ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. Выписки из дневника, которые вел писатель во время своей инспекционной поездки

28 июля. В три часа дня я с личным рекомендательным письмом верховной руководительницы прибыл в город И. На сей раз меня встречали совсем не так, как с теат­ральной труппой, потому что считали в полном смысле особым посланцем. Когда я сошел с поезда, на перроне меня уже ждали первый секретарь провинциального комитета, заведующий отделом пропаганды, заведую­щий сектором культуры и другие. Поместили в лучшей городской гостинице «Солнечная весна», в трехкомнат­ном люксе. Вечером мне нанес визит секретарь провин­циального комитета, только что восстановленный в сво­ей должности. Я объяснил ему, что меня послало сюда само центральное руководство, что цель моего приезда не только творческая, но и политическая, что я провожу лишь некоторую подготовительную работу по заданию верховной руководительницы, которая затем будет лич­но утверждать каждую запятую.

Этот секретарь ведет себя очень вежливо, держится с достоинством, на слова скуп, поддакивает редко — сразу видно, что каппутист. Я специально смотрел, как он будет играть. Он еще не знает, что я за чело­век, не понимает моей силы.

29 июля. С утра ко мне пришли руководители провинциальных цзаофаней. «Родные или нет, а линия одна» — как верны эти слова! Едва поздоровавшись, они со мной заговорили откровенно, рассказали многое из жизни своей провинции, в том числе подтвердили, что вчера вечером ко мне действительно приходил каппу­тист. В начале великой культурной революции он был свергнут, но несколько месяцев назад восстановлен Дэн Сяопином под предлогом урегулирования отношений с местными властями. Он против цзаофаней и возрожда­ет старые порядки. «Урегулирование», «урегулирование»! Фактически это всего лишь прикрытие, другое название для реставрации капитализма. Я решил написать статью под заглавием: «Урегулирование — это реставрация».

Разговор по душам с братьями цзаофанями дал мне очень много; фигура современного Сун Цзяна уже начи­нает вырисовываться. Тем же вечером я дал Вэй Тао телеграмму с просьбой доложить об этом центральному руководству.

31 июля. Вечером был банкет. Я уже три дня как приехал, а они только сегодня догадались угостить меня — это просто возмутительно! Когда прибывает гость издалека, его или приглашают поесть, или сами приносят ему еду, чтобы, как говорится, «смыть пыль». А я уже, черт побери, весь пылью зарос, разве ее за один раз смоешь? К тому же я услышал, как в коридоре за дверью кто-то произнес: «Этот Чжуан — большой про­лаза, говорите при нем осторожнее!» Я тихонько выгля­нул и узнал заведующего отделом пропаганды. «Ну, думаю, теперь ты у меня попляшешь!»

Когда секретарь провинциального комитета ввел меня в банкетный зал, я увидел круглый стол, покрытый белой скатертью и уставленный всемозможными винами и закусками. Соблазнительные запахи били прямо в нос, у меня потекли слюнки, но за столом уже сидело множество народа. Секретарь провинциального комите­та сказал, что он решил пригласить нескольких человек, имеющих отношение к культуре и политике. Обнаружив среди них заведующего отделом пропаганды, который за глаза порочил меня, я рассердился, вышел и выразил секретарю протест следующего содержания:

— Небывалая в истории великая пролетарская куль­турная революция уничтожила все старое, призвала нас к простоте и скромности, а вы тут под предлогом приема гостей упиваетесь вином и объедаетесь мясом. Кого вы в конце концов пригласили на пир: меня или себя?

За вашим столом сидит человек, который унижает центральное руководство, клевещет персонально на меня,— это принципиальный политический вопрос, и я отказываюсь пировать с таким человеком.

Конечно, как меня и предупреждали накануне цзаофани, секретарь прикинулся милейшим и очень осторожным человеком, отвел меня в отдельный каби­нет и усадил за стол одного. В результате мне подали плохой чай и грубую еду, которую есть было ничуть ни приятнее, чем жевать воск. Я понял, что в своем контр революционном наступлении они дошли до предела и, гневно стукнув кулаком по столу, вскричал: «Какого черта вы издеваетесь надо мной? Это касается не толь­ко меня лично, а всей культурной революции, авангар­дом которой являются образцовые революционные пьесы!» Мой взрыв возымел действие — секретарь испуганно признал, что произошла ошибка, в которой виноваты его подчиненные, умолял меня не сердиться, потому что иначе они себе этого не простят. На столе тут же появились самые лучшие вина и закуски, я убедился, что секретарь искренен, и милостиво изви­нил его.

Ночью у меня болел живот.

2 августа. Сегодня вечером меня повели в театр на пьесу местного драматурга о том, как Красная армия во время Великого похода проходит через город и вдохнов­ляет жителей на борьбу. После просмотра заведующий сектором культуры пригласил меня за кулисы, чтобы поговорить с актерами, но я отказался, так как заподо­зрил, что это новая ловушка: я буду пожимать руки артистам, нас станут фотографировать, а потом они скажут, что личный посланец центрального руководства одобрил их спектакль! А откуда я знаю, что они за птицы, что у них за душой, с какими каппутистами они связаны?! Я считаю своей крупной победой то, что раскрыл этот заговор.

5 августа. Не забравшись в логово тигра, не до­станешь тигрят. Я приехал в город Г., где каппутисты пре­следуют цзаофаней наглее всего. Разумеется, с местными цзаофанями я поговорил. Поселили меня в городской гостинице, в отдельном номере. Ночью я вдруг услышал за окном какое-то шуршанье, решил, что меня хотят убить, и в страхе закричал. Люди сбежались, начали светить за окном фонариками, но никого не обнаружили. Стали уверять, будто мне это приснилось. Конечно, я не поверил их лживым речам, усилил свою бдительность и всю ночь пролежал с вытаращенными глазами.

Наутро я потребовал от горкома выставить у моего окна часового, иначе за все последствия они будут нести полную ответственность и не смогут сказать, что я их не предупреждал.

5 августа. Я вернулся в город И., так как узнал, что сюда приезжает в командировку мой младший брат. Мы много лет не виделись и очень хотели поговорить по душам. Я поехал его встречать на машине, но она на полдороге сломалась. Шофер преспокойно заявил, что он не может ничего сделать. Глядя на его непочтитель­ную физиономию, я пришел к выводу, что он специаль­но подослан каппутистами, чтобы навредить мне.

Пришлось пешком вернуться в гостиницу, позвонить секретарю провинциального комитета и выразить протест — только благодаря этому я получил новую машину. Когда мы уезжали из столицы, Вэй Тао сказал, что новая пьеса, которую мне поручило центральное руководство, должна изображать непримиримые конфликты, что она требует серьезной психологической подготовки, и теперь я вижу, что Вэй Тао был прав.

Младший брат долго говорил мне...