"Великое делание, или Удивительная история доктора Меканикуса и его собаки Альмы" - читать интересную книгу автора (Полещук Александр Лазаревич)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ Вторжение. — В старом отаноре снова пылает огонь

I

«Утром 1 сентября 1939 года телеграф принес известие о начале наступления главных сил германского командования против Польши. Волнение и страх охватили Бельгию. «Абсолютный нейтралитет», объявленный королем Леопольдом, не был надежной защитой моему народу. Полем битвы Европы назвал Бельгию Наполеон, а мы знали, что и состарившиеся над картами прусские генералы, и новые гитлеровские выскочки вновь готовы «мимоходом заглянуть» к нам. В сейфах гитлеровского вермахта лежали покрытые сургучными печатями пакеты. «Вскрыть в день Икс» — так было написано на каждом из них. И «день Икс» наступил…

Десятого мая, в шестую годовщину смерти моего отца Юстуса, меня разбудило жужжание самолетов Гитлера. Мой сын Ян вбежал ко мне с ворохом новостей. Правда была похожа на раздутую сплетню, слух уже через час превращался в правду. Опасаясь печального опыта первой мировой войны, когда король Альберт взрывом плотин задержал армию Вильгельма, немцы на этот раз бросили эскадрильи пикирующих бомбардировщиков на подрывные станции, от которых шла сеть проводов к фугасам, спрятанным под плотинами и мостами. Опора бельгийской армии — форт Эбен-Эмаель был взят немецкими парашютистами с воздуха. Превосходящие в десятки раз по численности, вооруженные до зубов фашистские армии хлынули в Бельгию. Вся операция оказалась только маневром, скрывающим истинные намерения нацистского генерального штаба. В то время как армия фон Бока захватывала Льеж и Брюссель, Антверпен и голландский Амстердам, армии фон Рундштедта, прорвавшись в Арденнах, стремительно катились по проселочным дорогам Франции на запад, оставляя растерянные, деморализованные французские гарнизоны в бетонированных крепостях. Наши защитники из Британского экспедиционного корпуса бежали к Дюнкерку. Свастика в белом кругу покрыла очертания моей страны на официальных картах гитлеровского штаба…

Гибельная политика «невмешательства», потакание фашистам внутри самой Бельгии, неподготовленность военных, трусость короля Леопольда III, который даже не смог отступать, сражаясь, как делал это король Альберт, привели к величайшему национальному унижению Бельгии. Двадцать восьмого мая Бельгия капитулировала.

Потоки беженцев, словно полые воды, затопили дороги. И всюду, куда бы ни приходили люди, их обгоняли черные мотоциклы передовых немецких частей. Костлявый гость — голод пришел в каждую семью, в каждый дом. Вновь, как и в былые времена кайзеровской оккупации, застучали по улицам Бельгии деревянные башмаки голодных рабочих, а мимо них потянулись транспорты грузовиков, наполненных награбленным добром Франции и Бельгии. Брюссель превратился в город развлечении для гитлеровских офицеров и солдат, переполнявших кафе и рестораны замершего, настороженного города.

В жаркий июньский день прямо по тротуару к моему дому подъехала огромная штабная машина.

— Какой-то «Мерседес-Бенц», — сказал мой сын Ян, высовываясь из окна. — Они к нам, папа!

Я не пошевельнулся, когда комната наполнилась гитлеровскими офицерами.

— Вот он! — раздался громкий голос одного из них. — Карл, дорогой Карл! Неужели ты не помнишь меня?

Я всмотрелся в тучного немецкого капитана. Его упитанное лицо показалось мне знакомым.

— Ну, маг и алхимик, неужели не узнаешь?

— Вольфганг? Матерн! — вскрикнул я, узнав своего товарища по лицею.

— Господа, — обратился Матерн к присутствующим, — я хочу представить вам своего старинного друга и приятеля Карла Меканикуса!.. (Офицеры поклонились мне.) Вы свободны, я приду в штаб часа через два.

Офицеры ушли. Внизу раздался шум мотора. И мы остались с Вольфгангом с глазу на глаз.

— Ну, как же ты живешь, Карл? — говорил Вольфганг, выкладывая на стол пакеты со снедью. (Высокий и жилистый солдат, видимо его денщик, принес ящик с вином.) — Ты что-то не рад моему приходу? Карл, Карл, какое счастье для тебя, что я был в частях, занявших Динан! Какое счастье! Ты теперь ни в чем не будешь нуждаться…

— Вот мой сын! — сказал я Вольфгангу, показав на вошедшего в комнату Яна.

— Он чудесный малый! — закричал Матерн, фамильярно обнимая Яна. — Чудесный! Настоящая белокурая бестия! Он совсем не похож на тебя, Карл, и на твоего отца! В нем нет ничего «алхимического»… Он, конечно, фламенган[28]! Я не сомневаюсь в этом!.. Бедный Карл, — продолжал Матерн, раскупоривая бутылку вина, — бедный Карл, сколько тебе пришлось вытерпеть из-за своего фламандского происхождения[29], тебе, истинному немцу! Но теперь это уже позади… Мы в Германии были невероятно возмущены, когда узнали, с какими трудностями тебе досталась кафедра в Льежском университете. Но теперь мы покажем этим валлонским выродкам, покажем, на чьей земле они живут! Мы вспомним древний, как эта земля, клич брюггской заутрени: «Щит и друг! Щит и друг!»

Матерн встал, провозглашая клич, с которым во время религиозных войн ремесленники Брюгге в одно утро вырезали всех горожан, говорящих на французском языке. Ян поставил свой бокал на стол и направился к двери.

— Он спешит на работу, — сказал я, стараясь отвести от Яна подозрение. — Он работает на станции, нам ведь нечем жить…

Но Ян все испортил.

— У меня много друзей валлонов! — сказал он, обернувшись к двери. — И времена средневековья прошли, господин капитан.

— Дурное воспитание!.. — проворчал Матерн. — Но, Карл, поверь, проснется расовое самосознание — и этот чертенок себя еще покажет настоящим солдатом германской армии…

— Как, разве?.. Неужели вы будете призывать бельгийцев?

— Не всех, нет, нет, только полноценных, мой дорогой! Отныне фламандцы под особой защитой немецкого оружия. Мы восстановим их привилегии. И никакому выродку французишке не позволим командовать людьми германской крови! Но ты никак не можешь развеселиться, Карл. А-а, понимаю, понимаю. У тебя нет денег… Эдвин!.. — позвал он своего денщика. — Эдвин, принеси немного денег из чемодана. Ну, тысяч пятьдесят, сто… Выполняй!

И Эдвин принес деньги в полах кителя, как носят хозяйки свежеснесенные яйца. Десятки пачек, по нескольку тысяч в каждой, выстроились на столе между консервными банками и бутылками вина. Вольфганг был в восторге.

— Вот они, вот они! — говорил он, с треском распечатывая пачку. — Это все тебе, Карл! Конечно, это более приятная форма сочувствия, чем слова. Да, друг познается «аморе, море, оре, ре…» Только это я и помню из лицейской латыни, Карл. Любовью, нравом, словом, делом познается друг. Как это правильно!

Я взял одну ассигнацию и с удивлением ее рассматривал.

— Но, Вольфганг, — сказал я, — это не наши деньги!

— Карл, ну неужели я стал бы тебя обманывать! Ты обижаешь меня.

— Но таких денег я не видел!

— Следовательно, ты еще не видел денег вообще. Это оккупационные марки, Карл. И за каждую марку ты получишь десять бельгийских франков короля Леопольда!

Признаться, в этот вечер я составил компанию Вольфгангу. Мы вспоминали прежних друзей и юношеские проказы, я быстро охмелел и смеялся солдатским шуткам Вольфганга. Мое веселье было проникнуто нервозностью. Ужасные события последних недель, неопределенность, непрестанный страх, страх перед летящими над головами бомбардировщиками Геринга, перед марширующими по улицам солдатами, перед какими-то дикими распоряжениями и приказами немецких комендантов… И вдруг передо мной сидит гитлеровский офицер, один вид которого внушает моим соседям страх, и это совсем не офицер, это же мой Вольфганг, мой товарищ, школьный товарищ! Что он такое рассказывает? А, это действительно смешно!..

Часть пути к Динану Вольфганг ехал в большом грузовике, в котором была установлена машина, печатающая оккупационные марки. Они печатали их день и ночь, а к ним то и дело подъезжали офицеры связи и забирали свежие пачки для своих солдат. Это действительно смешно! Люди должны трудиться, в поте лица своего зарабатывать хлеб насущный, профессора толкуют об экономике, министры разглагольствуют в парламенте о бюджете, а здесь… хлоп — и сто марок, хлоп, хлоп — и тысяча… Да, Вольфганг прав и в отношении фламандцев. Нам было труднее получить работу, чем валлонам. Еще бы, у валлонов покровителем выступала победительница в прошлой войне — Франция, а у нас сейчас Германия. И Германия сильнее Франции, сильнее! Превыше всего Германия! Как это Матерн сказал? Танки вперед, артиллерию назад, авиацию наверх! Дейтчланд, дейтчланд убер аллес!..

Утром я проснулся и не сразу мог понять, что произошло.

Я оторвал голову от стола. Лицо было в чем-то липком. А-а, это вино… Бутылки подрагивали на столе в такт грохоту проезжающих по улице танков. Да, приехал Вольфганг, деньги… Сколько их!

— Ян! — позвал я. — Ян, иди сюда!

Мне никто не ответил. Я прошел в комнату сына. Его кровать была застелена. На часах было шесть утра. Значит, он не приходил домой. Это из-за того, что я принял Вольфганга. Не мог же я указать ему на дверь! Ведь он мой школьный товарищ, мой друг… Но он пришел сюда не как мой друг… Неужели Ян не понимает? Ну, я позволил ему сделать мне сюрприз. Ему ведь также здесь должно быть не по себе, хотя он никогда не отличался щепетильностью… Но где же Ян? Он обиделся, мой мальчик, он не ожидал от меня, что я сяду с германским офицером пить вино. А ведь нужно как-то приспосабливаться — я маленький человек… Кто-то хлопнул дверью? Это Ян, это конечно Ян!

— Ян! — позвал я, спускаясь вниз по лестнице. У раскрытых дверей стоял незнакомый мне человек в черном свитере.

— Вы Карл Меканикус? — спросил человек.

— Да, я.

— Вы отец Яна?

— Да. Где он? С ним что-то случилось?

— Ян арестован бошами!

— За что? Вы говорите неправду!

— Ян арестован гитлеровцами за порчу кабеля.

— Он не мог этого сделать, он всегда советовался со мной! Откуда вы знаете?

— Я работал вместе с Яном на станции. А когда это произошло, всех, кто работал на путях, взяли. Нас было шестьдесят человек. Гитлеровцы сказали, что расстреляют всех, если тот, кто перерубил кабель связи, не выйдет вперед. Ян вышел. Его взяли…

— Но он невиновен! Я не могу поверить!..

— Он не резал кабель! Кабели — это моя специальность… Он вышел для того, чтобы спасти остальных… Мы раньше не очень доверяли ему — ведь он сын состоятельного инженера. А он, он… хороший мальчик, ваш Ян…

— А, это вы? Понимаю, понимаю… Как зовут вас?

— Жак Фрезер.

— Валлон? Так, так… Мой мальчик ничего не знал, его даже не интересовали газеты. Это вы распропагандировали его, вы!.. Но что делать? Куда пойти?.. Его нужно спасти, спасти немедленно, а с вами я еще рассчитаюсь!

— Моя жизнь принадлежит вам, товарищ…

— Товарищ? Я вам не товарищ! Вы моего сына сбили с прямого пути! Он учился бы, он стал бы ученым! У него замечательный цепкий и сильный ум! А сейчас что делать?.. Я пойду… пойду к Матерну. Я найду его и освобожу Яна! У меня есть друг, большой друг, он офицер и поможет мне…

Я сразу нашел капитана Матерна — его знали все.

— Что случилось, Карл? — спросил он меня. — Ты так взволнован!

— Моего сына арестовали! Он невиновен!.. Вольфганг, спаси его!

— Арестовали? Мне вообще неприятно заниматься такими делами — я служака, строевик. А где его взяли, на станции?

Матерн позвонил, а я как, завороженный смотрел на серый ящик полевого телефона, от которого змеей шел красный лоснящийся резиновый жгут. Из-за такого вот куска резины страдает мой Ян, какая глупость!

— Говорит капитан Матерн. Да, да… Скажи, твои ребята вчера задержали некоего Яна Меканикуса? Это сын моего… Ах, так? Зо, зо, зо, так… так…

У меня все сжалось внутри, Матерн, не глядя мне в глаза, все говорил: «Зо, зо, зо…» Потом он бросил трубку, подписал пропуск и, все еще не глядя на меня, сказал:

— Ты дурно воспитал своего сына, Карл! Это ужасно!

— Что произошло, Вольфганг?!

— Он плохо себя вел, вызывающе вел себя… Полчаса назад он был подвергнут экзекуции…

— Какой экзекуции?! Вольфганг, пожалей меня, попроси их! Ты же всех знаешь!

— Он расстрелян, Карл! Мне очень жаль…

В тот же вечер какие-то рабочие в покрытых углем комбинезонах принесли мне моего мальчика… Мы похоронили его во дворе, возле стены.

— Он был настоящим патриотом! — сказал Фрезер. (И его слова падали, как капли раскаленного металла, в мой мозг.) — Он был смелым, честным! Он хотел спасти тех, кто уже начал борьбу с фашизмом…

II

Жизнь потеряла для меня всякий смысл… Я сидел возле окна и смотрел на свинцовые воды Мааса. Вот прошли самоходные баржи. На корме, возле рулевого, германский солдат. Вот прошел катер. На его крыше, болтая ногами в широких сапогах, сидит германский солдат. По набережной прошла группа бельгийских предателей-рексистов[30]. Они вооружены, но их охраняют гитлеровские солдаты… Какая тяжелая поступь у завоевателей!.. Кажется, что каждому их шагу стоном отвечает земля.

Вот опять катера, что-то везут? А-а! Это хлеб для солдат. Новый порядок имеет хороший аппетит. Люди, хлеб, уголь… Все нужно гитлеровскому «райху». Мне принесли какую-то квадратную бумажку. «Хлебная карточка», — так сказала мне соседка. Она до войны торговала открытками и марками, я ее помнил… Оказывается, что больших трудов стоило ей достать для меня эту карточку.

Люди, которых я никогда не знал, приходили ко мне. Дверь, в которую внесли моего Яна, была всегда открыта. Брали из моих рук карточку и клали на край стола крошечную порцию хлеба… Люди всегда на что-то косились. А-а, это, вероятно, на деньги. Они так и валялись на полу и на столе, между бутылками вина и консервными банками. Я не притрагивался к ним. Грязные, кровавые деньги!..

Может быть, если я показал бы Матерну на дверь, мой Ян не вышел бы из толпы? И был бы жив? Жив?! Нет, он благородный мальчик — он все равно вышел бы, чтобы спасти тех, кто борется!

А борются ли или вот так сидят возле окна и считают баржи с хлебом, который похищает Германия у моего народа?.. Нет, нет, не может быть! Они борются! И, если придет Фрезер, я спрошу у него, что они делают, что делать мне, чтобы отомстить за Яна, за тысячи и тысячи арестованных и убитых…

Но Фрезер что-то не идет. Его уже не было семь дней. Целых семь дней!.. Вот кто-то поднимается по лестнице, берет веник, подметает. Это тетушка Марта. Ее очередь сегодня принести мне хлеб. Он не нужен мне, этот немецкий хлеб, не нужен! Я не хочу его есть даром! Я хочу работать, я ведь очень сильный. Меканикусы все сильные, и Ян был очень сильным. Если бы он вырос, совсем вырос!.. Нет, я даром есть хлеб не хочу, я хочу… Но что я могу… один?

Было совсем темно, когда в комнату вошел Фрезер. Он стал за моей спиной и также смотрел на Маас. Прикрытый заслонкой красный огонек дебаркадера против моего окна дробился на волнах спокойной реки. Узкой красноватой полоской вставало на горизонте зарево. Чугунные украшения на куполе собора, казалось, ожили.

— Горит нефтеперегонный завод… — тихо сказал Фрезер. — Вчера в Антверпене фашисты приказали всем евреям надеть специальные повязки. Весь город вышел с такими повязками…

— А крестьяне? Как крестьяне фламандцы?

— Вначале плохо…

— Они поверили немцам?

— Но потом, когда вслед за бандой фашистских пропагандистов пришли налоговые инспекторы, когда начались реквизиции скота и хлеба, они быстро прозрели…

— Прозрели?

— И теперь германский солдат не рискнет в одиночку пройтись по улицам фламандской деревни. В Савентгейме пожар… Вы знаете, господин Меканикус, этот завод?

— Шинный завод? Знаю.

— Бельгия горит!..

Мы еще долго смотрели на реку, потом Фрезер пошел к выходу.

— Жак, — проговорил я, — подождите. Я пойду с вами!

Фрезер живо обернулся и сказал:

— Я приду завтра…

А завтра Фрезер вынес из моего кабинета и разложил на столе старинное охотничье оружие. Критически осмотрел его.

— Нет, — сказал он, — это все не годится! Что вы можете делать?

— Я хорошо стреляю. У меня были призы. Вы не верите, Фрезер?

— Что еще?

— Ну, я могу… Я хочу бороться вместе с вами!

— Что еще вы можете делать?

— Я ученый. Понимаете, Фрезер? Инженер-химик…

— Вы химик?! Так почему вы до сих пор молчали?

— Но разве сейчас нужны заводы? Разве…

— А здесь, у себя дома, вы не смогли бы вести, скажем… вести научную работу?

— Конечно! Но я не понимаю…

— Ах, да помолчите! — резко сказал Фрезер.

И его неожиданная грубость была радостью для меня: «Я нужен, да, да, я им пригожусь — тем, кто борется. Я нужен народу Бельгии».

— Могу показать вам свою лабораторию, — предложил я.

— Покажите.

Мы прошли в лабораторию. Это не была большая лаборатория — ведь серьезные эксперименты я производил в заводских лабораториях, но в ней было все, чтобы искать, думать…

Фрезер был поражен.

— Да у вас… А еще молчали! Ну, вот что, Карл, вы это все приводите в порядок, занимайтесь там наукой, ну, что-нибудь такое делайте, чем и до войны занимались. Для вида… если заинтересуются. А лучше вообще и виду не показывать. Окна мы завесим… Лаборант нужен?.. Пришлю.

— Мне помогал Ян…

— Я пришлю к вам мальчика. У меня есть один на примете. А нам, нам очень нужен… такой материал, понимаете?

— Да, понимаю, — ответил я. — Это элементарно.

— Но нам нужно много, — сказал Фрезер.

— У меня есть подвал.

— И в нем можно работать?

— В нем работали, не совсем удачно, правда, но много веков подряд…

Никогда я еще не видел такого исполнительного механизма, одним из действующих частей которого я стал. Внизу, в подвале, сваривали трубы. Фрезер присоединил сварочный аппарат к какому-то кабелю под нашим тротуаром. Он был хорошим специалистом-электриком. Я произвел несколько предварительных опытов, дал задание на сырье. И должен сказать, что у меня не было случая нехватки каких-либо материалов. Иногда ко мне никто не приходил, и я спал, держа на ночном столике взрывную машинку, на случай, если ко мне пожалует гестапо. Какое-то необыкновенное спокойствие воцарилось в моей душе. И, когда издалека доносились взрывы, когда мимо меня проносились немецкие санитарные автомобили, я особенно крепко спал в такие ночи. Я мстил за себя, за сына, за свою страну-Фрезер иногда приносил мне чертежи различного рода взрывных устройств. И я должен был дать свое заключение о нужных составах взрывчатых веществ. Это были очень сложные мины, чаще всего замедленного действия, с отпиленными от динамиков пластинками магнитного сплава. А наверху, в своей заброшенной лаборатории, я занимался пустяками, производил для вида какие-то опыты, просто для того, чтобы стереть пыль с приборов. Иногда я посылал статьи в немецкие научные журналы. Статьи мне немедленно возвращали, но я хранил квитанции на случай обыска.

Дом наш был очень хорошо расположен. Им никто не интересовался, а может быть, от меня исходило такое спокойствие, что никому и в голову не приходило заподозрить что-либо… Сыграло здесь роль и мое фламандское происхождение. Национальная привилегия в этом смысле меня вполне устраивала.

III

Шли годы. В один из сентябрьских дней 1944 года Фрезер сообщил мне, что лаборатория переносится в другое место. Ночью ко мне пришли люди из отряда Сопротивления и начали осторожно разбирать установку для получения взрывчатки. Они почти неслышно работали ключами, но все же я попросил Фрезера постоять у двери и послушать, не очень ли мы шумим в подвале. Вскоре Фрезер вернулся и шепотом сказал, что с улицы слышна немецкая речь и кто-то бьет ногой в дверь. Я поднялся к парадной двери и прислушался. Действительно, раздавались какие-то голоса. Потом послышался очень знакомый мне голос:

— Вы идите, я здесь переночую!

Я сделал знак Фрезеру, чтобы он спрятался, и открыл дверь. Передо мной стоял обросший щетиной, похудевший, Вольфганг Матерн.

— Привет, старик! — сказал он мне. — Привет! Салют! — Он вошел в дом, прикрыл дверь. — Ну, что же мы стоим? Приглашай!.. Я знаю, что ты на меня сердишься. Но разве я виноват?..

Мы прошли вместе с Вольфгангом наверх. Он заглянул в гостиную, которую я не убирал, и осветил фонариком стол.

— Ты пьешь, Карл? — спросил Вольфганг и внимательно взглянул на пачки с деньгами. — Ты к ним не притронулся? — удивился Вольфганг. — Ну и хорошо! — Он засунул в карман две — три пачки. — Так чем ты занимаешься? Все тоскуешь? Ах, Карл, Карл, так нельзя!.. Нужно проще, проще подходить к таким переживаниям. Это не немецкая черта…

Я провел Вольфганга в лабораторию. На мраморной доске, обожженной многими взрывами, лежал кусок свежеприготовленного тола. В руках у Вольфганга вспыхнула зажигалка, он поднес ее к окурку сигареты. Лицо его, отекшее и постаревшее, выглянуло из темноты. Я достал из стоящей в углу стреляной гильзы от немецкого снаряда пучок тонких прутьев, поднес их к пламени. Вольфганг услужливо чиркнул зажигалкой. Дерево вспыхнуло.

— Так чем ты занимаешься, Карл? — спросил меня Матерн.

— А вот сейчас увидишь… — ответил я ему и поджег тол.

Ярко вспыхнула взрывчатка, осветив кабинет и растерянное лицо Вольфганга.

— Это, это взрывчатка???

— Как видишь!

— Но это запрещено, Карл!

— Что делать… Пришлось не послушаться распоряжений вашего коменданта! — засмеялся я.

— Ты арестован, Карл Меканикус!.. — Матери полез за пистолетом, но я схватил его за руку, и он застонал от боли. — Ты просчитался, Карл! Просчитался! Ты надеешься, что сюда придут американцы! Ха… Я только сейчас вырвался из котла, в который угодила армия фон Клюге… И я заявляю тебе, что мы выиграем войну, выиграем, несмотря ни на что!

Я вырвал из руки Вольфганга пистолет и бросил этого негодяя в кресло.

— Будет заключен мир, понимаешь, сепаратный мир! — торопливо продолжал он. — Черчилль и Рузвельт не допустят большевистские армии в Берлин! Ты понимаешь? Мы победим… Тебе придется извиниться передо мной, Карл, извиниться!.. Союзники передерутся со дня на день! Эта американская волосатая горилла Брэдли[31] терпеть не может английского командующего Монтгомери[32] и называет его сушеной саранчой!.. Мы всё знаем!.. Американцы валят вину за все неудачи на англичан. И, пока они ссорились друг с другом, фон Клюге вывел из фалезского котла во Франции лучшие дивизии… Ты ничего не понимаешь, Карл!.. Не так просто нас победить!.. — Матери говорил, как автомат. Он совершенно утратил всякое чувство реальности. — Мы еще покажем вам всем! А ты? Из-за какой-то случайности — подумаешь! — пристрелили кого-то там… Ты изменник!.. Нам только остановить фронт на Востоке хотя бы на месяц… И мы показали бы всем!..

Матерн попытался встать, но я вновь швырнул его в кресло. В комнату вошел Фрезер, плотно прикрыл шторы, зажег свет.

— Забери его! — сказал я Фрезеру. — Он мне мешает…

Только сейчас до Матерна дошло все случившееся.

Его лицо стало приобретать осмысленное выражение. Он хотел что-то сказать, но Фрезер хорошим ударом оглушил его. Снизу, из подвала, пришли мои товарищи по отряду Сопротивления и вынесли Матерна.

— Он еще пригодится… — сказал Фрезер. — Теперь, Карл, вам здесь нечего оставаться, идемте с нами.

Все следующие дни через Динан двигались отступающие армии немцев. Силы Сопротивления вышли из подполья. И перед армиями союзников лежала, по сути дела, уже освобожденная нами Бельгия.

Нам вновь пришлось взяться за оружие в декабре 1944 года, когда танковые армии нацистов ринулись через Арденны к Динану. Застрявшими в снегу, километрах в десяти от Динана, танками закончилась эта последняя крупная авантюра Гитлера, главные силы которого были к тому времени разбиты или скованы героическими армиями Советов.