"Шарло Бантар" - читать интересную книгу автора

Глава вторая «Весёлый сверчок» превращается в клуб

Жилище Кри-Кри — или, вернее, место, где он ночевал, — находилось на заброшенном пустыре, примыкавшем к помещению кафе «Весёлый сверчок». Когда-то оно служило пристанищем для сторожа, охранявшего большой фруктовый сад банкира Дюкема.

Днём Шарло никогда не удавалось ни минуточки отдохнуть в собственном «особняке», как мальчик называл своё скромное обиталище.

Сторожка Кри-Кри действительно стояла особняком от других жилых и торговых зданий. Высокий каменный забор отделял пустырь от соседних строений, а со стороны улицы Фонтен-о-Руа тянулась железная ограда. Дикий виноград причудливо разросся вдоль всей решётки, и его зелёная густая листва сделала её непроницаемой для глаз.

За несколько лет перед тем пожар уничтожил жилой дом и сад. Владелец участка приобрёл дом в другом районе, а некогда цветущий клочок земли превратился теперь в заброшенную, заросшую травой площадку. Огонь не тронул сторожку, и предусмотрительная мадам Дидье превратила её сначала в склад для всяких ненужных вещей, а затем в жильё для своего подручного. Таким образом, мальчик всегда был у неё под рукой.

Кри-Кри торопливо приоткрыл дверь каморки и бросил передник на койку. Затем взял со стола маленький свёрток, упакованный в газету. В нём была лепёшка, которую Шарло сберёг от утреннего завтрака и отложил для своей подруги Мари.

Теперь скорее отсюда, пока хозяйка ещё чего-нибудь не придумала!

Но как пройти мимо кафе и не заглянуть в окно, не посмотреть, как там без него управляется мадам Дидье! Пусть-ка побегает одна и узнает, сколько хлопот выпадает каждый день на его долю!

Но едва Кри-Кри приблизился к окну кафе, как оттуда донёсся знакомый голос:

— Добрый день, мадам Дидье!

Мальчик остановился и стал прислушиваться. Появление в «Весёлом сверчке» члена Коммуны Жака Дюмениля в неурочный час показалось Кри-Кри по меньшей мере странным. С тех пор как парижане провозгласили Коммуну, Жак появлялся ежедневно в «Весёлом сверчке» ровно в девять часов утра. Обычно он ещё не успевал ничего спросить, а Кри-Кри уже спешил подать ему стакан кофе с кусочком хлеба из тёмной муки.

И вот сегодня впервые Дюмениль оказался здесь в конце дня. Для этого, очевидно, он раньше обычного ушёл из ратуши,[8] где работал всегда до поздней ночи.

В 1792 году, в самый разгар революции, ему было всего восемь лет, но в его памяти на всю жизнь запечатлелся день 10 августа. В этот знаменательный день народ штурмом взял Тюильрийский дворец и арестовал короля Людовика XVI и его семью. Среди полутора тысяч рабочих, павших в этом бою, был убит и отец Жака — Виктор Дюмениль. Позднее, в февральскую и июньскую революции 1848 года, Жак сражался в рабочих предместьях — и как рядовой солдат, и как командир батальона.

Полицейские жестоко преследовали его. Не раз ему удавалось бежать из тюрьмы, ускользать из цепких лап жандармов, и всё же половину своей жизни он провёл в тюрьмах и ссылке.

Дюменилю стукнуло восемьдесят семь лет, но годы не согнули его спину, не затуманили память. Неудивительно, что он прослыл увлекательным рассказчиком. Его многочисленные слушатели не переставали удивляться свежести воспоминаний старика.

Как и другие подростки, Шарло восхищался Дюменилем и его героическим прошлым.

Услыхав голос Дюмениля, Кри-Кри передумал: нет, он не уйдёт из кафе! Пусть Мари и Гастон, с которыми он условился встретиться на Страсбургском бульваре, бранят его за то, что он не пришёл. Впрочем, всякий, у кого на плечах голова, а не пустой горшок, сам догадается: если Шарло Бантар не сдержал слова — значит, были на то важные причины.

Не много времени понадобилось Кри-Кри, чтобы отнести домой свёрток с лепёшкой, надеть на ходу передник и снова очутиться в кафе. Здесь, к своему удивлению, молодой официант увидел рядом с Дюменилем члена правительства Коммуны Эжена-Луи Варлена.

Варлен молча рассматривал плакат, висевший на стене против входа. Рисунок изображал Тьера: при помощи прусского солдата с лицом Бисмарка[9] Карлик силился повалить французского рабочего, олицетворяющего революционный Париж.

Чёрная борода, матовый цвет кожи, горящие чёрные глаза, а в длинных кудрявых волосах — проседь, преждевременная для тридцатилетнего мужчины. Улыбка неожиданно вспыхнет, так же быстро исчезнет, озарит на минуту лицо и вдруг придаст ему детское выражение.

Таким был Варлен в эти майские дни 1871 года. Отец Варлена, крестьянин-бедняк, отказывал себе в куске хлеба, чтобы сын мог учиться в городе переплётному делу. Варлен скоро сделался искусным мастером. Но, учась ремеслу, всегда находил время для чтения и как мог пополнял свои знания. Никто им не руководил: всеми полученными знаниями он был обязан своему пытливому уму, жажде постичь как можно больше. Так рабочий-самоучка к моменту провозглашения Коммуны стал широкообразованным человеком.

До провозглашения Коммуны Кри-Кри часто встречал Варлена у дяди Жозефа, с которым жил, пока не получил место официанта в «Весёлом сверчке».

Варлена и Бантара сблизила не только общая профессия. И тот и другой с юности восприняли социалистические идеи, и это навсегда закрепило их дружбу.

Оба друга с юных лет участвовали в рабочем движении Франции против угнетателей — капиталистов. Позднее они с тем же пылом взялись за организацию секций Интернационала в Париже и других городах Франции.

Правительство Наполеона III быстро поняло, какую силу таит в себе объединение рабочих, и начало жестоко преследовать членов Интернационала.

В 1868 году главные руководители Парижской секции были преданы суду.

Защитительная речь Варлена, на которого с надеждой взирал французский пролетариат, была смелым и гневным обвинением буржуазии.

«…Миллионам детей бедняков, — говорил Варлен на суде, — не во что одеться, а в магазинах выставлены роскошные материи, на производство которых потрачены десятки тысяч рабочих дней. Большинству тех, кто их создал, заработка не хватает на покупку самых обыденных вещей, а в это время кругом них ничего не делающие люди проживают огромные деньги. Рабство погубило древний мир. Современное общество тоже погибнет, если не прекратит страданий большинства, если правящие будут по-прежнему думать, что народ должен трудиться и терпеть лишения, чтобы содержать в роскоши привилегированное меньшинство…

…Среди этой роскоши и нищеты, угнетения и рабства мы находим, однако, утешение. Мы знаем из истории, как непрочен тот порядок, при котором люди умирают от голода у порога дворцов, переполненных всеми благами мира…»

Варлен был осуждён и брошен в тюрьму, но после окончания срока заключения продолжал работу по объединению рабочих.

Вскоре над трудящимися Франции и Пруссии нависла угроза страшного бедствия — войны. Правительства Франции и Пруссии уже давно к ней готовились.

Наполеону и окружавшим его хищным спекулянтам война сулила новые прибыли. Министр иностранных дел Пруссии канцлер Бисмарк, за спиной которого стояла прусская буржуазия, рассчитывал в результате победоносной войны отторгнуть от Франции две её богатейшие провинции — Эльзас и Лотарингию.

Генеральный совет Интернационала и его секции во Франции и Германии стремились сплотить рабочих для совместной борьбы с зачинщиками войны. Пролетарии теперь уже понимали, что капиталисты затевают грабительские войны ради личного обогащения, тогда как рабочие и крестьяне проливают свою кровь и ещё больше голодают после каждой такой войны, всё равно — кончилась ли она победой или поражением.

В то время во Франции не было сильной политической партии, которая могла бы руководить борьбой пролетариата против капиталистов и имперских министров. Возникавшие случайно рабочие выступления быстро подавлялись. Правительство не останавливалось перед самыми жестокими мерами, вплоть до расстрела мирных демонстраций.

Поход правительства против Французской секции Интернационала особенно усилился перед войной. Были сфабрикованы фальшивые документы о том, что члены Парижской секции Интернационала якобы готовят заговор против жизни императора. На этом основании снова арестовали и предали суду многих руководителей рабочего движения.

Но борцы за свободу и на этот раз не побоялись сказать всю правду в лицо своим врагам. Члены Интернационала громко говорили об истинных намерениях буржуазии и предсказывали грядущее торжество социализма, когда пролетарии будут сами распоряжаться своей судьбой.

Молодой токарь Шален прочёл на суде коллективное заявление всех обвиняемых.

«Основная идея Интернационала, — говорил Шален, — в том, что рабочий класс должен рассчитывать только на собственные силы.

Народ прежде всего хочет управлять сам, без всяких посредников. Он хочет полной свободы…

…Мы останемся верными и преданными членами Интернационала», — закончил свою речь Шален.

Будущий член Коммуны механик Авриель говорил судьям:

«Не думайте, что Интернационал — это маленькая кучка людей. Интернационал — громадная рабочая масса, и она требует своих прав».

Осуждением буржуазных правителей прозвучали слова чеканщика Тейса:

«Ваша экономическая и промышленная система приводит к неизбежному роковому результату. Одни умирают от голода, другие — от обжорства».

«Я не член Интернационала, но после суда присоединюсь к нему», — гордо заявил Асси, один из организаторов известных стачек на пушечных заводах в Крезо.

По приговору суда мужественные борцы за свободу были снова брошены в тюрьму. Прошло не более двух недель после этого, и началась война, которая закончилась для Франции позорным миром.[10]

Бесславно закончила своё существование Вторая империя. Народ восстал, свергнул Наполеона III, устранил его министров и взял власть в свои руки. Была провозглашена Коммуна. Освобождённые из тюрем борцы за свободу стали в первые ряды строителей нового общества.

С первых же дней существования Коммуны Варлен — там, где он всего нужнее, где работа кажется наиболее важной и трудной. Только начинает создаваться новое революционное правительство, и он берётся за упорядочение финансов молодого государства; надвигается угроза военного нападения на Париж — Варлен становится одним из организаторов обороны города. Туго приходится с продовольствием: надо накормить жителей столицы, и Варлену поручают это дело. Нельзя забывать о бойцах Коммуны, их жёнах и детях, а также о сиротах и вдовах, павших в бою. О них печётся всё тот же Варлен.

После революции 18 марта Эжен-Луи Варлен появился в «Весёлом сверчке» впервые. И не потому, что это кафе было слишком просто для министров. Нет, делегаты Коммуны[11] были скромны, и Варлен довольствовался малым. После двенадцатичасовой работы в ратуше, где происходили заседания членов Коммуны и разместились многие правительственные учреждения, Варлен вместе с делегатом финансов Журдом отправлялся в небольшой трактир «Котёл». Эта столовая, где рабочие получали обед по дешёвой цене, была организована Варленом на кооперативных началах ещё до революции. Делегаты недолго засиживались здесь за обедом, который обычно состоял из крутого яйца, хлеба на два су[12] и кружки пива.

Между тем каких только басен не рассказывали враги Коммуны о роскошной жизни членов революционного правительства! Но рабочие хорошо знали, что жена министра Журда сама стирает бельё в общественной прачечной для мужа и его друга Варлена…

Появление Варлена в «Весёлом сверчке» озадачило Кри-Кри ещё больше, чем приход Дюмениля в неурочный час.

— Что же ты не идёшь гулять? — не без ехидства задала вопрос мадам Дидье. Она знала, что Кри-Кри никуда не уйдёт, раз пришёл Дюмениль.

— Как же я вас оставлю, когда приходят всё новые и новые посетители! Вам будет трудно справиться одной, — сказал Шарло таким тоном, будто приносил жертву. — Выходит, что мне никак нельзя уйти… Ладно, я останусь, раз уж так вышло. Но зато, когда я пойду за цикорием на улицу Каштанов, я погуляю вдоволь и посмотрю, что делается в Париже.

И Шарло подбежал к Дюменилю, готовый выполнить заказ почётных гостей.

— Сейчас сюда придёт и твой дядя, — сказал Варлен, поздоровавшись с мальчиком.

Для Кри-Кри это была приятная, но в то же время тревожная новость. Его дядя, член Коммуны Жозеф Бантар, вот уже десятый день сражался на укреплениях у деревни Исси, которая подвергалась непрерывным атакам версальской армии. Поэтому Кри-Кри с нетерпением ждал оттуда вестей. Дядя Жозеф вернулся — не значит ли это, что защитникам Исси пришлось оставить деревню? В последние дни оттуда шли плохие вести.

— Дядя Жозеф в Париже?! — не то спросил, не то воскликнул Шарло.

— Да, он возвратился этой ночью, — вмешался в разговор Дюмениль. Подняв на Кри-Кри свои светлые, чистые, как у ребёнка, глаза, он спросил: — Скажи, ты знаешь Дюфруа? Он почти твой сверстник.

— Знаю, конечно. Он всего на год старше меня, а уже давно дерётся с версальцами. Кто его не знает!

В голосе мальчика звучала обида: дядя Жозеф не позволял ему стать под ружьё и сражаться рядом с Дюфруа! Но тотчас тревога за судьбу молодого коммунара заставила Кри-Кри забыть собственные огорчения:

— Что-нибудь случилось с Дюфруа?

— Да, Шарло… Он погиб вчера… вместе с другими героями, защитниками Исси.

Все сидевшие за столиками встали.

Имя шестнадцатилетнего Дюфруа незадолго перед тем облетело весь Париж: благодаря его мужеству и смелости коммунары удержали очень важную стратегическую позицию. Случилось это в конце апреля, когда атаки версальцев на военные форты, охранявшие подступы к Парижу, стали особенно жестокими и упорными.

Коммунары не подготовились вовремя к гражданской войне. Совет Коммуны не выделил для обороны настоящих боевых и опытных руководителей; среди членов правительства не было согласия по вопросу о военной тактике в борьбе с версальскими вооружёнными силами. Одни, более опытные в военных делах и в революционных битвах, считали необходимым вести наступательные бои, другие признавали более правильной тактику обороны.

Неопытное военное руководство не сумело использовать большие вооружённые силы, какими располагала Коммуна, и распределить их как надо на фронте.

А в это время неприятель получал из Пруссии сильные подкрепления. Несмотря на заверения Бисмарка, что прусские войска сохранят полный нейтралитет в гражданской войне во Франции, они на самом деле помогали Тьеру. В распоряжение Версаля было направлено сто двадцать тысяч пленных французских солдат. С севера и востока пруссаки блокировали Париж, лишив его возможности сноситься с остальной Францией.

Маркс из Лондона предупреждал членов Коммуны, что прусскому нейтралитету доверять нельзя, но Коммуна не воспользовалась его советами.

Неожиданное для коммунаров наступление больших версальских армий с юго-западной стороны сделало очень затруднительной оборону Парижа. Несмотря на упорное сопротивление Национальной гвардии[13] версальские войска заняли несколько важных фортов.

На северо-западе от Парижа неприятель овладел берегом Сены вплоть до Женевилье и всё настойчивее атаковал Нейи, превратив его в груду развалин. Южные форты Ванв и особенно Исси подвергались непрерывной бомбардировке.

Утром 29 апреля огонь против форта Исси особенно усилился, а атакующие колонны оказались совсем близко. Версальские снаряды падали, разрушая казематы, подбивая орудия и устилая землю убитыми и ранеными. Неопытный командир гарнизона Межи растерялся и решил оставить форт. По его распоряжению орудия были заклёпаны и гарнизон отступил в Париж.

Только один из защитников решительно отказался уйти: это был шестнадцатилетний Дюфруа. Он спустился в пороховой погреб и заявил, что взорвёт его, если неприятель займёт форт.

Версальцев смутила наступившая тишина. Они заподозрили какую-то военную хитрость и медлили, не решаясь подойти вплотную к укреплениям.

Между тем известие о критическом положении гарнизона дошло до Парижа. Батальон Национальной гвардии и сто добровольцев—мужчины и женщины — немедленно выступили на помощь погибающему редуту.[14]

Федераты[15] подоспели раньше, чем опомнились версальцы, и Дюфруа не пришлось привести в исполнение угрозу. Он опять занял своё место в рядах нового гарнизона.

Однако коммунары недолго удерживали форт. Тяжёлая артиллерия версальцев скоро превратила его в развалины.

С начала мая бомбардировка непрерывно усиливалась. Огонь неприятеля не прекращался ни на минуту. 9 мая, когда укрепления превратились в груды земли и песка, защитники форта вынуждены были его оставить и отойти на новые позиции в форте Исси.

Теперь, после упорного сопротивления, пришлось покинуть и самую деревню. В этих кровопролитных боях пал юный герой Дюфруа, сражённый версальской пулей…

Дюфруа погиб!.. Кри-Кри был так удручён этим известием, что не сразу заметил, как в кафе вошёл Жозеф Бантар в сопровождении офицера Национальной гвардии Люсьена Капораля.

Бантар был высокий, широкоплечий мужчина лет сорока пяти, в полном расцвете сил. Тёмно-карие глаза с живыми искорками, чёрные блестящие волосы, такая же борода, румянец во всю щёку — всё в лице дяди Жозефа говорило о здоровье, бодрости, силе.

— Дядя Жозеф, — бросился Кри-Кри к Бантару, — пусти меня в батальон школьников! Я отомщу за Дюфруа!

— Слёзы на твоих глазах, Шарло, говорят о благородном сердце, — сказал Бантар, обнимая племянника. — Такой же отзывчивой была и твоя мать. Но научись владеть чувствами, держать себя в руках и терпеливо ждать, когда пробьёт нужный час, как это умел делать твой отец. Повторю то, что говорил уже не раз, подожди, Шарло, настанет и твой черёд! Если мои руки не смогут больше держать шаспо[16] ты получишь его. Обещаю!

Бантар похлопал по плечу насупившегося Кри-Кри, потом жестом пригласил его, Дюмениля, Варлена и Люсьена перейти в глубь помещения.

— Принеси-ка нам, Шарло, поджаренного хлеба и бутылочку бургундского, — обратился он к племяннику.

Мальчик оживился.

— Веселей, Шарло! Всё обойдётся, — ввернул Жозеф своё любимое словечко.

— Мадам Дидье, — заговорил Кри-Кри, сверкнув глазами, — не дадите ли вы мне ключ от заветного шкафчика, известного под названием «на всякий случаи». Вероятно, именно для такого случая вы и берегли запертое в нём старое бургундское? Подумайте только: за одним столиком «Весёлого сверчка» сидят три члена Коммуны! — И, повернувшись к Варлену, Кри-Кри добавил: — Хозяйка просит передать, что для членов Коммуны в «Весёлом сверчке» всегда найдётся бутылочка доброго старого вина.

Сидевшие за столиком посетители зааплодировали, а бойкая зеленщица Клодина весело расхохоталась.

— Ура членам Коммуны! — провозгласила она звонким голосом.

Кри-Кри тем временем проскочил за стойку, отпер заветный шкафчик и достал замшелую бутылку. Быстро подхватив тарелку с поджаренным хлебом, заготовленным мадам Дидье совсем для других посетителей, он уже спешил к тому столику, где Жозеф описывал друзьям подробности борьбы за деревню Исси.

— …На нас сыпался дождь снарядов. Укрепления были совсем разрушены, а бойцы и орудия оказались ничем не прикрытыми. Против наших десяти пушек действовало семьдесят неприятельских морских орудий… — Бантар прервал рассказ, набил трубку табаком, взял её в рот, но тотчас опять вынул и продолжал: — Версальцев было в пятнадцать раз больше, чем нас. Коммунары находились в бою бессменно сорок два дня.

За одним из столиков справа сидел невысокого роста, полный человек с белой повязкой на рукаве — доктор Демарке. Он жил неподалёку от кафе и прежде частенько в него заглядывал. Но с тех пор как Демарке назначили заведующим лазаретом, он стал редким гостем в «Весёлом сверчке». Доктор молча прислушивался к словам Бантара. Затем поднялся, подошёл ближе и сказал:

— Граждане! Я не социалист и не разделяю ваших идей. — Тут доктор приостановился, выжидательно глядя на членов Коммуны. — Я старый военный врач, и мне довелось видеть немало раненых на поле боя и в госпитале. Но никогда я не видел людей, переносящих физические страдания так стойко, как солдаты Коммуны. Раненые с тревогой и нетерпением спрашивают, когда им разрешат снова стать под ружьё. Восемнадцатилетний юноша, которому пришлось ампутировать правую руку, поднял левую и воскликнул: «У меня ещё осталась эта рука для службы Коммуне!» Смертельно раненному офицеру сказали, что его жена и дети будут получать следуемое ему вознаграждение, а он гордо заявил: «Я не имею на это права». Вот из таких людей состоит армия Коммуны… Мне случалось встречать и раненых версальцев, оказавшихся в плену. Они постоянно хнычут и всего боятся. Скажите, чему же приписать столь различное отношение к тяжёлым испытаниям у тех и у других?

Бантар (вопрос доктора был обращён к нему) ответил:

— Это различие объясняется силой убеждений одних и животным страхом других. Коммунары борются за освобождение труда, за счастье будущих поколений. А из-за чего идут под пули версальцы? Их гонит страх перед жестокой расправой за ослушание. К тому же священники и версальские агенты обманывают крестьян, уверяя их, будто коммунары не хотят кончать войну с Пруссией и поэтому-де солдаты не могут вернуться к своим семьям, своим полям. Мы упустили время, когда Париж ещё не был отрезан от всей остальной Франции. Надо было тогда рассказать городам и сёлам о великих идеях, за которые борются парижские рабочие. Мы не предусмотрели, что враги воспользуются нашей оплошностью и постараются восстановить деревню против Коммуны. Им это удалось! — И, обращаясь уже не к одному доктору, а ко всем посетителям кафе, Жозеф с жаром продолжал: — Необходимо во что бы то ни стало удержаться до тех пор, пока вся Франция не поймёт, какие идеи защищает Париж, пока она не узнает, что Коммуна несёт освобождение всему трудовому человечеству и гибель тунеядцам и угнетателям. Мы должны устоять, и мы удержимся! Враг рвётся в Париж. Надо приготовить ему здесь могилу!

Врагам нашим могилы не миновать, согласен, — отозвался старый гравёр Муассен, который медленно потягивал пиво за столиком в левом углу. — Вот только хотел бы я знать, Жозеф: будем ли мы с тобой присутствовать на празднике погребения буржуазии?

— Мы?.. — Широким движением Бантар показал на присутствующих, затем положил руку на плечо Кри-Кри. — Мы дождёмся! Если не Жозеф Бантар, то Шарло Бантар. Если не Фирен Муассен, то Жюли Муассен, его дочь. Если не Клодина, то её маленький Клод. В этом наше преимущество перед врагами. Их страшит будущее, а мы за него дерёмся. Они цепляются за настоящее, а мы его разрушаем. Мы должны победить, потому что творим правое дело. Не так ли, Шарло? — вдруг весело обратился он к племяннику. — Что же ты насупился и молчишь? Как твоё мнение?.. Всё обойдётся, не так ли, мальчик?

Кри-Кри встрепенулся. Он вскочил на табурет и мягким тенорком нараспев произнёс куплет из песенки, которую часто исполнял в кафе:

— Вот они, золотые слова: «Париж, создай себе защиту!» громко повторил Жозеф. — Ты, Шарло, попал в самую точку! Баррикады — вот что нужно Парижу как воздух!

Притихшее было кафе снова оживилось и загудело. В последние дни слово «баррикада» не сходило с уст парижан.

— Идём строить баррикаду на улице Сен-Мор! — вскричал инвалид войны токарь Иври, потрясая костылём.

— Погоди, погоди, папаша Иври! — крикнула Клодина. — Давай сперва договоримся с депутатами до конца. Спроси-ка их, знают ли они, отчего так плохо строят баррикады?.. Проходила я мимо вокзала Монпарнас и только руками развела от удивления: двенадцать заступов уныло стучат о землю, а пузатый подрядчик прохаживается как ни в чём не бывало и посасывает трубку. Кто этот человек, которому доверили сооружение укреплений? Не надо ли отвести его к прокурору?

— Клодина говорит дело, — поддержал Иври. — Я солдат и понимаю толк в бастионах, знаю, как их надо возводить. И вот что я видел вчера, когда насыпал мешки песком на Сен-Флорентийском редуте. Это огромное укрепление тянется от площади Согласия до самого Тюильрийского сада. Работа подходила к концу. Уже начали покрывать скаты редута зелёным дёрном, когда приехал генерал Домбровский. Делаю я своё дело, а сам всё посматриваю на командующего: как, думаю, он редут оценит? Угодили мы или нет? Глаз-то у него острый!.. Вдруг, вижу, он наклонился над глубоким рвом, что идёт возле редута, да как закричит:

«Ах, негодяи! — и как накинется на подрядчика: — Кто дал вам этот план?»

«Инженер Саймон», — отвечает тот.

«Где он?»

«Не знаю. Он не появляется уже пятый день», — всё так же равнодушно отвечает этот наёмный строитель.

«А сами-то вы не понимаете, что произойдёт, если сюда упадёт граната!» — возмущается Домбровский.

Я подковылял ближе, заглянул в ров и понял, в чём дело: целая паутина из газовых и водопроводных труб бросилась мне в глаза.

«Откуда мне знать, что может от этого произойти! — спокойно отвечает подрядчик. — Я человек штатский, на войне не бывал».

Тут я не утерпел:

«А хотя бы и штатский! Каждому школьнику понятно: если снаряд ударит в газовую трубу, произойдёт такой взрыв, что и баррикада и люди взлетят на воздух».

Говорю я эти слова, а сам чувствую, как лицо и шея горят у меня от стыда.

«Ясно вам теперь?» — спрашивает подрядчика Домбровский.

«Теперь ясно, — отвечает тот с прежним спокойствием. — Но я-то тут при чём?»

«Вот то-то и оно, что тут вы ни при чём, а при ком-то состоите!» — крикнул на него генерал, и глаза его потемнели от гнева.

«Не понимаю, что вы имеете в виду», — продолжал прикидываться простачком строитель.

«Поймёте в конце концов!» — бросил на ходу Домбровский и побежал вдоль баррикады.

Через три минуты я снова услыхал Домбровского:

«Есть тут стрелки?»

«Есть!» — отзываюсь я и спешу, подгоняю свою культяпку, сколько хватает сил. Подхожу к генералу, а он рассматривает амбразуры.

«Хвалиться не буду, — говорю, — а стреляю неплохо и в амбразурах толк понимаю…»

«Понимаешь толк? — сердито оборвал меня генерал. — А где же твои глаза? Посмотри: амбразуры направлены только к центральным аллеям. А если неприятель пойдёт стороной, по улице Габриэль, как же достать его тогда огнём с баррикады?»

«Виноват, — говорю, — об этом-то я не подумал. Слаб я действительно насчёт стратегии, признаюсь…»

«А тот враг, которому доверили постройку редута, он, видно, хороший стратег!» — стыдит меня генерал.

…Всё это видел я собственными глазами и слышал своими ушами у ограды Тюильри, — закончил Иври.

— Ну, что ты на это скажешь, Бантар? — вмешалась вновь Клодина. — Что же будет дальше?

— Так продолжаться не может, — ответил Жозеф. — Меры уже приняты. Инженер Саймон арестован. Как выяснилось, он действительно был подкуплен Версалем. Баррикадная комиссия работала плохо, и Совет Коммуны постановил взять под революционный контроль возведение уличных укреплений.

Пока Бантар говорил, на пороге кафе показалась опрятно одетая женщина в трауре, лет сорока. Чёрная шаль прикрывала её гладко зачёсанные светло-каштановые волосы. Никто не обратил на неё внимания, и она молча простояла несколько минут, не спуская глаз с Бантара. Как только Жозеф умолк, женщина подошла робкими шагами к столику, где он сидел.

— Я пришла узнать, — смущённо начала она, — правда ли, что я могу перебраться в предоставленную мне Коммуной комнату и увезти всю мебель, не уплатив прежнему хозяину долг за квартиру?

— Безусловно, гражданка. Разве вы не читали декрет Коммуны? Новый закон освобождает квартирантов от уплаты задолженности за последние девять месяцев. Жильцам предоставляется право выехать, куда им вздумается.

— Читала, но, боюсь, плохо поняла, — доверчиво ответила посетительница в трауре.

— А вы можете внести то, что задолжали квартирохозяину?

— Откуда мне взять деньги! Вот уже восемь месяцев, как я без работы… Пока на войне не убили мужа, мы жили на его жалованье. Всё, что можно было заложить, уже давно заложено. Если бы не пособие, что мне выдала Коммуна, мне… нам… нам никак бы не прожить. У меня трое детей. Я поневоле не платила за квартиру, и теперь хозяин грозит забрать последнее, что у меня ещё осталось.

— Кто ваш хозяин?

— Фабрикант мебели Анри Манжо.

— Ну, так имейте в виду, что теперь Манжо не опасен. Он ничего вам не сделает, и вы можете перебраться, когда захотите…

— Чего ты удивляешься, Жозеф? — перебил его Иври. — Я хорошо понимаю страх этой гражданки. Я на себе испытал прежние законы. И совсем недавно. Дело было прошлой осенью. Несчастная война, затеянная Наполеоном, заставляла рабочих всё туже и туже затягивать пояс. Пруссаки осадили Париж со всех сторон. Продовольствие в городе иссякло, цены поднимались каждый час, на заводах началось сокращение рабочих… Вызвал меня к себе директор и сказал: «Дела стали плохие, сырья не хватает, приходится рассчитать часть рабочих. Но ты, говорит, давно у меня работаешь, оставайся, только получать будешь вместо пяти франков три с половиной… Я могу найти хороших токарей и за три, но тебе согласен платить на полфранка больше». Не поведи хозяин такую сладкую речь, я, может, и согласился бы: время было трудное. К тому же жена из деревни написала, что богатеи и приезжие скупщики вынуждают продавать пшеницу по дешёвке, поэтому ей нечем платить за аренду и налоги… Но, как услыхал я, что это, видите ли, ради меня хозяин сбавил только полтора франка за день, я обозлился, выругался и потребовал расчёт.

Прихожу я на следующий день за деньгами, а кассир мне отсчитывает двадцать один франк. «Как, говорю, за шесть дней мне следует тридцать франков». — «Нет, — слышу в ответ, — хозяин тебя предупредил, что будет платить по три с половиной».

Я — в суд. Судья раскрыл толстенную книгу, листал её, листал, наконец ткнул пальцем в какую-то статью и прочёл: «Если возникает спор относительно выдачи заработной платы за истекшее время, надо верить хозяину».

Вытаращил я на него глаза, смотрю как на сумасшедшего, а он поясняет:

«Да, да, брат, это статья тысяча семьсот восемьдесят первая Гражданского кодекса,[18] введённая ещё во времена Наполеона Первого».

«Да ведь с тех пор, — кричу я, — не только первому Наполеону, но и третьему пришлось убраться с трона! Теперь у нас республика!»

А судья смеётся мне прямо в лицо: «Мало ли что республика».

Вот тут-то я и понял цену всем этим Тьерам, которых мы посадили на трон четвёртого сентября…[19] Их республика смахивает на империю, а сами они не лучше Наполеона!..

— Но теперь у нас рабочая власть и старым порядкам положен конец, — вмешался в разговор Варлен, обратившись к женщине в трауре. — И судьи теперь другие. В суд пришли рабочие. Идите, гражданка, спокойно домой. А с Манжо мы поговорим, и, поверьте, он оставит вас в покое. Если же он попробует сопротивляться вашему отъезду, приходите в мэрию. Там вы найдёте защиту.

— Как мне благодарить вас? — вскричала женщина с просиявшим лицом.

— За что благодарить нас, гражданка? — сказал просто Варлен, пожимая руку женщине. — Мы лишь выполняем свой долг, а долг этот предписан нам совестью и нашей властью, которую избрал народ, а значит, и вы тоже… Да, вот ещё что: пойдите в ломбард и получите свои вещи. Вам выдадут их бесплатно.

— Да, да, да! Я узнала об этом из газет и тотчас побежала в ломбард. Благодарю вас, граждане депутаты!

— А я бы этого Манжо взяла за глотку, — отозвалась Клодина, которая внимательно слушала вдову. — Нечего с такими церемониться! Неплохо бы потрясти богачей. Их дома ломятся от всякого добра, а в наших лазаретах не хватает белья и матрацев. Многие буржуи удрали из Парижа при первых выстрелах. А что делает Коммуна? Охраняет их имущество, вместо того чтобы его реквизировать. На бомбы, которые Тьер посылает в Париж, надо бы отвечать не только пушками, но и конфискацией имущества бежавших капиталистов. Отобрать у них то, что они награбили… Да, да! Коммуна мешкает зря. Она хочет сделать яичницу, не разбив яиц.

— Ты права, Клодина, обвиняя правительство Коммуны в медлительности, — сказал Жозеф, — но мы уже реквизировали имущество членов версальского правительства и крупных чиновников, исчезнувших вместе с ним. Теперь на очереди вопрос о реквизиции имущества всех бежавших из Парижа капиталистов. Промышленные предприятия, брошенные хозяевами, будут тоже переданы рабочим кооперативам. Такой закон подготовляется.

— Подгони ты их там, Жозеф! — сказал простодушно Иври.

— Сейчас как раз начнётся заседание Совета. Идём со мной, Клодина, и ты, Иври! Вам дадут слово. Повторите то, что говорили здесь. Вот так и поднажмём все вместе: токарь, зеленщица и переплётчик!

— Я иду! — воскликнула Клодина.

— И я на своих от вас не отстану! — весело присоединился Иври.

Жозеф поманил к себе Кри-Кри.

— Я приготовил тебе подарок, — сказал он, лукаво улыбаясь, и достал из кармана небольшой конверт. — Это пропуск на Вандомскую площадь. — Он протянул конверт Шарло. — Ты, конечно, слышал о завтрашнем торжестве?

— Неужели я увижу, как повалят бронзовую колонну?! — воскликнул Кри-Кри, вспыхнув от радости.

— Ты угадал! Тебе уже посчастливилось: четвёртого сентября ты видел, как свергали живого деспота.[20] Завтра ты увидишь, как свергнут памятник деспотизму.

Кри-Кри восторженно смотрел на дядю. Жозеф обнял его за плечи и так сжал своими могучими руками, что у Кри-Кри занялся дух.

— До свидания, Шарло!

И Жозеф, взяв под руку Варлена, удалился вместе с ним.

Люсьен Капораль, который за всё время не проронил ни слова, встал и молча последовал за ними.

Несколько минут Кри-Кри стоял неподвижно, прислушиваясь к стуку каблуков дяди Жозефа, раздававшемуся за дверями кафе. Потом он осторожно вынул из конверта продолговатую карточку, на которой было написано:

С правой стороны пропуск был украшен флагом республики, с левой — изображением фригийского колпака.[21]

Кри-Кри не верил своим глазам. Он ещё и ещё раз прочитал текст билета. Сомнений не было — так и сказано: гражданину Шарло Бантару. Именно его приглашает Коммуна присутствовать на этом необычайном торжестве!

Кри-Кри снова вложил билет в конверт и громко произнёс любимые слова Жозефа: — Веселей, Шарло! Всё обойдётся!