ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. У писателя нашли благородную болезнь, но в один прекрасный день он получил чудодейственное лекарство, и все недуги как рукой сняло

Врачи спорили, чем болен Чжуан Чжун. Одни говорили, что у него психическое расстройство, выражающееся в неумении объективно оценивать события и в стремле­нии постоянно винить себя. Этот комплекс вины за­ставлял его все время каяться в разных преступлениях. Другие возражали, говоря, что он настоящий пролетар­ский революционер, пламенный защитник центрального руководства, который из-за своей высокой нервной чувствительности безжалостно отметает все действия реакционеров и обличает не только собственного брата и жену, но даже самого себя... Это была дискуссия между естественными и общественными науками, а кто здесь был прав, я со своим уровнем знаний не берусь судить и могу лишь честно описывать поступки нашего героя.

После того как Чжуан Чжуна доставили в больницу, он проспал двое суток подряд, потому что врачи дали ему успокоительного, стремясь заставить его воз­бужденный мозг немного отдохнуть. Сначала он чувст­вовал себя так, будто карабкался по горам и преодо­левал речные потоки, а вволю выспавшись, ощутил в голове удивительную легкость и ясность. Очень скоро ему начало казаться, что он уже поправился и вновь способен вершить великие дела. Но тут — почему это вдруг случилось, я опять же не берусь судить — ему пришла мысль, стегнувшая по его сердечным ранам, точно железным прутом. Все, что произошло с ним несколько дней назад, снова нахлынуло на него, и он сразу стал серьезным, грустным, печальным. Упреки верховной руководительницы, суровые расспросы Вэй Тао, еще не признанные ошибки — все слилось в нечто черное и мрачное, и он никак не мог избавиться от это­го дьявольского наваждения. Говоря об этом, я испыты­ваю стыд, потому что меня, чего доброго, заподозрят в преступном желании «писать правду» или в стремле­нии выпячивать отрицательные стороны действитель­ности, которые низводят нашего необыкновенного героя до уровня «среднего человека». Но тут уж я ничего не могу поделать и готов принять все эти обвинения, мне от них никуда не деться.

Так и перед Чжуан Чжуном неожиданно открылся новый путь: к нему в больницу по приказанию самой верховной руководительницы пожаловал Вэй Тао. От­кровенно говоря, увидев его, писатель обомлел, заволно­вался и чуть не вскрикнул от страха. Но Вэй Тао весь сиял улыбками, приветливостью и искренностью. Он сел перед постелью Чжуана и ласково проговорил:

— Мне только что звонила верховная руководитель­ница и просила передать тебе самый теплый привет. Она очень беспокоится о твоем здоровье и желает тебе скорее поправиться. Еще она сказала, что товарищ Чжуан Чжун написал важную статью о революцион­ных образцовых пьесах, сам участвует в их создании, поэтому вне зависимости от того, напишет ли он что-нибудь еще, его заслуги невозможно зачеркнуть.— Он раскрыл портфель и вынул оттуда книгу.— Это тебе подарок от верховной руководительницы!

Чжуан Чжун обеими руками принял книгу — она оказалась поэтической антологией. Сердце его вспыхну­ло от благодарности, глаза увлажнились, рот раскрылся, но он долго не мог произнести ни слова. Какая гуман­ность, какая добродетель! Если бы старый обычай земных поклонов еще существовал, писатель непременно упал бы на колени и стал биться головой об пол. В этот момент ему особенно смешным и позорным показалось то, что однажды верховная руководительница слилась в его сознании с сумасшедшей старухой. Это ужасная, не­простительная ошибка, хотя она и была мимолетной! Он достоин за нее не одной, а десяти тысяч смертей. И писатель пробормотал:

— Я виноват, виноват, я обманул ожидания нашей руководительницы, недооценил ее заботу обо мне!

Вэй Тао произнес еще немало приятных слов, все они ласкали Чжуану душу, но, когда посетитель ушел, Чжуан снова заколебался: правду ли говорил тот или нет? Что произошло с тех пор, как он меня допра­шивал? Не обманывают ли они меня, не дурачат ли? Он вспомнил свой самый первый визит к Цзян Цин, когда она ругала режиссера с каким-то подозрительным лицом и руководителя кинематографии, который ее всегда сердил. Чжуан еще тогда подумал, что он ни за что не уподобится этим людям, а пойдет по пути Вэй Тао. Действительно, Вэя она иногда ругает, даже бьет, но все-таки любит. И меня любит; можно сказать, нуж­дается во мне.

Найдя такое благополучное объяснение, он при­ободрился, сел и, положив на тумбочку лист бумаги, написал такое почтительное письмо:

«Глубокоуважаемая верховная руководительница!

Сегодня товарищ Вэй Тао приходил в больницу и принес мне от вас теплый привет и драгоценный пода­рок, за которые я вам безмерно, до слез признателен. В моих ушах все время стоит ваш голос, и я не знаю, как мне выразить охватившее меня возбуждение. Если тысячи, десятки тысяч слов соединить в одну фразу, то я скажу, что желаю вам здоровья и долголетия, долго­летия и здоровья.

Ваша милость высока, точно горы, а о моем пустя­ковом недуге не стоит и говорить. Я намерен как можно скорее выписаться из больницы и вновь воспринимать ваши наставления, выполнить славную творческую задачу, которую вы мне поручили. Я мечтаю вечно быть крохотным солдатом под вашим знаменем и отдать вам всего себя.

Еще раз примите мои искренние пожелания. Разре­шите выразить самое горячее уважение к великой пролетарской культурной революции!

Чжуан Чжун.

30 декабря 1975 г.».

Едва он закончил это послание, как принесли письмо от жены, в котором говорилось:

«...Получил ли ты мое прошлое письмо? Ты давно не писал, а у меня левое веко дергается. Мама говорит, что правое веко дергается к счастью, а левое — к несчастью. Может, ты действительно на чем-нибудь попался? Я хо­дила на твою прежнюю работу, чтоб получить за тебя зарплату, так они там все шептались, похоже, что тебя ругали. Я расслышала только, что ты не ту задницу лижешь и что «подковали ослиное копыто лошадиной подковой». Не понимаю, что это значит. Но сердце у меня все время замирает, так что поскорей напиши...»

Чжуан Чжун вспыхнул от гнева, взял еще один лист бумаги и написал — правда, не жене, а в союз писа­телей своей провинции:

«...Врачи велели мне не волноваться, даже не радо­ваться излишне, поэтому я напишу вам обо всем как можно спокойнее.

Вы знаете, что я уехал в столицу по приказу цен­трального руководства и участвую в создании образцо­вых революционных пьес. От переутомления я заболел, и ответственные работники отдела культуры поместили меня в клинику. Только что товарищ Вэй Тао навестил меня от имени центрального руководства, которому я очень благодарен за заботу обо мне.

А вы мною так ни разу и не поинтересовались. Более того, я слышал, что среди вас есть люди, распускающие обо мне злонамеренные, клеветнические и ни на чем не основанные слухи. Что все это означает? Зависть к способному товарищу или недовольство образцовыми революционными пьесами? Взгляните внутрь себя и исправьтесь.

Сейчас во всей стране началась борьба против реаби­литации правых сил. А как у вас обстоит с этим дело? Вам не мешало бы сообщить мне об этом. Руча­юсь, что среди вас достаточно контрреволюционеров, именно они и клевещут на меня. В заключение остав­ляю за собой право ответить на любые клеветнические измышления и инсинуации. Времени впереди много, еще увидимся!..»

Отослав оба письма, Чжуан почувствовал себя не­много усталым и уже хотел вздремнуть, как вдруг с шу­мом снова поднялся. Он вспомнил об одном крупном и срочном деле.