"Солдатская сага" - читать интересную книгу автора (Бобров Глеб Леонидович)

Косой

Был у нас в роте весельчак и балагур, нескучный одессит Ванька Косоговский по прозвищу Косой (фамилия изменена). Когда наш призыв прибыл в четвертую мотострелковую, он уже успел отслужить полгода в должности оператора-наводчика. Машины, правда, у него не было, и в горы Ванька ходил как простой пехотинец с автоматом. На нас, вновь прибывших «духов», он не давил, и мы его чистосердечно любили. Никто из нас не мог даже подумать, что этот потешник и клоун в то же время единственный в роте убийца. Настоящий убийца.

В бою, на операциях, убивать приходилось, конечно, многим, но это были не те убийства. Собственно, за убийства они у нас и не считались. Там перед нами был вооруженный противник, готовый нас самих убить в любой момент. С Иваном Косоговским — совсем иное дело.

Эта история произошла в начале января 1983 года во время нашего первого вылета на операцию. Несколько человек в ней, правда, не участвовали. Парамонов, например, в этот день как раз писал свою прославленную «Поэму Вычислителя».

Проводилась реализация разведданных у какого-то безымянного кишлачка, в двадцати пяти километрах от полка в направлении «точки» Кишим. Кинули нас туда на вертолетах. Казалось бы, первая операция — самые яркие впечатления. Но это была банальнейшая однодневка: утром высадили, вечером забрали. В памяти лишь ярко запечатлелось, как при подлете к селению бортмеханик «восьмерки» расстрелял из установленного на турели в дверном проеме пулемета небольшое смешанное стадо — три-четыре бычка и десяток овец. Впрочем, тоже обычное дело, пехота такой возможности никогда не упускала и в колоннах, и даже на операциях. Да и «обоснование» существовало: «душманский сухпай». И теоретическая база была под «обоснование»: «Духи не жрут убоину с не спущенной наземь кровью». Логика еще та…

Операция началась в воздухе. Моджахеды к тому времени еще не вполне осознали всю серьезность намерений «шурави» и решались вести огонь из собственных населенных пунктов. К началу 1984 года они таких ошибок в большинстве случаев уже не допускали.

Наша «вертушка» сделала круг над селением. Скинула две небольшие, но достаточно мощные бомбы (сверху бомбежка напоминает просмотр кинофильма и никаких особых эмоций, например, чувства вины, не вызывает, — так, рутинная работа, как на полигоне или учениях), выпустили обе кассеты НУРСов и высадили взвод на гребень, подпиравший кишлачок с левой стороны холма. Туда же повыпрыгивали и прибывшие на других вертолетах первые два взвода роты.

После еще одного налета авиации и плотного получасового обстрела из стрелкового оружия в кишлак вошла разведка. По связи ротному передали приказ оставить на высоте один взвод прикрытия), есть, всех молодых и парочку сержантов-старослужащих, чтобы в случае чего духи не разбежались) и силами двух взводов «прошмонать» десяток домишек, прилепившихся на «нашем» склоне. Ротный матюгнулся (еще бы — треть роты — новобранцы!), помянул всуе японского бога и, отобрав человек двадцать, тремя небольшими группами пошел вниз. В одной из этих групп находился и Ванька Косоговский.

Это была первая и последняя операция, куда мне под смешки дедов довелось тащить свой штатный РПГ. Лежа меж камней, я тогда страстно желал, чтобы из выходившего справа на кишлак ущелья появился хотя бы один душманюка. Ведь только в этом случае можно было «выплюхать» туда весь свой боекомплект. Мне уже за глаза хватило одной-единственной получасовой пробежки вверх по склону, чтобы сполна ощутить всю прелесть болтавшегося на спине ранца для шести гранат. Но возможности «плюхнуть» так и не представилось. Из кишлака раздавались короткие очереди да редкие взрывы гранат, а группа, стоявшая на «блокировке», так ни разу огонь и не открыла.

Через полтора часа на позиции поднялся Пухов, а за ним два взвода. И хотя внешне все выглядело благополучно, старший лейтенант сразу отвел в сторону своего замполита. И они почти час там о чем-то яростно спорили. Солдаты тоже ничего не говорили, а лишь перешептывались с глазу на глаз. Еще часа через два прибыли вертолеты, и к вечеру рота уже была в полку.

Об этом споре ротного с замполитом и об этих перешептываниях солдат я вспомнил где-то через месяц. К тому времени мы все уже примерно знали, что же случилось тогда на операции.

Но вот как-то в палатке зашел разговор об операциях вообще. Ванька Косой, увлекшись, что-то стал возбужденно рассказывать. И тут из отдельной, отгороженной в углу комнатушки вылетел взбешенный Рабинович и во весь голос рявкнул на него:

— А ну, рот закрой!

Это было настолько непохоже на нашего Сашу, что через пару минут палатка опустела. А уже поздним вечером в расположение взвода зашел ротный и как бы невзначай, вполголоса сказал Ивану:

— Случилось так случилось… И коль обошлось — радуйся. А языком нечего трепать. Понял?!

Сказано было всерьез. Без всяких шуток. И больше к этой истории никто в роте не возвращался.

* * *

Подробности мне довелось услышать лишь через год. Но зато из первых уст, от самого Ивана Косоговского. Был март восемьдесят четвертого, полк проводил операцию в районе высоты «две семьсот» — Санги-Дзудзан, в просторечии именуемой Зубом. Ваня был уже без пяти минут (а точнее, без пяти недель) дембель, а я, соответственно, дедушка. В нескольких километрах от места высадки, на середине довольно просторного плато наша рота была зажата перекрестным огнем двух крупнокалиберных пулеметов. Недаром — укрепрайон. Мы залегли. И так получилось. Что я случайно оказался в паре именно с Ваней.

Только мы с ним начали спешно окапываться, как прилетела вертолетная пара и, перепутав цели, всадила по залегшей роте полкассеты НУРСов. Слава Богу — пронесло. Впрочем, сюрпризы во время той операции начались еще при десантировании. Духи умудрились сбить одну «двадцатьчетверку» и две восьмерки, что уже само по себе — нечто небывалое, потом вот по ошибке родные вертолеты добавили. И все это за несколько недель до «приказа», — как тут не расслабиться и не поделиться наболевшим с ближним своим. Я начал, правда, не очень напирая, расспрашивать Ваню, что же там случилось на той давней операции. Но он разговорился неожиданно легко и рассказал мне обо всем подробно.

Ваня шел в отдельной группе из семи человек проводившей «шмон», по самому краю кишлака. В какой-то момент группа разделилась и в крайнюю усадьбу вошло только двое — Косой и кто-то из дедов.

Дом был пуст. Вдвоем они быстро облазили все закоулки и собирались уже было уходить, но тут Ваня у самой стенки приметил прикрытый, небольшой — в пол человеческого роста дверной лаз. Прислушавшись, он отчетливо услышал за ней напряженное дыхание. Ваня хотел, было позвать напарника, но тот куда-то исчез. И тут Ваня по-настоящему испугался, и, как он сам сказал, в нем взыграл древний инстинкт.

Но это я сейчас так обозначаю — «древний инстинкт», а тогда Ваня сказал какими-то иными словами. Но я и без его слов слишком хорошо знал, ЧТО это такое. Имя этому инстинкту — жажда крови, или, как в наше время говорят умные дяди — «фронтовой психоз». А это страшное желание. Оно настолько сильно, что нет никаких сил сопротивляться. Я сам был свидетелем, когда батальон открыл шквальный огонь по группе, спускавшейся с холма к колонне. И это были НАШИ солдаты! Отделение разведки, отходившее с прикрытия! Расстояние было метров двести, и то, что это свои, все понимали процентов на девяносто. И, тем не менее — жажда смерти, желание убить, во что бы то ни стало.

Десятки раз я видел собственными глазами, как молодые, «приложив» своего первого «чувака», орали и визжали от радости, тыкали пальцами в сторону убитого противника, хлопали друг друга по плечам, поздравляли; и всаживали в распростертое тело по магазину — «чтобы наверняка». Я знаком с одним снайпером, который, застрелив своего первого «духа», вскочил под сплошным огнем и, как полоумный хлопая в ладоши, прыгал вокруг вздымавшихся возле его ног султанчиков. Потом он успокоился, залег и так же, как и все, всадил в неподвижное тело еще с полдесятка патронов. Не каждому дано перешагнуть через это чувство, через этот инстинкт, задавить в душе этого монстра…

Ваня замер перед дверью. Сердце у него бешено колотилось, но он уже решился. Над дверным проемом была проделана, судя по всему, ведущая в потаенную каморку отдушина. Ваня спокойно выдернул чеку из «эфки», отпустил предохранитель, потом хладнокровно отсчитал несколько секунд и не кинул, а положил (!) гранату на край проема. После этого он легонько, одними пальчиками, подтолкнул ее внутрь. «Эфка» покатилась… А потом грохнула так, что у Вани заложило уши и чуть не «встало» сердце. Но он быстро взял себя в руки, встряхнул головой и дал короткую очередь в дверь. Потом вышиб ее ногой и, присев, замер на пороге.

На полу в комнатушке, вытянувшись во весь рост, лежала мертвая старуха, а чуть поодаль от нее — молодая женщина. Но она еще была жива. Протягивая к Ване руку, женщина что-то хрипела и пыталась ползти. Вокруг старухи и женщины копошились, конвульсивно дергались или просто лежали на полу семеро детей в возрасте от года до пяти-семи лет. По словам Вани, он поначалу просто «вырубился» — как поленом по голове огрели: «Ничего не соображал, как отмороженный!» Но потом, все так же «не в себе», Ваня поднял автомат и выпустил в шевелящийся человеческий клубок остаток магазина. А когда уходил, положил на пол еще одну «эфку»…

Я тогда спросил его — зачем он это сделал? Зачем было добивать? Зачем кинул еще одну гранату? Ваня мне честно ответил: «Не знаю…» Потом добавил: «Понимаешь — не в себе был. Как кто-то другой…»

Минуты две-три он сосредоточенно молчал, а после, уже задним числом, начал придумывать разные объяснения своему поступку:

Может, не хотел, чтобы мучились — все равно кранты! Да и особисты… ты ж знаешь.

Действительно, знаю. По голове за такие вещи не погладят. Ване еще повезло, что в дисбат или на «зону» не угодил — Пухов с Рабиновичем прикрыли. Хотя одному Богу, наверное, известно, чего им это стоило!

Рассказывать обо всем случившемся Ване было все равно в тягость. Я это почувствовал. И как только он замолчал, я с радостью перевел разговор на что-то иное. Слушать его рассказ было тяжело, да и не мне грехи Ване отпускать.

* * *

Через несколько месяцев в одной из последних партий Ваня уехал домой. И можно сказать — благополучно: за последующие операции он был награжден медалью «За отвагу». Правда, получил ее относительно поздно, в конце второго года службы — такие «залеты» даром не проходят.

Он прислал нам в роту письмо, где сообщал, что устроился на работу в Одесское городское управление внутренних дел, в отряд патрульно-постовой службы; впрочем, для нас это новостью не было: Косой и раньше туда собирался. Кто-то из родственников, служивших в УВД, обещал устроить. А еще Косой прислал маленькую фотографию в форме. Ничего ему идет…

У меня с Косым были самые теплые, почти товарищеские отношения, да и со многими другими ребятами в роте он дружил. Но почему-то при популярном ныне слове «гражданская война» я всегда вижу перед глазами именно эту фотокарточку. Маленькую. Три на четыре всего-то…