ГЛАВА ПЕРВАЯ. Писатель вначале сидит тихо, но потом выходит на литературную арену и озаряет все кругом

Однажды я имел счастье слышать доклад Чжуан Чжуна о его творческом опыте. Поскольку это был один из первых докладов, да еще столь блестящей героической личности, руководство придавало ему очень большое значение. Если я не ошибаюсь, Чжуан делил в нем свое прошлое по крайней мере на четыре этапа...

Но, сколько я ни роюсь в памяти, я не могу найти в жизни Чжуан Чжуна ни одного момента, который обычно характеризуют так: «В бурях классовой борьбы наш герой сверкнул, точно молния на темном небе». Правда, местом своего рождения он объявил Хунань, утверждая, что в этой провинции жили два поколения его семьи, но я никогда не слыхал, чтобы предки Чжуа­на имели хоть какое-нибудь касательство к подвигам хунаньских революционеров. Его отец владел меняльной лавкой, однако Чжуан уверял, будто происходит из стопроцентного бедняцкого или в крайнем случае се­редняцкого рода, хотя никто не мог доказать даже малей­шую его причастность к кровавым классовым битвам. Оказывается, в его прошлом много сомнительного. Я снова останавливаюсь в затруднении и вздыхаю...

Внезапно на темном небе действительно сверкнула молния, причем даже радужная. Это я вспомнил о «трех с минусом».

Читатели могут удивиться и спросить: почему именно «три» да еще «с минусом»? Когда я увидел эту цифру на воротах дома Чжуан Чжуна, я тоже очень удивился. Потом один из его соседей, шаловливый школьник, объяснил мне, что это означает «три с на­тяжкой». Не исключена возможность, что сам мальчишка все и написал. Правда, «три» на целую единицу мень­ше чем четыре этапа в биографии Чжуана, но о них тоже стоит поговорить, так как эта тройка обладает своим происхождением, эволюцией, значением и цен­ностью.

Она означает три трудности в жизни Чжуан Чжуна. Первая трудность связана с прошлым. Однажды, во время выступления в школе, его попросили рассказать какую-нибудь боевую историю: с выстрелами, смертями, погонями и прочими захватывающими моментами. Видя в Чжуане старого революционера, ребята с горящими глазами спрашивали: «Ведь вы много участвовали в боях?» Чжуан скромно улыбнулся и заговорил:

— Это было во время демократической револю­ции, когда пролетариат только начинал захватывать власть.— Он задумался, как бы вспоминая.— В то вре­мя ни южный, ни северный берег Янцзы еще не были освобождены, мы владели лишь половиной родных рек и гор! Но я не скрывался в гоминьдановских районах, не жалел об университете, в который едва не поступил, и не спрятался у себя дома, а смело пошел на юг вместе с Освободительной армией!

На этом Чжуан Чжун замолк. Ребята умоляли его продолжать, но он снова скромно улыбнулся:

— В следующий раз доскажу!

И, очень довольный, направился к выходу, окружен­ный плотной толпой ребят.

Товарищи из отдела кадров не раз говорили ему, чтобы при заполнении анкеты он датировал начало сво­ей трудовой деятельности февралем 1952 года, а не весной 1949-го. Сначала Чжуан Чжун пришел в ярость, долго спорил, а потом вдруг умолк. Почему же? Из-за старого земляка, с которым он участвовал в южном походе. Земляк рассказал, что при первом же артоб­стреле, когда осколком ранило их товарища и его кровь брызнула на лицо Чжуан Чжуна, он вообразил, что ранен сам, и попросился в госпиталь. Там ошибку сразу установили, приказали вернуться в часть, но он решил, что не имеет права рисковать собой и огорчать родите­лей, тихо дезертировал и больше года провел в мирной хунаньской деревеньке, работая в мастерской близлежа­щего города. Это и было его познание жизни «у грохо­чущих заводских станков и в бедствующей деревне».

В 1951 году он опубликовал свою первую статью (а вовсе не очерк или рассказ), втерся в доверие к литераторам, поступил в отдел культуры уезда, потом области, провинции и в итоге стал профессиональным писателем.

Говорят, что Чжуан Чжун не очень любил вспоми­нать о своем прошлом, а еще больше не любил выказы­вать уважение к прошлому других. В таких случаях он раздраженно бросал: «Если бы я родился на двадцать лет раньше, да в самом центре революции, я был бы красным дьяволенком!» Некоторые напоминали ему, что многие убежденные революционеры сами пробивались через линию фронта к революционным базам, но он стоял на своем: «Если бы в нашем доме жил командую­щий Красной Армии, я тоже попал бы в нее!» При этом голос его становился все более раздраженным, в груди полыхал справедливый огонь, глаза не предвещали ни­чего хорошего.

Вторая трудность, которая мучила его, касалась слу­жебного разряда. Вспоминая ее, он всегда мрачнел. Дело в том, что, когда Чжуан Чжун произносил свой знаменитый доклад о творческом опыте, он, согласно руководящим установкам, заклеймил описания любви в литературе, говорил, что любовь — это буржуазная за­раза, разложение, коварная попытка отнять власть у пролетариата. К величайшему сожалению, первый срыв писателя в его движении по служебной лестнице свя­зывают как раз с одной романтической историей. Мне не хотелось бы касаться ее — это могут объявить копанием в грязном белье, но ради истины придется изложить все как есть.

История эта зародилась в той самой школе, где вы­ступал Чжуан Чжун. Юные, искренние, горячие школь­ницы, только что освободившиеся от пут феодальной конфуцианской морали, не знали, что «мужчины и жен­щины должны остерегаться друг друга» или «общаться, но не приближаться». Слушая известного писателя, закаленного в революционных боях, они все пылали от возбуждения и радостно хихикали. Кто знал, что это приведет к несчастью! В тот день Чжуан возвращался домой слегка покачивающейся походкой, точно готовый взлететь. Две из школьниц, которых он видел, оказались такими красивыми, ясноглазыми и притягательными, что он не променял бы их даже на небесных фей. Он не мог забыть о них и полночи проворочался на постели, не в силах уснуть. Можно не сомневаться: его взгляд на женщин сильно поколебался. Наконец он встал, накинул на себя одежду и подошел к зеркалу: не сказать чтоб красавец, но, в общем, ничего. Нос прямой, лицо белое, длинное, зато благородное. Жаль, в уголках глаз уже появились морщины, напоминаю­щие рыбий хвост, но и они не портят общего впечатле­ния. Ничего не поделаешь, цветы опадают, а воды текут!

Что же делать с этими красотками? Он долго думал, потом взял два листа бумаги, проложил их копиркой и излил на них всю свою любовь. Письмо получилось красивым, как цветочная клумба. На каждом экземпля­ре он проставил имена своих избранниц, вложил письма в конверты и, не дожидаясь рассвета, бросил их в почтовый ящик. Теперь оставалось лишь ждать ра­достной весточки. И тут Чжуан похолодел: он вспо­мнил, что перепутал конверты! Это ужасно! Обхватив почтовый ящик, он плакал, бил себя в грудь, топал ногами, глубоко вздыхал... Когда появился почтальон, чтобы забрать из ящика корреспонденцию, Чжуан долго умолял его вернуть письма, даже собрался встать перед ним на колени и биться головой о землю, но суровый почтальон был беспощаден. Он заявил, что это противо­законно, и отказался что-либо сделать.

Через два дня после этого, когда Чжуана как раз должны были перевести из восемнадцатого служебного разряда в семнадцатый, отдел кадров получил возму­щенные письма от обеих школьниц. В результате его не повысили и к тому же заставили писать объясни­тельную записку. В ней Чжуану пришлось напирать на то, что благородный человек не может оставаться рав­нодушным к красоте и что вообще виноваты прежде всего девушки: «Они обе проявляли симпатию ко мне. Как же я мог не реагировать на это?» Затем он еще долго лил слезы, сокрушался, но семнадцатый разряд все-таки уплыл от него.

С тех пор стоило кому-нибудь упомянуть о служеб­ных разрядах, как Чжуан Чжуна просто невозможно было остановить. Он разражался длинной речью о допу­щенной к нему величайшей несправедливости, расска­зывал об одном человеке, который вместе с ним участ­вовал в южном походе, а сейчас уже имеет четырна­дцатый разряд и послан за границу в ранге первого секретаря посольства. Другой человек, как и он, освобо­ждал Ханьян, сразу получил шестнадцатый разряд и давно является уездным начальником. Третий имеет пятнадцатый разряд, хотя «в школе я был старше его на несколько классов!». И так далее, в таком же духе.

Третья трудность, мучившая Чжуан Чжуна, касалась его социального положения. Он обнаружил, что не­сколько человек в их провинции, занимавшихся лите­ратурным трудом, были членами Союза китайских писателей и имели великолепные удостоверения, обтя­нутые коричневой кожей с золотыми иероглифами. Чжуан не имел такого, а ведь он еще в школе был одним из организаторов литературного кружка и опу­бликовал первые очерки и рассказ накануне революции. Разве мог такой талантливый молодой человек оставать­ся безвестным? То, что Союз писателей еще не принял его в свои ряды, свидетельствовало лишь о недопусти­мом презрении Союза к простым людям, и терпеть это больше было нельзя. В момент наивысшего возмуще­ния Чжуан Чжун сам составил необходимую бумагу, подписался на ней за своего начальника и, когда заве­дующий канцелярией отлучился в туалет, пришлепнул к бумаге официальную печать. Это была рекомендация Чжуану в Союз писателей, а если возможно, то и в члены правления. В противном случае, говорилось в ней, Союзу будет трудно поддерживать международные свя­зи и это плохо отразится на авторитете китайской литературы в глазах мировой общественности.

К сожалению, Союз писателей оказался в высшей степени бюрократической организацией. Он долго не отвечал на письмо, а потом, приняв очередную партию литераторов, прислал Чжуан Чжуну отказ, причем на работу, да еще с приложением его письма. Начальник Чжуана в ярости заявил, что это не его подпись, и с тех пор несчастный Чжуан навсегда потерял надежду вступить в Союз. Вспоминая об этой эпопее, он каждый раз оскорбленно восклицал: «Подумаешь, Союз писате­лей! Как будто я не могу быть крупным писателем и без членства в Союзе!» Конечно, Союз китайских писателей совершил большую ошибку, не приняв его, но Чжуану от этого не стало легче.

Все названные мною трудности омрачали жизнь Чжуана. Как писал в своих стихах Ли Бо, «когда рассекаешь воду мечом, // вода продолжает течь.// Когда поднимаешь чару с вином,// вино не рассеет грусть»[1].

И судьба Чжуана подтверждает его правоту. Однажды он выпил лишнего и начал кричать на всю улицу: «Мать вашу... Я почти старый кадровый работник, почти служащий семнадцатого разряда, почти член Союза писателей, а вы...» Слюна дождем брызгала из его рта. Шатаясь, он брел к дому и непрестанно повторял одно и то же, а наутро, протрезвев, обна­ружил на своих воротах написанные углем «три с минусом», то есть «три с натяжкой».

Когда Чжуан разглядел эту цифру, он, глубоко оскорбленный, вернулся к себе в комнату, взял ручку и еще раз переписал некогда записанные им слова Ницше: «Я научу вас уважать сверхчеловека! Это море, кото­рое поглотит все исходящие от вас унижения».