерли; остались шестеро сирот, Нина — старшая. Местные "филантропы" пристроили их в приюты. Нина стала женой владельца мастерской Адольфа Зорге. 4 октября 1895 года у них родился сын Рихард. Спустя три года семья переехала в Германию, поселилась в пригороде Берлина Вильмерсдорфе, в доме № 18 на Манизерштрассе. Став взрослым и узнав о судьбе матери, Рихард понял, что побудило ее выйти замуж за пожилого чужеземца. Жена состоятельного предпринимателя, Нина Семеновна имела теперь возможность помогать пятерым младшим братьям и сестрам. Она учила Рихарда и других своих детей русскому языку, воспитывала в них уважение и любовь ко всему русскому.

— Я, может быть, слишком русский, — признался Рихард как-то в госпитале Эриху Корренсу. — Я русский до мозга костей.

И вот теперь — окопы на русской земле…

В начале 1916 года Рихард был ранен во второй раз. Снова госпиталь в Берлине. Снова пристальное внимание ко всему, что происходит за стенами лазарета. Мрачные заводские окраины — и сверкающие огнями особняки политических и военных дельцов; надменное разглагольствование о превосходстве германского духа — и молчаливое отчаяние обездоленных. Но Рихард улавливал и приметы нового. Все чаще люди открыто говорили о том, о чем еще недавно не решались даже думать: "Хватит воевать! Даешь мир!"

Рана залечена — и Рихард опять попросился на фронт.

"Я не мог выносить всего того, что делала эта надменная, тупая компания, представлявшая так называемый "немецкий дух"", — напишет он впоследствии.

Снова ранение. Несколько мучительных месяцев в кёнигсбергском госпитале.

У его койки — сестра милосердия. Из-под крахмальной косынки смотрят умные, заботливые глаза. Однажды, в ночное дежурство девушки, Рихард поделился с ней своими мыслями. И не только нашел отклик на душевные муки впервые узнал от сестры милосердия, что существует учение, осмысливающее развитие общества, причины возникновения войн, противоречий между классами, между трудом и капиталом.

Оказалось, что сестра милосердия и ее отец, врач этого же госпиталя, были членами революционного, независимого, крыла социал-демократической партии. Девушка познакомила Рихарда со своим отцом. С тех пор они втроем вели долгие беседы о революционном движении в Германии.

Свой путь к марксизму Рихард начал, по его словам, в кёнигсбергском госпитале, куда он попал в марте 1916 года после тяжелого ранения осколком снаряда. Санитары подобрали его на поле боя, висевшим на колючей проволоке противотанкового заграждения. Хирурги спасли Зорге жизнь и сохранили левую ногу, укоротив ее на два с половиной сантиметра.

В госпитальной палате буквально день и ночь кипели политические дискуссии. Люди, вопреки физическим страданиям или для того, чтобы утолить боль, старались больше читать, отвлекаться от тяжелых мыслей о "жизни и смерти".

"Я читал Энгельса, а затем Маркса, изучал каждую книгу, какую мог только достать. Я изучал так же врагов Маркса и Энгельса, которые бросали вызов их теоретическим, философским и экономическим построениям, рылся во всей истории рабочего движения в Германии и остальной части мира. За несколько месяцев я приобрел основные познания о Марксе и началах практического образа мышления".

Но главным для себя Рихард считал тогда необходимость разобраться в сущности и характере империалистических войн, и не только разобраться, но и участвовать в устранении причин бессмысленного саморазрушения, бесконечного повторения войн в Европе. И этот последний вопрос казался ему более фундаментальным, нежели окончание любой текущей войны.

"Мы не были настолько трусливы, чтобы бояться ее продолжения…". Не в этом дело… "Мы слишком хорошо знали, что простой отказ от вооруженной борьбы лишь предоставлял бы врагам Германии свободу рук для осуществления их империалистических замыслов. Решения многих вопросов мы не могли найти и были слишком далеки от движения левых сил в Германии и других странах".

В одной из принесенных медсестрой книг — издании писем Карла Маркса и Фридриха Энгельса — Рихард обратил внимание на имя одного из их адресатов: Фридрих Зорге.

Еще в детстве в семье Рихарда вспоминали о деде и двух его братьях по отцовской линии — людях, чьи судьбы были окутаны легендами. Об этих родичах одни говорили с гордостью, а другие — недоброжелательно: их жизненные пути расходились с бюргерско-предпринимательской стезей, которой, как полагал отец Рихарда, следовало идти истинному немцу. Все три брата участвовали в революции 1848 года. Особенно активным был Фридрих Адольф Зорге, двоюродный дед Рихарда. Он сражался волонтером в добровольческом батальоне революционной Пфальцской армии против войск, направленных прусским королем Фридрихом Вильгельмом IV для подавления восставших Бадена и Пфальца. В этот период он и познакомился с Фридрихом Энгельсом. После разгрома революционных отрядов Фридрих Адольф Зорге скрывался в Швейцарии, Бельгии, эмигрировал в Англию, затем в Америку. В Нью-Йорке немецкие эмигранты основали Коммунистический клуб. Фридрих Адольф был избран его председателем. Клуб присоединился к созданному Карлом Марксом Международному товариществу рабочих. Фридрих Зорге получил от Генерального совета мандат, в котором говорилось: "Рекомендуем г-на Зорге всем друзьям Международного товарищества рабочих и вместе с тем уполномочиваем его действовать от имени и в интересах этого Товарищества". Мандат был подписан: "Карл Маркс, секретарь для Германии". Двоюродный дед был организатором американской секции I Интернационала, избирался секретарем его Генерального совета.

В будущем, в 1941-м, мандат деда-коминтерновца станет криминалом в политическом деле против Рихарда Зорге в Токио.

Однако в памяти Рихарда, вплоть до этих месяцев, проведенных на госпитальной койке, дед и его братья оставались легендарными личностями, подобно мифическим Прометею или братьям Диоскурам. И только теперь, углубившись в книги, Рихард понял, что Фридрих Адольф Зорге стоял у истоков революционного учения, которое должно было преобразить этот мир. Рихард мог гордиться своей родословной. И он гордился ею.

…В лазаретную тишину долетали отзвуки войны, продолжавшей сеять по всей Европе смерть. Война только в Германии уже поглотила два миллиона жизней, миллионы людей сделала калеками. Надвигались голод, разруха. Рихард пришел к окончательному убеждению: единственная действенная сила общества это рабочее движение, вооруженное научной революционной теорией. Он решил посвятить себя этому движению. Шел 1917 год…

И вот в это самое время — взрыв: Октябрьская революция в России! По всей Германии — волна демонстраций и митингов солидарности с Республикой Советов.

С волнением читал Рихард воззвание, выпущенное группой "Спартак". Эта подпольная революционная группа была образована еще в 1916 году Карлом Либкнехтом, Розой Люксембург и другими немецкими революционерами.

В январе 1918 года Рихард поступил в Кильский университет. В городе назревали революционные события. Нужна была искра, чтобы воспламенить взрывчатое брожение масс. Поводом послужил приказ адмирала фон Шеера: кораблям германского флота, базировавшимся в Киле и Вильгельмсгафене, выйти в море и атаковать английский флот. Всем стало ясно, что готовилась чудовищная провокация: соотношение сил такое, что немецкие корабли будут неминуемо потоплены. Цель провокации — остановить поднимавшуюся волну революции.

Моряки отказались выйти в море. По приказу командования за решетку были брошены сотни матросов. Пролетариат и военные моряки ответили демонстрацией. Власти попытались разогнать ее. И вот тогда вспыхнуло вооруженное восстание. К революционным матросам примкнул гарнизон Киля и рабочие промышленных предприятий. Двадцать тысяч моряков, солдат и рабочих захватили оружие из кайзеровских арсеналов. На мачтах военных кораблей взвились красные флаги.

Рихард был среди восставших. Он выступал на митингах в Кильском военном порту, в солдатских и матросских казармах.

Восстание в Киле началось 3 ноября 1918 года. Оно прозвучало сигналом к революции во всей Германии. 5 ноября Советы уже были созданы в Гамбурге, 6-го — в Бремене, затем восстание распространилось и по всем крупным городам страны. Всюду создавались Советы. 9 ноября по призыву "спартаковцев" объявили всеобщую забастовку рабочие Берлина. Их поддержали солдаты гарнизона немецкой столицы. Кайзер Вильгельм II бежал за границу. Династия Гогенцоллернов, более двух веков правившая страной, пала. В Германии была провозглашена республика.

Но не бездействовала и реакция. Крупная буржуазия и военщина готовили разгром революционных сил.

15 января 1919 года офицеры-белогвардейцы убили в берлинском парке Грюнвальд Карла Либкнехта, смертельно раненную Розу Люксембург бросили в канал Ландвер.

Сопротивление пролетариата столицы было сломлено. На Берлинском вокзале Рихарда арестовали. Несколько суток он провел в заточении. Ему и его товарищам грозил расстрел. Все же их освободили, но под усиленным конвоем отправили в Киль.

Зорге тайно от полиции выехал в Гамбург. Здесь, в университете, он начал готовиться к защите диссертации на степень доктора государственно-правовых наук и социологии. В Гамбурге он познакомился с портовым рабочим, профессиональным революционером Эрнстом Тельманом. Это знакомство переросло в дружбу.

К лету 1919 года революционные выступления рабочих были подавлены по всей Германии. Компартия ушла в подполье.

15 октября 1919 года Рихард вступил в коммунистическую партию Германии. Ему был вручен билет № 08678.

Гамбург, Аахен, Рейнско-Вестфальская область, Франкфурт-на-Майне… Он работал преподавателем, чернорабочим, шахтером, ассистентом на социологическом факультете университета. В 1921 году стал политическим редактором коммунистической газеты "Бергише арбайтерштимме" в Золингене. С опаской "пробовал" он свое перо — писал самые первые корреспонденции. Да и увлекся. Новая работа захватила. Товарищи по организации, читавшие статьи с подписями "Адомль", "Зонтер", "Хайнце", "Петцольд", и не подозревали, что истинный автор их — он, Рихард Зорге. Статьи хвалили.

Прошло время — и даже среди журналистов-профессионалов Рихард уже не чувствовал себя новичком, а когда весной 1922 года появилась его книга "Роза Люксембург и накопление капитала", Зорге становится широкоизвестным публицистом. И вот руководство партии направило его на работу в Москву…

…У подъезда трехэтажного кирпичного дома — красноармеец в буденновке. Розовые щеки, вздернутый нос. Винтовка с примкнутым штыком. Деловито проверил документы.

Без минуты десять. Рихард вошел в приемную. Молодая густобровая женщина встречает его как знакомого:

— Садитесь. Через минуту Павел Иванович вас примет.

И вот Рихард в кабинете. Высокий, плечистый человек шел ему навстречу. Коротко стриженные седые волосы. Тяжелый подбородок. Крупные губы. Серые, глубокие, запомнившиеся еще при первой встрече глаза. Этот человек, наверное, знает о Рихарде все. Но и Рихард знает главное о нем: Павел Иванович — так зовут его все, Старик — товарищи по работе. А имя его — Ян Карлович, да и оно не от самого рождения. В прошлом он, большевик-подпольщик, не раз сидел в царских тюрьмах.

Берзин спокойно и внимательно посмотрел на Рихарда. Не случайно выбор Старика остановился именно на нем. О Зорге он знал все, что может знать один человек о другом, — знал даже больше, чем сам Рихард о себе, потому что мог беспристрастно оценивать его поступки. Берзин приглядывался к нему много лет, чуть ли не с момента приезда Зорге в Москву. Павел Иванович отметил, что Зорге имеет немалый опыт подпольной работы в Германии. Знает несколько языков (английский, французский, понимает по-испански). Известен как талантливый, умеющий логически мыслить публицист. Из его статей, часто появлявшихся в журналах, Берзин видел, что Зорге превосходно разбирался в сложнейших проблемах международных отношений. Все это говорило о том, что из него мог выйти незаурядный ученый. Но для того чтобы стать незаурядным разведчиком, этих качеств еще недостаточно: нужны специальные знания. Они приобретаются упорной учебой. Нужны особые волевые качества. Солдат становится настоящим бойцом в бою. Готов ли он стать бойцом "невидимого фронта"? Решить должен был сам Зорге…

— Решил? — Павел Иванович внимательно посмотрел на Рихарда.

— Решил, — последовал ответ.

И больше они об этом не говорили. Отныне они товарищи, бойцы на одном участке, чувствующие локоть друг друга и выполняющие одну боевую задачу.

Их разговор — о международных делах. Кто встанет первым на путь агрессии против Страны Советов? Откуда грозит опасность?..

Для Рихарда ответ однозначен: опасность — в фашизме. Пример тому Италия. Само название пришло оттуда: fascismo — связка, объединение. "Фаши ди комбаттименто" — "боевые группы". Так назвали свои отряды итальянские фашисты. Бенито Муссолини организовал в 1922 году "поход на Рим", захватил власть. Из Италии фашизм стал распространяться по Европе. Особенно рьяных приверженцев Муссолини нашел в Германии. Впрочем, кому принадлежит приоритет — Рихард сказать тогда затруднялся: ведь в том же 1919 году была основана и немецкая фашистская партия, но главное — он понимал цели движения фашистов, которых еще не отделяли от нацистов, социал-националистов.

В 1926 году он писал:

"Германия для того, чтобы восстановить свой утраченный удельный вес и чтобы использовать для этой цели противоречия между другими державами, в большей мере, чем какая-либо другая страна, склонна проводить политику разжигания и раздувания новых империалистических конфликтов"… "Если национал-фашизм в течение первого периода своего существования представлял собой террористическую группу, состоящую из деклассированных мелкобуржуазных элементов, студенчества, демобилизованного офицерства и люмпен-пролетариев, то во второй период… базис его составила мелкая буржуазия… Не может существовать никаких сомнений, что звучащие столь радикально демагогические фразы национал-социалистских опричников тяжелой индустрии должны только прикрывать их цель: насильственное и кровавое подавление революционного рабочего движения и установление открытой диктатуры капитала".

…Берзин подошел к карте. Пестрые пятна примыкали к алой громаде Советского Союза. Рихард наблюдал за Павлом Ивановичем. Они еще не говорили о том, куда ему пpeдcтoяло exaть. Но он догадывался: в Германию. А может быть, в Италию?..

— Нам очень нужен человек, который следил бы за развитием событий вот здесь. — Берзин опустил ладонь на желтое пятно.

— Китай? — Рихард от неожиданности не мог сдержать удивления.

— На сегодняшний день наибольшая опасность угрожает Советскому Союзу отсюда. Сигнал тому — провокации на Китайско-Восточной железной дороге, бесконечные провокации на наших дальневосточных границах. Не исключено, что милитаристская Япония попытается захватить Маньчжурию и создать на Дальнем Востоке очаг агрессии и войны — не только против Китая, но и против нашей страны. В Китае завязан ядовито-пестрый клубок заговоров и авантюр. Нам нужно проследить, откуда и куда ведут все нити этого клубка.

— Я предполагал, что целесообразней поехать в Европу… Мне целесообразней. Я не знаю ни этой страны, ни ее проблем. Не знаю языка. Китай — это Восток…

Берзин улыбнулся. Но тут же улыбка исчезла на его губах:

— Ты, Рихард, больше всего нужен именно там, в Китае, на Дальнем Востоке.

* * *

Итак, Китай!.. Потянулись дни подготовки. Рихард изучал расстановку политических сил, историю и экономику Китая, места, где ему предстояло жить, прежде всего Шанхай.

И вот приблизился день отъезда. Последняя встреча с Берзиным.

— Ну что ж, ни пуха ни пера. В Шанхае встретишься с Василием. Он поможет освоиться, наладить работу…

За час до отъезда Рихард приходит к Кате:

— Я некоторое время не смогу у вас бывать… До свидания, моя учительница.

— Вы уезжаете, Рихард? Куда?

— В тридевятое царство, тридесятое государство, — отшучивался он, с грустью глядя на нее.

— Надолго?

— Не знаю. Хочу попросить только об одном: пока буду в отъезде, не берите себе другого способного ученика. Хорошо?

Город о трех лицах

Маршрут Рихарда до Китая был очень сложным. Сначала Зорге поехал через Париж и Марсель. Затем плыл на пароходе через Суэцкий канал, с заходом в порты Коломбо и британскую колонию Гонконг. Параллельно из Берлина в Китай направлялась группа германских военных советников, которым с января 1930 года предстояло работать при нанкинском правительстве.

В группу входили подполковники Гузе и Хаубс, майоры фон Кнобельсдорфф и Круг, капитан барон фон Хунольштайн. К ним у Зорге были надежные подходы, и они окажут разведчику немалую помощь в Китае.

Зорге приехал в Шанхай мглистым январским днем 1930 года. Над городом низко повисли тучи. Казалось, они спрессовали воздух, и он был тяжелым, влажным. Рихард с интересом оглядывался по сторонам. Все, что изучал он там, в управлении у Берзина, было теорией. А теперь страна предстала перед ним во всей своей реальности.

Он остановился в отеле рядом с авеню Жоффр. В этом же отеле его ждал Василий.

— Начнем с рекогносцировки, — сказал он.

Авеню Жоффр — с каштанами по обеим сторонам и бесконечными магазинами и магазинчиками; улица упиралась в набережную реки Хуанпу. Она была заполнена людьми, автомобилями, рикшами. В движущейся толпе звучала английская, французская, немецкая речь. И редко — китайская.

Василий остановил такси — крашеный-перекрашенный рыдван, марку и год рождения которого не взялся бы определить и эксперт. Водитель-китаец вел автомобиль в общем потоке, пронзительно сигналил, тиская левой рукой резиновую грушу клаксона.

— Прежде всего проедем на набережную, потом — в международный сеттльмент, а потом уже в китайский город, — тоном заправского гида сказал по-английски Василий.

Рихард внимательно слушал Василия. С ним он подружился еще во время подготовки к поездке в Китай. Знал, что Василий — давний товарищ Берзина. В гражданскую был комиссаром полка и бригады, в управлении начал работать одновременно со Стариком, много раз выезжал со специальными заданиями за рубеж. Последние годы занимался Дальним Востоком, выучил китайский язык плюс к тем нескольким европейским языкам, которыми овладел раньше. Василий не сдерживался в выражениях, придирался даже к мелочам. Здесь, в Шанхае, Рихард с первых минут почувствовал: Василий знает этот город так, как будто в нем родился, — крупнейший город мира с трехмиллионным населением.

…Выехали на набережную Банд. Вдоль берегов реки тянулись пристани. Теснились пароходы под флагами разных стран мира, перекликались гудками. Океанские суда, как мошкарой, облеплены джонками. По сходням и трапам сновали кули с огромными тюками на костлявых плечах. Порт Шанхая по величине занимал пятое место в мире — после портов Нью-Йорка, Сингапура, Антверпена и Гамбурга. У причалов его могли одновременно стоять более полутора сотен судов. Но, как заметил Рихард, нигде ни одного крана, ни одного транспортера. Только "живые механизмы" — кули.

Особенность Шанхая-порта была в том, что он связывал океан с самыми глубинными районами Китая. Город находился в нескольких десятках километров от берега Восточно-Китайского моря на притоке реки Янцзы — Хуанпу, в самом начале Великого речного пути. Океанские суда могли подниматься по этому пути почти на тысячу километров в "чрево" Китая, а речные — без малого на две тысячи. Порт находился на самой середине пути между Западной Европой и Соединенными Штатами. Уже одно это вызывало повышенный интерес империалистических держав к Шанхаю.

В конце знаменитого Банда, в том месте, где между махинами небоскребов зеленели аккуратно подстриженные газоны у здания британского консульства, Василий попросил шофера остановить машину.

— Выйдем-ка на минуту, — предложил он Рихарду.

Они подошли к воротам спускавшегося к самой воде небольшого сада. По обеим сторонам узких дорожек цвели тысячи роз.

— Какие чудесные цветы! — невольно вырвалось у Рихарда.

Потом они миновали набережную, въехали в международный сеттльмент. То, что Рихард узнал в Москве из книг и бесед, теперь предстало перед ним воочию. Шанхай был чудовищным городом: государством в государстве, а точнее, тремя государствами. Международный сеттльмент, захвативший больше половины Шанхая, был, по существу, полной собственностью британской короны. Власть в нем принадлежала английскому консулу. Своя армия. Соответственно своя полиция, разведка и контрразведка. Англичанам принадлежала и вся земля в сеттльменте. В их руках находилась внешняя торговля Шанхая, судоходство, банки. Но англичан теснили американские, французские, немецкие и японские финансисты.

Рыдван загрохотал по главной улице сеттльмента — Нанкин-роуд… Мимо тянулись тяжелые, массивные фасады Гонконг-Шанхайского банка — финансовой цитадели Британской империи, телефонной компании, банков и компаний поменьше. У подъездов — дорогие автомобили. Зеркальные стекла. Рекламы ресторанов. Белобрысые подростки в шортах с небольшими ранцами за плечами, монашки в серых накидках и ослепительно белых чепцах, какие-то джентльмены с тяжелыми золотыми брелоками — пестрая, шумная толпа европейцев. Рихарду показалось, что он и не совершал длинного путешествия. То, что происходило за окнами машины, скорее напоминало Лондон или Нью-Йорк.

Василий что-то сказал шоферу по-китайски. Машина свернула влево и, миновав несколько узких улиц, выехала на огромную площадь.

— Советую обратить внимание — Шанхайский ипподром. Собачьи бега, скачки и всякая такая всячина. Очень удобное место для встреч. Здесь собирается высшее общество, не говоря уже об авантюристах, которые слетаются сюда, как бабочки на свет.

От авеню Эдуарда VII начиналась французская концессия.

Эта часть города безраздельно принадлежала Франции. Словно другой город: мало строгих деловых зданий, больше вилл с цветниками; увеселительные заведения, клубы.

— Ну а теперь — в Китай, — как факир, взмахнул рукой Василий и что-то снова сказал шоферу.

Они миновали последнюю улицу французской концессии и действительно, как по мановению волшебной палочки, перенеслись в другой мир, даже в другой век. Это была китайская часть города — Наньдао. Узкие улочки, перерытые зловонными сточными канавами. Кособокие фанзы. Рихард обратил внимание: вдоль улиц ни одного столба с проводами — значит, электричества здесь нет. Люди несут на тонких коромыслах бадьи с водой: нет и водопровода. На каналах, словно стаи утят, джонки. Обвешанные тряпьем, со сколоченными из досок навесами — это жилища бездомных. Гигантский город на воде…

…Вечером они вышли побродить по городу. Говорил Василий, а Рихард внимательно слушал. Шанхай не только крупнейший промышленный и торговый центр Китая — он в своем роде и штаб международного империализма. Здесь зреют планы, цели которых выходят далеко за пределы международного сеттльмента или французской концессии и даже далеко за пределы самого Китая. До Первой мировой войны здесь в промышленности и торговле безраздельно хозяйничала Англия. Но затем она была оттеснена Соединенными Штатами. Большие виды на Шанхай имелись у Японии. Но пока ее позиции слабые. Правда, Япония добивалась объявления Шанхая "вольным городом". Англичане противились этому плану, понимали: тогда конец их политическому главенству. Соединенные Штаты были заинтересованы в Шанхае как в одном из главных опорных пунктов на побережье Тихого океана. Германский же империализм стремился завладеть Китаем, используя Чан Кайши. К тому же Шанхай еще и средоточие местной, китайской, контрреволюции, разрабатывающей планы подавления национально-освободительного движения в стране.

Они зашли в ресторанчик. Официант-китаец с заискивающей улыбкой и колючим взглядом поставил перед каждым по графину пива.

— Работа предстоит тяжелая, но интересная, — сказал, потягивая пиво, Василий. — Думаю, справишься. Времени терять не будем: завтра же тебе надо аккредитоваться в клубе прессы. А потом я тебя кое с кем познакомлю.

Уже поздней ночью Рихарда поднял с постели бесцеремонный стук в дверь:

— Откройте! Полиция!

Французские полицейские уважительно перелистали его паспорт, выданный в Берлине, откозыряли и удалились.

— Ну как? — после ухода полицейских заглянул в его номер Василий. Здесь такие визиты в порядке вещей.

…Рихард долго не мог заснуть, перебирал впечатления этого первого дня в Шанхае.

Иностранный корреспондент в Китае

Вскоре Василий уехал. К этому времени Рихард уже немного освоился, обжился в Шанхае. Отлично служила ему карточка иностранного корреспондента.

По пути из Москвы, прежде чем направиться в Китай, Рихард провел некоторое время в Германии: ему нужно было получить рекомендательные письма, которые помогли бы обосноваться в незнакомой стране.

Еще в начале двадцатых годов, будучи ассистентом на отделении социологии Франкфуртского университета, он выступал со статьями в журнале "Социологише магазин", издававшемся в этом учебном заведении. Теперь Зорге наведался во Франкфурт, договорился в журнале о сотрудничестве и получил соответствующее аккредитационное письмо. Кроме того, рекомендательное письмо дал ему редактор сельскохозяйственной газеты "Дойче гетрайде-цайтунг" доктор Юстус Шлос. Еще одно удостоверение — от "Немецко-китайского общества", для которого молодой ученый взялся изучать банковские и валютные вопросы. Но особенно ценным было письмо, полученное от Министерства иностранных дел и адресованное генеральному консулу Германии в Шанхае барону фон Колленбергу. В письме говорилось: "Г-н доктор Рихард Зорге, проживающий в Берлине, Шарлоттенбург, Рейхсканцлерплац, 1, намеревается поехать в Шанхай, чтобы изучить аграрные отношения в Китае. Просим оказывать доктору Зорге содействие в сборе необходимых материалов".

Прежде чем отбыть в Китай, Рихард посетил и Америку. Во время короткой остановки в Нью-Йорке благодаря содействию чиновников германского консульства, на которых произвело впечатление письмо из министерства, Зорге связался с несколькими американскими газетами. В редакциях с радостью приняли предложение о сотрудничестве известного журналиста. Тем более что американцев это ни к чему не обязывало: скромный немец просил лишь дать ему редакционные удостоверения. О'кей! Подписывать свои материалы он будет псевдонимом Алекс Джонсон.

Все эти удостоверения, письма и рекомендации открывали в Шанхае двери нужных домов, помогали обзаводиться нужными знакомствами. Рихард быстро легализовался в городе. Не заставило себя долго ждать и перо журналиста, сразу выдвинувшее его на видное место в корпусе иностранных корреспондентов.

* * *

Как и положено по протоколу, в один из первых дней по приезде в Шанхай Зорге нанес визит германскому генеральному консулу в Китае фон Колленбергу. Старый барон, с моноклем, с жесткой, в проседи шевелюрой, принял соотечественника любезно. Его расположение возросло еще более, когда он прочитал рекомендательные письма, особенно из германского МИД.

— Собираетесь изучать валютные операции и сельское хозяйство? Монокль фон Колленберга повис на шнурке, а глаз его понимающе подмигнул. Ну-ну!..

"Пожалуй, барон предполагает, что у меня есть особое задание из Берлина, — подумал Рихард. — Что ж, тем лучше".

Консул начал рисовать своему собеседнику различные планы, благодаря которым тот мог бы скорее сблизиться с высокопоставленными сановниками из окружения Чан Кайши.

— Нам, немцам, всегда надо полагаться друг на друга, — сказал барон, бесцеремонно разглядывая Рихарда в монокль. — Советую вам использовать наших офицеров из миссии военных советников при правительстве Чан Кайши.

Зорге решил воспользоваться советом консула, не теряя времени. Он отправился из Шанхая в Нанкин. Остановился в отеле, где жили его "земляки", и за стойкой бара завязал первое знакомство:

— Разрешите оставить вам мою визитную карточку.

— "Доктор Зорге, журналист"… О, очень приятно! Полковник Джильберт. А это мой молодой друг, капитан Меллендорф.

— Весьма польщен!..

Еще несколько встреч. И вот уже полковник Джильберт предложил журналисту составить компанию в поездке "в одно интересное место". Герр Зорге не пожалеет. Нет, он не сможет воспользоваться материалом для очередной корреспонденции, но в будущем, возможно в весьма недалеком будущем, впечатления от поездки ему пригодятся… Полковник посматривал на собеседника интригующе загадочно. Ему и невдомек, что на это предложение навел его сам журналист.

Джильберт повез Рихарда в Ханькоу. Всю дорогу полковник говорил только об одном, полагая, что собеседник, безусловно, разделяет все его взгляды. Журналисту, конечно, известно, что Версальский договор, навязанный Германии странами — победительницами в мировой войне, лишил их отечество колоний в Африке, на Дальнем Востоке и в Тихом океане, лишил 3 миллионов квадратных километров территорий, завоеванных наследниками тевтонов огнем и мечом, лишил 12 миллионов туземцев, трудившихся на благо чистокровных арийцев. Журналист, конечно, знает, что по Версальскому договору численность рейхсвера была сведена до 100 тысяч человек, генеральный штаб ликвидирован, воинская повинность отменена, Германии запрещено иметь военную авиацию, а военно-морской флот сведен лишь к 6 броненосцам и 6 крейсерам. Герр Зорге, безусловно, чувствует всю унизительность положения, когда на западной границе все военные укрепления подлежали уничтожению, — правда, их разрешается иметь на восточной границе… Но дух великой Германии живет в каждом немце — и ни один немец не смирится с таким унижением. Мы еще возьмем реванш!

Полковник продолжал: миссия германских советников-офицеров занимается в Китае вопросами реорганизации и вооружения армии Чан Кайши, помогает налаживать военное производство. Но главная цель не в этом. Под прикрытием этой "помощи" советники проводят испытания пушек и самолетов для собственной армии. Для будущей армии великой Германии.

Эти слова Джильберта вызывали у Рихарда настороженность, хотя сведения о деятельности германских советников в Китае не новость для Москвы; не имеют они отношения и к тому заданию, которое поручено выполнить разведчику.

В пустынной местности под Ханькоу Зорге присутствовал на испытаниях военной техники. Новейшие орудия. Дальнобойные. Большой разрушительной силы. Ревут в небе моторы военных самолетов. Бомбы взметают песок, разносят в клочья сооружения-макеты.

— Летчики — китайцы?

— Чистокровные немцы! — горделиво отвечал полковник.

Он откровенен с журналистом. И Рихард внимательно слушал. Оказывается, в самой Германии под названием "Всеобщего военного бюро" действует подпольный генеральный штаб будущей германской армии. А в военных союзах, таких как "Стальной шлем", "Вервольф", "Юнг-до", состоят на учете и проходят переподготовку более 3 миллионов солдат этой будущей армии…

Полковник был весьма осведомлен и в вопросах международных отношений. Разумеется, Германия вынуждена выплачивать странам-победительницам миллиардные репарации золотом, но это не отражается на воссоздании военной промышленности. Наоборот, она расширяется и развивается. США и Англия широко субсидировали крупнейшие германские предприятия. "Понимают, что мы, немцы, можем делать самое первоклассное оружие!"

Рихард провожал глазами уносившиеся к горизонту самолеты.

Через некоторое время ему представилась возможность получать сведения военного характера от китайских политических деятелей. На одном из приемов в клубе иностранных корреспондентов он познакомился с министром иностранных дел Бангом. А на приеме у германского генерального консула — с военным министром Хо Иншинем. Случай позволил Рихарду быть представленным и Чан Кайши — главе нанкинского правительства.

Чан Кайши был азартным автомобилистом. Он создал автомобильный клуб Китая. Рихард, страстный любитель автоспорта, вступил в этот клуб, стал принимать участие в состязаниях. Однажды во время гонок он сумел выжать из своей скромной спортивной машины все, на что она была способна, и, приближаясь к финишу, обогнал роскошный американский автомобиль президента клуба.

Лицо Чан Кайши исказилось от гнева — он всегда выходил победителем. Да и кто бы осмелился обогнать генералиссимуса! Рихард гнал свою машину на полкузова впереди Чан Кайши. Лишь у самого финиша он смирил азарт спортсмена — сбросил газ. Машина Чан Кайши первой пересекла заветную линию. Генералиссимус сиял. Он подошел к Зорге, пожал руку достойному сопернику, поинтересовался, кто он и откуда. Отныне Зорге мог надеяться на благосклонность Чан Кайши. Его непременно приглашали в загородные резиденции. С ним охотно беседовали генералы из окружения правителя страны. "Курочка по зернышку…". - любил повторять поговорку Рихард.

Задачи, поставленные Павлом Ивановичем перед Зорге, сводились к следующему. Он должен систематически информировать Москву о политике Японии, США и Англии в Китае; сообщать о всех шагах, предпринимаемых империалистическими державами для поддержки гоминьдановского режима.

Особое внимание разведчик должен был уделять освещению планов японского империализма. Почему особое? Перед отъездом из Москвы Берзин ознакомил Зорге с текстом секретного меморандума, который был представлен японскому кабинету одним из самых крупных военных стратегов островной империи — генералом Гинти Танака.

"В программу нашего национального развития, — указывал генерал, входит, по-видимому, необходимость снова скрестить мечи с Россией". Меморандум датирован серединой июля 1927 года. В ту пору Танака занимал пост премьер-министра Японии. "Имея в своем распоряжении все ресурсы Китая, — писал он, — мы перейдем к завоеванию Индии, Малой Азии, Центральной Азии и даже Европы. Но захват в свои руки контроля над Маньчжурией и Монголией является первым шагом".

В Москве прекрасно понимали, что Маньчжурия — удобнейший плацдарм для нападения на Советский Союз. Собиралась ли Япония идти по пути, который указывал ей воинственный генерал?

Тем временем продолжались события на КВЖД. Четыре месяца, вплоть до декабря 1929 года, Китайско-Восточная железная дорога, пограничные районы советского Приморья и Приамурья были зоной непрерывных провокаций. Ни на день не смолкали ружейная стрельба и артиллерийская канонада. Рихард помнил дословно (у него была удивительная зрительная и умственная память: раз прочитанный текст он словно бы фотографировал глазами) приказ № 80 командарма Особой Дальневосточной армии Василия Блюхера:

"Все эти враждебные действия противной стороны нельзя рассматривать иначе, как сознательную провокацию. По-видимому, они замышляют нечто большее, чем творимое на КВЖД и налеты на границы. Ставя об этом в известность войска армии, я призываю всех к величайшей бдительности. Еще раз заявляю, что наше правительство и в данном конфликте придерживается неизменной политики мира и принимает все зависящие от него меры к разрешению его мирным путем. На провокации необходимо отвечать нашей выдержкой и спокойствием…".

В конце 1929 года Особая Дальневосточная задала китайским милитаристам и белогвардейцам такую трепку, что Чан Кайши вынужден был пойти на попятную. В январе 1930 года работа на дороге была восстановлена, начали курсировать товарные составы, пустили пассажирский поезд из Харбина на Владивосток. Но агрессорский угар по эту сторону границы еще далеко не развеялся. В Харбине, в местной белогвардейской газете, публиковались воинственные призывы некоего "Союза уничтожения СССР": "Мы должны направить карающую руку на Красную Россию".

Но нанкинские правители обратили свои силы не на север, а против освободительного движения в Южном и Центральном Китае — обширнейшей территории с многомиллионным населением.

"Нет, — думал Рихард, — сейчас вам, господа, не до "ударов по Москве"". Политическое чутье не обмануло его. Острота в пограничных с СССР районах постепенно сглаживалась, положение урегулировалось.

Назревали новые события. Мировой экономический кризис, сотрясавший Европу и Америку, докатился и в Китай. Работы было немало.

К этому времени полковник Джильберт занял кресло барона фон Колленберга — стал германским генеральным консулом в Шанхае. Но, как и прежде, исправно исполнял свои главные обязанности — военного шпиона. И, как прежде, охотно брал соотечественника-журналиста в поездки на военные китайско-немецкие полигоны в Ханькоу и Чанчуне. С его приятелем капитаном Меллендорфом Зорге ездил в Кайфын и Сиань, в чанкайшистские дивизии. В этих дивизиях, принимавших участие в операциях против освобожденных районов, советниками, а по существу — командирами частей и подразделений были офицеры рейхсвера.

— Стоит ли отдавать столько немецкой энергии обучению китайцев? — с удивленным видом интересовался журналист.

— Нам нужны их полигоны. А военные навыки пригодятся нам самим. Скоро пригодятся!

Карточка иностранного корреспондента, а особенно "дружба" с германским консулом и военными советниками открывали Рихарду доступ в такие места, куда любому другому иностранцу, да и знатному китайцу доступ был закрыт. Зорге побывал в Нанкине, Кантоне и Пекине, в северном и северо-восточном районах страны, во Внутренней Монголии. Он руководствовался принципом, который в юности изложил в письме другу военных лет Эриху Корренсу: "Сначала надо видеть необходимость, сущность явлений, видеть людей, а уж только потом выносить свое суждение".

На стене его комнаты висела карта Китая, на которую он наносил маршруты своих поездок. В конце года подсчитал: исколесил без малого десять тысяч километров. Что ж, он уже не новичок в этой стране, кое-что знает о ней…

Подходила пора выносить суждения…