"Рихард Зорге - Подвиг и трагедия разведчика" - читать интересную книгу автора (Голяков Сергей, Ильинский Михаил)

Пролог

За час до смерти. Исповедь

Шероховатые стены. Под самым потолком — щель окна, очень узкая. Солнечный свет сочится сквозь нее неохотно и даже в полдень едва разгоняет полумрак. Но этой щели достаточно, чтобы доверху налить камеру влажной, изнуряющей духотой.

Оказывается, можно привыкнуть ко всему. И к полумраку. И к немилосердной круглосуточной жаре. И к леденящему ознобу камеры, когда приходит зима. Он привык. Да если бы только жара и холод! Он испытал все, что в силах и не в силах выдержать человек. Он выдержал. И теперь даже самые злобные враги смотрели на него с недоуменным страхом, потому что не могли понять: из какого источника черпает этот чужеземец выдержку и достоинство? На суде главный обвинитель Ёсикави два часа кряду перечислял его "чудовищные преступления против империи", но так и не смог сказать, во имя чего он их совершал: ведь он был движим отнюдь не желанием славы, не честолюбием, не погоней за деньгами. Какие же еще есть ценности в жизни? И официальный адвокат Асанума, который бесстрастно произносил слова в его защиту, тоже ничего не понял. А узник верил: придет другое поколение, наученное горьким опытом нынешнего, и то, что сейчас эти считают преступлением, те оценят как подвиг. Так и случится, но сам он не доживет до той поры. Еще несколько дней, недель или месяцев в этой камере. Потом в последний раз откроется дверь, войдут начальник тюрьмы, охрана, буддийский священник. Начальник тюрьмы опять — это будет в последний раз — прочтет приговор. Он станет читать его медленно и торжественно, а священник будет молиться.

Спасти его могло только чудо. Но он в чудеса не верил. И не страшился того, что ждет его за дверью камеры. Он знал с самого начала, что так должно произойти…

Хорошо уже то, что теперь, после суда, его оставили наконец в покое. И он может сосредоточенно думать. Ему даже разрешили читать и, что еще важнее, писать. Он не знает, на каком листе и на каком слове оборвется его рукопись. Он не раскрывает в ней никаких тайн. Он просто снова идет по ступеням своей нелегкой, трагической и в то же время такой счастливой жизни. И рядом с ним дорогие его сердцу люди: Катя, Карл, Люба, Эрнст, Старик, Бранко, Ходзуми, Иотоку, Макс, Анна, Ханако… Он пишет для себя, для них и — это было бы действительно чудо! — для тех незнакомых, кто обязательно должен прочесть "Тюремные записки", исповедь разведчика последнее слово Рихарда Зорге.

Но это не будет захватывающая дух история о невероятных приключениях, о погонях и перестрелках, об артистических перевоплощениях — всех тех атрибутах, которые создают ложное представление о работе разведчика. Нет, почти всю свою жизнь он провел за рабочим столом, заваленным ворохом бумаг, за изучением многотомных трудов по истории, экономике, культуре тех стран, в которых довелось ему побывать. Каждое утро начиналось для него с чтения свежих номеров газет и журналов, день проходил в беседах с друзьями и недругами, вечерами он придвигал стопку чистых листов бумаги и писал… К этому добавлялись разве что нечастые поездки по городам и весям. Могло показаться, что все, чем он занимался, доступно любому человеку в каждой из тех стран, куда направлял его Центр. Но так ли это?

Надежным оружием его были не пистолет с разрывными пулями, не плащ и кинжал, а именно умение работать за столом, пытливость, внимательность и наблюдательность. Не просветление, не импульс, а кропотливое собирание разрозненных сведений и фактов, в результате чего происходит переход количества в качество и обрисовывается единственно точная оценка происходящих событий и прогноз на будущее. Разве не так же и врач, обследуя больного, ставит точный диагноз?..

И еще, оглядываясь на пройденное, он может сказать самому себе: он был бескорыстно верен великому делу — тому единственному, которому посвятил всю свою жизнь. Да, жизнь его была нелегка. Немного выпало на его долю тех радостей и благ, за которые обычно и ценит ее большинство людей. Однако полная лишений, тревог и опасностей, она все равно была счастливой, как это ни парадоксально. "Путник, в Спарту придя, поведай, что все мы здесь пали в долгой неравной борьбе, волю отчизны храня…". Вот и эти его строки, подобно надписи на памятнике спартанцам, павшим у Фермопил, должны, непременно должны остаться свидетельством для них — для тех незнакомых ему, которые обязательно прочтут и поймут, во имя чего боролись и отдали свою жизнь его товарищи и он сам…

…Глаза привыкли к полумраку. Сердце — к изнуряющей духоте. Запястья закованы в наручники. Их не снимают даже в кабинете следователя. Рихард уже не обращает внимания на жесткую тяжесть металлических колец. Он склоняется над откидной доской-столом и пишет. Неторопливо, погруженный в себя, сосредоточенный на самом главном:

"Все, что я предпринимал в жизни, тот путь, которым я шел, все было обусловлено тем решением, которое я принял 25 лет назад.

…И сейчас, встречая третий год Второй мировой войны, а в особенности имея в виду германо-советскую войну, я еще более укрепился в своей уверенности в том, что мое решение, принятое 25 лет назад, было правильным. Об этом я заявляю со всей решительностью, продумав все, что случилось со мной за эти 25 лет, и в особенности за последний год…".

Он отложил перо. Может быть, вот-вот скрипнет дверь и войдет начальник тюрьмы. Ну что ж… В душе его нет смятения и страха, хотя он никогда еще так не жаждал жизни, ветра и солнца. Но все равно: если бы мог он тогда, 25 лет назад, заглянуть в свое будущее и увидеть этот сумрак камеры, наручники на запястьях — он все равно пошел бы по жизни этим путем.