"Залив Терпения" - читать интересную книгу автора (Бондаренко Борис Егорович)

3

Отыскав квартиру, Василий вдруг почти с испугом подумал: а что, если она не живет здесь? Сунув свертки под мышку, он торопливо потянулся к кнопке звонка, с силой надавил. Но вместо звонка послышалось тихое мелодичное звяканье, и он надавил еще раз. Снова звякнуло, послышались шаги, которые он сразу узнал, – ее шаги, – и Василий удивился тому, как вдруг заколотилось сердце. Дверь открылась, и он увидел Таню.

– Здрассьте, Татьяна Георгиевна, не узнаете? – гулко забасил он в расчете на мужа и продолжал, не давая ей ответить: – Помните, года полтора назад встречались, вы еще книжки давали мне читать, объясняли... Вот случайно оказался в вашем городе, решил зайти, проведать. Извините, если что не так...

Таня спокойно, словно не узнавая, смотрела на него, и он уже с отчаянием подумал: «Забыла...» Но тут она улыбнулась, шире открыла дверь:

– Здравствуй, Вася.

И посторонилась, пропуская его. А он, войдя в переднюю, продолжал играть свою роль:

– Вы уж извините, если помешал, я ненадолго...

Таня засмеялась, и он обрадовался, узнав по этому легкому смеху ее, прежнюю, и с облегчением вздохнул, услышав:

– Хватит конспирации, я одна. Раздевайся, проходи.

– Фу! – радостно выдохнул Василий, свалил свертки прямо на пол и затоптался, освобождаясь от одежды. – А я боялся твоего мужа застать... Скоро он придет?

– Проходи, – словно не услышала вопроса Таня и усадила его в низкое, показавшееся Василию очень неудобном кресло. Сама села напротив, и Василий, разглядывая ее, отметил, что Таня пополнела, стала как будто еще красивее и что смотрит на него так спокойно, словно знакомство у них было шапочное.

– Ну, рассказывай, – откуда, куда? И борода опять, – улыбнулась она ему.

– Борода – что, ерунда, – смущенно пробасил Василий. – Сбрить – минутное дело.

– Ну, зачем же? Она идет тебе... Так откуда ты?

– С Севера, золотишко там добывали.

– А здесь какими судьбами?

– Да вот, это самое... из-за погоды. Посадили нас здесь, до утра продержат... Слушай, я там... это самое... коньяку принес, конфет... Может, выпьем за встречу?

Василий и сам чувствовал, что тон у него какой-то чересчур уж просительный. Он боялся, что Таня откажется, но она тут же согласилась:

– Немножко можно.

– Ну, это ты молодец! – обрадовался Василий и пошел за свертками.

Таня на низеньком столике собрала закуску, тонкими пластинками нарезала сыр, лимон, и даже кусочки хлеба выглядели какими-то очень уж тощими. И рюмки были чуть ли не с наперсток и с такими тонкими ножками, что Василий боялся притронуться к ним. «Как котенка, кормить собирается, – неодобрительно покосился Василий на это подобие еды. – А интересно, когда же это ее мужик заявится?» – не без тревоги подумал он, взглянув на часы. Таня, перехватив его взгляд, спокойно объяснила:

– Зря волнуешься – муж в командировке.

«Во дает!» – восхитился Василий и невольно подумал, что, может быть, останется здесь на ночь. Но тут же прогнал эту мысль, – очень уж чужой и далекой казалась Таня. Она разглядывала его так, словно ничего, кроме его имени, не помнила и знать не знала, что это за человек сидит перед ней. А Василий на мгновение вспомнил ее тихий голос, шептавший какие-то ласковые благодарные слова. Но только на мгновение – очень уж непохожа была та Таня на эту, нынешнюю, сидящую сейчас перед ним.

– Не женился? – спросила она.

– Бог миловал.

– Так и бродишь по свету?

– Так и брожу.

– И не собираешься осесть где-нибудь?

Сказала так, будто мать у взрослой девки спрашивала – не надоело ли ей в куклы играть. Василий с вызовом ответил:

– А зачем? Мне и так хорошо.

Таня с сомнением посмотрела на него и явно не поверила, что ему так уж хорошо. Василий торопливо сказал:

– Ладно, чего насухую разговаривать, давай-ка выпьем... – И со значением добавил: – Помянем старое...

Таня выпила, не морщась, закусила лимоном и усмехнулась:

– Помянуть покойника можно, а старое – вспоминают.

Василий, задетый ее тоном, сказал, сдерживая злость:

– Где уж нам, со свиным-то рылом, в таких тонкостях разбираться.

Таня небрежно бросила, не глядя на него:

– Напрасно обижаешься, к слову так пришлось. Я воспитывать тебя не собираюсь. Да и не так уж ты не прав, ведь говорят же – кто старое помянет, тому глаз вон.

Это показалось Василию совсем уж обидным, он стал думать, как ответить ей, но тут в соседней комнате, за дверью, раздалось какое-то кряхтенье, а затем – чей-то тонкий жалобный голос. Василий не сразу понял, что это плачет ребенок. Таня быстро встала и пошла в комнату. Через минуту она вернулась с маленьким круглолицым человечком на руках, изумленно вглядывавшимся во все круглыми и темными, как спелые вишни, глазами. Таня, – с преображенным, светившимся радостью лицом, – прошлась по комнате, бережно прижимая его к себе красивыми сильными руками. Даже походка у нее изменилась – стала плавной, неторопливой. Остановившись перед Василием, она горделиво спросила:

– Ну, каковы мы?

– Это что же, твой? – спросил Василий.

– Нет, дядин, – радостно засмеялась Таня. И маленький человечек неудержимо заулыбался, качая большой головой, обнажая розовые десны с четырьмя торчащими в них зубами.

– Мальчик?

– Ну конечно, – сказала Таня таким тоном, словно во всем мире рождались одни только мальчики. – Сын, сынище...

Она поцеловала его в редкие темные волосы и сказала:

– Ну, ты посиди пока, а мы наши дела сделаем.

И ушла на кухню.

Василий прошелся по комнате, оглядел шкафы, туго набитые книгами, – многие были на каких-то иностранных языках, – чудные картинки на стенах, – видно, художник и рисовать-то как следует не умел, не сразу и разберешь, что намалевано, – машинально отметил, что мебель в квартире дорогая, даже занавески на окнах из какого-то плотного, красивого материала, из которого можно было бы, наверно, штук пять приличных платьев сшить.

Почему-то неприятно было ему, что у Тани родился сын. «Интересно, сколько ему? С год, наверно, крупный пацан...» И тут же Василий сообразил, что если так, то Таня наверняка была беременна, когда они встретились, и в изумлении покрутил головой: «Вот это да... Хват-баба... Решила, видно, погулять напоследок...» На всякий случай он все же спросил, остановившись на пороге кухни:

– Сколько ему?

– Скоро девять.

– И только-то? – удивился Василий. – Крупный мальчишка.

– А мы с мелочью не связываемся. Мы – такие...

Василий снова вернулся в комнату – и вдруг остановился.

– А когда скоро?

– Через восемь дней, – невнятно отозвалась Таня.

Василий стал думать – и вдруг его кинуло в жар. Жарко стало даже ногам, и руки сделались тяжелыми, горячими. Он выпил рюмку коньяку, тут же налил другую, зажевал невесомым ломтиком сыра. Стал считать, загибая пальцы на руках, и опять получалось то же самое – если Татьяна говорит правду, то забеременела она в мае прошлого года, когда они вместе были в Гагре, и этот большеголовый человечек мог быть только его сыном. Только его... Он выплеснул в себя еще рюмку и пошел на кухню.

Таня кормила ребенка кашей, вытирая ему рот после каждой ложки. Василий вгляделся в круглое лицо малыша – и без труда увидел его сходство с собой. Даже в маленьких, едва наметившихся бровках угадывался будущий разлет его собственных густых бровей, даже в улыбке почудилось ему что-то знакомое...

– Ну что, сосчитал? – спросила Таня, поднимая на него глаза.

– Мой? – спросил Василий.

– Нет, мой, – спокойно сказала Таня.

– Не шути, Татьяна...

– А я и не шучу. Это мой сын.

Василий опустился на стул и растерянно сказал:

– Вот так номер... Выходит, что я – папаша...

– Ну, какой ты папаша? – усмехнулась Таня, но, перехватив его взгляд, серьезно сказала: – Да ты не так понял меня. Твой это, чей же еще. Я уж думала, ты и так, без всякой арифметики догадался, да не сообразила, что с детьми ты дела никогда не имел.

– Как его зовут?

– Олежек.

– Олежек... – повторил Василий. Он все еще не мог до конца понять, что этот Олежек, о существовании которого он не подозревал еще полчаса назад, его сын. С ы н... – Значит, Олег Васильевич...

Таня, снимая с сына крошечный фартучек, невозмутимо сказала:

– Ну, какой же он Васильевич... – И, поднимая и целуя его, весело проговорила, улыбаясь темным глазам сына: – Мы не Васильевич, мы Александрович...

«Какой еще Александрович?» – чуть было не сказал Василий, но спохватился и тихо спросил:

– А он... знает?

Таня промолчала, потом протянула ему ребенка:

– Подержи-ка, я немного приберусь.

Василий взял маленькое податливое тельце, подержал в отдалении, боясь приблизить к себе, чтобы не повредить что-нибудь. Таня улыбнулась:

– Да ты на колени его посади, не бойся, не сломаешь, кость у него крепкая...

«Отцовская», – про себя договорил за нее Василий. Сын, – его сын, – ухватил Василия за палец, и у него было такое ощущение, будто кусочек шелка лег на его руку. Таня быстро убрала со стола и взяла у него Олега.

– Ну, идем туда.

Вернулись в комнату. Василий снова сел на свое место, чувствуя, как мешают ему ноги, не помещавшиеся под низким столиком, – и встал, отодвинул кресло, сел на нормальный человеческий стул. Правда, теперь приходилось сильно нагибаться, чтобы взять со столика что-нибудь, но все-таки на стуле было лучше.

– Он знает? – настойчиво повторил свой вопрос Василий.

Таня, прямо взглянув на него, твердо ответила:

– Знает или нет – значения не имеет. Для тебя, конечно. Мы уж сами как-нибудь разберемся.

– Значит, не знает... – медленно сказал Василий и посмотрел на сына. – А не боишься, что узнает?

– От кого же это?

– От меня, например.

– Не боюсь.

– Это ты верно... Васька Макаренков подонком никогда не был... А что же ты от него-то не рожала?

– Вот что, Вася, – спокойно сказала Таня. – Ты мне таких вопросов не задавай, объясняться я не собираюсь. Это – мой сын, и тебя это никак не должно волновать. Узнал ты о нем случайно, не будь этой вынужденной посадки – и вообще никогда не узнал бы. Так что забудь о том, что у тебя есть сын. Это мой сын, – с силой сказала она, – понимаешь? Мой, и ничей больше. И хватит об этом.

Василий мрачно посмотрел на нее.

– Хватит? Ишь ты, как шустро рассудила... А ты бы спросила у меня, хотел ли я сына... Все-таки в этом деле я не последняя сторона, Олег-то не от святого духа родился. Могла бы и поинтересоваться, что я на этот счет думаю.

– А что тебе думать? Захотела – и родила. И претензий, Вася, ко мне не предъявляй.

– Вот оно как... А и невелика претензия-то... Пока что... – значительно сказал Василий. – И объяснить тебе кое-что все-таки придется...

– Что именно?

Василий молча смотрел на нее. Действительно, что она должна объяснять? Ему трудно было высказать это словами. Но объяснить нужно, и уж конечно, нельзя так открыто отметать его попытки разговаривать по-человечески. Она небось с дворником куда ласковее здоровается...

Таня, видимо, поняла его обиду и миролюбиво сказала:

– Не сердись, Вася, объяснять-то действительно нечего. Ну, родила – и дело с концом. Почему да как – долго объяснять, да и незачем.

– Это как же незачем? Не пойму, что ли? – недобро усмехнулся Василий.

– Пожалуй, что и не поймешь, – спокойно согласилась Таня.

– Вежливая ты... «Пожалуй»... Говорила бы уж прямо – не поймешь из-за своей серости, и точка...

Она кинула на него быстрый взгляд и промолчала, словно соглашаясь с ним. И от этого молчаливого унижения обида захлестнула Василия. «Сука», – грубо подумал он о ней, глядя в пол, но тут же ему стало стыдно. Он все еще не мог привыкнуть к тому, что теперь Таня не просто женщина, – одна из тех, кто был у него, – но мать его сына... Он пристально посмотрел на Олега, снова поразился его сходству с самим собой, – сейчас оно казалось ему еще большим, – и потянулся к бутылке, налил себе, подосадовав на малость рюмки, и Тане, спросил, глядя на нее:

– За сына-то выпьешь? – И, покосившись на рюмки-недомерки, насмешливо сказал: – Не бойся, с этих капель не окосеешь.

– Выпью.

– Ну, давай, Олег... Васильевич, – сказал Василий, поднимая рюмку и глядя в радостные, улыбающиеся глаза сына. – Расти большой да умный, не то что... твой папашка-бродяга.

Выпили. Василию давно уже нестерпимо хотелось курить, и он встал:

– На кухне-то можно покурить?

– Можно, – тихо сказала Таня.

Он внимательно посмотрел на нее и заметил, что настроение ее как будто изменилось – была она теперь тихой, спало с лица прежнее выражение, которое Василию трудно было определить – отчужденности, высокомерия, строгости?

Он ушел на кухню, уставленную белой гладкой мебелью, открыл форточку и стал у окна. Обида на Таню, пришедшая на смену первой злости, вырастала в нем как на дрожжах. «И за человека не считает, поговорить толком не хочет... Небось тогда в рот глядела, ахала да охала, а с глаз долой – и знать не знаю... Наверно, в первый же день, как приехала, к мужику своему в постель улеглась, чтобы грешки свои скрыть... А чего это она, в самом деле, раньше от него не рожала? Они вроде уже лет восемь женаты... А может, он хворый? – подумал он и даже вздрогнул от этой обидной догадки. – Так Танька совсем уж... Как под бугая под меня легла, что ли? Ну, баба...» – мстительно подумал Василий и стал вызывать в памяти сцены, унижавшие ее, и тут же обругал себя, опять ему стало стыдно, вспомнил, что она – мать Олега.

Он выкурил подряд две папиросы, но из кухни не уходил, хотя очень хотелось еще посмотреть на сына, – не знал, что же теперь говорить Тане, и боялся, что его обида и злость на нее как-то вырвутся наружу, а этого ему очень не хотелось. И долго стоял, смотрел в окно, ничего не видя за ним.