"Берлинский фокус" - читать интересную книгу автора (Уэлш Лиза)

III

Прошлое – как пожилой ротвейлер. Не обращаешь внимания – он оставит тебя в покое. Уставишься в глаза – непременно прыгнет и укусит. Сегодняшняя встреча со старым знакомым – не более чем случайность, но иногда мне кажется, что, оглядываясь назад, я вызываю из небытия призраков.

Я давно решил не привязываться к одному бару. В Глазго на каждом углу по пивной и с дюжину между ними, так стоит ли лишать себя выбора? Я бродяга и брожу от одного кабака к другому, исчезая до того, как ко мне пристанет какой-нибудь Джимми/Бобби/Дэйви, положивший жизнь на порог бара. Я моряк, бороздящий алкогольные просторы, а они всего лишь сухопутные крысы.

Люблю заведения, которые честно хотят обчистить твои карманы, накачать спиртным и выставить в положенный час. К черту викторины, караоке, жратву и спортивные каналы. Поставьте в бар что-нибудь, кроме музыкального автомата, и ноги моей там не будет.

Вчера я открыл новую землю. С виду местечко прямо по мне, старомодное, без претензий, без музыки, без стаи завсегдатаев, что хлопают друг друга по спине и пьют наперегонки.

Внутри все так же просто. На стенах только реклама алкогольных марок; правда, плакаты совсем старые: «О боже, мой "Гиннесс"», «Мартини amp; Россо», «Виски "Блэк энд Уайт"» и даже зеленая фея, вызванная к жизни бокалом абсента. И почему только меня это сразу не насторожило. В центре островом стоял бар. Я поднял паруса. Третий кабак, четвертая пинта. Я собирался кутить всю ночь. Хотел сбиться со счета.

Я смотрел под ноги, на красный ковер с абстрактным рисунком, который то расплывался, то превращался в тысячу смеющихся чертей. Интересно, что видят другие. Цветочки? Огни больших городов? Прекрасных нимф? Я глубоко задумался и оказался у стойки до того, как понял, что ошибся с местом.

Пиво раскрыло мне глаза. Помимо непременного богомерзкого «Теннентс Лагер» – широкий выбор отличных элей и пафосного односолодового виски. Эдакая пивнушка в духе старого времени, пристанище настоящих шотландцев, за отсутствием главной составляющей – нищеты.

Но даже из паршивого бара тяжело уйти. Я заказал пинту светлого и встал у стойки, считая зеленые плитки на стене. Когда кружка опустела на три четверти, я успел насчитать полторы сотни, считая две обрезанные за одну, и тут чья-то рука похлопала меня по спине. Я напрягся, приготовился к бою, обернулся и увидел Джонни Мака.

Мне тут же захотелось уйти, но импульс прошел, а я остался. Мы не виделись семь лет, но Джонни почти не изменился. Несколько новых морщинок вокруг глаз, да, может, волосы на висках слегка поредели. Такой же худой и костлявый, темные волосы не по моде длинные, но по-прежнему роскошно кудрявые. Когда мы общались, последним писком были длинные пальто из секонд-хэнда. Я носил твидовую рухлядь в елочку, которая начинала источать жуткий запах, стоило в ней попасть под дождь, а Джонни практически жил в шинели оливкового цвета – по ночам она служила ему вторым одеялом.

Наверное, не мне судить, но, похоже, Джонни давно не следит за модой. Шинель он сменил на длинный темно-синий пуховик с дыркой на рукаве, залатанной, видимо, с помощью велосипедной аптечки. Под курткой – футболка с причудливым рисунком. Потертые джинсы заляпаны той же краской, что и стоптанные кроссовки. Джонни расплылся в широкой улыбке, и я заметил брешь на месте левого резца.

– Я так и думал, что это ты. Господи, просто не верится. – Он обхватил меня рукой за плечи и неожиданно обнял вопреки своим западношотландским корням. – Мы с тобой, Гудини, лет сто не виделись. Как твои фокусы?

Бармен почтил своим вниманием Джонни, и мне не пришлось отвечать. Он отпустил меня и, наклонившись к бару, заказывал выпивку. Джонни был пьян в хлам, но только уж в совсем дрянном кабаке его отказались бы обслужить. Каждому ясно, что Джонни Мак, трезвый он или пьяный, не доставит хлопот. Наконец он кивнул на меня:

– И ему, что он там пьет.

– Не стоит, я уже ухожу.

– Да ладно, не валяй дурака.

– Нет, Джонни, мне пора.

Бармен привык к дружеским перепалкам. Он вытер руку полотенцем и стал ждать, когда я сдамся. Возможно, он получает процент от выручки, потому что стоило Джонни потребовать пинту, он налил мне еще светлого.

– Я там с компанией, – кивнул Джонни в дальний угол бара.

– Я сказал, что не могу.

Вышло чересчур резко. Бармен покосился тревожно: вероятно, посчитал Джонни не таким уж безобидным и опасался драки. Хмель улетучился из глаз Джонни, и он, кажется, впервые за вечер меня увидел.

– Что случилось?

– У меня встреча.

Он посмотрел на часы на стене, стрелки ползли к половине одиннадцатого.

– Ладно, ну удели мне десять минут. Мы столько не виделись. Поди, лет шесть, а? – уже не так настойчиво сказал он.

– Около того.

– Может, больше. – Джонни поднял кружку и сделал глоток. На верхней губе осталась пена, Джонни вытер рот и сделал второй глоток, глядя на меня поверх кружки. – Ну так что у тебя происходит?

– Да ничего особенного.

– Все практикуешь черную магию?

– Нет, бросил. Дурацкое занятие.

– Да, старик, никогда не думал, что ты это скажешь.

Я поднес кружку ко рту, уходя от ответа, и сделал большой глоток, чтобы допить поскорее и убраться отсюда.

– Что ж, это правда.

Джонни, похоже, забыл, что его послали за пивом. Он стоял и ждал, когда я расскажу ему, почему отказался от призвания. Пусть ждет. Джонни Мак никогда не умел держать паузу.

– На той неделе я встретил твою мать в городе. – Он помолчал, ожидая моей реакции, и продолжил: – Она сказала, у тебя проблемы.

– Не знаю, с чего она так решила.

– Так у тебя все в норме?

Я развел руками:

– Сам видишь.

– Это хорошо, – неуверенно протянул он.

Я заставил себя улыбнуться.

– У меня все отлично, ты же знаешь мою старушку. Она любой насморк превращает в трагедию. С ней всегда так. – Я улыбнулся шире. – Как говорится, слухи о моей смерти сильно преувеличены.

Джонни кивнул, не спуская с меня глаз:

– Рад слышать.

За столиком в углу я заметил стройную брюнетку лет тридцати. Еще до того, как она направилась к нам, я знал, что она с Джонни. Благодаря кудрям и живой улыбке Джонни всегда нравился женщинам, вот только его привлекали строгие католички, невинные мадонны, которые отказывались с ним спать. Джонни оставил веру за школьными воротами, но в те дни его сексуальная жизнь прочно зависела от церковных догм. У девушки было милое лицо и веселый, но трезвый взгляд. Она обняла Джонни за талию, он улыбнулся, и я понял, что в определенном возрасте даже ярые католички сдают позиции.

– Там ребята умирают от жажды.

Джонни хлопнул себя рукой по лбу.

– Эйли, родная, прости. Я встретил Уильяма, и он меня заболтал. – Он сверкнул на меня глазами. – Такой пустозвон, спасу нет.

Эйли улыбнулась. Одета со вкусом, длинные волосы зачесаны на бесхитростный косой пробор. От невзрачности ее спасала улыбка. Улыбка и фиалковые глаза – увидев ее на афише кинотеатра, я бы решил, что они нарисованы. Интересно, чем она занимается. Джонни нравятся праведницы. Судя по коричневым сапогам на низком каблуке, юбке и пиджаку в тон, похожим на униформу, она Учительница или социальный работник.

– Присоединяйтесь!

Я покачал головой. Почему-то мне было трудно смотреть ей в глаза.

– Простите, я не могу.

Эйли не стала меня уговаривать, только покачала головой с деланым сожалением и потянулась за тремя кружками пива. Удивительно, как она смогла обхватить их своими маленькими ручками.

– Приятно познакомиться, Уильям. – Она улыбнулась Джонни: – Даю тебя десять минут.

Джонни поцеловал ее, едва не опрокинув кружки.

– Ты мое золотце.

– Я знаю, – снова улыбнулась Эйли. – Высшей пробы.

Джонни смотрел, как она осторожно пробирается к столику.

– Кто бы мог подумать, что я стану подкаблучником? – сказал он скорее с гордостью, чем с сожалением.

Мы поглазели на стройную фигуру, расставляющую на столе кружки.

– Красивая девушка, да, – сказал я. Джонни бросил на меня мрачный взгляд, полушутливый, но многозначительный, и я добавил: – Я завязал с шашнями.

– Ты совсем раскис, да. Не надо сдаваться. Ты еще найдешь хорошую женщину. Свою.

– Ладно, намек понял. – Я осушил стакан и протянул руку. – Рад был тебя повидать, Джон.

– И я. Может, еще выпьем вместе, когда у тебя будет время.

– Я надолго уезжаю.

Джонни понял, что я вру, но не стал спорить. Вместо этого полез в карман.

– Вот. Я дам тебе свой номер. На всякий случай. – Он принялся рыться в бумажнике. – Черт, вечно эти долбаные визитки куда-то деваются. – Ну надо же. У Джонни Мака есть визитки. Я невольно улыбнулся. – Держи. – Он нацарапал на клочке бумаги пару телефонов и адрес. – Теперь можешь поймать меня дома, на работе и где угодно. Мобильники, блин. Еще недавно с ними ходили только яппи.

Я взглянул на, кажется, знакомый адрес и сунул бумажку в карман, собираясь выбросить ее в ближайшую урну.

– Даже не думай. – Джонни покачал головой, угадав мои намерения. – Я потрудился написать, и ты как минимум обязан ее сохранить.

Я достал клочок из кармана, вынул бумажник и сунул его туда.

– Доволен?

– Не то чтобы, но сойдет.

– Я тебе позвоню, Джонни.

– Куда ты денешься. Иначе я тебя выслежу.

Я направился к выходу. Эйли помахала, когда я проходил мимо их столика. Я смотрел прямо перед собой и притворился, что не заметил.

* * *

Не удивительно, что Джонни столкнулся с моей матерью. Как ни старается Глазго казаться городом, это всего лишь большая деревня. Я знал, что не смогу долго скрываться, и слухи о моем приезде скоро долетят по трассе М-8 до домика в Камбернолде, так что я позвонил ей уже через месяц после возвращения. И конечно, она примчалась на следующий же день.

Часы на автобусной станции на Бьюкенен-стрит сделаны в виде скульптуры – циферблат, бегущий к выходу на длинных алюминиевых ногах. Не знаю, что появилось первым – образ или название. «Время бежит». И еще как.

На самом деле это, наверное, не лучшее место для встречи. Несколько лет назад тут сделали косметический ремонт, но с тех пор никто станцией не занимался, так что здание быстро вернулось в запущенный вид. Я приехал рано, а может, автобус опаздывал. Я сел на холодную металлическую лавку перед станцией, закурил сигарету и стал смотреть, как автобусы вплывают, выплывают и безумными океанскими лайнерами скользят по двору. С дальней стоянки отъехал автобус, в запотевших стеклах затуманивались лица пассажиров. Только он набрал скорость, как на перекресток с Бьюкенен-стрит вылетел еще один. Они встретились как отражения в зеркале, и я смотрел на них, сжимаясь в ожидании удара. Когда столкновение уже казалось неизбежным, один из водителей – не уверен который – свернул в сторону, и они проехали, салютуя друг другу: один поднял вверх два пальца в знак победы, второй – один палец в знак своего недовольства.

Женщина, ровесница моей матери, села с другого конца скамьи. Я ободряюще улыбнулся.

– Им стоит сделать из этого мюзикл. – Она бросила на меня угрюмый взгляд и отодвинулась. – Корова старая, – пробормотал я достаточно громко, чтобы она услышала, бросил окурок на мостовую и заглянул во двор. Там бушевал ветер. Он дул с Некрополя, поднимая мелкий песок, заметая его во все щели. Я потер глаза. Где-то на окраине сознания замаячил фокус.

– Извини, Джим. – Слева от меня стоял старик. – Не поможешь добраться до Абердина?

Я полез в карман за мелочью, пытаясь разглядеть фокус.

– Держите.

Я дал ему пятьдесят пенсов. Он взглянул на монету, прежде чем зажать ее в кулаке, как ребенок, что боится потерять карманные деньги по дороге к «Вулворту».

– Мне надо выбраться из этого проклятого места, назад, в цивилизацию, понимаешь?

– Да, надеюсь, у вас все получится.

– Это плохое место, сынок. Содом и Гоморра ничто рядом с Лондоном. Страна кровожадных варваров.

– Вы не в Лондоне, – сказал я, отвлекаясь от видения столкновений и тающих в воздухе автобусов.

– Я знаю, я не идиот.

– И то верно.

Я ведь завязал с фокусами. Отбросив расчеты, я вернулся к скамейкам, но они уже были заняты. Ветер усилился и стал влажным, значит, скоро пойдет дождь. Я прислонился к стене, и старик встал рядом, бормоча под нос что-то неразборчивое. Даже резкий ветер не мог развеять его вонь. Бог знает, когда он последний раз мылся. Может, еще в Лондоне. Я достал полупустую пачку.

– Если я дам вам сигарету, вы уйдете?

– Все вы одинаковы, яппи чертовы, – громко сказал старик. – Думаете, всех купить можете, всех продать. Так вот, Джеки Макартур не продается.

На нас стали оборачиваться. Плевать, может, в последний раз людей развлекаю. Я протянул ему пачку:

– Да бери ты сигарету, только не кричи.

Джеки взял сигарету, продолжая ворчать:

– Гребаные городские крысы. Никому уже не нужен простой рабочий.

Может, он в самом деле приехал из Лондона. Очевидно, у них свои счеты.

На стоянку заехал очередной автобус, но Камбернолдом по-прежнему не пахло. Люди поднялись со скамеек и выстроились в очередь. Я обернулся на часы в главном зале; к нам шагал невысокий усатый мужчина в темно-синем пальто. На его шее, как визитная карточка, висела блестящая кассовая машинка. Женщина в начале очереди принялась пересчитывать мелочь, чтобы набрать без сдачи, подняла голову, но кондуктор прошел мимо и направился прямо к моему новому другу Джеки Макартуру.

Он ткнул в Джеки пальцем:

– Двигай. – Старик посмотрел на него, растеряв боевой дух при виде усов и униформы. Контролер подошел ближе и повторил Джеки в лицо: – Двигай отсюда, я сказал.

Я досчитал до десяти, но старик продолжал бормотать, а кондуктор – задирать его как бойцовый петух.

– Необязательно с ним так разговаривать.

– Здесь не ночлежка.

– Нет места рабочему человеку, – проворчал Джеки.

Я старался говорить спокойно:

– Он просто ждет автобус.

– Вот уж нет, он приперся погреться.

– Ну тогда он весьма странный малый. Проще о зад моей бабушки погреться, а она уж пятнадцать лет как в могиле.

Кто-то в очереди засмеялся, а кондуктор покраснел.

– Следите за языком. Здесь женщины. – Он повернулся к старику. – Куда направляешься?

– Подальше из Лондона, сынок, города убийц и дебилов.

– Он едет в Абердин.

– Где твой билет? – Старик похлопал себя по карманам, и контролер повторил громче и отчетливей: – Я спросил: где твой билет?

Джеки перестал искать, у контролера загорелись глаза. Он принялся считать на своей машинке:

– С вас пятнадцать фунтов, сэр.

Джеки растерялся. Он сунул руку в карман и достал мои пятьдесят пенсов. Он посмотрел на меня и проблеял:

– Я же говорил. У меня нет денег.

Кондуктор повернул ручку машинки назад, и она ответила ему мерзким скрежетом.

– Ну так вали на хрен отсюда и не задерживай остальных, или я тебя копам сдам.

Я вытащил бумажник:

– Я заплачу, не ори.

Я достал десятку. Старик осторожно взял ее и улыбнулся, а я заметил, что его пожелтевшие ногти идеально сочетаются по цвету с никотиновыми пятнами на пальцах.

– Пятнадцать фунтов, сэр, – недовольно прогнусавил кондуктор.

– Одну минуту.

Я пошарил в карманах, копируя Джеки, но утром я в очередной раз решил жить честно и не прикасаться к грязным деньгам на дне шкафа. Я слишком поздно понял, что отдал последнюю десятку. Я посмотрел на очередь.

– Послушайте, этому парню не хватает три пятьдесят на билет до Абердина. – Я замолчал, мне не хотелось делать то, что я собирался, но и уступать индюку я был не намерен. Я вглядывался в лица. Третьей в очереди стояла рыжая худышка в зеленом пальто. Похожа на студентку, но пальто новое и сумочка недешевая. Другие смотрели в сторону, стараясь запрятать подальше свое милосердие, а рыженькая чуть вышла из очереди, глядя на нас. Уверен, у нее есть с собой деньги. Я поймал ее взгляд, и она неуверенно опустила руку в карман. Я смотрел ей в глаза.

– Вы хотите помочь этому человеку.

Приказ развеял ее сомнения, она сделала шаг вперед, спокойно расстегивая сумочку.

Джеки снял кепку и запел:

– Вот А-аабердин горит в огнях, мой милый дом родной.

Несколько человек заулыбались, но девушка не смутилась. Я по-прежнему смотрел на нее с улыбкой и мысленно поторапливал.

Вдруг очередь начала смеяться, девушка растерянно подняла голову и залилась краской.

Джеки опрокинул в себя маленькую бутылочку виски. Сделав большой глоток, он поднес десятку ко рту, поцеловал, помахал ею в воздухе и, пританцовывая, двинулся к выходу.

– Помни, сынок, – бросил он через плечо, – держись подальше от Лондона. Там полно убийц и дебилов. – Это прозвучало слишком рассудительно для пьяного бродяги, танцующего с деньгами в руке.

– Отличный совет за такие деньги, – сказал кондуктор. – Так вам нужен билет до Абердина?

– А вы как думаете?

– Я думаю, вам лучше мотать отсюда.

Я разрывался между желанием догнать Джеки и вмазать кондуктору.

– Да что ты, мать твою, о себе возомнил?

Он отвернулся от меня, качая головой.

Краем глаза я заметил знакомую фигуру и обернулся:

– Привет, мам.

* * *

Мы прошли мимо концертного зала в сталинском стиле и вышли в город. Я попытался взять у нее пакет, но она вырвала его у меня из рук. В прошлый раз я водил ее в итальянский ресторан, о котором читал в самолете из Лондона. Теперь у меня нет денег даже на чашку кофе. Перемена повисла между нами, когда мы вошли в кафе по ее выбору.


Я побывал в сотне «Старбаксов» от Манхэттена до Инвернесса и всегда считал их кофе омерзительным. Мы отстояли очередь, заказали, и мать расплатилась. Может, причина в неукротимости человеческого духа, но, несмотря на все усилия, кофейным королям не удается обеспечить вменяемый сервис. Нашему официанту не мешало бы выспаться. Бледный, как ягненок, с красными опухшими глазами, завсегдатай ночных гуляний и прокуренных комнат, он небрежно бросил чашки на блюдца, расплескав кофе с молоком.

Я взял поднос.

– Тебе не кажется, что ты ошибся с работой?

– Все время об этом думаю. – Он наклонился и прошептал, чтобы другие посетители не слышали: – Каждый день приходится иметь дело с идиотами. – От исповеди ему, кажется, полегчало. Он улыбнулся и сказал уже громко: – Спасибо и хорошего вам дня.

Я хотел ответить, но мать положила руку мне на пояс. Ей бы вышибалой в клубах работать. С такой рукой не поспоришь. Я промолчал, и мы пошли к единственному свободному столику, заваленному оберточной бумагой и грязными стаканчиками. Я припарковал поднос в куче мусора. Мне вдруг захотелось пива.

Мама поставила чашки на стол и принялась перекладывать мусор на пустой поднос. Поджав губы, она боролась с пластиковой коробкой из-под сэндвича, которая никак не хотела закрываться.

– Тебе обязательно скандалить с каждым встречным?

Она вручила поднос официанту, который двигался мимо с грацией профессионального регбиста. Вот он идет, свободный и безмятежный, а в следующую секунду у него в руках оказывается поднос.

– Терпеть не могу грубость.

Она свернула салфетку и положила ее на блюдце, чтобы промокнуть капли кофе, другой салфеткой смахнула со стола грязь и поставила между нами свой пакет.

– Это я на пенсии, мне ворчать положено.

– Ладно, извини.

Она улыбнулась, давая понять, что с нотациями временно покончено, затем открыла сумочку и достала конверт, на котором моей рукой был написан ее адрес.

– Вот. Хочу отдать, пока не забыла.

– А, да. Точно.

Я взял у нее конверт и подержал в руках. Письмо из прошлой жизни.

– Ты сказал, тут страховка.

– Да.

– Твой отец всегда говорил, что у тебя хорошие мозги в дурной голове.

– Спасибо, мам.

Я спрятал конверт во внутренний карман и поднял голову: мать улыбалась, глядя на меня через стол.

– У меня для тебя подарок. – Она достала из пакета три пары синих носков. – Я подумала, они тебе понравятся.

– Спасибо. – Я взял носки и с интересом узнал, что в них 80 % шерсти и 20 % синтетики. – Здорово.

– Купила на распродаже в «Асде». Как у тебя с трусами?

– Отлично.

– Я хотела купить, но вспомнила, что последние тебе не понравились. – Я смутно представил стариковские трусы с гульфиком, в которых стыдно выйти на люди. – Еще я привезла тебе это. – Она протянула голубую рубашку, завернутую в хрустящий пакет. – Я покупала ее отцу, но он так ни разу и не надел.

Такая рубашка хорошо смотрится с ширпотребом из «Слейтерс», незаменимая вещь для конторских служащих, я такую никогда не надену.

– Она, наверное, немного великовата, но ты можешь носить ее под джемпер.

Я взял рубашку и разгладил целлофановую упаковку.

– Да, как раз для такой погоды.

– Я так и подумала. Чтобы не простудиться.

Мы помолчали. Никто из нас не притронулся к кофе.

– Я купила ее отцу на свадьбу Лорны, но он до нее не дожил. – Я опустил голову. Каждый раз, когда что-то случается, мама вспоминает о смерти отца, словно убеждая себя, что худшее уже произошло.

Кофе стал покрываться пленкой, и мама вяло его помешала.

– Два фунта за чашку, а мы даже не попробовали. – Я взял чашку и сделал глоток. – Я хотела похоронить его в ней, но потом одела во все белое. Не знаю почему, ему всегда шел голубой, просто белый больше подходит для похорон.

– Мам, проехали, я буду носить ее с джемпером.

– Хорошо. – Она положила ложку и посмотрела мне в лицо. – Или лучше оставь ее в пакете до собственных похорон.

– Ты о чем?

– Посмотри на себя, сынок.

– Я в норме.

– Не похоже.

– Тем не менее.

Я выпрямил спину в надежде, что ровная осанка придаст убедительности словам. Но я знал, что она имеет в виду. Я смотрел в зеркало перед уходом: лицо опухшее со вчерашней ночи, кожа бледная после долгих дней взаперти, щеки отвисли еще больше со времени моей поездки в Берлин.

– Зачем ты здесь, Уильям?

– Хороший вопрос.

Она смотрела сурово, как в детстве, когда хотела выведать правду.

– У тебя неприятности?

Мне вдруг захотелось ей все рассказать. Я чуть не рассмеялся. Это как внезапное желание сунуть палец в розетку или прыгнуть под поезд в метро. Смертельно опасно, но соблазнительно. Я пригубил кофе и посмотрел ей в глаза:

– Конечно нет.

Уловка со взглядом никогда не работала.

Ты ведь не связался с наркотиками? Отец всегда переживал, что ты пошел в шоу-бизнес. Я говорила, ты Умный мальчик, но он твердил, что от наркотиков ум не спасает. Взять хотя бы Элвиса.

Мать смеялась над отцом, но в то же время соглашалась с ним.

– Наркотики ни при чем, мам, честно.

– Честно?

Она сделала глоток кофе в ожидании, что я развею ее сомнения.

– Честно. – Я пытался скрыть раздражение. – В моем деле мозги нужны чистые.

– Да, наверное.

– Как Бобби?

Ее лицо прояснилось.

– Красавец. Сын миссис Коуэн гуляет с ним после школы.

– Не знал, что собаки теперь учатся в школах.

Шутка убогая, но она польстила мне, засмеявшись.

– Ты знаешь, о чем я. Хотя, поверь мне на слово, он не глупее многих людей.

– Уж куда умнее сыночка миссис Коуэн.

– Не будь таким злым, Уильям. Он нормально учится.

– Хорошо.

Я потягивал кофе, радуясь, что мы перешли на нейтральные темы. Рано радовался. Усыпив бдительность, она нанесла удар:

– Женщина?

Я ответил ровно:

– Была женщина, мам, больше нет.

Она улыбнулась. Любовь – достойная неприятность.

* * *

Мы вышли из «Старбакса» и пошли по городу. Мама хотела увидеть мою квартиру. Я соврал, что у меня ремонт, и обещал пригласить в гости позже. Она спросила, каких цветов будут стены, и я назвал первые попавшиеся. Она только покачала головой. Мы забрели в «Маркс и Спенсер», она попричитала над ценами и попыталась залатать мои раны с помощью уцененного свитера.

– Мам, это не мой стиль.

– Ты уже стар для стиля, сынок. Пощупай, хорошая шерсть.

– Я никогда в жизни такое не надену.

Она неохотно отпустила протянутый мне рукав свитера.

– Приятный цвет. Тебе к лицу.

Цвет собачей блевотины, на мой взгляд. Я улыбнулся:

– Куда пойдем?

Она поправила вешалки, чтобы крючки смотрели в одну сторону.

– Мне кажется, это удачная покупка.

– Вряд ли, если он будет висеть в шкафу.

– Ну тогда да.

С другой стороны вешалок на нас уставилась модно одетая женщина. Я повернулся, и она отвела взгляд. Может, магазинная ищейка, а может, просто любопытная курица, у которой слишком много свободного времени. Я удостоверился, что мама стоит спиной, и беззвучно, но отчетливо сказал:

– Отвали. – Мать больно ткнула меня под ребра. – Что?

– Сам знаешь. Я совсем не этому тебя учила.

– Извини. Она на нас пялилась.

– И пусть пялится. – Она потащила меня к выходу. – А ты, великий волшебник. Не знал, что я вижу тебя в зеркало? – Она засмеялась. – Она всего лишь пронырливая старая карга. – Теперь и я рассмеялся. Мама утерла слезы. – Нет, ты все-таки вгонишь меня в могилу. – Выглядела она лучше, чем за весь день. Она протянула мне сумку. – У меня через час автобус. Может, выпьем по маленькой?


В заведении, которое мы выбрали, раньше был банк. Мама пришла в восторг от потолков и охнула, увидев размер бокала, но мужественно выслушала цену и, не дрогнув, расплатилась. Я понес бокалы к угловому столику с хорошим видом на зал. День клонился к вечеру, и в заиндевевшие окна старого банка падало нежно-желтое солнце. В предвечерних барах я испытываю почти религиозный экстаз. Несколько клерков в разных концах зала с бутылкой дешевого вина и парой кружек пива по цене одной как средством от всех болезней. Я всегда говорил, что скорее покончу с собой, чем буду работать в офисе. Как знать, быть может, придется отступить от принципов.

Мама повесила пальто на спинку соседнего стула и сделала глоток вина.

– Уильям, может, переберешься ко мне ненадолго? Пока снова не встанешь на ноги.

– У тебя мало места.

– Диван раскладывается, вполне удобно. Я спала там, когда отцу нездоровилось.

– А где будет спать Бобби?

– Я не пускаю его на диван.

– Ну да, уверен, что именно там он сейчас и нежится.

– Ненадолго, Уильям.

– Мам, мне и здесь хорошо.

Она посмотрела на меня так же, как в тот день, когда я сообщил, что бросаю университет ради магии.

– Хотелось бы верить. Что происходит, сынок?

– Ничего. У меня небольшой отпуск. – Я допил пиво. – В стиле двадцать первого века.

– Стиль для тех, кто может себе его позволить.

Пустой бумажник оттягивал карман.

– Хочешь еще выпить?

– Нет. – Она начала собираться. – Бобби волнуется, когда я уезжаю надолго.

Мы вернулись на автобусную станцию. Длинные ноги часов на Бьюкенен-стрит, застывших в полупрыжке, не сдвинулись с места, но руки-стрелки успели намотать не один круг. Автобус на Камбернолд уже подали, новый кондуктор продавал пассажирам билеты. Мама взглянула на очередь, убедилась, что не опоздает, и повернулась ко мне с серьезным лицом.

Уильям, я знаю, у тебя какие-то неприятности, но помни, что бы ни случилось, ты всегда можешь довериться старушке матери.

Я обнял ее. Трудно представить, что когда-то она была выше меня и могла уладить любые проблемы. Она достала кошелек из сумки, вынула двадцать фунтов и твердо вложила мне в руку.

– Мам, не надо.

– Не спорь, это ерунда. Потом вернешь. – Я наклонился и поцеловал ее в щеку. – Помни, что бы ты ни натворил, мамочка всегда будет тебя любить.

– Знаю, мам.

И я так хотел в это верить. Я проводил автобус и отправился назад в Галлоугейт.


Поздно вечером я вернулся из бара. С тех пор как мать отдала мне эту штуку, она жгла мне сердце куском адского угля, но я принял достаточно анестетиков, чтобы провести наконец вскрытие. Я сел на кровать, взял конверт, полученный от Билла больше года назад, и распечатал. Внутри оказалась карта. Я развернул ее и увидел обведенный красной ручкой берег лесного озера. Я снял очки, потер глаза и вынул из конверта еще кое-что – фотографию. Два молодых человека с мрачными усталыми лицами на берегу озера на закате или рассвете прекрасного летнего дня. Однако на снимок из отпуска не похоже. Один из мужчин – Монтгомери, молодой, не такой лысый и не такой пузатый, но вполне узнаваемый. Второй – выше, крепче, мощнее. Никогда не видел его прежде, но метод дедукции подсказал мне, что это Билл-старший, недавно почивший отец Билла. В руках Монтгомери газета за тот день. Никакой крови, насилия, растерзанных трупов или разбитых лиц, но что-то жуткое приковывало мой взгляд. Из-за этого снимка я столько претерпел в Берлине. По большому счету из-за него все и случилось, но я смотрел на него и не понимал, что же в нем такого. Я сунул руку в карман и нащупал зажигалку. Проще всего сжечь фото и покончить со всем этим.

Я положил его в конверт, нашел в ящике скотч и приклеил пакет к днищу шкафа. Потом придумаю тайник ненадежнее. Может, к тому времени я пойму, что прячу и что с этим делать.